Читать книгу Средневековье: забытая история Запада. Том 3. Итоги эпохи - И. А. Ярмизин - Страница 4

Роскошь великих Университетов (Это – Оксфорд)

Мы уже писали, что в первые века после тысячного года Европа сражалась не только на поле боя. Плечом к плечу с рыцарями встали интеллектуалы, приняв вызов со стороны, арабских мыслителей. И их роль была не менее важной. Ведь даже одержав выдающуюся военную победу без достижений разума: искусства, архитектуры, философии, инженерии, – одним словом цивилизации, твоя страна обречена на роль захудалой, отсталой провинции. Которая неизбежно будет находиться под сильнейшим влиянием побежденных.

Напряженнейшая работа в монастырях, университетах и других интеллектуальных центрах дала свои результаты, и уже в XIII столетии средневековая цивилизация предстает во всем своем ослепительном блеске. Первым бриллиантом в драгоценном «ожерелье» мысли был, конечно, Фома Аквинский, а своеобразным «инкубатором», где рождались мысли и мыслители, стали появившиеся совсем недавно Университеты.

*** *** ***

Великая заря университетов… В XII веке средневековье подарило миру принципиально новое учреждение, которому суждено было стать сердцем будущей технологической цивилизации, ее мотором. Оно не знало границ, зато – поистине уникальный в то время случай – знало, что такое толерантность. Здесь восточные и западные интеллектуалы сходились в мирных, но драматичных поединках; христианские студенты обсуждали философские проблемы с арабскими докторами, а дети эмиров и шейхов сидели за одной партой с будущими святыми.

Конец XI века. Новая экономика, расцвет городов, первые ростки будущей глобализации требуют нового человека, человека знающего, иными словами, образованного специалиста. Так возникают «начальные» и «средние» школы, заложившие основу европейского образования. В разных местах количество школ различно, но во многих городах их посещают до 60% детей, а кое-где и больше. Удивительнейшая новация: в Реймсе школьное образование распространяется даже на девочек. Появляется высшая образовательная ступень, которой становятся общие школы, с 1221 года именуемые Университетами (так поначалу называлась община парижских преподавателей и студентов). При этом уровни образования четко не были отделены один от другого, и нередко в одном месте люди учились с восьми лет, шаг за шагом постигая все премудрости наук, постепенно меняя школу на колледж, а колледж на университет…

«Общая» школа была основана в итальянском городе Болонья в 1088 году (за 8 лет до первого крестового похода!), и считается первым в мире Университетом. Но только через 70 лет, в 1158 г., Фридрих I Барбаросса выдаст ему соответствующую грамоту («Authentica Habita»). До того он был всего лишь Болонской школой права. Поэтому явление миру нового феномена правильнее было бы отнести к середине XII века.

Удивительно, но у первых Университетов нет основателей. Они возникали сами, спонтанно, «кристаллизуясь» как бы из ничего, в течение многих десятилетий, неспешно, как будто сама жизнь ограняла этот изумительный бриллиант.

Средневековый европеец понимал – только универсальное знание истинно, ведь в мире все со всем взаимосвязано. Отсюда и идея Университета, как универсального учебного заведения. Подлинно образованный человек должен был обладать универсальным знанием, поэтому так значим был Аристотель, – «отец» всех наук.

Вот как могло выглядеть обретение этого «универсального знания». К примеру, абитуриент поступал на факультет искусств и получал магистерскую степень, потом на факультете теологии становился бакалавром по разным направлениям, изучая Библию, сентенции и пр. Далее бакалавр «дорастал» до магистра. Итак, каждые два года человек получал все новую и новую степень, приобретая вместе с ней дополнительные знания

*** *** ***

Огромную роль в становлении новой институции сыграл Париж. На южном берегу Сены – прямо напротив королевского квартала Сите – появился новый квартал, где сосредоточились образовательные учреждения. Рядом с ним еще одна примета времени – деловой квартал, расположившийся на мосту Менял. Школьный дух впервые проникает на улицы великого города. Студенты из множества стран Европы предпочитают держаться землячествами, селясь компактно, общиной. Так впервые возникают нации – английская, немецкая, испанская – обособленные поселения выходцев из этих стран, которые все вместе образуют Универсум. То есть Университет.

Нередко его учреждению способствует появление какой-либо выдающейся личности. Например, Ирнерия, великого исследователя римского права, в Болонье. Или знаменитого философа и теолога Пьера Абеляра – в Париже. Триумф и падение, любовь и трагедия его жизни не уступают содержанию любого героического романа той эпохи. Он – один из признанных рыцарей многочисленных диспутов того времени, напоминавших настоящие ристалища и нередко перераставших в них. Преподаватели и студенты обретали здесь громкую славу или великий позор. Под стать рыцарским турнирам.

