Читать книгу Рождественские истории. Волшебная фигурка - Холли Вебб, Tomasz Hipsz - Страница 3

Дядя Томас обернулся к Лотте, сидевшей на заднем сиденье:

– Я знаю, тебе не терпится увидеть прабабушку и дедушку с бабушкой. Но по дороге из аэропорта мы будем проезжать мимо фермы северных оленей…

– Мимо фермы? – девочка умоляюще посмотрела на маму с папой.

– Даже не знаю… – с сомнением проговорила мама. – Мы все так устали после перелёта. И мормор, морфар и олдефорелдре[1] нас ждут.

Лотта кивнула, стараясь не показать, как сильно она огорчилась. Это была её первая поездка в Норвегию, и если бабушка с дедушкой – она называла их на норвежский манер: мормор и морфар – несколько раз приезжали к ним в Лондон, то свою прабабушку Лотта никогда не видела. Олдефорелдре была уже старенькой и не могла путешествовать так далеко, но Лотта любила разговаривать с ней по телефону. И вот сейчас они сами прилетели в Тромсё всей семьёй, потому что у прабабушки был юбилей. Она родилась за два дня до Рождества, и в этом году ей исполнялось девяносто лет. Это будет особенный праздник.

А ещё олени… Для Лотты это была чуть ли не самая захватывающая часть поездки. Северные олени – это чистый глубокий снег, трескучий мороз, праздничное настроение и рождественские чудеса. Аэропорт Тромсё уже украсили к Рождеству, и как только Лотта вышла на улицу и вдохнула свежий ледяной воздух, её радостное волнение усилилось во сто крат. Хотя казалось бы – дальше некуда.

Сколько она себя помнит, мама рассказывала ей удивительные истории об олдефорелдре и северных оленях. Лотта любила их больше сказок из книжек. Мама читала ей на ночь интересные книжки, но Лотта всегда просила рассказать ещё одну «правдивую историю про Эрику и оленей».

Эрика – это её прабабушка. Она родилась в семье саамских оленеводов, с самого детства пасла оленей и нередко спала в палатке, которую каждый вечер ставили на новом месте, а утром складывали и везли на санях. Эрика тоже ехала на санях, когда была слишком усталой, чтобы идти пешком, или на лыжах во время долгих переходов по Финнмаркскому плато вместе со стадом оленей. Это было так интересно! Гораздо интереснее, чем жить в самом обыкновенном доме и каждый день ходить в школу. Лотте не терпелось увидеть Эрику.

Но ещё ей хотелось скорее посмотреть на оленей. В аэропорту стояли две скульптуры оленей в натуральную величину. Прямо как настоящие, в окружении забавных маленьких эльфов. Дядя Томас сказал, что это особые норвежские эльфы. Они называются ниссе, и к Рождеству мормор украсила ими весь дом. Те олени в аэропорту были очень красивыми, но Лотте так хотелось увидеть живых! Она много читала о северных оленях и расспрашивала прабабушку, стараясь побольше узнать о них и о жизни саамских оленеводов. Но это было совсем не то, что увидеть живого оленя.

– Олдефорелдре сама предложила, чтобы мы заехали на оленью ферму, раз уж всё равно будем проезжать мимо, – сказал дядя Томас. – Она говорит, что, когда разговаривает с Лоттой по телефону, та постоянно расспрашивает её об оленях и что, если Лотта сначала увидит оленей, она лучше поймёт те истории, которые бабушка Эрика собирается ей рассказать.

Мама Лотты рассмеялась:

– Тогда я сдаюсь. Их двоих точно не переспоришь. Мне кажется, Лотту больше радует встреча с оленями, чем с семьёй.

Лотта почувствовала, что краснеет:

– Неправда! Меня радует и то и другое!

– Хорошо. Значит, заедем на ферму. Сейчас за оленями смотрят не так, как во времена олдефорелдре, Лотта, – добавил дядя Томас. – Твой двоюродный дедушка Аслак держит ферму, где оленей кормят и выводят гулять. Но их на вольный выпас не пускают.

Лотта кивнула.

– Наверное, сейчас больше никто и не ходит вместе со стадом оленей по лесам и по тундре, – проговорила она с сожалением.

– Жизнь у кочевников-оленеводов тяжёлая, – дядя Томас покачал головой. – Но есть семьи, которые так живут до сих пор. Хотя теперь они передвигаются не на санях, а на снегоходах. Ага, мы почти приехали. Сейчас повернём… – Дядя Томас свернул с шоссе на дорогу, ведущую на крутой холм, и уже через пару минут въехал в большие ворота. Там была вывеска, но Лотта не сумела её прочесть. Мама учила её норвежскому языку, и Лотта даже немножко на нём говорила, но читать было ещё сложно.

