Читать книгу Великая Испанская империя - Хью Томас - Страница 9

Правителям испанской Америки давали пышные титулы вице-королей, губернаторов, генерал-капитанов или, особенно в начале шестнадцатого столетия, adelantado [39]: этот чин ранее даровался тем, кто отбирал земли у испанских мавров. Аделантадо являлся по сути проконсулом, который с согласия короны предпринимал завоевательный набег за собственный счет и, при успешном завершении набега, становился счастливым обладателем государственной власти и наследственного права. На практике, впрочем, этот чин редко использовался дольше одного поколения.

Вице-короли оказались эффективными преемниками ade-lantados в Мешико / Теночтитлане и в Лиме. Они представляли в Новом Свете корону Кастилии и располагали как гражданскими, так и военными полномочиями. Жили они и вели себя так, словно были полноценными монархами.

Вице-королями Новой Испании в шестнадцатом столетии обычно становились аристократы: Антонио де Мендоса (1535–1550); Луис де Веласко (1550–1564); Гастон де Перальта, маркиз Фальсес (1566–1567); Мартин Энрикес де Альманса (1568–1580); Лоренсо Суарес де Мендоса, граф Корунья (не Ла-Корунья, 1580–1583); Педро Мойя де Контрерас, архиепископ Мешико, который управлял в период фактического «междуцарствия» (1584–1585); Альваро Манрике де Суньига (1585–1590); Луис де Веласко-младший (1590–1595); Гаспар де Суньига Асеведо, граф Монтеррей (1595–1603). Все они, кроме архиепископа Мойи де Контрераса, принадлежали к высшей знати¹⁸⁸.

В Перу вице-короли могли похвастаться не менее знатным происхождением и избытком благородной крови. Первым среди них был Бласко Нуньес, правивший с 1544 по 1546 год. Следом прибыл из Новой Испании Антонио де Мендоса, краткое правление которого длилось два года (1551–1552). Мендосе наследовал Андрес Уртадо де Мендоса, маркиз Каньете (1556–1560); далее правили Диего де Асеведо-и-Суньига, граф Ниева (1560–1564); лисенсиадо (см. Глоссарий) Лопе Гарсия де Кастро (губернатор. 1564–1567; он был letrado, человеком с университетским образованием, а не сановником); Франсиско де Толедо, величайший из испанских проконсулов (1568–1580); Мартин Энрикес де Альманса, также из Новой Испании, (1580–1583, он основал колледж Святого Мартина в Лиме); Фернандо Торрес-и-Португал, граф Вильярдомпардо, деревни в Хаэне, от которой он получил свой титул (1586, он имел толику крови королевской династии Португалии); Гарсия Уртадо де Мендоса, второй маркиз Каньете (1588–1595); Луис де Веласко-младший, снова выходец из Новой Испании, правил с 1596 по 1604 год. Последний перуанский вице-король сделал очень много для улучшения условий, в которых существовало большинство индейцев. Однако в целом наместники, как правило, предпочитали пребывать в блаженном неведении о проблемах туземцев.

В соответствии с кастильской традицией все муниципалитеты в пределах империи обладали некоторой степенью самоуправления в форме городских советов (cabildos), членами которых – здесь безоговорочно копировался кастильский образец – были советники (regidores), избранные местными жителями, и магистраты (alcaldes), отобранные советниками. До конца шестнадцатого столетия советников зачастую назначала корона, и при этом было довольно широко распространено нечто вроде передачи должности по наследству. Правда, порой в населенных пунктах проводились cabildos abiertos, собрания всех мужчин, владевших каким-либо имуществом. Несмотря на все более строгий контроль со стороны должностных лиц, назначенных короной, все муниципальные органы власти обладали исполнительными, судебными и даже законодательными прерогативами на своей территории. Время от времени появлялись защитники прав индейцев, которым иногда удавалось добиваться отдельных успехов. Финансами изначально управляли из Севильи, посредством крупного коммерческого предприятия Каса-де-ла-Контратасьон, что располагало штатом бухгалтеров, инспекторов, казначеев и факториалов (contadores, veedores, tesoreros и factores). Эта схема, с незначительными вариациями, применялась по всему испанскому Новому Свету.