Ристалища, поединки, дух вольности не только наносили материальный ущерб зданиям, но и способствовали появлению новых и, как позже выяснится, великих центров обучения и науки. Так, в 1168 году представители «английской нации», обидевшись на парижан и разругавшись с ними, перебрались на свой остров и основали там Университет. Впоследствии его имя узнает весь мир. Это Оксфорд. Однако, всего через 40 лет его постигла та же участь: скандал, восстание и раскол, после чего часть преподавателей и студентов, обидевшись, ушла. Так был основан Кембридж. А еще через 13 лет – в 1222 году – аналогичная история произошла в первом университете в Болонье. Только на этот раз конфликт произошел с городскими властями. И вновь прежняя тактика действия – уход части студентов и преподавателей и основание новой «альма матер». И вновь успех. Как в Кембридже и Оксфорде. Это университет в Падуе. В эпоху Возрождения он становится интеллектуальным центром Венецианской республики. В нем учится и преподает множество настоящих гениев. Чего стоят только имена Коперника и Галилея! Приведенные примеры свидетельствуют, что Университет – это, прежде всего, люди. Свободная община профессоров и студентов. Там, куда она перемещается, на пустом месте возникают великолепные учебные заведения, расцветают науки и искусства.

Как ни странно, появление «новой учености» вкупе с рассадником вольнодумства вызвало протесты многих интеллектуалов того времени. В их числе был и святой Бернар. Разумеется, он пришел в ужас от школярства, его образа жизни и прочих примет нарождающейся вольницы. В своем воззвании к ученикам и преподавателям, он призывал одуматься и отвратиться от Парижа, этой Вавилонской блудницы. Ему он противопоставлял уход в пустыню, отшельничество как единственный путь к спасению. Разве лекции не «бесполезная завеса между душами и Христом?», – вопрошал будущий святой. – Зачем их слушать, если «в лесах ты найдешь больше, чем в книгах; деревья и скалы научат тебя тому, чего не знает ни один учитель». Потрясенный величием Бога, Бернар не выносил рационалистов-диалектиков, ищущих везде смысл и логику. На созванном Соборе он одержал верх над Абеляром, но в отношении разудалого студенческого племени его проповедь, пусть даже блестящая и глубокая, с самого начала была обречена на провал.

Для расцвета университетов крайне важным было кардинальное изменение отношения в обществе к ключевой фигуре образования, – преподавателю, профессору. Не сразу, но в течение ста лет такая трансформация произошла. Еще в XII веке профессоров обвиняли в торговле благом, принадлежащим одному лишь Богу, – знанием. А в получении денег и извлечении личной выгоды за счет Бога, – один шаг до святотатства. Но веком позже утвердилась мысль, что его усилия по обучению студентов, это тоже труд. А значит, за него можно получать достойное вознаграждение. Тем более, что профессор был и наставником, и ученым, и интеллектуалом, «экспертом», по-современному. Он принимал активное участие в дискуссиях и помогал вырабатывать решения по самому широкому кругу актуальных вопросов: нищенство монахов, королевская власть, папское налогообложение и т. д.

Преподавателями руководили ректоры, которых они сами вместе со студентами избирали. Ректор находился под надзором канцлера, как правило, назначаемого местным епископом. Влияние канцлера со временем сошло на нет, и университеты добились почти полной независимости. Они успешно отстаивали ее в борьбе со светской властью и формально подчинялись лишь церкви. Хотя вмешательство духовенства было крайне редким и незначительным.

Почти с самого начала своей истории Университеты пользуются огромным авторитетом и по праву называются «любимой дочерью короля». И это не просто фигура речи: ректора, в случае смерти на занимаемом посту, хоронили как наследного принца (!). Как же получали столь высокую должность? Дарованием короля или папы римского? Вовсе нет. Очень часто свой высочайший статус ректор получал из рук обычных студентов! Причем на срок всего в три месяца. Фантастическая демократия даже по современным меркам. Оборотной стороной ее было то, что выборы в первых Университетах нередко шли практически перманентно. Сторонники и противники кандидатов зачастую давали волю своим эмоциям, о чем свидетельствуют выбитые окна, поломанные скамейки, вынесенные вместе с косяками двери. Иногда здание и вовсе разносилось вдребезги. А современным исследователям от тех бурных лет достались многочисленные сметы расходов на проведение ремонтов.

