Читать книгу Сад надежды - Хизер Берч - Страница 4

Наши дни

Попасть в вену становилось все труднее. Джордж Бакстер дотронулся до внутривенной иглы, соединенной с капельницей, и ощупал багровый синяк на коже вокруг нее. Медсестры приходили и уходили, и в последние три дня он замечал, что они ведут себя по-другому. Любимый пациент! Всегда шутил, улыбался, не скупился на добрые слова. Велел им называть себя просто Джордж. Лица медсестер оживлялись, когда они входили в комнату и склонялись над его постелью, словно над собственным заболевшим ребенком, а не над стариком, готовящимся покинуть этот мир. Некоторые скрывали от него свои чувства – и ни одна не сказала то, что он уже знал. Джордж задавал наводящие вопросы, но они взбивали подушки, сверялись со схемой приема лекарств и все время повторяли, избегая смотреть ему в глаза: «Не волнуйтесь». Все, кроме одной. Ее называли Солнышко.

Он был откровенным с ней в ту долгую ночь, когда его легкие наполнялись жидкостью так быстро, что тело не успевало ее выводить. Солнышко часами сидела в палате интенсивной терапии, которую Джордж теперь называл своим домом. Он без обиняков сказал ей, что ее муж неисправим. Джордж и Солнышко договорились быть честными друг с другом, так что когда он спросил: «Сколько, по-твоему, мне осталось?» – она сжала его руку и ответила: «Нисколько, все кончено». А потом молча заплакала, и слезы скатились в стариковскую ладонь. Ему захотелось утешить ее. Час спустя, вспоминая об этом, он решил, что услышать правду о своей скорой смерти и при этом испытать желание утешить другую душу, это значит… что ж, это значит, что он уходит достойно. Вот мерило жизни, которая для него заканчивается. Если бы перед ним в последний миг выложили все, что ценят мужчины, и предложили оставить в наследство что-то одно, то это лучший выбор.

А в тихой стерильной комнате Солнышко наклонилась и поцеловала его в щеку.

– Может, все-таки позвонить вашей дочери? Или внучке?

Взгляд Джорджа переместился к окну в поисках утешения у яркого флоридского солнца, но соседнее здание никогда не впускало его в палату.

– Чарити не отказалась бы приехать. Нет, не надо. Только…

Солнышко наклонилась, готовая выполнить любую просьбу.

– Да?

Она не скрывала надежду в голосе. Другие медсестры тоже уговаривали его позвонить членам семьи. Однако Джордж хотел остаться в воспоминаниях внучки здоровым.

– Я… – Он не смог договорить. Закашлялся так, будто в груди перекатывался гравий. – Я предпочел бы не оставаться один… когда…

Она протянула руку и сжала его исхудавшие пальцы крепче, чем обычно, – слабая попытка удержать смертную душу.

– Вы не будете один. – Ее губы с розовой помадой сжались в одну линию. – Обещаю. Моя смена закончилась час назад. И я остаюсь с вами.

Джордж закрыл глаза. Солнце каким-то образом сумело проскользнуть между высокими зданиями, прорваться в комнату, найти и согреть его лицо, уже леденеющее от идущего изнутри холода. В дальнем уголке сознания он расслышал тихий шелестящий звук.

Он знал – если открыть глаза, все исчезнет. И с крепко смеженными веками искал в темноте источник звука.

Звук стал громче. Джордж различил мелодию, и она принесла ему облегчение.

Плакучая ива!.. Она стояла где-то на самом краю сознания, вся озаренная светом. Каждый листок сиял, будто над кроной развесили полотно, сотканное из украденных солнечных лучей.

Плакучая ива манила его к себе. Мелодия звала за собой, звонкая, как смех, и чистая, как вода из самого глубокого колодца.

В одиннадцать часов девять минут дня Джордж Бакстер откликнулся на зов.

Месяц спустя

Чарити нравилось в Бакстер-хаусе все – европейский дизайн особняка в десять спален, библиотека, застекленная веранда с высокими круглыми колоннами и выходящий прямо к заливу роскошный тропический сад.

Все, кроме страшного растения в правом углу сада. В тридцать один год пора бы уже перестать бояться. Она ожидала, что зловещая тайна, окружавшая дерево, больше не будет ее волновать. Тем не менее… И не важно, что она взрослая. В мире есть вещи, не поддающиеся объяснению. И порой незнание пугает не меньше, чем факты.

– Мисс Бакстер!

Чарити вздрогнула и попыталась сосредоточиться. У подножия лестницы, ведущей к парадной двери, стояла Эмили Радд – юрист, которую Джордж назначил исполнителем завещания. Эмили широко улыбалась, прижимая планшет к жакету делового костюма. Ниже Чарити ростом, но на таких высоченных шпильках, что на них и стоять трудно, а уж сделать шаг и удержать равновесие… Чарити предпочитала обувь на плоской подошве, а то и теннисные туфли. В босоножках тоже удобно, если с ремешками…

…Ну вот, опять отключилась. Думает о чем угодно, лишь бы не о том, зачем сюда приехала. Потому что с тем, что ей предстоит, она никогда не хотела столкнуться.

Тем более одна. Без дедушки.

