Читать книгу Советская Россия, Аравия и Персидский залив. Документированные страницы истории - И. П. Сенченко - Страница 2

Стратегия и тактика дипломатии Советской России в Аравии в 1920-1930-х годах показывает, что строилась она в строгом соответствии с целями и задачами «восточной политики» партии большевиков. И была сориентирована на создание таких, по выражению Георгия Васильевича Чичерина (1872–1936), политико-дипломатических ситуаций, которые:

1) «роняли бы престиж» главных антагонистов большевистской России в лице Англии и Франции «в глазах мусульманского мира»;

2) «конструировали бы для них все новые и новые трудности, и прежде всего на их основных коммуникациях»;

3) «развязывали бы национальные силы арабов и создавали предпосылки для образования сильного независимого объединенного арабского государства, опирающегося на дружеские отношения с Персией и Турцией» (1).

Таким образом, в отечественной дипломатии 20-30-х годов XX столетия четко прослеживалась линия на призыв «эксплуатируемых масс Востока» к революции, к выступлению против «колониального и социального гнета», к превращению Арабского Востока в «антикапиталистический бастион». Использовать в этих целях предполагалось не только национал-патриотические и панисламские организации и движения, установление отношений с которыми являлось одной из приоритетных задач внешнеполитической деятельности Советской России на этапе после Октябрьской революции, но и религиозные убеждения арабов. Иными словами, есть основания говорить о том, что так называемый исламский фактор являлся одним из компонентов практической деятельности большевиков по реализации их стратегических установок внешнеполитического характера – с упором на пресловутую всемирную революцию. Наше дело, подчеркивал в речи на конгрессе Коминтерна (1920 г.) В. И. Ленин, «есть дело всемирной пролетарской революции, дело создания всемирной Советской республики». В контексте концепции большевиков о «всемирной пролетарской революции» Николай Бухарин (1888–1938) сформулировал идею о «красной интервенции», а Лев Троцкий (1879–1940) предложил «повернуть революции на Восток» и ударить ими «в тыл империализму» (2). Национально-освободительные движения на Востоке рассматривались большевиками как действенный и эффективный инструмент по подрыву колониальной системы Англии и Франции, более того – как «дестабилизатор мировой капиталистической системы».

9 мая 1919 г. в Москве, в здании Наркомата по иностранным делам (НКИД) на Кузнецком мосту, состоялась закрытая встреча В. Ленина и других большевистских вождей с представителями панисламских течений в Персии, Афганистане, Индии и в ряде других стран. Главная задача встречи заключалась в том, чтобы наладить координацию действий мусульман и большевиков, «исламского мира» и «пролетарской Москвы», в целях проведения на Востоке совместных акций против Великобритании.

С повышенным вниманием В. И. Ульянов-Ленин выслушал на встрече выступление представителя Афганистана. В нем красной нитью проходила мысль о большевизме, как политическом учении, достаточно, дескать, близком исламу; и делался вывод о том, что «шанс опрокинуть Великобританию на Востоке» мог представиться только в союзе мусульман с большевиками (3).

«Большевистская революция 1917 г., – отмечает Али Мухаммад аш-Шахри, автор первой саудовской монографии на тему о саудовско-советских отношениях, – вызвала к жизни задачу распространения социалистической идеологии за пределами Советской России и поставила цель, заключавшуюся в поддержке революционных движений на Востоке ради того, чтобы привлечь местные народы к борьбе против европейских колонизаторов» (4).

Надо сказать, что Москва активно занималась созданием на Востоке специализированных ячеек для «революционного разогрева трудящихся масс» в целях свершения «мировой революции», которая ознаменовалась бы гибелью капитализма и образованием «Мировой Советской коммунистической федерации». Курировали эту работу Иностранный отдел (ИНО) ОГПУ и Коминтерн. Средства на реализацию поставленных целей выделялись огромные. На дела Коминтерна, к примеру, только из конфискованной большивиками личной царской казны, пишет в своей книге «Этюды о времени» Д. А. Волкогонов, изъяли 458 700 000 золотых рублей и драгоценностей на 7 млн. (золотых царских денег).

В 1929 г. в Турции под руководством резидента ОГПУ на Ближнем Востоке Якова Блюмкина (1898–1929), застрелившего в Москве (1918 г.), будучи еще левым эсером, немецкого посла графа Роберта Мирбаха, была налажена нелегальная сеть. Действовала она под видом торговой фирмы по продаже закупленных в России древнееврейских книг (при непосредственном содействии А. В. Луначарского они изымались из фондов Государственной библиотеки им. В. И. Ленина и других книгохралищ, а также из библиотек старых пешиботов, то есть высших талмудских школ). Деньги, получаемые от продажи этих книг, как сообщает в своих воспоминаниях «Разведка и Кремль» Павел Судоплатов (1907–1996), советский разведчик, сотрудник ОГПУ, предназначались для организации ближневосточной резидентуры. Шли они также и на оказание помощи арабскому национально-освободительному движению, и для создания боевой диверсионной организации, нацеленной на проведение соответствующих акций против англичан в Турции и на Ближнем Востоке. Одной из главных целей работы резедентуры, формированием которой занимался Яков Блюмкин, являлось ее проникновение через Аравийский полуостров в Индию – в Калькутту и Бомбей.