Или другой пример могущества Университета. Папа Иоанн XXII издал как-то важнейший для того времени документ, в котором установил, что после смерти души попадают не в рай или ад, а «под алтарь», где ждут Страшного Суда. Эксперты Сорбонны после рассмотрения вынесли отрицательное заключение на доктрину «подалтарного ожидания». После прений папа римский (!) был вынужден дезавуировать свою идею. Т.е. даже высший авторитет всего христианского мира, Непогрешимый, Наместник Бога на земле считался с мнением профессоров и преподавателей.

Поэтому неудивительно мнение, бытовавшее в XIII веке: в Италии есть папа, в Германии – император, а во Франции – университет.

Всего Университеты насчитывали четыре факультета, хотя не везде имелись все они. Иерархия выглядела следующим образом: у основания пирамиды располагался подготовительный факультет, он же факультет свободных искусств. Здесь преподавали тривиум (грамматику, риторику, а главное – диалектику) и квадривиум (арифметику, геометрию, астрономию и музыку). Учеба в нем поначалу занимала целых 7 лет. В дальнейшем ее сократили до 5. Далее следовал юридический факультет, где изучали гражданское и каноническое право, потом медицинский, и, наконец, выше всех в иерархии располагался факультет богословский. Учеба в нем продолжалась до 14 лет! Хотя, конечно, были и исключения. Некий Арман Жан дю Плесси, одолел теологические премудрости всего за 3 года, да еще и защитил докторскую диссертацию. Но за это пришлось расплатиться подорванным здоровьем, мигренью и другими серьезными неприятностями. Но это был исключительно одаренный человек, который, к тому же, очень спешил. Сегодня он нам известен как кардинал Ришелье.

Постоянным спутником учебы были скандалы. По любому поводу. Даже теологи, эти толкователи небесных сущностей, время от времени буквально взрывали размеренную университетскую жизнь. Так, например, выяснилось, что сразу после основания «теофака» Сорбонны студентам под видом Святого учения преподавалась самая настоящая ересь. И в 1210 году церковный Синод осудил членов секты. Правда, преподаватель, некий Амальрик Бенский, успел умереть еще в 1205 году. Но некоторым из его учеников пришлось последовать на костер.

Очень рано началась и специализация университетов, когда один факультет намного превосходил по значимости все остальные. Так, в Болонском университете лучшим стал юридический факультет, в Сорбонне – теологический, в Монпелье – медицинский. Несмотря на религиозную нетерпимость того времени, в самом начале XIV века по приказу папы Климента в университетах Парижа, Оксфорда, Болоньи и Саламанки создаются кафедры арабского и других восточных языков. Еще раньше – после 1255 г. – в университетскую программу было включено изучение почти всего Аристотеля, а также комментарии к его произведениям известного арабского ученого Аверроэса.

Вместе с университетами впервые появляются такие вещи как каникулы (они длились один месяц летом и соблюдались свято, как богослужения) и… забастовка. К ней прибегали и студенты, и преподаватели. Самой длительной оказалась забастовка парижских магистров и студентов в 1229—1231 годах. Это была реакция на конфликт с горожанами, которые в стычке убили нескольких «школяров». Как отмечает Гийом из Нанжи, «из-за этого клирики, покинув Париж, рассеялись по всему миру». Далее он описывает первое появление на исторической сцене короля Людовика IX, который увидел, что «сокровище учености, что дороже всех других, исчезло из Парижа, и город совершенно опустел». Т.е. уже в то время Университет был одной из важнейших частей города. Без него город «пуст», хотя, конечно, не в физическом смысле. Более того, Людовик, будучи всего 16 лет от роду, понимает, что в мудрости и знании суть Спасения. Он опасается, что Господь ему скажет: «Так как ты отверг ведение, то и Я отвергну тебя». Поэтому Сорбонна возобновляет работу, студенты и профессора, принимаются королем «с великой милостъю», горожане возмещают им все убытки и т. д. Университет получает самоуправление и отныне подчиняется только папе римскому, минуя парижский муниципалитет и даже самого монарха.

Тогда же – в 29-м году XIII века – в стенах Сорбонны из уст ректора впервые прозвучало сетование о кризисе Университета, о том, что лучше было бы без него. Тема не только кризиса, но и его «руин» и даже «конца» – вечная, она живет в веках, вплоть до наших дней, пока данная институция охватывала все новые и новые части света, ограничившись к настоящему времени лишь пределами Земли.