«Держи себя в руках. Ты взрослая. Ты не ребенок». Она вцепилась в перила. Посмотрела вверх… выше… еще выше… Огромный особняк принадлежал отныне ей. Чарити стояла у подножия широкой лестницы. Здесь, в тени, ощущалась приятная прохлада. В детстве она сидела на веранде, и ветер с залива проносился сквозь нижний этаж дома, как сквозь гигантский туннель. Она купалась или бродила вдоль берега, утопая ногами в раскисшем песке, потом возвращалась на веранду, ложилась на качалку и сохла на ветру. Дедушка предпочитал не заваривать чай, а подолгу настаивать его в кувшинчике на жарком солнце. Иногда Чарити залпом выпивала целый кувшин, а он делал вид, что не заметил. Дедушка легко прощал все ее проделки. По крайней мере, те, о которых знал.

Эмили Радд отступила на шаг в сторону и полезла в сумочку за ключом от парадной двери, посчитав, что дала новой хозяйке достаточно времени, чтобы собраться с духом.

Чарити невольно сравнила себя с безупречно выглядевшей Эмили. Темно-красные подошвы шпилек, подобранные в тон мелированным кончикам волос, давали понять, что эта упакованная красотка способна кого угодно разделать в зале суда, не теряя ни йоты привлекательности. А вот у Чарити футболка спереди вся в пятнах от глины, и подобные пометки украшали большую часть ее повседневной одежды. Издержки профессии, ничего не поделать.

– Ах, вот же они! – Эмили выудила ключи из сумочки и широко улыбнулась, демонстрируя идеально нанесенную помаду. Понятно, почему дедушка выбрал эту пламенную служительницу Фемиды в качестве своей душеприказчицы. Она не была назойлива, не проявляла любопытства… по крайней мере пока. Еще масса времени для допроса с пристрастием.

Эмили держалась рядом, и Чарити была благодарна ей за то, что первый шаг на долгом и трудном возвращении в дом она сделает не в одиночестве. Поддержка другого человека доставляла ей облегчение и боль одновременно. Боль – потому что она слишком много времени проводила наедине с собой, и симптомом считалось уже то, каким образом она подстраивалась к людям.

– Можно не спешить. – Эмили поправила сумочку на плече и опустила ключ в руку Чарити.

Прежде чем отпереть парадную дверь, Чарити глубоко вдохнула, чтобы снять напряжение. Ключ в ее ладони нагрелся – старомодный, с круглой петлей на одном конце и с маленьким флагом на флагштоке с другой. Она закрыла глаза и поднесла ключ к лицу. Пахнуло ржавчиной и какой-то парфюмерией – видимо, Эмили пользовалась лосьоном или дорогим антибактериальным средством. Чарити принюхалась и различила другие запахи: керосин, корица, табак… У нее перехватило дыхание, зрачки расширились. Эти запахи были привычны, как запахи шампуня и зубной пасты, которыми она пользовалась каждый день, или как аромат ее любимого эфиопского кофе. Запахи керосина или табака – старые знакомые, запахи детства. И это означало лишь одно – дедушка здесь. Здесь и сейчас, с ней. А значит, она не будет одна, когда…

– Мисс Бакстер, с вами все в порядке? – Голос Эмили донесся издалека, как сквозь вату.

– Все нормально. – Чарити попыталась улыбнуться, но лицо Эмили расплылось перед глазами. Из левого глаза выкатилась одинокая слезинка. Затем из правого. Не выпуская из ладони ключ, она вытерла щеки, стараясь вспомнить, когда плакала в последний раз.

Она не заплакала, когда ей сообщили о смерти дедушки. Просто бросила на гончарном кругу незаконченную вазу, подошла к окну, за которым постоянно горели огни Нью-Йорка, и простояла там всю ночь, до того момента, когда солнце вырвалось из-за пятидесятисемиэтажного небоскреба и ударило в глаза.

Эмили по-прежнему держалась рядом.

– На сегодня я отложила все дела, спешки нет.

Внезапно Чарити ощутила потребность узнать, что известно Эмили о ее отношениях с дедом.

– Скажите, Эмили, дедушка многое вам доверял?

Профессиональная гримаса исчезла, уступив место доброй улыбке – слишком непосредственной, чтобы быть фальшивой.

– Да.

– Он говорил вам, что я не приезжала сюда много лет?

Эмили присела на качалку с видом на подъездную аллею, узкую песчаную дорогу и несколько разбросанных вдоль побережья больших домов. Положила ладони на сумочку. Подобные сумочки, очень дорогие, Чарити часто видела в витринах, где они свисали с белых рук пластиковых манекенов. До сих пор она не понимала притягательность подобных вещей, теперь же не могла отвести взгляд. Руки Эмили держали сумочку так, будто в окрашенной коже и блестящих пряжках заключена вся сила женщины, стремящейся выжить любой ценой. Фирменный ярлык – это ведь своего рода щит.

Внутри вспыхнула искра зависти. Надо и себе купить такой щит. А может быть, и меч в комплекте.

Эмили наконец заговорила:

– Ваш дедушка был – и остается – моим клиентом.

Чарити смутилась:

– Извините. Я не имела в виду отказ от услуг.

Эмили похлопала по качалке рядом с собой, и Чарити присела возле нее. К ним рвался ветер с залива, но когда они обе оказались под защитой длинной крытой веранды, вернулся в бухту и теперь лениво перебирал листья кустарника за углом. Через день или два Чарити откроет все окна и впустит ветер в дом. Но не сейчас.

– Ваш дедушка говорил, что у вас первое время будет много вопросов. И дал мне четкие указания ничего от вас не скрывать.

У Чарити мурашки пробежали по коже.

– Вы говорите о нем, как будто он жив.

Губы с безупречной алой помадой печально сжались.