В теории советников полагалось выбирать мужскому населению территории, владеющему собственностью. Второй глава верховного суда (audiencia) Новой Испании доктор Себастьян Рамирес де Фуэнлеаль поражался тому, сколь упорядоченной оказалась процедура избрания советников в американских поселениях. Он даже особо отмечал, что «вводить индейцев в состав испанских cabildos значит раскрывать им глаза на все те пороки, какие присущи испанцам»¹⁸⁹. Доброжелательный епископ Васко де Кирога придерживался схожих взглядов, как следует из его рассуждений о выборах в провинциальном городке Отумба, некогда захваченном Кортесом: выборы, по его словам, проводились столь четко и планомерно, что в это сложно было поверить.

Распространенным явлением в начальные дни существования испанской империи была encomienda, то есть приписывание какой-либо территории и ее обитателей к владениям конкретного конкистадора. Эта полуфеодальная система работала не слишком хорошо, поэтому ей вскоре стали предпочитать фиксированные квоты налогов и трудовых затрат. К концу шестнадцатого столетия смысл понятия encomienda уже сводился зачастую к праву поселенцев получать доходы от тех или иных местностей. Корона также брала на себя непосредственное управление многими энкомьендами – после кончины первого encomendero, владельца энкомьенды.

Другой обязанностью чиновников из числа criollo было устройство торжеств и празднеств. Современный историк Чарльз Гибсон проницательно заметил, что, если правители прекращали устраивать праздники, их переставали слушаться. Весьма похоже на поведение чиновников в Древнем Риме, не правда ли?¹⁹⁰

Во второй половине шестнадцатого века главным учреждением испанских и американских городов являлся cabildo, городской совет. Это слово часто использовалось в Испании, особенно в Андалусии, в качестве замены для слова ayunta-miento. В состав большинства cabildos входили два магистрата (alcaldes) и около десяти советников (regidores).

Основными официальными доходами, которые, как ожидалось, будут получать все имперские учреждения в Америках, были, во‑первых, квинта (quinta), то есть пятая часть добычи (золота, серебра, бриллиантов и прочих драгоценных камней); во‑вторых, таможенные пошлины (almojarifazgo); в‑третьих, дань с naturales (туземцев); в‑четвертых, иные налоги, например, media anata (средняя годовая рента на церковные и мирские учреждения) и cruzada (налог, суливший благую жизнь после кончины).

Помимо сбора налогов, экономическая политика испанской империи опиралась на принципы, которые позднее стали трактовать как «меркантилистские». На практике это означало, что торговля была монополизирована метрополией на родину и управлялась из Севильи; любая экономическая деятельность, способная составить конкуренцию испанской, была запрещена. Развитие товарооборота между колониями сдерживалось бюрократическими препонами¹⁹¹, а торговля с метрополией велась только из Портобело и Номбре-де-Диос, порта Картахены (на территории нынешней Колумбии), и еще из Веракруса в Новой Испании.

В декабре 1556 года в Кадис назначили нового чиновника, которому полагалось регистрировать корабли, отплывавшие из этого порта в Индии; к тому времени песчаные отмели Санлукара стали доставлять столько хлопот морским кораблям, пытавшимся уплыть из Севильи, что обычный маршрут пришлось изменить. Этим новым чиновником был Хуан де Авила, которому вначале платили 112 000 мараведи (см. Глоссарий) в год; после 1557 года эта сумма возросла до 130 000 мараведи. С той поры все отплывавшие в Америку суда принимали груз на борт в Кадисе и отправлялись в плавание из кадисской гавани; но пассажиров регистрировали по-прежнему в Севилье, а всем возвращавшимся кораблям надлежало следовать прямиком в Севилью, даже если они отплывали в Индии из Кадиса¹⁹². (Обратный путь вверх по течению Гвадалквивира был проще, и отмели мешали не так сильно.)

Несмотря на перечисленные ограничения, имелось немало положительного в контактах, которые позволяли установить культурные связи с Новым Светом. К примеру, особое внимание уделялось образованию. Университеты появились в Мешико / Теночтитлане и в Лиме (Сан-Маркос) в 1551 году, а в Санто-Доминго (имени святого Фомы Аквинского) – семь лет спустя. Во всех этих учебных заведениях использовался опыт университета Саламанки. Первая колониальная типография была открыта в Мешико / Теночтитлане вице-королем Мендосой в 1535 году. Ее руководителем стал Хуан Кромбергер, сын знаменитого Хакоба Кромбергера из Севильи. О степени его успехов можно судить по списку имущества в завещании (Хуан умер в 1540 году). На складах типографии хранилось 446 экземпляров «Амадиса Галльского», более 1000 экземпляров «Espejo de Caballerías» [40] (прозаического перевода романтического эпоса Матео Боярдо «Влюбленный Орландо» [41]) и 325 экземпляров трагикомедии «Селестина» Фернандо де Рохаса; у Хуана печатных книг было больше, чем упоминалось в завещании его отца Хакоба, скончавшегося в 1529 году¹⁹³.