Важнейший, пожалуй, нюанс, который можно отнести к самой идее Университета: образование не должно быть подчинено только практической необходимости. Его цель – формирование свободного и всесторонне развитого человека. (Поэтому, например, выпускник юрфака мог прекрасно знать Римское право, но не иметь понятия о современных законах, – их он изучал потом, в ходе практики). В ХХ-ХХI вв. этот средневековый подход к обучению неожиданно вновь стал актуальным: ускоряющийся прогресс привел к лавинообразному росту объема информации и столь же быстрому ее устареванию. Поэтому простая «накачка» ею студентов утратила всякий смысл. На первый план выходит развитие самого человека, умение и готовность учиться и другие «компетенции».

*** *** ***

В христианском мире XIII века, уже, впрочем, приученном Церковью к интернационализму, профессора и студенты превратились в пилигримов, которые в поисках знаний путешествовали повсюду и охотно перебирались из страны в страну, привлекаемые модой или репутацией учебного заведения и учителей. Задолго до появления современной «единой Европы» и «глобального мира» в целом появляется наднациональная «республика ученых», говорящих на одном языке и в прямом, и в переносном смысле. Они космополитичны. Вот, например, в Кельне в начале XIV века умер выдающийся ученый Дунс Скот. На его саркофаге выбиты такие слова: «Шотландия меня родила, Париж воспитал, Кельн меня хоронил».

Возник даже особый тип средневековой богемы – «научные странники», – голиарды. Именно они сочинили знаменитую песню «Гаудеамус», ставшую на все времена студенческим гимном, славящим свободу, вино, академию и профессоров. Появляются и первые университетские звезды европейского масштаба. В XIII веке ими были Альберт Великий, его ученик, гениальный философ и теолог Фома Аквинский, итальянский францисканец Бонавентура и некоторые другие интеллектуалы.

Свободное перемещение преподавателей и студентов по всей Европе повлекло за собой унификацию требований к учебному процессу, выработку общего «стандарта знаний», который признавался во всех странах. Наиболее уважаемой была степень магистра богословия. Ее присваивали после одиннадцати лет учебы. Но первой ступенью была степень бакалавра. Далее шел основной диплом, называвшийся «лицензия». Он разрешал преподавать повсюду. Право присваивать эту степень и даровать связанные с ней привилегии университеты получали только от Папы римского. Третья и высшая степень была докторская; получившие ее переходили в разряд преподавателей (matres).

Получить степень и преподавать могли как дворяне, так и люди незнатного происхождения, в том числе крестьяне. Робер де Сорбон, основатель знаменитой Сорбонны, был бедняком, «вышедшим в люди» благодаря своему таланту и благочестию. Главным спонсором этого предприятия стал его друг, король Франции Людовик Святой.

Разумеется, учеба в университете обходилась дорого, в том числе и потому, что студенты долгие годы должны были жить за свой счет в городе. Чтобы помочь одаренным и трудолюбивым молодым людям, некоторые благотворители основывали или субсидировали особые дома, где могли бесплатно жить и питаться те, кого мы сегодня назвали бы стипендиатами. Это были первые студенческие общежития. Их назвали колледжами. Чтобы помочь студентам власти освободили их от налогов. А еще даровали множество льгот. Плюс иммунитет от королевского суда (!).Член студенческой корпорации имел право искать справедливости в суде Университета. По любому вопросу. Даже если речь шла об имущественном споре где-то за тридевять земель. А для правонарушителей некоторые университеты, например, Гейдельбергский, даже обзаводились своей тюрьмой. Правда, студентов каждый день все равно водили на лекции. Хоть и под конвоем.

*** *** ***

Базовое университетское образование, а именно изучение свободных искусств, начиналось в 15—16, а иногда даже в 12—13 лет. Учеба длилась 6 лет, и завершали ее где-то в возрасте 18—22 года. Первые два года тратились на получение звания бакалавра, а остальные – магистра искусств. После чего начиналось изучение избранной специальности, скажем, медицины или права. Первые статуты медицинского факультета предписывали 6 лет учебы для обретения степени лиценциата или доктора медицины. Наконец, богословие требовало большего времени: примерно 15—16 лет обучения и, как минимум, возраста 35 лет для получения звания доктора теологии. Простой слушатель на протяжении первых шести лет должен был проходить одну ступень за другой; в частности, в течении 4 лет изъяснять Библию и еще 2 года Сентенции Петра Ломбардского. Итого, непрерывное обучение могло длиться до 20 лет, что, учитывая невысокую продолжительность жизни, составляло добрую ее половину.