– Он здесь. – Эмили провела по груди кончиками пальцев с маникюром в тон помаде. – В моем сердце. И я благодарна, что он обратился ко мне. Общаясь с ним, я многому научилась.

Чарити внезапно поняла, что́ она упустила, не приезжая к деду под предлогом занятости. От этого ей стало только хуже.

– Я… я бы хотела… – Она запнулась. Что сказать? Что хотела быть более заботливой внучкой? Что не следовало впустую растрачивать последние несколько лет? Это правда, но теперь-то что толку?

Где-то далеко пронзительно вскрикнула чайка. Чарити подняла глаза и разглядела птицу, которая, широко раскинув крылья, ловила ветер, готовая нырнуть за кормом.

– Смотрите, чайка. – Точно так же дедушка указывал ей на птиц. Чарити могла часами наблюдать за чайками. Дедушка готовил гончарные изделия к обжигу, а она устраивалась на бабушкином стеганом одеяле у входа на веранду. Мастерская находилась внутри дома; Чарити надеялась, что гончарный круг так и стоит там. Или дед забросил ремесло?.. Нет. Даже когда она была совсем ребенком, дедушка говорил: «Настанет день, и гончарный круг будет твоим».

У Чарити защипало в носу. День настал.

Эмили встала со скамьи.

– Не пора ли нам войти?

Чарити вытерла вспотевшие ладони о брюки и тоже встала. Сердце ухнуло вниз и едва не выскочило из груди. Девушка медленно шагнула вперед и протянула к двери руку с ключом, но вдруг застыла на месте, будто ее оттолкнул незримый магнит.

– Может, лучше вы?

Эмили подняла бровь. Секунды шли, и Чарити почувствовала себя ребенком, который вышел во двор с мячом, а играть-то никто не хочет.

– То есть… может быть, откроете вы?

По лицу Эмили пронесся шквал эмоций. Пальцы с идеальным маникюром прикоснулись к рукаву Чарити.

– Как я сказала, ваш дедушка оставил мне указания, – произнесла она с едва заметной улыбкой и тут же сделала шаг в сторону, будто уклонялась от падающей ей на голову вазы.

Кровь прилила Чарити к лицу. Раздражение боролось с разумом. Спрашивается, для чего здесь Эмили? Разве не для того, чтобы протянуть руку помощи? Разве не за это дед ей платил?

В конце концов Чарити сдалась и выбрала благоразумие. Эмили вовсе не обязана подставлять ей плечо. Как всегда, Чарити должна все сделать сама.

Она вставила ключ в замочную скважину и с усилием нажала на дверь, чтобы справиться с заржавевшим механизмом. Соляной туман способен разъесть все что угодно. Надо будет потом купить какое-нибудь водоотталкивающее средство и смазать как следует. После недолгого сопротивления замок щелкнул, и ручка повернулась. Дверь открылась, приветствуя гостей резким скрипом.

Выходящие в сад окна заливали помещение светом. На второй этаж вела лестница с двумя полукружьями перил, мраморный пол сиял, как водная гладь, и оттого сам вестибюль с потрескавшимся от времени шестнадцатифутовым потолком походил на замок морской девы.

Удивительно: дом выглядел как прежде, разве что немного обветшал и выцвел. Слева двойная арочная дверь вела в библиотеку, где стояли высокие книжные шкафы. Напротив библиотеки – гостиная с огромным камином в центре. Вестибюль по площади был не меньше городской квартиры Чарити.

– В последние годы проводились некоторые ремонтные работы. Все гарантийные талоны и список исполнителей ваш дедушка хранил в шкафчике на кухне.

Чарити подошла к стене и провела ладонью по штукатурке.

– Я помню этот шкафчик, – сказала она и поняла, что улыбается. Она опасалась, что будет чувствовать себя незваной гостьей, самозванкой. И что теперь дом отвернется от нее, как когда-то она от него отвернулась.

Однако ничего подобного не случилось. Оштукатуренная стена была прохладной на ощупь. Указательный палец уперся в трещину. Трещины были всегда. Может, эта трещина новая. Или старая. Какая разница? Теперь все принадлежит Чарити. И трещины, и все помещения от стены до стены, от пола до потолка. Внезапно ей захотелось взять в руки тряпку. А еще чистящее средство, бумажные полотенца и ведро. Возникла острая потребность мыть, чистить, скрести. Заботиться о доме. Вернуть ему гордость и блеск.

Наверное, она произнесла это вслух, потому что Эмили ответила:

– Все необходимое для уборки на кухне. Ваш дедушка…

Чарити, осмелевшая от новой перспективы, обернулась и посмотрела ей в глаза:

– Как вы обращались к нему?

– Простите?.. – Эмили заморгала. То ли не поняла вопрос, то ли удивилась, что серая мышь вдруг обрела голос.

– Как вы обращались к моему дедушке? Мистер Бакстер? Или?..

– Джордж. Он настоял, чтобы я называла его по имени.

– Хорошо, – кивнула Чарити. – Так и продолжайте. Не нужно каждый раз говорить «ваш дедушка». Как будто он посторонний человек.

Эмили поджала губы.

– Джордж следил за тем, чтобы в доме было все необходимое для уборки. Миссис Криди кое-что докупила для вас. Миссис Криди в последние годы помогала Джорджу по хозяйству. Джордж страдал артритом, ему было тяжело одному. Луиза Криди стала дня него хорошей помощницей и другом. Она сейчас гостит у сестры в Небраске и вернется через несколько месяцев.