Действовал Я. Блюмкин в Турции под именем персидского торговца Якуба Султанова. Познакомился и подружился с константинопольскими торговцами-евреями и раввинами. В 1928 г. в докладной записке на имя начальника ИНО ОГПУ Меера Абрамовича Трилиссера (1883–1940) предлагал расширить продажи еврейских старинных книг через его константинопольскую контору, и сделать ее «не только прикрытием для резидентуры, но и одним из источников пополнения валютного фонда страны». Следует сказать, что, наряду с активным содействием «мировому революционному движению» и деятельностью по укреплению позиций Советской России в качестве нового субъекта международных отношений, еще одна из наиболее приоритетных задач молодого советского государства в 1920-х гг. состояла в налаживании как можно широких торгово-коммерческих связей с внешним миром. Страна остро нуждалась в финансовых средствах для восстановления экономики, порушенной в ходе Первой мировой и Гражданской войн, и развертывания индустриализации.

В 1929 г. Я. Блюмкин предпринял поездку по странам Ближнего Востока. Побывал в Палестине (дважды посетил Тель-Авив и трижды Иерусалим), Александрии, Каире, Бейруте и Дамаске. Возвратившись в Константинополь (август 1929 г.), получил предписание срочно прибыть в Москву. Во время состоявшейся там беседы с Вячеславом Рудольфовичем Менжинским (1874–1934), начальником ОГПУ (1926–1934), лично пожелавшим встретиться с ним, тот интересовался его мнением насчет перспектив «оперативного проникновения» в Аравию и в Индию.

После встречи с В. Менжинским, рассказывает А. Велидов в своем увлекательном сочинении «Похождения террориста», Я. Блюмкина пригласили в Центральный Комитет ВКП (б), где он выступил с докладом «о политической обстановке в ближневосточном регионе». Большой интерес ко всему тому, что сообщил Я. Блюмкин, проявил, по словам А. Велидова, член Политбюро, секретарь ЦК ВКП (б) Вячеслав Михайлович Молотов (1890–1986). Он попросил его «подробнее охарактеризовать классовые и межнациональные отношения в Палестине, перспективы объединения еврейской и арабской коммунистических партий на платформе совместной борьбы против английского империализма».

До своей миссии в Турции Яков Блюмкин, перешедший по предложению Феликса Эдмундовича Дзержинского (1877–1926), председателя ОГПУ СССР при СНК СССР, на службу в Иностранный отдел ОГПУ (осень 1923 г.), являлся резидентом советской разведки в Палестине. Вплотную занимался там, на подмандатной тогда территории Англии, реализацией решения ЦК ВКП (б) о содействии созданию в Палестине независимого еврейского государства. Жил и работал в Яффе (теперешнем Тель-Авиве) под именем Моисея Гурсинкеля, владельца прачечной, являвшейся штаб-квартирой его резедентуры. Большевики планировали использовать «государство евреев» в качестве инструмента для подрыва позиций Британской империи на Ближнем Востоке. В тех же целях Я. Блюмкин налаживал контакты и с национально-освободительными организациями в соседних с Палестиной странах, собирал информацию о деятельности Англии и Франции на Арабском Востоке.

Впоследствии, занимая должность главного инструктора государственной внутренней охраны (ГВО) Монгольской республики, руководил деятельностью советской разведки во Внутренней Монголии, в Тибете и в северных районах Китая (5). Выдавая себя за монгольского ламу, смог втереться в доверие к тибетским старейшинам. Призывал их поднять жителей Тибета на борьбу с английскими империалистами. Пребывая в Тибете, собрал множество легенд и преданий о Шамбале. В отчете о командировке описал также и некое виденное им там «устройство, метающее огненные стрелы».

В воспоминаниях российских политэмигрантов есть интересные сведения и об имевших место договоренностях советского правительства с Энвером-пашой (1881–1922), одним из бывших министров-младотурков. Суть этих договоренностей (политэмигранты называли их сговором) – организация «восстания мусульманского мира против империализма» (6). Энвера-пашу, бывшего генерала турецкой армии, запятнавшего себя участием в геноциде против армян, греков и ассирийцев во владениях Османской империи во время Первой мировой войны, пригласил в Москву (1920) известный «поджигатель революций» Карл Радек (1885–1939) – специально для беседы с В. Лениным и обсуждения с ним вопроса об организации «восстания мусульман».

На встрече в Кремле «вождь пролетариата» дал «добро» Энверу-паше на то, чтобы создать «союз исламских революционеров» (некое подобие «мусульманского Интернационала») и направить острие его деятельности против Англии и мирового империализма. По сценарию большевиков, Энвер-паша должен был вначале выступить на Первом съезде трудящихся Востока (проходил в Баку, 1–8 сентября 1920 г.; в нем приняли участие 2 тыс. делегатов из 30 стран). Цель выступления – заручиться поддержкой планируемого Москвой «восстания мусульман» со стороны участников съезда, «представителей трудящихся масс в мусульманских странах». После этого ему надлежало выехать (в сопровождении «группы товарищей») в Туркестан, и под лозунгом «освобождения народов Востока от империализма» поднять там «родственные туркам тюркские племена» на «освободительный поход» в Индию через Афганистан. По мнению большевистских вождей, «мостом в Британскую Индию», пригодным для переброски туда «красной угрозы», вполне мог служить Туркестан.