Зато начинать учебу можно было почти без возрастных ограничений, ей, как любви, в то время были «все возрасты покорны». В аудиториях бок о бок скрипели перьями и рубились в словесных баталиях и убеленные сединами солидные люди и совсем юные ученики. Например, будущий выдающийся философ и правовед Гуго Гроций стал студентом в 11 лет, а основатель ордена иезуитов Игнасио Лойола – в 35. Некоторые Университеты стали принимать к себе даже женщин. В Болонье, например, с XII века. Причем одна из первых студенток – Доротея Букка – после выпуска осталась на кафедре, а позже руководила медицинским факультетом в течение 40 лет! А в середине XIII века в крестовом походе Людовика Святого сопровождало три врача. Из них одна – женщина. Видимо, она обладала университетскими званиями, поскольку в документах именуется магистром.

У каждого университета был свой подход к обучению. Так в Париже, изучался почти весь Аристотель, тогда как в Болонье его «давали» только в отрывках, зато уделялось большее внимание риторике, в том числе Цицерону, а также математике и астрономии, включая Эвклида и Птолемея. Для изучавших право основным учебником был Декрет Грациана. В Болонье к нему прибавляли Декреталии Григория IX и ряд других текстов. В области гражданского права комментировали Кодекс Юстиниана. В Болонье к нему добавляли свод ломбардских законов. Медицинский факультет опирался на тексты Гиппократа и Галена. Позже к ним были прибавлены великие арабские достижения: произведения Авиценны, Аверроэса и других авторов.

*** *** ***

Современные университетские аудитории почти не изменились со времен средневековья: амфитеатром, ступенчатыми рядами расположены скамьи, внизу – массивная дубовая кафедра, за которой стоит читающий лекцию профессор. В таких аудиториях собирались студенты самого разного возраста и национальностей. Испанцы, немцы, французы, англичане слушали и писали грифелем на навощенных дощечках, общаясь на одном языке, языке науки, – латыни.

Ординарные (обязательные) лекции обычно читались с рассвета и до 9 часов утра, а экстраординарные (дополнительные) – в послеобеденные часы, с 6 до 10 часов вечера. Лекция выглядела как чтение профессором книги (слово «лекция» означает «чтение»). Иногда он пояснял непонятные места. Учёность преподавателя проявлялась в его умении разъяснить прочитанное, связать его с содержанием других книг, раскрыть смысл терминов и научных понятий.

В учебной жизни средневекового университета большое место занимали диспуты. На них студент должен был аргументированно отстаивать свою точку зрения. Магистр начинал диспут. Предлагая подтвердить или оспорить выдвинутые им тезисы, он заставлял студентов мысленно сверять их с мнениями «отцов церкви», постановлениями церковных соборов и папскими посланиями. Каждому тезису противопоставлялся контртезис оппонента. Необходимо было посредством взаимосвязанных вопросов подвести противную сторону к такому вынужденному признанию, которое либо противоречило его собственным утверждениям, либо расходилось с незыблемыми церковными истинами, что было равносильно обвинению в ереси. Горячие по накалу, споры нередко перерастали в рукопашные схватки и аудитории превращались в настоящие ристалища.

Особенным накалом отмечались диспуты, называемые по-латыни quodlibet. Это слово не имеет прямого аналога в русском языке, и перевести его можно примерно как «говорите, что вам заблагорассудится». Такие диспуты проводились дважды в год – на Рождество и на пасху. Отец Глорье описал их следующим образом:

Представление начиналось от трех до шести утра (!), поскольку диспут мог продлиться очень долго (иногда он превращался в конференцию и шел нон-стоп целую неделю). Для него были характерны причудливость, импровизация, неопределенность. Инициатива здесь принадлежала не самому мэтру, а его ассистентам. При обычном диспуте мэтр заранее объявлял о занимающих его предметах, он размышлял над ними и готовился к их обсуждению, а во время quodlibet кто угодно мог поднять какую угодно проблему.

Это представляло немалую опасность для лектора. Вопросы или возражения сыпались со всех сторон: враждебные, курьезные, мудреные, какие угодно. Отвечающего могли спрашивать искренне, чтобы узнать его мнение; но могли попытаться запутать в противоречиях, могли принудить высказаться по рискованным темам, о коих он предпочел бы молчать. Иной раз его расспрашивал любопытствующий чужестранец или беспокойный ум; часто – ревнивый соперник или коллега-конкурент, пытающийся поставить испытуемого в затруднительное положение. Иногда темы были интересными и ясными, иной раз вопросы были двусмысленными, и мэтру было непросто в точности уловить их истинный смысл. Одни слушатели чистосердечно ограничивались чисто интеллектуальной сферой; другие пытались вытянуть из него задние мысли о политике или желали его очернить… Тому, кто решался вести такой диспут, следовало обладать незаурядным умом и почти универсальной компетентностью.