Сразу же все приятные мысли о доме, окнах и чайках ухнули в пропасть. Ревматоидный артрит. Даже думать не хотелось о том, что эта болезнь делает с суставами.

– Я не знала…

А хотела знать? Что бы это изменило?

– Когда вы виделись в последний раз?

– Три года назад, на Рождество. – Чарити проглотила комок в горле. – Я послала ему билет, и дедушка прилетал в Нью-Йорк. Он скрывал свою болезнь. – Она вспомнила нарядные витрины, снег, рождественские огни. Они гуляли, и он часто тер ладони одна о другую, осторожно обхватывал кружку с горячим какао или дымящимся кофе. Теперь она поняла, что у него ныли суставы. А тогда посчитала просто привычкой.

– Он очень любил вас.

Чарити перевела взгляд на Эмили. Я тоже любила его, мысленно произнесла она.

Они обходили дом, а эхо повторяло голоса и звуки шагов. Через вестибюль в гостиную, потом в библиотеку и снова обратно. Сразу за вестибюлем находилось одно из самых любимых Чарити мест в доме – большая обеденная зона, обрамленная массивными белыми колоннами. В начале века здесь устраивали вечеринки. С одной стороны стоял огромный обеденный стол, а все свободное место предназначалось для танцев. Чарити с дедушкой нашли фотографию прежних владельцев особняка, сделанную в двадцатые годы, – мужчины в однотонных темных костюмах, женщины в свободных платьях и жемчугах до талии. Фото завораживало. Чарити так и сказала деду – вот бы войти внутрь! И тогда дедушка со своим братом Гарольдом, который часто гостил у него летом, передвинули массивный стол в то же самое место, где он стоял на снимке. Затем дед попросил бабушку включить музыку погромче, и копия фотографии – в версии 1995 года – была готова. Бабушка набросила Чарити на плечи скатерть с кистями, завернула на талии и достала из шкатулки жемчуга.

Чарити пошаркала ногой по гладкому мрамору.

– Дедушка обычно говорил, что мы стаптываем полы.

Эмили остановилась.

– Что?

– Он любил танцевать. – Чарити наклонила голову. – Спорим, вы не знали?

– Нет, – усмехнулась Эмили. – Меня он точно на танец не приглашал.

Чарити обхватила себя за плечи, покачиваясь из стороны в сторону. В памяти звучало эхо давно умолкшей музыки.

– Здесь мы танцевали. – Она прошла в центр. – Прямо здесь.

Эмили огляделась.

– Так вот почему обеденный стол сдвинут в сторону… Меня это всегда удивляло.

Чарити кивнула, довольная тем, что знает про дедушку больше Эмили. Как внучке Джорджа, ей казалось несправедливым, что в семейные тайны был посвящен посторонний человек и ничего личного не осталось.

Они продолжили обход, и Эмили нагружала Чарити всевозможными необходимыми сведениями.

– Одно из окон в гостиной не открывается. Если вы распорядитесь, я свяжусь с мастером. У Джорджа был знакомый столяр.

– Нет, спасибо, – ответила Чарити. В гостиной много окон, а она не готова к присутствию чужого человека. Дед еще был здесь; вдруг кто-то придет и украдет его душу? Она знала, что это глупо, но бороться с глупостью не было сил. Лучше пойти у нее на поводу и какое-то время в дом никого не впускать. Эмили прошла отбор. С ней она ощущала деда даже более реальным и осязаемым.

В кухне на Чарити нахлынула новая волна умиротворения. Здесь пахло бабушкиным имбирным печеньем, хлебом и старым деревом. Девушка перевела взгляд на канделябр под потолком. Паутина оплетала его, будто изящная металлическая арматура. Когда-то в канделябре горели настоящие свечи; пришло другое время, и их заменили электрическими лампочками.

– Кажется, у нас завелись ткачи, – проговорила Чарити.

Эмили стрельнула глазами вверх:

– Э… что?

– Ткачи. – Это была семейная шутка. Чарити лукаво улыбнулась и показала на канделябр.

Эмили отступила на шаг, исследуя предмет обстановки. Но Чарити уже выучила ее уловку. Когда Эмили не знала, что ответить, или сомневалась, как реагировать, она находила повод отвернуться. Очевидно, не могла сделать бесстрастное лицо. Прискорбно для юриста.

Эмили вновь повернулась к ней, нацепив победную улыбку.

– Я полагаю, миссис Криди было тяжело взбираться на стулья, чтобы сметать паутину.

– Не проблема. Я справлюсь. Найду на кухне кастрюлю подходящего размера, надену на голову, а деревянная лопаточка сойдет вместо оружия. И насколько я знаю дедушку, у него всегда были запасы меда и корицы для приманки.

Всегда серьезная, Чарити и сама не знала, почему взялась обсуждать такую неблагородную тему, как уничтожение пауков. Здесь, на кухне с детства знакомого дома, она на короткий миг почувствовала себя ребенком.

Широко распахнутые глаза Эмили вернули ее с небес на землю. На лице юриста читалось: «Паутину плетут пауки. Никакие не ткачи. Нет таких насекомых».

А может быть, Чарити зацепилась за пауков, потому что она явно понравилась Эмили? Эмили ей тоже понравилась, да вот только у Чарити был особый талант отталкивать потенциальных друзей. Она могла бы рассказать про ткачей. Нет ничего проще. «Понимаешь, бабушка превращала уборку паутины в игру. Надевала на голову кастрюлю, брала метлу с длинной ручкой и звала меня. Ткачей не так просто разглядеть, они маленькие и проворные. Я светила фонариком, а бабушка лупила метлой по потолку. Иногда она слишком увлекалась, начинала скакать и приговаривать: «А ну-ка ползи сюда! Кому сказала, ползи!» Я хохотала до колик в животе».