В. И. Ленин рассчитывал на то, что восстание восточных народов, организованное большевиками в Средней Азии, перекинувшись через Туркестан в Афганистан, Иран и Индию, расшатает британскую колониальную империю, расширит сферу большевистского влияния в мире и, как следствие, – усилит революционное движение трудящихся масс на Востоке и в Азии. Подвигнет их – в соответствии с лозунгом «красной священной войны» против «мирового империализма», провозглашенным на I съезде трудящихся Востока в Баку, – к активным выступлениям против англичан. Направляя Энвера-пашу в Туркестан, большевики преследовали еще одну цель. И состояла она в том, чтобы с помощью этого «знатного турка, зятя бывшего халифа», попытаться сбить накал недовольства мусульманского населения Туркестана действиями представителей советской власти. Деятельность особых отделов в Туркестане, в том числе массовые аресты, обыски и конфискации ценного имущества, с последующим вывозом его в Москву, в «дар товарищу Ленину», не могли не провоцировать антирусских настроений и не способствовать зарождению в Туркестане движения сопротивления, названного большевиками «басмачеством». Военспецами в повстанческих отрядах в Туркестане являлись турецкие офицеры. При посредничестве Энвера-паши, лично знакомого со многими из них, Москва намеревалась «дезорганизовать и усмирить басмачей». Затем, «собрав их в один кулак» и «социально переориентировав» (используя для этого методы «точечных репрессий», шантажа и подкупа), больно ударить «кулаком революционных масс под дых Англии в Индии».

На Первый съезд трудящихся Востока Энвер-паша прибыл на поезде в одном вагоне с Карлом Радеком и Григорием Зиновьевым (1883–1936), лидерами созданного в 1919 г. Коминтерна. Цель съезда, созванного большевиками в Баку, состояла в том, чтобы «всколыхнуть угнетенные массы Востока против Англии». Однако выступить на этом съезде Энверу-паше не удалось. Причиной тому – ссора, вспыхнувшая в кулуарах съезда между турками и армянами, чуть было не стоившая Энверу-паше жизни. Тогда большевики организовали его выступление в другом месте – на специально созванном ими «митинге трудящихся мусульман» (проходил под лозунгом «Смерть империализму!»). В обращении к собравшимся Энвер-паша заявил, что на союз с большевиками и Третьим Интернационалом его, мусульманина и зятя бывшего халифа, подвигли, дескать, не только уверенность в том, что он найдет в них «надежную опору в борьбе против поработителей Востока», но и почти полная общность политических убеждений и нравственных принципов.

Помимо участия в хорошо поставленном членами руководства Коминтерна политическом спектакле в Баку, провозгласившем лозунг «красной священной войны» против «мирового империализма», Энвер-паша до отъезда в Туркестан некоторое время поработал в Москве – в «Обществе единства революции с исламом», где под надзором ОГПУ получил соответствующую «политико-пропагандистскую закалку». И только после этого, пройдя проверку ОГПУ и Коминтерна, его отправили в Туркестан. Однако слова, данного В. Ленину, он не сдержал, и надежд, возлагавшихся на него большевиками, не оправдал. Видя произвол, чинимый в Бухаре особыми отрядами, Энвер-паша направил в Москву депешу с предложением позитивно реагировать на предложение джадидов-младобухарцев о предоставлении независимости Бухаре. Если Бухара обретет под эгидой Советской России независимость, писал Энвер-паша, то мы сможем значительно быстрее выполнить миссию по освобождению мусульман Азии от британского империализма. В срочном порядке, продолжал он, следовало бы положить конец реквизициям и вывозу за пределы Туркестана продовольствия и ценностей. Весь комплекс накопившихся в Туркестане проблем, чреватых для большевиков, как он считал, новым мощным взрывом недовольства масс, Энвер-паша предлагал решить в ходе специальных переговоров с оппозицией, которые он брался организовать в Бухаре (в декабре 1921 г.).

Реакции Москвы на предложение Энвера-паши не последовало. Доверие Кремля он, конечно же, утратил, а вот симпатии и авторитет среди местного населения приобрел. И, ничтоже сумняшися, решил воспользоваться этим – «расстаться с большевиками» и создать в Туркестане пантюркистское государство, а если получится, то и новую великую империю, «тюркский исламский халифат». Основными чертами характера Энвера-паши хорошо знавший его по работе в Берлине К. Радек называл завышенные амбиции, болезненное самолюбие и авантюризм, помноженные на параноидную страсть к славе. Энвер-паша, говорил К. Радек, мечтал стать вторым Тамерланом. Он, к слову, был женат на племяннице султана Османской империи, носившего титул халифа, то есть повелителя всех мусульман, и поэтому до свержения султана официально именовался в империи «зятем халифа». Впоследствии, «отпав от большевиков», умело пользовался всем этим, сплачивая и объединяя против них повстанцев Туркестана. Последний, 12-ый эмир Бухарского эмирата, Сеид Мир Мухаммед Алим-хан (1880–1944), обращался к нему, как к «главнокомандующему отрядами Бухары, Хивы и части Туркестана». На золотой печатке Энвера-паши титул, взятый им, читался так: «Главнокомандующий войсками Ислама, зять Халифа, наместник Пророка». В агитационных листовках, распространявшихся среди населения Бухары и всего Туркестана, он даже порой величал себя саййидом, то есть потомком Пророка Мухаммада. Сами бухарцы именовали Энвера-пашу «Великим визирем Его Величества Государя Святой Бухары».