Вопросы подчас обсуждались не только сложные, но и имевшие большое практическое значение. Например, на пасху 1265 года на факультете богословия Парижского университета участники quodlibet обсуждали такой вопрос: «имел ли король право в своем последнем ордонансе требовать от своих подданных обещания не пользоваться больше эстерлинами (английской монетой) в своих сделках?». Развернувшаяся дискуссия привела к глубокому разбору вопроса о праве государя в финансовой сфере.

И все же, несмотря на всю серьезность подобной формы обучения, по статистике, самой любимой темой диспутов была вечно актуальная и живая, – «О верности проституток клирикам», – яркое свидетельство свободы нравов, веселья и жизнелюбия беспокойного студенческого племени. Во все века. И, конечно, эпицентром школярской жизни в любом университете был близлежащий трактир. Здесь студиозусы пили, ели, спали, дрались, писали свои ученические произведения и даже диссертации; здесь они проводили большую часть дня. Это был если не рай, то страна Кокань точно: тепло, свежая еда, вино, пиво и прочие напитки. А потом можно и поиграть: в карты, кости, в шары (что-то вроде боулинга), бильярд и даже пострелять из лука. Для «продолжения банкета» в любом, даже самом маленьком и невзрачном трактире было место для танцев и драк. Ну и официантки, конечно, обожали студентов. А с оплатой понятливый хозяин заведения всегда был готов подождать или же принять в качестве ее какую-нибудь вещь. Так что здесь пили, веселились, жили и работали не только студенты, но и сами преподаватели. И это был настоящий Универсум.

А вот как проходил финал пребывания в стенах альма матер, – выпускной экзамен. Незадолго до этого события руководство нации, к которой принадлежал выпускник, представляло его ректору. Кандидат клятвенно заверял последнего, что исполнил все, что требуется уставами, и не пытался подкупить своих экзаменаторов. В предшествующую экзамену неделю один из мэтров представлял его архидиакону, ручаясь за его способность выдержать проверку. Утром в день экзамена кандидат, прослушав мессу св. Духа, представал перед коллегией докторов, от которых получал два отрывка для комментирования. Он удалялся к себе, готовил комментарий и вечером, в торжественной обстановке под сводами собора зачитывал его высочайшему жюри. Его, все еще лишь студента слушали не только знаменитые профессора, но и сам архидиакон, который, однако, не имел права вмешиваться. Вслед за комментарием он отвечал на вопросы, после чего доктора уходили голосовать. Вскоре архидиакон сообщал о результате.

Сдав экзамен, кандидат становился лиценциатом, но еще не получал докторского звания и права на преподавание: для этого требовалось пройти публичный экзамен. С помпой он отправлялся в собор, где произносил речь и зачитывал подготовленные тезисы, после чего защищал их от нападавших студентов. Так впервые он пробовал себя в роли мэтра. По окончании диспута архидиакон торжественно вручал ему лицензию, дающую право преподавать и соответствующие знаки отличия: раскрытую книгу, золотое кольцо, судейскую шапочку или берет. А в испанских университетах новоиспеченный доктор опоясывался мечом, как на церемонии посвящения в рыцари. Во многих странах студенты и учёные были освобождены от уплаты налогов и воинской повинности. Это формально уравнивало их с аристократией и поднимало науку и знание на высоту, недостижимую в наше время, хотя обычно утверждается прямо противоположное.

Экзамены сопровождались подарками, увеселениями и банкетами. «Проставлялся», конечно, виновник торжества. То был праздник посвящения в члены закрытой, элитной корпорации. Его отмечали по-разному (балы в Италии, бой быков в Испании), но везде он был триумфом невиданного доселе единого племени интеллектуалов, нового сословия – интеллигенции. Предрассветные сумерки христианского мира озарились первыми лучами восходящей зари современной науки.

Практиковались также ритуалы, не имевшие официального статуса. Они проводились не в конце, а в начале учебы, – своего рода инициация, посвящение в студенты новичка, именовавшегося птенцом и молокососом. Обряд представлял собой церемонию «чистилища», для очищения от деревенской неотесанности и первобытной дикости. Все смеялись над звериным запахом, блуждающим взглядом неофита и прочими «атрибутами деревенщины», активно пинали и даже обламывали рога, заранее привязанные к голове. Исповедав, то есть получив признание во всех возможных грехах, юношу мыли, после чего начинался банкет. Благодаря этой торжественной церемонии будущий интеллектуал покидал свое первобытное состояние, свойственное крестьянству, деревенщине (по крайней мере, как они изображаются в сатирической литературе эпохи). От животности он переходил к человечности, от сельского мира к городскому. Отныне он вырван из деревни, дикого мира земли, из тьмы варварства делал шаг навстречу чистому свету цивилизации.