Однако Чарити промолчала, и в кухне на несколько минут повисло неловкое молчание.

– Чарити, вы могли бы подъехать ко мне в офис, после того как освоитесь? Или я подъеду к вам. Нам необходимо дополнительно обсудить некоторые проблемы относительно имущества Джорджа.

– Под некоторыми проблемами вы подразумеваете мою мать?

Эмили вновь прикоснулась к рукаву Чарити у самого локтя.

– Я понимаю, что могут возникнуть затруднения, но Джордж выразил свою волю совершенно однозначно.

– Он не вычеркнул ее из завещания, верно? – Мать пришла бы в ярость.

– Нет, это было бы легко опротестовать. У него нет других детей. Джордж оставил ей небольшой дом в Атланте.

– Тот, в котором он родился? – Чарити помнила этот старый, обветшавший за десятилетия, но все же чудесный домик с белой оградой. Фамильный дом. Вряд ли интересный для матери.

– Да. Вы понимаете, что я обсуждаю это с вами только согласно пожеланиям Джорджа.

Чарити кивнула.

– Кроме того, он оставил ей трастовый фонд.

– То есть, – нахмурилась Чарити, – она будет иметь доступ к некоторой сумме, но фактически не сможет контролировать денежные средства, верно? Вроде карманных денег для взрослых? – У матери уже было все, что она хотела. Она не стала для своего поколения новой Мэрилин Монро, зато отхватила себе (это ее слова, не Чарити) богатого преуспевающего врача из Нью-Йорка, который совсем потерял от нее голову. Мечта сбылась – она живет в большом городе, ходит по частным вечеринкам и светским мероприятиям и помогает мужу растить двух его почти взрослых дочерей. – У матери столько денег, сколько надо. Не думаю, чтобы какая-то часть завещания стала предметом спора. Она ненавидела этот дом.

Эмили уселась за кухонный стол. Чарити придвинула стул и устроилась рядом.

– Несколько лет назад Джордж продал сеть хозяйственных магазинов, и его состояние значительно выросло. Все оставлено вам, Чарити. Не только недвижимость.

– Он звонил мне два года назад, после продажи магазинов. Спрашивал, нуждаюсь ли я в деньгах.

– Да, – улыбнулась Эмили. – Как только вы начали свой гончарный бизнес, он поручил мне внимательно следить за ним, на всякий случай.

– Он всегда обо мне заботился, – пробормотала Чарити.

– Как я сказала, состояние значительное.

Чарити пожевала ноготь большого пальца. Он был грязным на вкус.

– Значительное?

– Слабо сказано, – улыбнулась Эмили.

Чарити отвернулась от Эмили и обвела глазами помещение. Да, здесь есть на что потратить деньги. Если придется заменить терракотовую крышу… или электропроводку… или отремонтировать водопровод… Она вспомнила нью-йоркскую подругу, у которой все время откуда-то протекала вода на ковер, и она обвиняла детей, а оказалось, насквозь проржавели трубы. Наверное, Чарити сказала это вслух, потому что Эмили поспешила ее обрадовать:

– Чтобы заменить крышу и проводку, средств больше чем достаточно.

Чарити кивнула. Только что она экономила как могла, чтобы сводить концы с концами, а в следующую секунду ей вполне по средствам заменить проводку во всем особняке.

Эмили положила свою модную сумку на стол.

– Вы бы хотели обсудить финансовые вопросы?

Чарити подскочила так резко, что опрокинула стул.

– Пока не стоит. – Ее голос сорвался на фальцет.

Она настолько ненормальная, чтобы не интересоваться деньгами? Ну да, на посторонний взгляд нелепо. Но деньги – штука странная. С одной стороны – дают огромную власть, а с другой – не дают ничего. Можно купить хоть весь мир… только счастье не купишь. Можно иметь все самое лучшее, но ощущать пустоту в душе. В конце концов, так она и думала, глядя на маму – денег никогда не бывает слишком много, их всегда нужно все больше и больше.

– Не беспокойтесь, наследство вашего дедушки в надежных руках. Мы поговорим о финансах, когда вам будет угодно. Вы согласны?

– Может быть, выпьем чаю? – спросила Чарити. Размышления о деньгах настолько ее измучили, что захотелось размяться.

Чайник стоял, как обычно, на дальней горелке плиты; она взяла его и направилась к раковине. Деда не стало всего несколько недель назад; наверняка в буфете есть чай, причем настоящий «Эрл Грей». Окна кухни выходили в сад, за которым начинался океан. Наполняя чайник, Чарити выглянула наружу. По правую сторону находилась веранда, и пока вода не полилась из переполненного чайника, Чарити не заметила ту самую зеленую массу в правом углу сада. Она следила взглядом за птицей, которая зависла на фоне подсвеченной полосы облаков, высматривая рыбу, и наткнулась взглядом на это. Сердце дало сбой. Ее будто окатили холодным душем, содрали кожу и оголили нервы. Чайник едва не выпал из рук. Плакучая ива, единственное черное пятно в любимом саду. Ребенком Чарити ненавидела это дерево и все связанные с ним легенды, особенно поверье об обрезке ветвей. «Если не обрезать ветви плакучей ивы и одна из них коснется земли, умрет кто-то из тех, кого ты любишь».