Они вышли из машины, и Лотта тихо порадовалась про себя, что ей купили новую куртку – красный простёганный пуховик, очень тёплый. Мама сказала, что её старая куртка не годится для норвежской зимы. Но Лотте всё равно сразу же стало зябко, и она поспешила надеть шерстяные варежки, которые ей прислала мормор, когда стало известно, что они с мамой и папой поедут в Норвегию на Рождество. Мормор сказала по телефону, что у них уже выпал снег и что тёплые варежки будут кстати. Варежки были очень красивые, ярко-красные, с белыми снежинками.

– Ага, вы приехали! – Им навстречу выбежал огромный, напоминавший медведя мужчина с густой тёмной бородой. – Малышка Лотта! – Он обнял её и на миг оторвал от земли. – Мама сказала, что ты любишь оленей и чтобы я их тебе показал.

Его мама – её прабабушка, поняла Лотта.

– Да, пожалуйста, покажите, – проговорила она, вдруг застеснявшись. Её двоюродный дедушка хорошо говорил по-английски, хотя и с сильным акцентом.

Он взял её за руку – её красная варежка утонула в его громадной меховой рукавице – и повёл к крытому загону за домом.

– У меня здесь два оленя, – объяснил он по пути. – Они чуток захромали, пришлось забрать их в отдельные стойла, пока не поправятся. – Он открыл деревянную дверь, и Лотта увидела двух оленей, стоявших каждый в своём стойле.

Девочка испуганно застыла на пороге. Она не ожидала, что они будут такими большими. Но потом она радостно улыбнулась:

– Они такие красивые! Можно мне… Можно мне их погладить?

– Погладь. Эти двое почти ручные. Я их кормлю, так что они ко мне привыкли. Вот, возьми. – Дедушка Аслак насыпал в ладошку Лотты пригоршню каких-то коричневых шариков. – Угости их.

Олени почуяли запах еды и вытянули шеи над металлической загородкой, жадно принюхиваясь и сопя.

Лотта разделила угощение пополам и с опаской протянула им ладошки, но олени оказались на удивление смирными. Они быстро, но аккуратно слизали с её ладошек все шарики до единого.

– Им понравилось! – воскликнула Лотта.

– Эти двое вообще прожорливые, – улыбнулся дедушка Аслак.

– А почему у него нет рогов? – спросила Лотта, указав на оленя, который был заметно крупнее. Без рогов он казался лысым. Но всё равно очень милым.

Дедушка Аслак рассмеялся:

– Это мальчик, Лотта. Зимой они сбрасывают рога, ты разве не знала? Девочки сбрасывают рога позже. Уже после того, как рождаются оленята. Рога мамам нужны, чтобы отгонять самцов, если те попытаются отобрать у них пищу. Им нужно питаться как следует, чтобы у них потом было много молока. Они вынашивают детёнышей всю зиму. Вот у этой оленихи малыш родится в апреле.

– У неё будет малыш! – воскликнула Лотта в восторге. Олениха деликатно тыкалась носом ей в варежки, словно надеясь, что это ещё не всё угощение и где-то спрятана добавка. У неё были большие рога и мягкий, как будто бархатный нос. Теперь, когда Лотта знала, что это самка, это сделалось очевидным. Олениха была не такой крупной, как олень в соседнем стойле, и у неё не было белого мохнатого воротника вокруг шеи. Её круглый живот уже выпирал, но не сильно, – до рождения малыша оставалось ещё много месяцев.

– Да, Лотта, я забыла тебе рассказать про рога. – Мама встала рядом с Лоттой и протянула руку, чтобы тоже погладить оленя. – Выходит, олени, запряжённые в сани Санта-Клауса, как их рисуют везде, – все девочки!

Лотта рассмеялась:

– Вот умора! Ой!

Олениха потеряла терпение и легонько боднула Лотту в голову, явно выпрашивая угощение.

Дедушка Аслак цыкнул на олениху:

– Вот же прожорливая зверюга! На, Лотта, дай им ещё. И они полюбят тебя навечно. – Он отсыпал ей ещё чуть-чуть корма.

– Я их тоже люблю. – Лотта заглянула в нежные тёмные глаза оле нихи. – Спасибо, что показали их нам.

– Приезжайте ещё, я покажу вам всё стадо, – пообещал дедушка Аслак. – Но сегодня олдефорелдре попросила меня просто быстренько показать их тебе. Сказала, что ты у нас в первый раз и это будет хорошее начало поездки.

Лотта кивнула:

– Да, очень хорошее…

* * *

Замешкавшись на пороге комнаты олдефорелдре, Лотта стеснительно переминалась с ноги на ногу. Мама с папой пришли вместе с ней и стояли у неё за спиной. Сейчас она не только впервые увидит свою прабабушку – она впервые увидит человека, которому почти девяносто лет. Олдефорелдре родилась в 1923 году, в начале прошлого века! В те времена жизнь была совершенно другой. И особенно жизнь олдефорелдре.

Лотта всегда с интересом слушала мамины рассказы о том, как прабабушка Эрика была маленькой. Эта девочка из историй стала ей словно близкая подруга. Но теперь ей было страшно встретиться с человеком, который прожил на свете так много лет.