Мексиканские писцы и художники ощутили себя востребованными в эпоху имперского правления: они писали христианские фрески и расписывали кодексы, которые считались способом учета дани с туземцев и юридическими доказательствами в судах. Многие мексиканские религиозные объекты были «адаптированы» под христианскую веру. Так, большая индейская чаша из базальта стала купелью для крещения в столичном соборе, пускай резьба на ней снаружи свидетельствовала, что ранее эта чаша использовалась в человеческих жертвоприношениях¹⁹⁴. Местные живописцы создавали замечательные композиции христианских образов на основе европейских печатных листов. Разрисовывание рукописей не только служило целям религиозной пропаганды, но и являлось дополнительным доказательством в спорах о наследовании и имуществе, о статусе и трудовых затратах. Кроме того, эти рисунки находили и иное применение: знаменитый, ныне утерянный lienzo de Tlaxcala, «холст из Тлашкалы» (ок. 1550) искажал историческую правду в угоду политике; на нем изображалось братание Шикотенкатля, владыки Тлашкалы, с испанцами в 1520 году, а опускалось то обстоятельство, что ранее этот владыка доблестно сражался против завоевателей¹⁹⁵.

В обоих Новой Испании (Мешико) и в Перу (Лима) 1560-е годы ознаменовались необычными событиями. Сначала обсудим происходившее в Новой Испании. С одной стороны, было достигнуто понимание между испанскими конкистадорами и покоренными индейцами. Контролируя американское общество сверху и опираясь на местных старейшин (тлатоков), Кортес и его сотоварищи и преемники с легкостью подчинили себе тысячи индейских работников. Францисканский монах святой Мотолиния свидетельствовал об этом в своем опровержении «гнусных преувеличений», как он выражался, Бартоломе де Лас Касаса¹⁹⁶. В дальнейшем большинство индейцев перешло в прямое подчинение короны. Завоевание существенно ослабило недавно крепкие племенные союзы, наподобие тех, что имелись в Мексике, и укрепило менее сплоченные союзы, вроде Чалка¹⁹⁷. В 1564 году visitor Херонимо де Вальдеррама, гражданин Талаверы-де-ла-Рейна и выпускник университета Саламанки, докладывал королю, что святые отцы как будто надеются на скорое отмирание обычая выплаты дани. (Следует отметить, что эта индейская дань составляла немалый процент общего дохода колоний.) В 1561 году городской совет Мешико / Теночтитлана рекомендовал, чтобы шесть из двадцати четырех советников в городе впредь были индейцами. Следует «всемерно закреплять сотрудничество и близость двух народов». Современный историк Феликс Хинц полагает доказанным, что древние индейские культуры «никоим образом не подавлялись полностью, они искоренялись лишь частично, а многие [коренные] культуры благополучно пережили завоевание»¹⁹⁸.

Ряд реформ, на которых настаивали завоеватели, виделся безотлагательным – в первую очередь это отказ от человеческих жертвоприношений, ликвидация мексиканского жречества, установление моногамии, ликвидация прежних мексиканских школ и отмена былой системы дани. Другие реформы являлись менее очевидными, к примеру, стремление «гуманизировать» положение туземцев-рабов по сравнению со свободными работниками и вообще положить конец практике рабовладения. Также вскоре испанская корона позволила индейским принципалам – бывшим аристократам павшего режима, членам старых королевских семейств и даже просто старейшинам – носить мечи, пользоваться огнестрельным оружием и ездить на оседланных и взнузданных лошадях. Некоторые местные князьки вернули себе прежние титулы и владения и обрели возможность передать имущество и чины своим потомкам¹⁹⁹.