В феврале 1922 г. Энвер-паша возглавил джихад (священную войну) мусульман Туркестана против большевиков. Отряды повстанцев, руководимые им, захватили Душанбе, а оттуда двинулись на Бухару. Судьба, однако, распорядилась так, что авантюра, затеянная Энвером-пашой, успехом не увенчалась. Его мечтам создать новый исламский халифат не суждено было сбыться. В бою с красноармейским кавалерийским отрядом (в районе Бельджуана, что на территории нынешнего Таджикистана, 4 августа 1922 г.), направленным Москвой специально для «подавления басмаческого мятежа», лихой командир Первой отдельной Туркестанской кавалерийской бригады Акоп Аршакович Мелкумян ударом шашки снес новоявленному «Тамерлану» голову и часть плеча. Так закончил свой жизненный путь бывший «зять халифа», бывший военный атташе османского султана в Берлине, бывший военный министр Турции, бывший «большой друг» большевиков, бывший «главнокомандующий войсками Ислама» и один из ярчайших авантюристов от революции – Энвер-паша (впоследствии его останки перевезли из Таджикистана в Турцию и перезахоронили в Стамбуле).

Архивные документы советского периода истории России свидетельствуют, что Москва вплотную занималась вопросами обустройства на Ближнем Востоке «единого независимого арабского государства», видя в нем «действенный инструмент» по «противостоянию в мусульманском мире наступательной политике Англии и Франции». Работа велась по линии ОГПУ. На начальном ее этапе планировалось создание некого «консолидационного ядра арабов» путем объединения Сирии с Египтом. В этих целях имелось в виду расколоть правящую партию Египта и сформировать из ее членов «леворадикальную группировку». По сценарию ОГПУ, она должна была – в коалиции с египетскими коммунистами – сориентировать официальный Каир на объединение с Дамаском. Деньги на эти цели регулярно поступали агентам Москвы в Сирии и Египте из Берлина, главного в те годы центра ОГПУ по финансированию операций советской разведки в странах арабского мира.

Одной из ключевых задач резидентов ОГПУ на Ближнем Востоке в период 1920-1930-х годов являлась разработка и реализация планов по подрыву и дестабилизации внутриполитической обстановки в странах региона. Притом в таких масштабах, чтобы не «просто ослабить и пошатнуть, а кардинальным образом изменить» позиции в данном районе мира двух ведущих в то время, по выражению Г. В. Чичерина, антагонистов Москвы – Англии и Франции (7).

В русле такой установки ближневосточной политики партии большевиков Иностранный отдел (ИНО) ОГПУ проявлял повышенный интерес к Палестине, Йемену и Хиджазу. При этом Палестина представлялась руководству ОГПУ именно тем местом, откуда удобнее всего можно было бы вести и разведывательную, и революционно-подрывную работу на Ближнем Востоке, активно используя в этих целях еврейскую коммунистическую партию и еврейские коммуны в арабских странах. Йемен и Хиджаз, в свою очередь, рассматривались Москвой в качестве «опорных пунктов» для аналогичной деятельности ОГПУ в Аравии и в соседней с ней Абиссинии. Конкретно на аравийском направлении пионерами деятельности ОГПУ можно считать М. М. Аксельрода и Н. М. Белкина.

Моисей Маркович Аксельрод (1898–1939) – советский ученый-востоковед, дипломат и разведчик. Закончил юридический факультет Московского университета, а также московский Институт востоковедения. Свободно говорил на многих европейских языках, в совершенстве владел арабским языком. Находясь на дипломатической работе в Хиджазе и в Йемене, сумел войти в доверительные отношения с лицами из ближайшего окружения йеменского правителя имама Яхьи (Йахйи) и эмира ‘Абд ал-‘Азиза Аль Са’уда, основателя Королевства Саудовская Аравия. Это позволяло ему получать оперативную и достоверную информацию как о происходивших в Аравии событиях, так и о деятельности там Англии. Установил связи с племенами в Эритрее. Завербованных им агентов посылал в Египет. Планировалось даже в конце 1929 г. направить его в командировку в Египет, чтобы на месте разобраться с египетскими «партийными группировками». Более того, попытаться выстроить рабочие отношения с влиятельной в стране партией «Вафда». А если не удастся, то отколоть от нее левое крыло с целью дальнейшего его использования, наряду с египетскими коммунистами, для «революционного разогрева масс». В качестве одного из каналов для «большевистского проникновения в Индию» он предлагал прибегнуть к услугам колонии проживавших в Египте армян (15 тыс. чел.) и задействовать их тесные коммерческие связи с Индией. Во время служебной командировки в Аравию вместе с ним находилась его вторая жена, Вера Васильевна Венедиктова (в советском консульстве в Джидде она работала машинисткой).

