Читать книгу Вина и ответственность в гражданском праве - Хусейн Вахаевич Идрисов - Страница 2

Проводя юридическую оценку категории «вина», прежде всего, необходимо отталкиваться от действующего законодательства, иначе трудно говорить о обоснованности и последующей практической целесообразности в решении данной проблемы.

Как же законодатель подходит к вопросу определения вины? Если мы обратимся к действующему Гражданскому кодексу РФ (далее – ГК РФ), то заметим, что специальной нормы в кодексе, дающей определение вины, нет. Однако есть следующая норма, упоминающая понятие вины. Так, согласно пункту 1 статьи 401 ГК РФ: «Лицо, не исполнившее обязательство, либо исполнившее его ненадлежащим образом, несет ответственность при наличии вины (умысла или неосторожности), кроме случаев, когда законом или договором предусмотрены иные основания ответственности» 1. Можно видеть, что здесь вина упоминается в контексте условия наступления ответственности, хотя даже и отсутствие этого условия может привести к возникновению гражданско-правовой ответственности в определенных законом случаях.

В ГК РСФСР от 1964 года также отсутствовало легальное закрепление данного понятия. То есть о самой вине в его нормах речь идет, но не раскрывается сути данного понятия 2. Этот правовой вакуум дал почву для возникновения концепций, формулирующих вину, как специфическую правовую категорию.

При этом вина, будучи правовым явлением, носит также и исторический характер, то есть в разные исторические этапы и при различных государственно-правовых формациях, вина и ответственность рассматривались с различных позиций.

Самый ранний детальный анализ вина получила в системе римского права. Так, римское право исходило из того, что правонарушительным действием называется действие, совершенное вопреки запрету или велению объективного права.

Но, прежде чем характеризовать вину, выясним, как понималась в римском праве такая правовая категория как «обязательство». Ибо именно факт наличия обязательства подразумевал его последующее исполнение, а в случае неисполнения – ответственность лица, разумеется, при наличии его вины. Так, обязательства возникали при факте заключения контракта или нарушении законных прав. Обязательства могли быть гражданскими (prеtorian) и могли являться результатом контракта, квази-контракта, нарушения закона, и квази-нарушения закона. Также обязательства могли быть приобретены от отца, вследствие доминирующих (dominical) полномочий и из поручительства (mandataries). Обязательства и права действия возникали также из деликтов (delicta), которыми являлись правонарушения человека. Нарушения закона могли быть или фактическими, или квази-нарушениями: первые – из-за преднамеренных действий, а последние – из-за небрежности. В публичном праве это были преступления, в частном – нарушения законных прав. Примерами таковых были: «furtum» (воровство) – явное (грабеж) или скрытое (кража); «rapina» (грабеж с насилием или разбой); «damnum injuria» – понижение вещи в стоимости (ущерб свойству); и «injuria» (вредительство, хулиганство – своего рода произвол, дискредитируемый неправильным словом или действием). За «furtum» вор мог преследоваться по суду (гражданским или уголовным). В случае гражданского разбирательства, вещь могла быть восстановлена или заменена штрафом в размере ее стоимости. Римский уголовный закон в некоторых случаях даже предусматривал высшую меру наказания за данные преступления. Юстиниан отменил высшую меру наказания для воровства и заменил ее штрафом или изгнанием. Разбой (rapina), подобно «furtum», требовал такого условия, как преступное намерение – то есть умысла в его совершении. В случае же, когда законный владелец, у которого украли вещь, разыскивал украденную вещь, но возвращал ее незаконными способами с применением насилия, это не считалось грабежом, но считалось нарушением против общественного порядка и было наказуемо. Хулиганство или вредительство (injuria), из-за которого произошел ущерб свойству вещи было предметом Аквилиевого Закона (Aquilian Law) и ущерб должен быть причинен «freeman» – свободным человеком; если рабом – это было вредительством (noxal), то есть нарушением законных прав; если четвероногим животным, то нарушение законных прав и ответственность при этом были обозначены как «pauperies» (букв. – «обнищание») 3.