Надежные маршруты снабжения к тому времени связывали город Мешико с портами Карибского бассейна, причем доставка грузов становилась все проще и эффективнее. Уже в 1540 году обозы в сотню мулов исправно передвигались от Веракруса к Мешико / Теночтитлану и обратно, а чуть позже Такуба, расположенная недалеко от столицы на западе, регулярно получала по 3000 лошадей. К 1600 году в Мешико ежедневно прибывало 3000 мулов.

Частные испанские гасиенды [42] (фермы), свободные от каких-либо феодальных оброков или обязательств «отслужить», к 1560 году существенно потеснили энкомьенду. Трое детей Монтесумы сравнительно просто добились причисления к испанскому колониальному дворянству. Несколько лет спустя туземцы-советники города Уэхосинго на восточном склоне вулкана Истаксиуатль («Белая женщина») благодарили монарха за важные для них особенности испанской политики: «Вашему Величеству следует знать, что благо, коим всех нас наделили, душевно и телесно, через поселение [в новом городе], вызывает восторг, неподвластный описанию. Теперь любой из нас, если захворает, может исповедаться и принять отпущение грехов, а его сосед может помочь ему, и, он если того захочет, этого человека похоронят в церкви… Еще мы ныне вольны приходить и слушать проповеди и мессы и жить вместе, как подобает людям… Все это было невозможно, покуда мы проживали по отдельности в горных долинах»²⁰⁰. Подобное утверждение выглядит довольно необычным и свидетельствует о благих последствиях прихода испанской империи в Новый Свет, пускай этими благами наслаждалось лишь меньшинство naturales. Город, о котором шла речь, ранее был энкомьендой конкистадора из старой Кастилии, Диего де Ордаса (соратника Кортеса).

Сотрудничеству между народами, покорившим и покоренным, содействовало внедрение на американскую почву и распространение принципов кофрадии, мирского братства тех, кто чтил какое-либо божество или Приснодеву. Членство в таком братстве сулило духовное утешение и порождало ощущение коллективной идентичности. Возникли кофрадии в старой Испании. В одной только Севилье насчитывалось не меньше дюжины братств, основанных еще в пятнадцатом столетии (некоторые из них, отмечу, уцелели до двадцать первого века). Некоторые из них учредили собственные «филиалы» в Мексике шестнадцатого столетия, а еще больше таких заокеанских «представительств» появилось век спустя. Широко мысливший францисканский миссионер Педро де Ганте с 1520-х годов пытался сочетать христианские обряды и практики с местными обычаями и традициями. Американские кофрадии потому нередко возникали на территориях, где ранние миссионеры рассказывали о каком-либо конкретном святом или о какой-то священной реликвии. Зачастую подобные культы становились своего рода «синкретическим компромиссом» между христианством и язычеством²⁰¹.

Новая Испания после завоевания во многом осталась такой же, какой была; как пишет Жак Сустель в своей замечательной книге «Повседневная жизнь древней Мексики», это была «мозаика городов»²⁰². Кабеса, то есть главный город, являлся местом проживания старой аристократии, центром сбора дани, а также «фокусом» для найма рабочей силы. Но уже во втором поколении после завоевания былая индейская аристократия лишилась прежней власти и могущества, а потому изменились и условия сбора дани, и политика трудового найма. Достаточно быстро «ядерной общиной» Новой Испании сделалась частная гасиенда²⁰³, причем вопреки тому, что все коррехидоры (советники) декларировали приверженность христианским принципам, в том числе обязательствам справедливо относиться к индейцам и их владениям, требовать от испанцев, например, не наносить урон местным сельскохозяйственным угодьям при выпасе своих стад. Тем не менее к 1560-м годам из тридцати шестидесяти энкомьенд в одной только долине Мешико одиннадцать вернулись под контроль короны и обеспечивали три четверти дохода от общего количества энкомьенд²⁰⁴. Эти владения изъяли после кончины первых владельцев, и это сулило возможность новых перераспределений земель.