Наум Маркович Белкин (1893–1942), как и М. М. Аксельрод, начинал работу в Аравии в составе первой советской дипломатической мисси в Джидде во главе с Каримом Абдрауфовичем Хакимовым. Вместе с ним служил и в Йемене (1927–1931 гг.), являясь уже резидентом ОГПУ. Отличился на этом посту кропотливой работой по сбору информации о разворачивавшихся там, при участии англичан, антитурецких выступлениях племен.

В конце 1928 г. Н. Белкин встречался в Йемене с прибывшим туда, специально для разговора с советским дипломатическим представителем в этой стране, шейхом одного из южноаравийских княжеств. Суть просьбы шейха состояла в том, чтобы с помощью СССР попытаться вернуть власть, отобранную у него соперником, поддержанным англичанами. Свою просьбу шейх, по словам Н. Белкина, изложил в официальном письме на имя советского правительства. Взамен предоставления ему финансовой помощи и оружия обещал Москве «беспрепятственную торговлю в его землях советскими товарами», а также закупку только советского оружия. Из воспоминаний бежавшего на Запад бывшего сотрудника ОГПУ Георгия Агабегова, возглавившего советскую резидентуру на Ближнем Востоке после ареста Якова Блюмкина, явствует, что в Москве к просьбе шейха отнеслись серьезно. Ее даже обсуждали на специальном межведомственном совещании в Наркоминделе. Согласно принятому на нем решению Н. Белкин получил указание пригласить шейха в Москву – для предметных переговоров и конфиденциальной беседы. Имелось в виду обстоятельно прощупать шейха на предмет его возможного в дальнейшем использования для «развертывания антианглийской деятельности» в Аравии, в шейхствах, находившихся тогда под протекторатом Великобритании (8).

Следует сказать, что «разжиганию революций» на Востоке вообще и в странах арабского мира в частности большевики придавали очень важное значение. И свидетельством тому – озвученное средствами массовой информации, 20 ноября (3 декабря) 1917 г., обращение «Ко всем трудящимся мусульманам России и Востока», подписанное председателем Совета народных комиссаров России В. И. Лениным и наркомом по делам национальностей И. В. Сталиным. В нем содержался страстный призыв ко всем мусульманам Востока оказать большевикам «сочувствие и поддержку» в борьбе за «освобождение трудящихся» всего мира от социального и империалистического гнета.

На желательность скорейшего выступления «мусульманского мира против империализма» указывал в 1921 г. и советский нарком по иностранным делам Г. В. Чичерин.

Повышенное внимание «исламскому вопросу» уделялось Восточным отделом ОГПУ (ВО ОГПУ), созданном 2 июня 1922 г. по решению ЦК РКП (б). В структуре этого отдела имелось три отделения. «Закордонными делами», в том числе «разработкой материалов», поступавших от агентов с Аравийского полуострова и из бассейнов Персидского залива и Красного моря, ведало первое из них.

В соответствии с установкой партии большевиков на «советизацию стран Востока» и превращение их в «антикапиталистические бастионы» и «дестабилизаторы мировой капиталистической системы» Москва в 1920-х годах активно занималась такой деятельностью в Персии и Афганистане. Задумка большевистского руководства состояла в том, чтобы, наряду с Аравией (Хиджазом, Недждом и Йеменом), использовать их в качестве каналов для «экспорта революции» в Индию, в «колониальную сокровищницу англичан» в речи большевистских партийных лидеров.

На территории Персии при непосредственном участии советского руководства и Коминтерна во главе с Г. Е. Зиновьевым и К. Б. Радеком была создана Гилянская республика, ставшая именоваться со временем Персидской Советской Социалистической Республикой. В июле 1921 г. в депеше Федору Ароновичу Ротштейну (1871–1953), полпреду РСФСР в Персии, Г. В. Чичерин указывал, что «национальное освобождение от гнета империализма… – вот наша нынешняя задача Персии» (9). На ней и надлежит сфокусировать внимание, избегая при этом каких бы то ни было «революционных перегибов».

События разворачивались так. 17 мая 1920 г. к порту Энзели, что в провинции Гилян, подошла эскадра кораблей Волжско-Каспийской военной флотилии большевиков и «Красного Флота» Азербайджана под командованием Федора Федоровича Раскольникова (Ф. Ильина, 1892–1939). Цель похода, как было объявлено, – возвращение угнанных белогвардейцами русских кораблей (около трех десятков судов: крейсеров, торпедных катеров, транспортов и др.). Будучи потесненными из Каспийского моря, белогвардейцы, действительно, ушли на судах в Персию, где совместно с англичанами захватили (3 ноября 1918 г.) советскую миссию (арестованных сотрудников миссии выслали в Индию). Обстреляв город из орудий палубной артиллерии (17–18 мая) и высадив десант, большевики заняли Энзели. Затем в руки к ним перешел и Решт. Согласно замыслам большевиков, Персия должна была стать одним из «шлюзов для экспорта революции в Индию». При этом большие надежды большевистское руководство возлагало на повстанческое движение джангелийцев (лесных братьев), развернувшееся в лесных районах Гиляна, в Северной Персии, во главе с Мирзой Кучек-ханом. Сражались они под знаменем ислама – за освобождение страны от гнета шаха и британцев. Однако воспротивились и незвано пожаловавшим к ним большевикам. Дрались отважно. Местное население никак не притесняли, и потому пользовались у него уважением.