Чарити сама не знала, почему решила уничтожить дерево. До сих пор, вспоминая, что оно может по-прежнему расти на том же месте, она отметала прочь подобную мысль. Любой нормальный человек прекрасно знает: ива всего лишь растение. Питается с помощью корней, и ничего более. Но когда ее взгляд заскользил вдоль длинных, ниспадающих ветвей и узких зеленых листьев, она все поняла. Плакучая ива – больше чем дерево. Однажды много лет назад ива уже накликала беду. Желчный вкус ненависти подступил к горлу. Дерево нужно выкорчевать с корнями. Немедленно.

– Она красива, правда? – Голос за спиной прервал ее убийственные планы. – Джордж как-то сказал мне, что его самое любимое на свете занятие – наблюдать за случайным прохожим, сидящим в ее тени. Он настаивал, чтобы вы ухаживали за деревом. Вокруг ивы все заросло. Надо вернуть ей былое великолепие.

От таких слов земля внезапно остановилась. Ухаживать за деревом? Она собралась срубить его, а не ухаживать! Нанять кран, пусть вырвут и уволокут подальше. Последняя месть зеленому монстру. Из-за него умерла бабушка.

– Эмили, – сказала она, из всех сил пытаясь побороть отчаяние, – может быть, мы выпьем чаю в другой раз? Я устала, и нужно еще вещи разобрать.

– Конечно, – с безупречной улыбкой ответила Эмили. Юристы умеют «переключать передачу», виду не подавая, какие мысли роятся в голове. – Проводной телефон действует, ваш мобильный у меня есть. Можно будет позвонить вам завтра?

– Э-э… да.

Чарити только что ответила согласием. Вот только с чем?

– Прекрасно. Завтра я позвоню.

Эмили направилась к выходу из кухни.

Ага, вот с чем Чарити согласилась. Но она может не отвечать на звонок, если не захочет. Подумает, брать трубку или нет. А сейчас с нее довольно.

Эмили подошла к входной двери, уперлась каблуками в пол, взялась за ручку и толкнула. Она действительно часто здесь бывала, раз знает секрет двери – на нее нужно навалиться всем телом, чтобы открыть. В открывшийся проем хлынули лучи флоридского солнца.

– Рада видеть вас в этом доме, Чарити. Надеюсь, мы не упустим возможности подружиться. – Эмили снова улыбнулась. Алая помада, белоснежные зубы, искренняя любезность.

Хотелось бы вот так уметь заводить друзей. Может быть, и у нее получится. Может быть, здесь, на острове, получится. Но тут Чарити вспомнила про дерево. Сумеет ли она здесь остаться, пока оно растет в саду? И этого так просто не объяснишь юристу Эмили Радд, своей потенциальной подруге, обладательнице опасных шпилек и особого щита – фирменной сумочки. Эта женщина, такая приятная в общении, была готова посреди беседы бросить все и бежать, едва Чарити завела разговор о ткачах. Или у самой Чарити голова полна ткачей, и поэтому с ней что-то не так? Ткачей трудно разглядеть. И почти невозможно вывести.

И наверное, ткачи виноваты, что у нее в тридцать с хвостиком нет настоящих друзей, нет нормальных отношений, а бизнес с самого начала пошел ко дну. Ткачи. Вот в чем ее проблема.

* * *

Далтон Рейнольдс устал от допроса. Тем более что на острове Газовых фонарей рыба чуть ли не под окнами кишит.

– Тебе мама список вопросов написала или наизусть выучил?

Уоррен, брат Далтона, с шумом выдохнул и встал из-за деревянного столика, на котором едва поместились две чашки свежесвареного кофе, несколько баночек с наклейками «морилка», «краска», «растворитель», набор кистей и трубочки корицы.

– Ты знаешь, мы ведь все переживаем потерю.

Для Далтона было странным само сравнение его личной потери с тем, что испытали другие члены семьи. Ведь это его дом в Джексонвилле опустел и никогда больше не наполнится смехом родных людей.

В саду множество неотложных задач требовали решения, так что и без приезда брата рыбалка могла бы подождать. Ранняя весна принесла на остров ветра с побережья, а вместе с ними и новую волну жары. Нужно раздобыть какие-нибудь растения, высаживаемые в грунт весной, пока не нагрянул летний зной и не спалил их нежные корешки.

– Далт, послушай, я могу понять, зачем тебе потребовалось скрываться на некоторое время. Но это время слишком затянулось. – Уоррен возмужал за прошедший год. Брат более чем способен управиться с их ландшафтным бизнесом в Джексонвилле, и Далтон мог не упрекать себя в том, что отказывается возвращаться домой прежде, чем будет к этому готов. Один раз он попытался. Фатальная ошибка!.. Три месяца назад он приехал на остров Газовых фонарей реконструировать небольшой коттедж для пожилой пары, которая планировала продать его будущей весной. И впервые за прошедший год оказался реально способен подвести итог своей жизни. Или тому, что от нее осталось.

Далтон снова сел за стол, подставив спину солнцу.

– Я обещал маме привезти тебя домой.

– Неужели? – Ну конечно, брат ничего не понял. Он и сам пока ничего не понял, но дело не в этом. Ему просто нужно находиться здесь, и он останется здесь… пока не начнет исцеляться от потери жены и ребенка. Он понял, что его место на острове, в ту секунду, когда увидел листок, приколотый к доске объявлений на заправке неподалеку от побережья. Несколько часов Далтон ехал куда глаза глядят, но стоило ему взять в руки рукописное объявление, как цель появилась.