Второй вице-король Луис де Веласко, как и его предшественник Антонио де Мендоза, был знатным аристократом. Родился он, как считается, в 1511 году в историческом городке Каррион-де-лос-Кондес, недалеко от Паленсии в Кастилии. Выше уже говорилось о нем как о радушном хозяине, любителе лошадей и скачек²⁰⁵. Он, кстати, сумел устроить так, что его жалованье было на четверть больше жалованья Мендосы²⁰⁶. Между прочим, именно Веласко осуществил грандиозное изменение экологического свойства. Завоевавшие новый мир испанцы не задумывались над тем, что везут за океан привычные, «дедовские» методы ведения сельского хозяйства и привычный домашний скот. «Пасторализм», наряду с цыплятами, свиньями, ослами, козами, овцами, крупным рогатым скотом, мулами и лошадьми, оказался еще одним «конкистадором», подобно людям, что привезли с собой этих животных и птиц. Вдобавок у испанцев имелись собственные заботы. Например, первое поколение конкистадоров решительно вырубало деревья: древесина шла на строительный материал и на топливо. Испанские плуги кромсали почву куда глубже, чем туземные палки-копалки, а крупный рогатый скот и овцы глодали траву до корней (что провоцировало эрозию). К концу шестнадцатого столетия встречались стада овец в 12 000–15 000 голов – ведь при надлежащих условиях и уходе поголовье способно было удвоиться в течение года²⁰⁷.

Некоторые перемены были поистине замечательными. Так, выращивание кактуса магуэй (разновидность агавы) всячески стимулировалось вследствие привязанности нового поколения индейцев к алкогольному напитку пульке, которым пытались унять беспокойство, вызванное разгулом эпидемий и крахом старого общества. Крупные маисовые плантации к 1570 году тоже оказались в руках испанцев. Тем не менее завоеватели продолжали пользоваться прежними способами обработки земли, например, высаживали растения на пригорках ровными рядами (от пяти до шести рядов на возвышенности, до 4000 рядов на акр).

В ту пору в золотой долине Мешико доминировала огромная энкомьенда в Шилотепеке, которую сначала выделили Хуану Харамильо, extremeno [43] из Сальватьерра-де-Баркарроты, местечка неподалеку от Херес-де-лос-Кабальерос. Харамильо был женат на Марине, знаменитой переводчице Кортеса, отсюда и размер его энкомьенды. В 1560-х годах области угрожали набеги чичимеков, нападавших на оседлых индейцев отоми (чей пик могущества пришелся, как представляется, на начало века), а также на испанских поселенцев²⁰⁸. Эти набеги происходили в период, когда плуг уверенно вытеснял туземные палки-копалки, когда поголовье скота повсеместно прирастало и когда одну культуру – обычно маис или пшеницу – выращивали везде в ущерб разнообразию зерновых культур в прошлом.

Несмотря на эти изменения в сельском хозяйстве, какой-либо сопоставимой революции в пищевых привычках индейцев, похоже, не произошло. Местное население продолжало придерживаться преимущественно маисовой диеты с солью из озера Тескоко, а также питалось различной водяной живностью – лягушками, пресноводными креветками, саламандрами, личинками стрекоз, водяными змеями; еще индейцы ловили и употребляли в пищу уток и гусей, других птиц, койотов, диких собак, оленей, броненосцев и ласок. Маис поедали по-прежнему в тортильях, которые выпекали к каждому приему пищи (в отличие от хлеба, эти лепешки уже через несколько часов после выпечки черствели)²⁰⁹. Собачатину ели по праздникам. Имелось множество туземных напитков, в большинстве своем алкогольных: мескаль, чингито, sangre con conejo (кровь кролика), а также жидкий шоколад из бобов из Колимы или Сокунуско.

К концу шестнадцатого столетия использование всех пастбищных угодий, пустырей, лесов и вод Новой Испании было доступным для всех. Можно даже сказать, что животные паслись повсюду, где росла трава. Местных животных, пасущихся на земле, в Индиях не было, поэтому не имелось старых правил, регулирующих использование пастбищ, – по контрасту с Испанией, где на поведение фермеров оказывали сильное воздействие множество древних, весьма сложных законов и обычаев. Очень часто в старой Испании фермеры-скотоводы также являлись земледельцами, то есть сами пахали землю, а не просто растили скот. В Новом Свете «пасторалистами» являлись белые европейцы, а все земледельцы были naturales. Владельцами крупного рогатого скота всегда тоже являлись европейцы, а правами коренных земледельцев охотно и умело пренебрегали. Чтобы сохранить контроль над пастбищами, испанцы часто прибегали к помощи африканских рабов, крепких телом, равнодушных к чужим страданиям и безжалостных; нередко эти рабы оказывались эффективным орудием в руках испанских землевладельцев. К слову, большинство пастухов в ранние дни испанского владычества в Новом Свете составляли чернокожие, свободные и рабы.