Будучи не в силах сломить джангелийцев, большевики все же смогли подвигнуть их к переговорам. Предложили им объединиться, дабы сообща покончить и с шахским режимом, и выпроводить из Персии англичан, раз и навсегда. В ходе переговоров, как рассказывает в своей книге «Покер с аятоллой. Записки консула в Иране» Реваз Утургаури, кто-то из лидеров джангелийцев вдруг поинтересовался: «А есть ли среди вас Серго?!». Дело в том, пишет он, что в 1909–1910 гг., находясь в Гиляне по решению Бакинского комитета большевиков, якобы для чтения лекций и проведения бесед о русской революции 1905 г., Серго Орджоникидзе (1886–1937) на самом же деле, действуя «в составе группы из 500 кавказцев, готовил в Реште антишахский мятеж». Иными словами, уже тогда занимался «революционным разогревом трудящихся масс Персии».

Что Федор Раскольников ответил Мирзе Кучек-хану в ходе состоявшейся между ними беседы, продолжает Реваз Утургаури, неведомо и по сей день, и незнамо, но общий язык, судя по всему, они нашли, ибо отряды повстанцев Кучек-хан из леса вывел. На организованном затем митинге в Реште (июнь 1920 г.) было объявлено о «рождении Гилянской республики», о чем Ф. Раскольников и Мирза Кучек-хан незамедлительно информировали телеграммой В. И. Ленина.

Первым представителем Народного комиссариата иностранных дел (НКИД) в Гилянской республике стал Владимир Геннадиевич Тардов (1879–1938), хорошо, к слову, знавший страну и персидский язык, автор нескольких серьезных монографий об истории Древней Персии.

Однако попытка большевиков «советизировать Персию» не удалась. В 1921 г. Гилянская республика пала. Расшатали и опрокинули ее революционные перегибы большевиков и все те же их пресловутые экспроприации. Уже 31 июля персы-коммунисты из числа повстанцев-джангелийцев совершили (с молчаливого согласия большевиков) переворот, объявив о создании Персидской Советской Социалистической Республики и о переходе власти в руки «Совета народных комиссаров». При участии наводнивших Гилян большевиков-бакинцев там появилась партия «Адалят» («Справедливость»), развернувшая кампанию по экспроприации собственности у населения, «вплоть до кур и гусей», как отмечает Реваз Утургаури, и внедрению в массы атеизма. Закончилась «персидская эпопея большевиков» тем, что действовавших в Гиляне большевиков-бакинцев поддержавший их вначале «товарищ Мирза», решительно выступивший затем против развернутой ими «социалистической революции в Персии», сопровождавшейся изъятием собственности у населения и кампанией по внедрению атеизма в массы, просто-напросто перестрелял. Не устоял, однако, и сам, утратив доверие и поддержку местного населения. Отступая под натиском Персидского казачьего корпуса с остатками своих джангелийцев в горы, был там настигнут и разбит. Уходя от погони и попав в снежную бурю, замерз и скончался. Тело его преследователи все же обнаружили, голову отсекли, доставили в Решт и, надев на шест, выставили на площади – для всеобщего обозрения и назидания.

Итоговым результатом «гилянской авантюры большевиков» стал «равноправный договор», подписанный Москвой с Персией 26 февраля 1921 года, по которому большевики отдали Персии все то, что накопила там Российская империя (честно, заметим, и законно), а именно:

– права на русские займы (в 1900 г. Россия предоставила Персии пятипроцентный золотой займ на 22,5 млн. руб.; рассматривался вопрос о дополнительном займе в 10 млн. руб.); – госконцессию на железнодорожную магистраль с подвижным составом и инвентарем;

– Учетно-ссудный банк Персии;

– острова на юге Каспийского моря и многое другое (10).

«Революционным разогревом трудящихся масс» большевики занимались и в Афганистане, при активном участии «революционной четы» – Федора Федоровича Раскольникова (Ильина, 1892–1939), полпреда Советской России в этой стране (с 1921 по 1923 гг.), прошедшего «гилянскую школу», и Ларисы Михайловны Рейснер (18951926), его супруги.

События развивались так. В феврале 1919 г. Аманулла-хан (1892–1960), пришедший к власти в Афганистане, расторг все договоры, заключенные ранее с Англией, и заявил о восстановлении национальной независимости Афганистана. Англия в ответ объявила ему войну. Однако, натолкнувшись на мощное сопротивление воинственных пуштунских племен, заключила прелиминарный мир (в Равалпинди, в августе 1919 г.). Схлестка с Англией и подвигла Амануллу-хана к сближению с Советской Россией, первой, кстати, признавшей (27 марта 1919 г.) независимость Афганистана. «Бурлящий Афганистан», большевики рассматриавали в качестве одного из удобнейших «мостов» для превнесения революции в Индию.