Что касается вины, то она присутствовала при несоблюдении того поведения, которое предписано правом. Формулировалось это положение со следующих позиций, зафиксированных в Дигестах: «Нет вины, если соблюдено все, что требовалось» 4 (см. рис. 1).

Рис. 1. Дигесты Юстиниана (титульный лист издания 1553 года) (источник изображения: https://commons.wikimedia.org/wiki/File:Digesta_1553.jpg)

В римском праве «вина (culpa) распадалась на умысел (dolus) и небрежность (negligentia)» 5.

Dolus или злой умысел – присутствовал, когда человек осознавал противоправность совершаемого им действия (бездействия), предвидел наступление негативных последствий и полностью желал их наступления, то есть человек видит результат своих действий (бездействий) в качестве цели наступления нужных ему и не желаемых для другого последствий. Совершенно однозначно установлено было положение о том, что «умысел всегда вел к ответственности, и ее нельзя было устранить. По мнению Цельза недействительно соглашение об устранении ответственности за умысел (Дигесты 50.17.23)» 6.

При этом «если действующее лицо, нарушая чье-либо право, однако, руководилось не корыстными целями, а похвальными побуждениями (например, некто развязал, отданного ему на сохранение раба и тот убежал), то римляне не считали возможным признавать такой поступок за dolus» 7.

Вина в форме небрежности (неосторожности) определялась римскими юристами так: «Вина имеется налицо, если не было предвидено то, что заботливый мог предвидеть» (Дигесты 9.2.31) 8.

«Другими словами, тот действует неосторожно, кто не обдумывает своих действий с той степенью заботливости, применения которой право требует от него в данном случае» 9.

В случаях, когда одна из сторон перенесла затруднение в исполнении обязательства без ее собственной вины, наступала гражданская реституция, то есть «prеtorian restitutio», в «integrum» было равноправное восстановление сторон к их прежней ситуации, и могло это произойти по причине «metus» (принуждения к определенным действиям), dolus (умысла) и т.п. 10 .

Новаторством римских юристов являлось то, что они обозначили фигуру абстрактной (гипотетичной) личности – «bonus paterfamilias», как мерило, критерий для оценки поведения реального, неабстрактного субъекта, нарушившего обязательство. Наряду с ней существовала и другая фигура абстрактной личности – субъекта, относящегося к делам с обычной заботливостью, как этого требует природа людей.

В. М. Хвостов указывал, что «степень заботливости, которую право требует от действующего лица, определяется в разных случаях по различным масштабам и в различных границах. В частности, применяются два основания для определения должной меры заботливости: абстрактный и конкретный» 11.

Абстрактный масштаб характеризуется тем, что от человека требуется проявление той степени заботливости и осмотрительности, какую при обычных условиях проявил бы всякий обычный, разумный человек, иначе говоря, всякий «средний человек». Отсутствие этих условий подразумевает в действиях лица наличие грубой небрежности (culpa lata). Грубая небрежность определялась так: «Грубая вина – это чрезвычайная небрежность, то есть непонимание того, что все понимают» (Дигесты 50.16.213.2). Она приравнивалась к умыслу – culpa lata plane dolo comparabitur»12. Бывают случаи, когда абстрактный масштаб предусматривает проявление той степени заботливости, осмотрительности и внимательности, какая свойственна хорошему, заботливому хозяину (бережливому хозяину) (homo diligens et studiosus paterfamilias, Дигесты 22.3.25). Непринятие этих мер и как следствие наступление правонарушения, составляет следующую степень вины – легкую вину (culрa levis). Примечательно, что «разновидностью легкой вины была неопытность (imperitia). Цельз писал, что неопытность также причисляется к вине (Дигесты 19.2.9.5)» 13.

Когда речь идет о конкретном масштабе, имеется в виду то, что от человека требуется проявление той ответственности в чужих делах, какую он проявляет в отношении собственных. В случаях проявления равнодушия к чужому делу, и как результат – наступление негативных последствий, говорят о конкретной вине (culрa in concreto) 14.