Транспортировка по озерам людей и грузов, как и до 1520 года, осуществлялась на больших каноэ, выдолбленных из цельных древесных стволов. Эти каноэ имели неглубокую осадку и квадратный нос, хороший плотник мастерил такую лодку всего за неделю или около того. Индейцы нисколько не утратили прежних навыков в этом ремесле, тогда как испанцы пользовались в основном вьючными животными или колесными транспортными средствами.

Естественно, возникало и длилось соперничество между энкомьендеро и пасторалистами, пускай все они были испанцами по происхождению. Первые воспринимали свои энкомьенды как будущие крупные поместья, где они сами станут решать, что им хочется выращивать. Своих «подотчетных» индейцев они привлекали к чрезвычайно разнообразным видам предпринимательской деятельности.

В долине Мешико в конце шестнадцатого века насчитывалось, по разным сведениям, до двадцати шести ферм, каждая из которых высаживала менее двадцати фанег (см. Глоссарий) пшеницы²¹⁰, что составляло около 5 процентов от общего производства зерна в регионе. Еще имелось до восьмидесяти умеренно крупных фермерских хозяйств, которые производили около 70 процентов зерна, засевая в среднем от двадцати до девяносто фанег каждая; и до семи крупных хозяйств, производивших 22 процента зерна. Большинство пшеничных полей к 1570 году занимали приблизительно по 150 акров, а наибольшее по размерам поле достигало 600 акров²¹¹. Территория под пшеницу, как явствует из документов, выросла вчетверо с 1560 по 1600 год, а производство зерна как будто увеличилось двенадцатикратно²¹².

Вице-король Веласко сделал многое для избавления индейских деревень от животных, ради того, чтобы предотвратить использование земли для выпаса скота безответственными пасторалистами. Даже права на общинные пастбища не действовали в пределах лиги (трех миль) от деревень, а выпас на стерне официально ограничили двумя «послежатными» месяцами. Однако к 1600 году, вследствие вымирания коренного населения, пасторалисты затеяли, как выразился выдающийся калифорнийский историк Лесли Берд Симпсон, «экологическую революцию громадных масштабов»²¹³. Эта революция, если она была таковой, стала результатом появления latifundia (больших поместий), одни из которых создавались энкомьендеро, а другие становились плодами деятельности религиозных орденов. Так, иезуитская гасиенда Санта-Лусия в долине Мескиталь вызывала всеобщую зависть²¹⁴.

В теории, распределяя тщательно «нарезанные» энкомьенды, испанская администрация делала все возможное, чтобы соблюсти права множества землевладельцев-индейцев. Например, Монтесума располагал исключительно крупным частным родовым наследством, полученным от отца. Но разрушения, причиненные вторжением и алчностью испанцев, покончили, по сути, с этой практикой, Кортес щедро раздавал энкомьенды и раздаривал земли своим товарищам. В первые сто лет после завоевания возникло до 850 частных испанских владений в долине Мешико²¹⁵.

Частные местные владения принимались как таковые, если удавалось доказать, что они унаследованы от частных лиц в период до завоевания. Но депопуляция территории из-за массового вымирания местного населения шла такими темпами, что многие земли оставались без хозяина на протяжении месяцев.

Испанцы также стремились уничтожить все, что хоть отдаленно напоминало о былом величии Мексики. Потому запретили индейские игры в мяч, сочтя, что игроки прибегают к колдовству или к ворожбе. Заодно запретили церемонию воладор, когда индеец спускался с высокого шеста, крутясь вокруг шнура, прикрепленного к макушке этого шеста, и постепенно достигал земли. Однако и игры, и воладор выжили, несмотря на запрет. Изменилась и одежда туземцев. Ткани теперь обычно изготавливали из волокон кактуса магуэй, из хлопка и даже из шерсти. Магуэйская ткань (хенекен или сизаль) постепенно подменялась хлопком, изготовление которого было в значительной степени делом женщин (правда, иногда за прясло брались и мужчины).

В целом испанцы Нового Света, будущие criollos и местные индейцы добились удивительных достижений, стараясь удовлетворить интересы друг друга. Если забыть на время о вполне объяснимых предрассудках, можно сказать, что подобная гибкость мышления заслуживает уважения применительно к обоим народам и их культурам.