Советское представительство, численностью 32 человека, отбыло из Москвы в Кабул 16 апреля 1921 года. Миссия состояла из бывших матросов Балтийского флота, сослуживцев-военморов Ф. Раскольникова. Его самого на должность полпреда рекомендовал Г. Е. Зиновьев, командовавший в свое время Балтийским флотом. В депеше-инструкции Ф. Раскольникову (июнь 1921 г.), учитывая «уроки Гиляна», Г. В. Чичерин писал: «Вы должны всячески избегать роковой ошибки искусственных попыток насаждения коммунизма в стране, не представляющей для него никаких предпосылок. Мы говорим афганскому правительству: у нас один строй, у вас другой; у нас одни идеалы, у вас другие. Нас однако, связывает общность стремлений к полной самостоятельности и независимости… наших народов. Мы не вмешиваемся в ваши внутренние дела, мы не вторгаемся в самодеятельность вашего народа; мы оказываем содействие всякому явлению, которое играет прогрессивную роль в развитии вашего народа. Мы не на минуту не думаем навязывать вашему народу такой программы, которая ему чужда в нынешней стадии его развития» (11). Именно так, считал нарком, в союзе большевиков с лидерами национально-освободитительных движений в странах Востока и тамошними монархами-реформаторами, выступавшими за национальную независимость, как это имело место быть в Афганистане, и можно было добиться реализации задачи по выстраиванию «единого антиимпериалистического фронта». В отличие от руководителей Коминтерна, Г. Е. Зиновьева и К. Б. Радека, главным средством вовлечения народов Востока в «общемировой революционный процесс» Г. В. Чичерин видел не коммунистическую пропаганду, а торгово-экономическое сотрудничество и оказание финансово-экономической помощи странам Востока. Так, в письме (24.05.1923) временному поверенному в делах СССР в Турции Марселю Израилевичу Розенбергу (1896–1938) наркоминдел указывал на существование у Советского Союза одного неоспоримого преимущества перед западными державами во взаимоотношениях с государствами Востока, а именно: «отсутствия тяги к наживе». «Нас не пугает, что английские дипломаты “могут шептаться и даже немного больше того” с деятелями Турции. Определяющим все же является то, что имеется неизлечимая склонность господ из Сити получать в колониальных странах одну маленькую вещь, называемую сверхприбылью; но имеется и столь же неизлечимая склонность тех, с которых она должна быть содрана, ее не платить» (12).

По прибытии в Афганистан «революционная чета» активно включилась в работу. Лариса Рейснер познакомилась и подружилась с любимой женой эмира Амануллы-хана и его матерью. В силу того, что обе женщины играли заметную роль в жизни эмирского двора, Л. Рейснер удавалось получать через них весьма ценную информацию, в том числе и об очень интересовавшей Москву деятельности англичан. Более того, используя эту информацию, влиять на настроения двора и политическую обстановку в Кабуле (13).

Достаточно сказать, что совместными усилиями супружеская чета Раскольников-Рейснер сорвала планы англичан по дискредитации советской внешней политики в Афганистане. При их непосредственном участии Совет старейшин афганских племен (Лойяджирга) одобрил (август 1921 г.) советско-афганский Договор о дружбе от марта 1921 года. Именно они добились того, что афганское правительство официально заявило о прекращении подрывной пропаганды в пределах РСФСР и Туркестанской Советской Республики. Более того, эмир призвал афганцев, участвовавших в набегах басмачей, свернуть свою деятельность и возвратиться к домашним очагам. Благодаря энергичной работе дипмиссии «равновесие между Англией и РСФСР» в Афганистане, отмечал в конце 1922 г. Г. В. Чичерин, стало постепенно «нарушаться в советскую сторону» (14). И для Москвы это было чрезвычайно важно. Большевистские руководители называли Афганистан «азиатской ногой» пролетариата в мировом походе против империализма. Выступая на Конгрессе Коминтерна, Ф. А. Ротштейн говорил: «Восстание Амануллы является частью общего восстания колониальных народов против британского империализма… Но британцы объявили Афганистану войну. Аманулла перенес ее в Индию. Ему удалось создать известное брожение и известные трудности для англичан в тылу британских войск, и в результате британцы вынуждены были уступить» (15).

О своей жизни и работе в Афганистане Ф. Раскольников и Л. Рейснер отзывались как о весьма и весьма нелегкой. В письмах Л. Д. Троцкому (Бронштейну Льву Давыдовичу, 1879–1940) Лариса Рейснер умоляла его «вытащить их из Афганистана», помочь, и как можно скоро, «выбраться из песков» (16). О том же, судя по переписке Федора Раскольникова с Львом Троцким, подумывал и сам он. «Жизнь в нашем советском монастыре», писал он, «мы ведем отшельническую». Нравы в этой стране – жуткие; коррупция – чудовищная; страна – дикая. Эмир здешний, «Аманулла-хан, – человек решительный». Организовал убийство «своего любимого папаши Хабибуллы» и «собственноручно выколол глаза обожаемому дяде Насрулле» (17). В общем, «рвусь назад в Москву», в «Эресефе-серочку» (18).

