Читать книгу Дочери без матерей. Как пережить утрату - Хоуп Эдельман - Страница 6

Моя мама умерла в середине лета, когда все деревья стояли в цвету. Прошло 16 месяцев с того дня, как она вернулась от врача, узнав о злокачественной опухоли в груди. 16 месяцев химиотерапии, томографии и отчаянных попыток сохранить маленькие ритуалы, из которых складывался наш обычный день. Мы по-прежнему вместе пили апельсиновый сок и витамины по утрам, но теперь мама принимала белые таблетки овальной формы, которые должны были остановить рак. После уроков я отвозила ее к врачу, и на обратном пути мама обещала, что будет жить. Мне так хотелось верить в это, и я верила, даже видя, как она теряет волосы, затем гордость, а потом надежду. Конец наступил так быстро, что мы оказались совершенно к нему не готовы. Первого июля мама загорала на заднем дворе дома. А ранним утром двенадцатого июля ее не стало.

Моя мать умерла, когда ей было 42 года. Казалось, она прожила половину жизни. Мне только исполнилось 17 лет, сестре было 14, брату – 9. Наш отец не знал, как справиться с тремя детьми и собственным горем. Пока рак не уменьшил семью на одного человека, я считала нас обычной семьей из пригорода Нью-Йорка: отец ездил на работу на Манхэттен, мама воспитывала детей. У нас был аккуратный дом, собака, кошка, две машины, три телевизора.

Трагедия должна была пройти мимо, а не ворваться, распахнув двери настежь.

Как и многие семьи, лишившиеся матери, мы боролись со своими чувствами изо всех сил. В первую очередь это означало, что мы не обсуждали смерть матери и притворялись, будто жизнь продолжается, Моя семья никогда не была слишком эмоциональной, и мы понятия не имели, как нужно горевать. У нас не было друзей или родственников, переживших подобную трагедию. Никакого руководства к действию, никакой поддержки. В течение первого года мы ходили в школу, папа работал, изредка прерываясь на отпуска. Два раза в месяц он возил нас к парикмахеру. Казалось, главный член семьи был настолько незначительным, что его исчезновение требовало минимальных изменений в домашних обязанностях. Гнев, чувство вины, печаль, скорбь – мы подавляли все эмоции, позволяя им вырваться на свободу в самый неожиданный момент, лишь когда их не удавалось сдержать.

Осенью 1982 года я поступила в университет и уехала из дома, мечтала стать журналистом и собиралась прожить жизнь на полную катушку, чего не сделала моя мама. Она окончила университет в 1960 году, получив диплом в сфере музыки и кольцо с бриллиантом от моего папы. Вскоре ее жизнь ограничилась двухэтажным домом в пригороде. Я же решила, что моим домом станет мир. В первые годы после смерти матери я объездила на своей машине всю страну, изучала творчество Кафки и де Бовуар, встречалась с мужчинами разной этнической принадлежности и исколесила Европу в одиночку с рюкзаком за плечами. Но куда бы я ни направлялась, как бы ни старалась, меня не покидала печаль. Кто-то умирает – ты плачешь, а затем жизнь продолжается. Я знала об этом, но не представляла, что последствия утраты будут давать о себе знать на протяжении всей жизни.

Лишь через семь лет я осознала главную истину о горе: чем больше ты его избегаешь, тем сильнее оно становится. Единственный способ отпустить его – стиснуть зубы и прочувствовать боль.

К тому времени я уже несколько лет как окончила университет и работала в журнале в Ноксвилле, штат Теннесси. Офисы компании располагались в 12-этажном здании из красного кирпича. Когда-то здесь находился отель, где, по слухам, провели последние ночи Хэнк Уильямс и знаменитый удав Элиса Купера. Здание располагалось на центральной улице города, рядом с полупустым стеклянным небоскребом, который построил знаменитый Джейк Бутчер, позднее севший в тюрьму. Я делюсь этими подробностями, потому что расположение очень важно. Перед небоскребом находились светофор и пешеходный переход, по которому я ежедневно пересекала Гей-стрит.