Требуется реконструкция коттеджа. Проживанием и питанием обеспечим.

Объем работы не менее чем на полгода.

То, что надо.

Уоррен, такого же роста, как Далтон – шесть футов, – встал, глядя на брата сверху вниз. Солнце скрылось за облака, небо стало серым.

– Нельзя вечно прятаться, Далт.

Слова обожгли его, как виски – больное горло. Правая рука сжалась в кулак. Не от гнева – от отчаяния.

– Я занимаюсь тем, что мне нужно сейчас. Даже если весь мир со мной не согласен.

Уоррен опустился на стул напротив. Им бы взглянуть друг другу в глаза, взяться за руки. Они же братья!.. Но Далтон вообще перестал реагировать. Из него будто выкачали всю энергию.

– Мы все переживаем за тебя. Прошло больше года после трагедии.

Больше года. Год, четыре месяца и два дня. Какая разница! Боль не утихла. И никогда не утихнет. Никогда не оставит его в покое.

– Уоррен, мне нужно оставаться здесь.

Брат приподнял руки и со стуком уронил на столешницу. Банки звякнули.

– Почему сейчас? Первые месяцы после похорон ты был дома. Мы все думали… мы думали, ты восстанавливаешься.

Восстанавливаться? Далтон даже не знал, что это такое.

– И почему здесь? – продолжал Уоррен, показывая в сторону окна.

Далтон любил смотреть в окно на кухне. По утрам, поглощая горячий кофе, он видел дельфинов, днем – рыбацкие лодки, по вечерам – какую-нибудь роскошную яхту. Рыбы подпрыгивали над сверкающей поверхностью моря, когда огненный шар солнца опалял горизонт. Но самым его любимым занятием было наблюдать за птицами, которые сидели на покачивающихся ветвях плакучей ивы по левую сторону от его коттеджа. С утра он пил кофе, жевал трубочку корицы и намечал, какое помещение декорировать, где требуется зачистка и окраска. И все же здесь была жизнь. Пусть даже не его.

Уоррен помахал рукой перед его лицом:

– Эй! Земля вызывает Далтона.

– Что?

Брат обреченно выдохнул. Он устал биться о каменную стену, возведенную Далтоном. Уоррен потер ладонью шрам над правой бровью. Когда-то они играли в бейсбол, и эту отметину подарил ему Далтон.

– Почему здесь? – повторил Уоррен более мягко, хотя уже терял терпение. – Или ты наказал себя этим островком? Здесь хуже, чем в последнем кругу ада? Почему, Далт? Почему ты всех отталкиваешь?

Далтон показал на столик.

– Я сварил тебе кофе. И приготовил постель.

Уоррен вскочил, оттолкнув стул. На этот раз в его движениях не было угрозы, лишь разочарование и полная безнадежность.

– Мама так и знала, что все без толку. – Он повернулся спиной к столу и оперся руками о столешницу.

Далтон закусил губу.

– Я намерен продать бизнес.

Уоррен резко отвернулся от окна, за которым по берегу разгуливали чайки.

– Ты серьезно? – Что звучало в тоне? Раздражение? Недоверие? – Ты ведь любишь свою фирму! Когда не скатываешься в депрессию… Вы с Мелиндой начинали с нуля. – Да, конечно, раздражение. – Как тебе могло прийти в голову продать все?

Вы с Мелиндой начинали с нуля. Это еще мягко сказано. Они задумали создать фирму в колледже, где она получала степень по бизнесу, а он осваивал профессию ландшафтного архитектора. Придумали проекты, работали и смеялись, ели холодную пиццу и мечтали, что однажды наступит «тот день». Тщательно вычерчивали на больших листах дом, постройки, патио для будущих клиентов, а еще увитую цветами и пышной листвой беседку, чтобы каждый знал – мечта легко станет реальностью, стоит лишь обратиться в «Рейнольдс лайф-дизайн». У Мелинды была богатая фантазия, и название фирмы придумала она. «Мы не только создадим вам ландшафт. Мы изменим вашу жизнь. Мы – лайф-дизайнеры». Они вместе воплощали проекты в жизнь. Вплоть до малейшей детали, до каждого цветка колокольчика и каждой веточки гипсофилы.

– Я вернусь, когда буду готов. Не раньше. – Было очевидно, что обсуждать с братом продажу бизнеса бесполезно.

– Ты нужен нам на работе, Далт. – А эту тактику Далтон давно научился распознавать. После гибели Мелинды и Кисси всем стало от него что-то нужно. Дочку звали Крисси, но она – в свои три с половиной года – потребовала, чтобы все звали ее Кисси. У нее были такие же светлые волосы, как у Мелинды, и такая же воля к жизни. От папы дочка унаследовала нос с легкой горбинкой и любовь рыться в земле. Кисси копала с Далтоном червей, а потом гонялась с ними за Мелиндой. Мелинда бегала вокруг дома и визжала, но Кисси была неутомима. В воздухе звенел пронзительный детский смех.

Да, после гибели Мелинды и Кисси всем стало от него что-то нужно. Родителям, сотрудникам фирмы, даже брату. На несколько месяцев он с головой ушел в работу, в бизнес, в семью, которая была убита горем. Но однажды просто взял и уехал. Неудивительно, что людей беспокоит его душевное здоровье.

– Вы прекрасно справляетесь без меня.

Уоррен покачал головой. Далтон знал, что он не прочь поспорить, однако за последние месяцы бизнес действительно пошел в гору. Уоррен стоял у руля, и офис работал без помех, цветы продолжали расти, инвентарь не ржавел – как будто год назад жизнь не оборвалась так внезапно и насильственно.