Интересно и то положение, когда степень вины правонарушителя, в частности в «injuria» (вредительстве, хулиганстве), определялась в зависимости от злодеяния (atrocity – дословно «зверства») правонарушителя и состояния сторон 15.

Проводя анализ положений римского частного права о вине, можно резюмировать, что она предстает как субъективная, но в то же время и как объективная категория (категория со смешанным составом формулирования). Об этом говорит анализ Дигест: «Нет вины, если соблюдено все, что требовалось» (Дигесты 9.2. 30.3).

В пользу того, что вине свойственны субъективные признаки, указывают следующие моменты: « <…> известны положения о вине, которые исходили из субъективных, психических позиций правонарушителя. Так, когда римские юристы говорят при определении злого умысла, о хитрости, введении другого в обман (Дигесты 4.3.1.), о возбуждении (противоправным поведением) мысли о причинении смерти, обращении в рабство и т.д. (Дигесты 4.2.3,4), об осознании своего преступления (Гай. Институции, III.208), об отсутствии вины у безумного, поскольку он не в своем разуме (Дигесты 9.2.5), это, несомненно, свидетельство квалификации вины с психологических позиций» 16.

Эти моменты наглядно показывают наличие психической составляющей в природе вины. Но наиболее емко данная точка зрения вытекает из следующей выдержки Дигест: «Вина имеется налицо, если не было предвидено то, что заботливый мог предвидеть» 17. Именно условие данного положения в словосочетании «не было предвидено» говорит о том, что человек только на уровне психики, путем представления (абстрактно) может предвидеть результат своего поведения. Из этого же положения можно вывести то, что незаботливый не мог предвидеть того, что мог предвидеть заботливый, то есть переход из статуса незаботливого хозяина в статус рачительного требует активный психический (волевой) момент.

Так что тезис о том, что психический момент в формулировании вины неприемлем 18, здесь противоречив, и определение вины с учетом психической своей составляющей имеет, по крайней мере, право на существование. Но вопрос здесь состоит в том, насколько можно расширить психический компонент в объеме этого понятия? Максимально, как этого придерживались советские цивилисты, или же вообще его исключить из определения вины, на чем настаивают некоторые современные граждановеды, приводя собственные конструкции данного понятия.

Значение положений римского частного права вообще, и о вине, в частности, нельзя переоценить. Наблюдаемая в историческом плане преемственность положений римского частного права в дореволюционном праве, праве советского периода и современном гражданском законодательстве, указывает на универсальность и практическую востребованность норм римского частного права.

Дореволюционное гражданское право, несомненно, сохранило данную тенденцию в преемственности основных положений из римского частного права посредством рецепции его основных положений, получивших свое закрепление в правопорядках романо-германской правовой семьи. Приведем мнения видных цивилистов того периода касательно вины. Вот как высказывался о правонарушении и вине Г. Ф. Шершеневич: «Действие представляет собой выражение воли с точки зрения юридической, – воли зрелой и сознательной. Поэтому в основании гражданского правонарушения лежит вина, все равно умышленная или неосторожная. Если лицо, причинившее вред, не желало бы такого последствия, не могло и не должно было предвидеть возможности его наступления, то нет вины с его стороны, а есть один только случай. У подъезда спокойно стоит запряженная лошадь. Мимо проходит батальон и, поравнявшись с экипажем, ударяет в барабаны. Испуганная лошадь сразу бросается в сторону и наносит увечье стоявшему недалеко отцу семейства. Со стороны хозяина лошади не было допущено ни малейшей неосторожности, а потому он и не может считаться ответственным за происшедший вред» 19. Г. Ф. Шершеневич весьма ясно дает понять, что источником любого осознанного действия выступает воля, но воля юридическая, то есть воля, которая осознает и подразумевает определенные правовые последствия и, само главное, осознавание самим «субъектом воли» таких правовых последствий – «воли зрелой и сознательной», – как пишет Г. Ф. Шершеневич. В примере, приведенном граждановедом выше, представляется, что если бы лошадь не была запряжена в экипаж, а скажем, некто приехал на ней верхом, и, забыв ее привязать, удалился по делам, то можно говорить о неосторожности самого хозяина лошади.