У этого квартала была странная история, и она, возможно, имела отношение к чувствам, которые я испытывала той осенью, когда мне исполнилось 24 года. Год выдался непростым. В мае я резко разорвала помолвку с любимым человеком, и мой мир разлетелся на тысячи осколков. Я попыталась все исправить, переспав с другим мужчиной, но он оказался достаточно мудрым, чтобы бросить меня к концу лета. Спустя две недели я была втянута в драку в баре, из-за чего оказалась в больнице с разбитой губой и огромной шишкой на голове. Наверное, вы поняли, что моя жизнь вышла из-под контроля. Я жила одна в маленьком доме, мне едва хватало денег на жизнь, и той осенью я подумывала о побеге. Рассматривала такие варианты, как магистратура в Айове, волонтерство в «Корпусе мира» и жизнь в вегетарианской коммуне в Орегоне. Особых предпочтений у меня не было. Казалось, друзья испугаются, узнав о моих неприятностях, поэтому я проводила много времени в одиночестве, нередко обращаясь за советом к местному котенку. По вечерам, когда накатывало одиночество, я выходила на улицу, собирала полевые цветы и играла с соседскими козами и овцами. Уверена, это покажется вам идиллией, но, честно говоря, я была напугана. Никто не мог позаботиться обо мне, кроме меня самой, и я не справлялась.

К середине октября я много спала и постоянно опаздывала на работу, уходила на обед на два часа и по несколько раз на дню гуляла по Гей-стрит. Однажды я возвращалась из почтового отделения и на середине пешеходного перехода подняла голову. По небу плыло облако, и я увидела, как лучи полуденного солнца резко отскочили от одной из стеклянных панелей небоскреба. Или я почувствовала это? В тот момент меня словно ударили под дых. Я замерла, не в силах вдохнуть. Светофор загорелся красным, и машины начали сигналить. Несколько автомобилей проехало мимо. Кто-то открыл окно и крикнул: «Эй! Ты в порядке?»

Разумеется, я была не в порядке. Стоя там, думала об одном: «Я хочу к маме. Я хочу к маме. Я хочу к маме, сейчас же».

Откуда появились эти мысли? За семь лет после смерти мамы я ни разу не позволила себе скучать по ней. Все это время убеждала себя, что не нуждаюсь в том, чего нет, и что моя свобода и независимость хоть и выстраданы, но являются ценным последствием ранней утраты. С такой дерзкой уверенностью, которой отличаются очень молодые или наивные люди, я решила, что прошла все пять этапов переживания горя. Они были прописаны в брошюре, которую мне дала социальная работница в больнице, когда моя мать умирала.

Отрицание, гнев, торг, депрессия, принятие. Тогда это казалось мне чем-то простым. Всего пять ступенек к нормальной жизни. В ночь перед смертью мамы я была подавлена и молила Бога об обмене. Хотя я никогда раньше не задумывалась об этом всерьез, в ту ночь просила его забрать меня вместо мамы. Я знала, что семья нуждалась в ней больше. Я пропустила все промежуточные шаги – молитвы вроде «Господи, прошу тебя, пусть моя мама выздоровеет» или «Я обещаю, что больше никогда не буду ей грубить». Я не знала, что она действительно умрет, и теперь, в последние часы, верила, что ее может спасти акт огромного самопожертвования. Рассвет напомнил мне о том, что подобные чудеса происходят редко, но позже я нашла небольшое утешение, зная, что та молитва переместила меня на стадию торга, то есть на средний этап эмоциональной линейки переживания горя.

Спустя семь лет я достигла точки, когда не плакала, начиная говорить о маме. Если кто-то говорил «Мне жаль», узнав о ее смерти, я уже могла ответить сдержанной улыбкой и кивком головы. Время сотворило обещанное целительное чудо. Я поверила, что мне не нужна мать, чтобы выжить. Я думала, что все сделала правильно. Казалось, так или иначе я победила – до того момента на пешеходном переходе, когда я стояла и думала: когда все успело пойти под откос?

Вот что я узнала о горе после того случая: оно нелинейно и непредсказуемо. Его нельзя назвать ровным и сдержанным. Кто-то оказал нам всем медвежью услугу, решив, что процесс переживания горя имеет четкое начало, середину и конец. Это хорошо только на бумаге, а в жизни все иначе.