Начиная с XIII – XIV века именно Университеты становятся «родильным домом» для невиданного в мировой истории явления, – науки. Отрабатываются основные принципы, методы, появляется эксперимент и т. д. Великая мудрость встречалась по всей Евразии: в Индии, Китае, Японии, мусульманском мире и т. д. Но ничего подобного европейской науке, без которой невозможно представить современный мир, так нигде и не возникло. И ничего подобного европейским университетам. Между тем, ученый в общественной иерархии возносится на невиданную высоту. Более того, его, доктора (наук) уравнивают в правах с рыцарем. Маршал Бусико в своем «Житии» говорит о двух столпах: рыцарстве и учености. Иногда такое приравнивание происходит в самом буквальном смысле: в 1533 году покровитель Леонардо да Винчи король Франциск I возводит ученых в рыцарское звание.

Такое почитание не случайно. Решения, которые принимались в университетских стенах, подчас влияли на судьбы не только стран и народов, но и всей человеческой цивилизации. Одним из них была, например, постепенная «декриминализация» ссудного процента и ростовщичества. Как только «добро» от высшей экспертной инстанции было получено, на рынке ценных бумаг начался подлинный бум. Азарт, охвативший общество, был столь велик, что свои облигации эмитировал даже «христианнейший» король Франции. А долгие дискуссии юристов и теологов о таких, казалось бы абстрактных понятиях как «канонический процент» и некоторых других, во второй половине XIV – начале XV вв. дали «зеленый свет» формированию банковской системы, ставшей основой современного капитализма.

Подобно тому как в конце античности появились монастыри, ставшие самым ранним провозвестником восхода новой, пока еще неведомой цивилизации средневековья, так и средневековье в конце эпохи порождает университеты, ставшие, в конечном счете, не только одним из его могильщиков, но и оказавших большое влияние на становление совершенно иной, технологической цивилизации.

Христианская мысль и рождение новой рациональности

Они сражались за христианский мир, и эта битва по накалу и значимости не уступала кровавым схваткам с сарацинами где-то на окраинах Ойкумены. Они доказали интеллектуальную и духовную состоятельность Европы в заочных дискуссиях с выдающимися мыслителями мусульманского Востока. Они предотвратили опасность культурной ассимиляции со стороны исламской цивилизации, как это нередко бывает, когда высокая культура поглощает более примитивную.

В награду от потомков они получили глухое непонимание, ненависть и забвение. Сначала поношение и уничтожение со стороны «Просветителей», как мракобесов, лжецов и гонителей свободной мысли, а затем на века погружение в беспамятство.

Веками схоластов в лучшем случае полагали идиотами, подсчитывающих ангелов, танцующих на острие иглы. Даже у Гегеля в фундаментальной «Истории философии» им отведено всего несколько страничек. Но в начале XX века ситуация удивительным образом изменилась. Ученые почти случайно сдунули пыль с заплесневелых фолиантов и неожиданно для себя открыли поразительный мир, предвосхитивший современность и даже ставший ее началом, подлинным истоком. Мир Дунса Скотта, Оккама, Ансельма Кентерберийского, Фомы Аквинского и других давно забытых гениев был извлечен из тиши библиотек и заиграл всеми красками. В нем нашли утонченную протоматематическую логику, теорию языка, семиотику и многое, многое другое. Удивительным образом еще в 70-х гг. XIII века философы Сорбонны, например, Сигер Брабантский без всякой оглядки на религиозные доктрины заявляли, что высшее счастье человека состоит в созерцании истины естественным разумом. Что рациональность требует от нас признание вечности мира, а не сотворения его. Ну и, конечно, сама суть схоластики – умение обосновать свою позицию, создать непротиворечивую систему доказательств, – была и остается актуальной во все времена. Нередко современные исследователи именно здесь, в Сорбонне 70-х гг. XIII века, видят зарождение философии Нового времени.

Многие слова, которые мы сейчас используем в обиходе, были изобретены в те годы схоластами для ведения дискуссий. Например, понятие реальности, которое ввел Дунс Скотт, пытаясь разделить ее и иллюзорный мир. Схоласты разделили реальность и наше восприятие ее, и поставили вопрос о том, как «настроить» наши инструменты познания, чтобы они давали минимальное искажение?

Современные ученые занимались тем же самым весь ХХ век. Они пытались поймать ускользающую реальность. Но безуспешно. Так что в квантовой механике возобладал принцип «Заткнись и считай». Т.е. даже и не пробуй объяснять что-то, просто считай по формуле. Увы, нынешние исследователи, вооруженные передовыми достижениями науки и техники, так и не смогли превзойти средневековых мыслителей.