Г. Ф. Шершеневич выступал ярым критиком таких сторонников, которые отрицали необходимость наличия вины для установления обязанности возместить вред, и выдвигавших на место принципа вины принцип причинения 20. Согласно этому принципу, чтобы человека привлечь к ответственности, достаточно присутствия причинной связи между действием и негативными последствиями такого действия (ущерб, вред). Вина здесь не играет вообще никакой роли. По Г.Ф. Шершеневичу эти положения, которые не учитывают вину, приводят к ситуациям, когда одно лицо находится в более выгодной позиции по сравнению с другим (в результате правонарушения) из-за своего имущественного положения; к тому же как указывает цивилист, не во всех случаях вред причиняется действием, потому что действие есть выражение воли, а о воле не идет речь при случайных обстоятельствах 21.

Разработчики проекта Гражданского Уложения (далее – проект ГУ) предлагали выделить неисполнение или ненадлежащее исполнение обязательства как основание привлечения к ответственности, не упоминая, однако при этом в качестве такого основания или условия вину. Статья 123 II Отделения данного уложения гласила: «Должник отвечает за убытки, причиненные верителю неисполнением или ненадлежащим исполнением обязательства, если не докажет, что неисполнение обязательства вполне или в части сделалось невозможным вследствие такого события, которого он, должник, не мог ни предвидеть, ни предотвратить при той осмотрительности, какая требовалась от него по исполнению обязательства» 22. Представляется, что сочетание слов «при той осмотрительности» и ее не проявление в обязательстве, предполагалось авторами проекта ГУ в качестве, собственно говоря виновного поведения. Однако сделано это было в нормах проекта ГУ в какой-то завуалированной форме.

Основанием освобождения от ответственности согласно ст. 123 проекта ГУ являлось наличие лишь случайное событие, то есть, заключаем, что лицо освобождается от возмещения ущерба, если он произошел из-за случая, а все другие события, из-за которых произошло неисполнение или ненадлежащее исполнение обязательства, считаются виновными.

Отдельным положением, исключающим вину, в проекте ГУ также являлась непреодолимая сила (ст. 125): «Если на должника законом возложена обязанность крайней заботливости или принятие особых мер предосторожности, вызываемых свойством его деятельности или предприятия, то он не отвечает за исполнение или не надлежащее исполнение обязательства лишь в том случае, если оно произошло от непреодолимой силы» 23.

Можно весьма определенно заключить, что положения об ответственности за неисполнение или ненадлежащее исполнение обязательства, содержавшиеся в проекте ГУ, носили безусловный характер и не разрешали расширить круг возможных вариантов неисполнения обязательства: все обстоятельства кроме непреодолимой силы и случайного события, подразумевали вину должника и его ответственность; фактор вины прямо в проекте закона не указывался.

В отношении субъективного отношения к правонарушению, то дореволюционные российские цивилисты придавали значение этому условию через чур с узкой точки зрения. «Что же касается психических аспектов вины, то российские цивилисты говорили лишь о психическом состоянии нарушителя, имея в виду его вменяемость или невменяемость» 24, о чем определенно высказывался и Г.Ф. Шершеневич, являясь одним из немногих представителей последовательного анализа вины как субъективной психологической категории. Либо вина, как психическая составляющая действий правонарушителя, выраженных в форме умысла или неосторожности, вообще не принималась в расчет (проект ГУ от 1913 года).

Советской цивилистике принадлежит роль разработки концепции вины, основанной на психическом аспекте ее формулирования.

Принцип вины впервые получил свое законодательное закрепление в именно в период советского социалистического гражданского права. Так, в соответствии со ст. 222 Гражданского кодекса РСФСР от 1964 г.: «Лицо, не исполнившее обязательства либо исполнившее его ненадлежащим образом, несет имущественную ответственность лишь при наличии вины (умысла или неосторожности), кроме случаев, предусмотренных законом или договором. Отсутствие вины доказывается лицом, нарушившим обязательство» 25.