Переживание горя происходит циклами, как времена года. Это может понять лишь женщина, чье физическое существование следует месячному ритму более чем половину жизни. Веками писатели, знающие о естественных циклах переживания горя, использовали метафоры времен года, описывая процесс, уводящий нас от глубочайшей печали к пику восстановления и обратно.

Переживание горя работает как любой цикл. Один этап заканчивается и начинается новый, немного отличающийся от предыдущего, но идущий в том же направлении. Дочь, потерявшая мать, проходит этапы отрицания, гнева, растерянности и перестройки, но эти реакции повторяются, когда очередная задача, связанная с развитием, пробуждает потребность в родителе. Представьте, что у 13-летней девочки от сердечного приступа умирает мама. Испытывая первоначальный шок и оцепенение, она скорбит как может. А спустя пять лет, на выпускном балу, опять с болью ощущает нехватку матери, и процесс переживания горя запускается снова. Еще через несколько лет девочка опять начинает горевать, планируя свадьбу; рожает первого ребенка, узнает о серьезной болезни или достигает возраста, в котором умерла ее мать. На каждом этапе она сталкивается с новыми сложностями, которые заставляют ее тосковать по материнской поддержке, и с осознанием, что мамы больше нет. Прежние чувства утраты и одиночества возвращаются, цикл начинается заново.

Как я узнала, семь лет – не такой большой срок. Я получила множество писем от женщин, которые поставили свое горе на паузу на 20, 30 лет и даже больше. «Некоторые люди осознают последствия утраты, прожив половину жизни, – поясняет израильский психолог Теймар Гранот, автор книги “Без тебя” (Without You). – Иногда запоздалое осознание возникает из-за перемен в жизни, особенно при наступлении кризиса среднего возраста». По мнению Гранот, женщина может неожиданно осознать связь между своим поведением и детской травмой из-за неуверенности в карьерном выборе, сложностей в отношениях или проблем с собственными детьми.

Наше общество крайне нетерпеливо, мы привыкли быстро удовлетворять свои потребности. Но процесс переживания горя занимает время. Элизабет Кюблер-Росс выделила пять этапов переживания горя, ставшие популярной моделью в 1980-х – 1990-х годах. Они предназначались для смертельно больных пациентов, которые ждали новостей о печальном диагнозе, а не для членов семьи, которых они оставят (на одном сайте, посвященном психологии, эта модель была переименована в «Пять этапов принятия катастрофических новостей». Психологи осуждают ее как модель переживания горя, считая, что она принесла скорбящим скорее вред, чем пользу). Мне больше нравится теория четырех задач по переживанию горя Дж. Уильяма Уордена: принять утрату (задача № 1), осмыслить реальность утраты (задача № 2), привыкнуть к новой жизни (задача № 3) и переселить в эмоциональном плане умершего человека (задача № 4). Но, по правде говоря, я считаю, что процесс переживания горя состоит лишь из двух этапов, и только они имеют значение для большинства скорбящих: на первом вам очень плохо, на втором становится лучше. Переход от первого этапа ко второму – процесс неизбежно медленный, нестабильный и эмоциональный, и у обоих этапов нет жестких правил.

Многие думают, что переживание горя пройдет быстро и предсказуемо. Это приводит к тому, что процесс кажется болезнью, требующей лечения. Мы начинаем относиться к горю так, словно можем и обязаны его «вылечить». В результате нормальная реакция выглядит симптомом серьезного заболевания. Представьте женщину, которая плачет каждое Рождество, думая о матери. Она не может отпустить прошлое или продолжает скучать по материнскому теплу во время праздников? Сколько ваших друзей и коллег думали, что переживание горя ограничится волшебными шестью месяцами или годом? Кто из нас ждал этого от себя? Эта идея часто прослеживалась в словах других людей, но лето, в которое моей матери не стало, перетекло в осень, потом – в зиму. Я начала критиковать себя: Прошло уже полгода. Возвращайся к нормальной жизни. Смирись с произошедшим.

Я пыталась. Действительно пыталась. Но невозможно отменить 15–20 лет жизни с мамой за несколько месяцев. Чтобы появиться на свет, нужно девять месяцев. Кто сказал, что мы отпустим кого-то быстрее?