В глубине комнаты она разглядела миниатюрную сухонькую старушку, сидевшую в кресле у печки, и неуверенно ей улыбнулась.

– Лотта! – Олдефорелдре выпрямилась в кресле и протянула к ней руки. – Ты приехала!

Мама слегка подтолкнула Лотту в спину, и она вошла в комнату. Маленькое помещение напоминало музей диковинных вещей. На стенах висели красивые вышивки, на длинных полках стояли фигурки, вырезанные из оленьего рога. У них дома тоже были такие фигурки. Мама привезла их из Норвегии. Но здесь этих фигурок было гораздо больше. И фигурок, и всего остального. На стене висел даже нож с резной костяной ручкой. Сейчас олдефорелдре жила вместе с мормор и морфар, потому что ей стало сложно одной справляться с хозяйством. Но она забрала с собой все памятные вещицы из старого дома и спала среди этих сокровищ, напоминавших ей о былом. Кровать, застеленная разноцветным лоскутным одеялом, стояла в дальнем углу.

Прабабушка похлопала рукой по подлокотнику кресла, приглашая Лотту подойти ближе и сесть. Лотта послушно уселась на высокий подлокотник, глядя на олдефорелдре сверху вниз. Белые волосы прабабушки были собраны в аккуратный пучок, лицо покрывала сеть глубоких морщин. Но само лицо было смуглым или, может быть, загорелым, а вовсе не бледным, как воображала его Лотта.

– Ты мне кое-кого напоминаешь, – медленно проговорила олдефорелдре. Лотта поняла, что прабабушке приходится переводить свои мысли на английский. Мама предупреждала её, что олдефорелдре говорит по-английски не так хорошо, как вся остальная норвежская родня. Но всё равно прабабушкин английский был значительно лучше, чем норвежский Лотты. А по-саамски Лотта не говорила вообще.

– Кого? – спросила она с любопытством.

– Мою двоюродную сестрёнку. Её тоже звали Лотта. Она была на год младше меня. Наши семьи вместе пасли оленей. Хорошее было время. – Олдефорелдре вздохнула. – У неё были тёмные волосы, как у тебя. Две косички и чёлка. Вы с ней очень похожи. Ты такая же милая. – Она погладила Лотту по щеке. – Кристин, передай мне фотоальбом. Ты помнишь эти фотографии. И наверняка помнишь мои истории. Я тебе их рассказывала столько раз. – Олдефорелдре улыбнулась маме Лотты.

Мама взяла с полки большой фотоальбом, обтянутый выцветшей зелёной тканью, открыла его и передала прабабушке. Потом села на пол рядом с креслом, чтобы тоже разглядывать фотографии.

– Вот! Это был наш последний зимний поход, а потом нас отправили в школу. В интернат. Смотри, это Лотта. Видишь, как вы похожи?

Лотта вгляделась в поблекшую чёрно-белую фотографию. Две девочки примерно её возраста, в красивых платьях. Широкие юбки украшены вышивкой по подолу. На голове у прабабушки Эрики – шапка с четырьмя матерчатыми «рожками», немного похожая на шутовской колпак. Мама говорила Лотте, что этот саамский головной убор называется шапкой четырёх ветров. Другая девочка, другая Лотта, была без шапки. Она улыбалась, глядя прямо на камеру, и было видно, что у неё нет одного переднего зуба. Точно как у самой Лотты сейчас. Молочный зуб выпал, а новый ещё не вырос. Рядом с девочками сидела собака с открытой пастью и как будто тоже улыбалась.

– Вас отправили в интернат? – удивилась Лотта. Девочки на фотографии были ещё слишком маленькими, чтобы жить вдали от семьи.

– Да. Но нам повезло, Лотта. Мы поехали вместе. Нам было не так одиноко. Мой брат Матти отправился в школу совсем один, и первое время ему было трудно. Он никого там не знал.

– Там было весело? – Лотта читала книжки о девочках в интернате. У них там были сплошные полуночные посиделки и приключения. Наверное, в интернате не так уж и плохо, если бы не тоска по дому.

– Иногда. – Олдефорелдре вздохнула. – Но нам не разрешали говорить на своём языке, Лотта. Нас отправили в школу, чтобы мы стали норвежцами, а не саамами. Но мы были саамами и не знали ничего другого. Это было непросто.

– Какой кошмар! – воскликнула Лотта.

– Теперь ты понимаешь, почему этот последний поход с семьёй был для нас с Лоттой особенным. – Олдефорелдре улыбнулась девочкам на фотографии.

Осторожно, едва касаясь, Лотта провела пальцем по старому снимку. Как жаль, что нельзя оказаться в прошлом и попасть в прабабушкину историю! Мама хотела убрать её руку от фотоальбома, но олдефорелдре мягко её остановила.

– Нет, Кристин. Пусть Лотта потрогает. Я хочу, чтобы она поняла. Я так отчётливо помню ту зиму…