Господствующими в доктрине гражданского права того периода считались точки зрения Г. К. Матвеева и О. С. Иоффе, которые в обобщенном виде выглядели следующим образом: вина – это психическое отношение лица к своему поведению и к наступившим последствиям в форме умысла или неосторожности 26.

Кстати сказать, именно такое определение вины можно встретить до сих пор в подавляющем количестве гражданско-правовой литературы, увидевшей свет за последнее время с периода принятия нового гражданского законодательства.

Итак, чем же было вызвано в советской цивилистике становление концепции вины через психическое отношение лица к своим действиям? Как один из факторов этого считаем, что реалии того времени требовали, чтобы наука в целом и, в частности, гражданское право, подстраивались под систему социалистической идеологии. На действие такого идеологического фактора на частноправовые институты ссылается и В. В. Витрянский 27. Анализируя причины и методологические основы формирования психической концепции вины, мы неизбежно наталкиваемся на ее зависимость от идеологических начал и искусственную подгонку под социалистические общественные отношения, провозглашенные в советском государстве. Такой подход был свойственен как гражданско-правовой науке, так и в целом всем остальным наукам. Как писал Г. К. Матвеев и что показательно в этом плане: «Наука гражданского права вскрывает научное содержание понятия вины. Основа его – марксистско-ленинская философия (выдел. авт.), ее теория познания, принципы советской психологии, вооружающего советского судью самыми совершенными методами распознавания общественных явлений, установления причин, их порождающих» 28. Без сомнения, показательный пример того, как порой наука может находиться в услужении идеологии.

Но сейчас, в современную эпоху, тем более в условиях рыночной экономики, говорить о марксистско-ленинской философии, как основе научного содержания гражданского права и всех остальных наук в целом, по меньшей мере, не актуально и обоснованно. Если в период советского государства марксистко-ленинская философия считалась неотъемлемым атрибутом всего народа, призванной заменить религию, то современное время и общество обозначили свои приоритеты в этом вопросе. Реалии современной жизни человека в обществе и отношений его с государственными институтами обозначены демократическими свободами, рыночной экономикой и провозглашением ценности абсолютных свобод (свободы религии, слова или убеждений, собраний, объединений и т.п.). К слову сказать, обозначенный аспект проблемы никоим образом не умаляет научной ценности изысканий советской цивилистики, однако, думается, что наша критика идеологических позиций в исследовании вины обоснована потребностью в новых подходах, поиске новых решений в определении вины из-за сменившихся общественных отношений, да и идеологии в целом. Другими словами, формулировки вины и ответственности не должны зависеть, от сменяющихся идеологических факторов (хотя полностью отрицать «историчность» данного явления и ответственности в целом, мы и не можем), а должны отвечать сущностной составляющей данного явления.

Выходит, что необходимо сфокусироваться на некой интегрирующем аспекте, положении вокруг которой строилось бы решение обозначенной проблемы, при учете соответственно реалий существующего времени. В советский период развития гражданского права таким интегрирующим фактором была социалистическая идеология, и в этом можно сказать и состояла закономерность подхода советских цивилистов к определению вины через доминирующую психическую концепцию. В современном гражданском праве, думается, что таким фактором выступают имущественные отношения между субъектами гражданского права, опосредованные свободной волей, волеизъявлением и интересами.

Но встает вопрос: обоснованно ли полное исключение психических аспектов в определении вины, сторонниками чего является, к примеру, В. В. Витрянский? Допустим, что лицо не исполняет, либо ненадлежащим образом исполняет обязательство. Само собой разумеется, что это неисполнение имеет конкретную временную характеристику (дни, недели, месяцы), то есть, обозначено не моментальным действием, а имеет свойство продолжаться в течение определенного количества времени. Тогда получается, если полностью отвергать психическую составляющую этого процесса, что субъект (имеется ввиду физическое лицо) в этот временной промежуток «отключен» от собственной психики, то есть он не испытывает никакого субъективного отношения к своему неправомерному поведению (эмоций, стыда, чувства вины и т.п.). Но такое, конечно же, невозможно, как невозможно и то, что человек выступает неактивным волевым субъектом действия (бездействия).