Уоррен сделал большой глоток кофе.

– Вижу, тебя не переубедить.

Далтон промолчал.

Брат прошагал через кухню и взял свой рюкзак.

– Спасибо, что позволил приехать.

– В следующий раз оставайся на несколько дней. Порыбачим…

Уоррен остановился у входной двери и взглянул на брата.

– Ага. Может, работа и меня достанет вконец, и я к тебе переселюсь.

Это был удар по больному месту, и Далтон понял, что Уоррен раскаялся, едва произнеся эти слова.

– Я не требую твоего согласия, братишка. Будешь ты руководить фирмой или нет – решай сам. Никакого нажима. Если хочешь отказаться, я свяжусь с брокером, и он все оформит.

Уоррен сжал зубы, явно не желая высказывать вслух все, что думал.

– Как ты можешь быть таким покорным? Это же дело всей твоей жизни!

Легко, подумал Далтон. Моя жизнь кончена. Нет необходимости возиться с тем, что мертво.

– Поехали. Я подброшу тебя до водного такси.

Часом позже, наскоро перекусив в заведении «Дайвер», где можно было поесть бургеров и морепродуктов и, само собой, купить дайверское снаряжение, Далтон вернулся домой. Надвигался шторм, надо было заскочить к чете Барлоу, тем самым, которые наняли его реконструировать небольшой коттедж за два дома от их особняка у пляжа. Шторм на побережье – это не шутка. Становится темно, ветер воет, как отвергнутый любовник, а волны обрушиваются с такой силой, что человек понимает, как ничтожен он в системе мироздания.

Далтон помог Барлоу занести садовую мебель из патио на крытую веранду, потом, уже в своем патио, поставил стулья один на один, поближе к стене коттеджа, и перевернул столик. И, уже направляясь в дом, увидел ее.

Новая соседка – темные волосы завязаны в хвост, длинные пряди выбиваются. Она стояла на небольшой крытой веранде, разглядывая потолок. Что там высматривать? Паутину? Осиное гнездо? Серая футболка оверсайз длиной почти до колен, руки на бедрах, черные леггинсы до середины икры – Мелинда надевала такие на йогу – и босиком.

Далтон начал кричать ей, что приближается шторм. Да уж, великолепный повод познакомиться. Он решил подойти поближе, чтобы соседка могла его услышать. Но не успел сделать и нескольких шагов, как она повернулась и исчезла за стеклянной дверью.

Он постоял еще немного, глядя, как растет волнение на море. Небо отвечало глухим рокотом. Затем засверкали молнии, и каждая вспышка сопровождалась порывами холодного ветра с залива. Вскоре начнется ливень. Жуткий ливень.

Особняк по соседству был очень интересным. Старым, построенным в стиле, который подразумевает изобилие денег и прихотей. Далтон был наслышан о первом владельце особняка, цирковом магнате Уильяме Бакстере. Если памятник ему в центре острова соответствовал действительности, то Бакстер на свои средства помогал развивать эту часть штата Флорида. Далтон прикинул, сколько спален может быть в доме: пересчитал окна на верхнем этаже и решил, что не меньше десяти. Одна худенькая, бедно одетая женщина – и десять спален. Затем мысли вернулись к брату и их разговору о доме и семье. Дом? Далтон уже не знал, может ли назвать какое-нибудь место своим домом. После смерти Мелинды он жил в их доме, ожидая, что однажды, как по волшебству, ему станет в нем хорошо. Увы, шли месяцы, а тоска только усиливалась, пока он не понял, что надо что-то менять, как-то избавляться от похоронного настроения. Даже теперь мысль о возвращении в Джексонвилл пожирала его изнутри, как голодная пиранья.

Особняк циркового магната располагался между маленьким коттеджем, который он реконструировал, и домиком, в котором жили Барлоу. Они приобрели оба землевладения одновременно, рассчитывая поселить в коттедж сестру миссис Барлоу, но та заболела и упустила случай. Сперва следовало покрасить наружные стены в кремовый цвет и установить белоснежные жалюзи. Теперь коттедж и дом Барлоу сверкали по обе стороны от особняка, как драгоценные камни. И все же именно особняк, выкрашенный в невнятный терракотовый оттенок, привлекал внимание прохожих. Далтон научился у Мелинды различать бесчисленное множество цветов после того, как выбрал для клиента розы не того оттенка, что стоило его фирме несколько тысяч долларов.

В любом другом месте дом такой расцветки выглядел бы странно, однако вблизи пляжа, где разноцветные кораллы сочетались с зелеными растениями, песком и морской волной, этот лососевый оттенок был самым выигрышным. Белый орнамент подсвечивал каждую деталь. Массивное строение смотрелось как часть природы. Громоздкость скрашивалась благодаря нежным цветам и причудливым башенкам – одной в центре и трем со стороны сада. Последние три смотрели на залив и представляли из себя крытые патио. Далтон с удовольствием заглянул бы за арочные двери особняка.

Первый удар молнии озарил небо голубоватой вспышкой. Пора под крышу.

Со дня приезда на остров Далтон вновь открыл в себе любовь к литературе, и сейчас его ждала стопка непрочитанных книг. Он начал с Хемингуэя, но быстро перекинулся на новые издания Клайва Касслера и Джеймса Уайта. Пошла четвертая глава, когда раздался порыв ветра, а вслед за ним отчаянный женский крик.