Великие идеи схоластов, спустя века, изменяли мир. Мы все еще слишком слабы и неопытны, чтобы рассмотреть в великих потрясениях нового времени эти неприметные истоки. Но все же вот лишь некоторые из них. Оккам отвергает метафизическую сущность идей, оставляя им лишь роль абстракций ума, и заявляет о приоритете воли перед разумом. Он говорит: «если Бог прикажет нам ненавидеть себя, мы должны поступить так, вопреки нашему разуму». Также воля Бога важнее его разума. Именно эта идея – торжества разума и навязывание идей посредством воли – стала одной из ключевых во время Просвещения. Хотя папа римский еще в XIV веке понял всю опасность рассуждений Оккама, и тому пришлось бежать под покровительство императора Людвига Баварского.

Далее Оккам, к примеру, говорит, что жесткая причинность существует лишь в логике и математике, а сам мир – гипотетичен и вероятностен. Сегодня мы эти утверждения можем рассматривать как прозрения эпохи квантовой механики. Британский гений предвосхитил реалии ХХ века. Да и вывод, который он делает из этой «гипотетичности», поистине революционный: мы не можем вывести мир из абстракций, логически (в силу его гипотетичности), значит, необходимы эмпирические исследования.

Или другой пример. Вот вышеупомянутая «троица» – Скотт, Оккам, Фома – рассуждают о контингентности. Это понятие можно перевести как не-необходимость (или необязательность). Т.е. нечто может быть, а может и не быть. Его появление и существование не обязательно. Иными словами, вовсе не все на свете заранее предопределено волей Божией. Сама эта воля во многих своих проявлениях рациональна, а значит, познаваема и, более того, должна быть познана. После длинной цепочки рассуждений следует вывод, что мир основан на свободной воле Творца, а каждый человек – свободный творец в своей узкой сфере. Это во-первых, а во-вторых, рассуждения приводят к тому, что мир – значительно «больше», чем понятия, он не выводим из них. Часть мира мы можем познать при помощи понятий и логики, а часть – нет, для этого требуется опыт, т.е. изучение природы. Согласно самим принципам философии Оккама и Дунса Скотта, чтобы доподлинно знать, надо не только рассуждать, но и исследовать.

О том же еще в «Божественной комедии» Беатриче говорит Данте:

Тебе бы опыт сделать не мешало;

Ведь он для вас – источник всех наук.

И далее она начинает описывать эксперимент, который необходимо поставить!

Данте, Дунс Скотт, Оккам… Пожалуй, последний, кого в этом ряду мы упомянем, был Фрэнсис Бэкон. Хотя он немного хронологически выбивается из рассматриваемого периода, но совсем чуть-чуть. В нем, как ни в ком другом, сошлось средневековье и Новое время. В своем произведении «Новая Атлантида» он требует не много, не мало, а «преобразования мира». Чудовищная ересь, немыслимая в прежние века. Однако, основной силой преобразований полагается… магия и астрология. Для осуществления своего плана Бэкон требует создания техники, – революционная мысль. Но техника мыслится как набор магических инструментов, позволяющих проникнуть вглубь материи. Иными словами, магическими практиками воздействовать на материю, чтобы в корне изменить ее. Создать с помощью науки «естественное чудо» и трансформировать весь мир. Грандиозный план.

Итак, разные философы, разными путями приходят к одному: все более настойчивому требованию изучения природы. В трудах Фомы Аквинского фраза: «Все наше познание начинается с чувственного опыта» повторяется 1500 раз (!). Как следствие эти «абстрактных» высказываний – идеи, подробные описания множества технических изобретений далекого будущего, подобно тем, которые не всегда с достаточным на то основанием приписываются Леонардо да Винчи, мы находим у схоластов Оксфорда и других университетов.

Вот так, казалось бы отвлеченные рассуждения постепенно приводят к необходимости метода и эксперимента. Возникает понятие гипотетического знания и гипотезы как примерной конструкции реальности, в основе которой – непостижимая божественная природа. Так и только так рождается новая логика, философия, рождается современная наука. Только благодаря схоластам и европейским Университетам, и больше никому, нигде и никогда, несмотря на всю великую мудрость Востока. Так в дискуссиях в маленьких подслеповатых учебных аудиториях, благодаря напряженным размышлениям в тихих кельях, освещенных лишь тусклым пламенем свечи, продумывались важнейшие понятия и принципы современного общества и государства, основы новой цивилизации.