Так что об исключении психической составляющей в процессе формулировки вины речи не идет по определению, важно обозначить объем ее присутствия. Выше указывалось, что в трактовках вины советских цивилистов, психическому аспекту уделялось максимальное внимание, которое сродни трактовке вины в уголовном праве. Но в уголовном праве такое внимание к психической составляющей вины продиктовано самой личностью преступника, как общественно-опасного индивида, представляющего, возможно, угрозу остальным членам общества, а в гражданском праве в отличие от уголовного на первый план выходит не личность правонарушителя (и его психическое отношение к действиям), а результат самого действия, его негативные последствия. Это подмечает и М. И. Витрянский: « <…> Г. К. Матвеев принимает понятие уголовной вины, предложенное А. А. Пионтковским, который утверждал, что – это ''умысел или неосторожность лица, выраженные в деянии, опасном для основ советского строя или социалистического правопорядка, и осуждаемые, поэтому социалистическим законом и коммунистической нравственность''. Хотя уже из этого определения понятия уголовной вины очевидна его принципиальная неприемлемость для гражданского права: ведь главным в уголовной вине являются моменты, опасные для общества, а потому осуждаемые государством. И именно для определения степени опасности преступника для общества (и только для этого!) необходимо уяснение, каково же его психическое отношение к совершенному преступлению и его последствиям. И как раз в этом смысле уголовная вина не имеет ничего общего с понятием вины в гражданском праве»  29. С данной позицией цивилиста мы полностью солидарны.

Между тем, нужно указать, что не все советские цивилисты придерживались психической концепции вины, заимствованной из советской уголовно-правовой науки. В частности, одним из них выступал М. М. Агарков – ученик Г. Ф. Шершеневича. Он определял вину через «умысел или неосторожность лица, обусловившие совершенное им противоправное действие» 30. М. М. Агарков продолжает: «Когда мы говорим о вине причинителя, мы имеем ввиду соединение двух элементов: 1) правонарушения и 2) умысла или неосторожности. Без правонарушения нет вины, так как налицо правомерное действие. Без умысла или неосторожности также нет вины, а есть лишь голое причинение (случайно причиненный вред). В статье 403 (ГК РСФСР от 1922 г.) оба элемента понятия вины выражены достаточно отчетливо, хотя и в отрицательной форме. Статья 403 указывает, что причинитель освобождает себя от обязательства возместить причиненный вред, доказав, что он был управомочен на причинение вреда (отсутствие правонарушения), либо что он не мог предотвратить вред (отсутствие умысла или неосторожности). Такое содержание понятия вины причинителя установлено в виду определенной цели. Эта цель – ответственность перед потерпевшим. При наличии указанных двух элементов, то есть при наличии вины, закон устанавливает по общему правилу ответственность причинителя перед потерпевшим. При отсутствии хотя бы одного из этих элементов ответственность наступает не по общему правилу, а лишь в специально указанных в законе случаях» 31.

Как можем видеть М. М. Агарков говорит о наличии вины по общему правилу при совокупности противоправности с умыслом или неосторожностью. Представляется, с практической точки зрения, такой подход весьма оправдан и эффективен, то есть непосредственно облегчает задачу судов в процессе установления вины и привлечения субъекта к юридической ответственности.

Генезис вины и ответственности предусматривает выявление закономерностей, свойств и функций развития в контексте ее историчности как социального явления. Выше рассматривались положения о вине, которые существовали в римском праве, дореволюционном праве России и в праве советского периода. Между тем вине и ответственности свойственно рассмотрение и исследование не только с позиций юридической науки. Они являются предметом изучения, прежде всего, психологической науки, а также философии и социологии. Анализ вины и ответственности как психосоциоэтических категорий приводится в следующей части настоящей работы.