Большевичка Рейснер «испытание Афганистаном», как шутили советские дипломаты, не выдержала и сбежала в Россию. С Федором Раскольниковым они расстались. Известно, что она скончалась от тифа (1926). Сам же Ф. Раскольников, вернувшись из командировки в Афганистан (1923), руководил (под псевдонимом Петров) Восточным секретариатом Коминтерна, затем служил полпредом в Эстонии (1930–1933).

Активно работой по подрыву на Востоке позиций «главных антагонистов» Советской России (Англии и Франции) Москва занималась в 1920-1930-х гг., как уже упоминалось выше, в Египте, а также в Эфиопии и Эритрее, то есть в землях бассейна Красного моря. Дело в том, что, наряду с Персидским заливом, Красное море выступало еще одним важным для Англии водным морским путем в Индию, в главную, по выражению большевистских лидеров, «базу британского империализма на Востоке».

Эфиопия, к слову, являлась в то время одним из цетров русского зарубежья. Эмигранты из России пользовались в Эфиопии большим влиянием. Достаточно сказать, что доктор В. И. Гаврилов служил личным врачем императрицы Заудиту. Инженер А. Г. Трахтенберг занимал пост управляющего железными дорогами, а капитан Бабикян – должность начальника полиции АддисАбебы. Графу Татищеву рас Тэфери Мэконнын (1892–1975), будущий император Эфиопии Хайле Селассие I, возглавивший борьбу против итальянских захватчиков во время итало-эфиопской войны 1935–1936 гг., поручил в 1928 г. реорганизацию Абиссинского государственного банка. Задача сотрудников ОГПУ, действовавших под прикрытием в советских дипломатических миссиях и представительствах внешнеторговых организаций в Йемене, Хиджазе и Египте, состояла в том, чтобы всячески содействовать руководству Абиссинии в «борьбе с иностранным влиянием». И параллельно с этим заниматься в Эфиопии и в «итальянской Эритрее» созданием агентуры из числа проживавших там русских эмигрантов, а также представителей тамошней интеллигенции и «местных трудящихся масс».

Первый шаг на эфиопском направлении своей деятельности по разжиганию всемирной революции большевики сделали в 1920 г., когда в Аддис-Абебу прибыл Иван Абрамович Залкинд (1885–1928), один из организаторов НКИД (создан 9 ноября 1917 г.). Цель его миссии состояла в том, чтобы «на месте выяснить положение дел в Абиссинии и, если возможно, создать там советское представительство» (19). Задумка не удалась. Миссия И. А. Залкинда успехом не увенчалась. И все потому, как пишет в своей работе «Советско-эфиопские отношения» Ан. А. Громыко, что тогдашние руководители имели довольно тесные связи с государствами Антанты, с помощью которых в 1916 г. и был «совершен государственный переворот в Эфиопии и свергнуто правительство Лиджа Иясу» (20).

Дальше события развивались так. В 1924 г., во время путешествия раса Тэфери в Европу, вспоминал русский эмигрант Анатолий Львович Марков, внимательно наблюдавший в годы его службы в египетской полиции, и за обстановкой в Эфиопии и Эритрее, при проезде через Грецию, Тэфери несколько раз встречался с советским послом в Афинах Алексеем Михайловичем Устиновым (1879–1937). В ходе этих встреч, рассказывает А. В. Антошин, автор информативного очерка о «тайной дипломатии» СССР в Эфиопии и Эритрее, советская сторона, как утверждал А. Л. Марков, зондировала вопрос о возобновлении дипломатических отношений. Тэфери, в свою очередь, просил у СССР «дипломатического содействия большевиков в Абиссинии в борьбе с иностранными влияниями». Интересовался также тем, возможны ли поставки Москвой оружия; направление в Эфиопию «инструкторов, инженеров и техников по разным специальностям»; и «открытие кредитов для торговли с Абиссинией на имя частных туземных предприятий и отдельных групп», дабы замаскировать роль участия в том «самого абиссинского правительства». В Москве все эти инициативы, как отмечал А. Л. Марков, «приняли с восторгом» (21).

По словам А. Л. Маркова, ссылающегося на мемуары советника полпредства СССР во Франции Г. З. Беседовского (1896–1948/1951), бежавшего в октябре 1929 г. из советского посольства и издававшего в Париже антисоветскую газету «Борьба», посол Абиссинии во Франции в 1927–1928 гг. неоднократно контактировал с советским торгпредством в Париже. В 1929 г. полпред СССР во Франции получил указание начать переговоры с прибывшим в Париж абиссинским посланником. Сбором оперативной информации о положении дел в Эфиопии занимались в то время Наум Белкин и Моисей Аксельрод. Иными словами, работу по получению интересовавших Москву сведений об Эфиопии и созданию там «революционных ячеек» вели сотрудники ОГПУ, работавшие в советских дипмиссиях и представительствах внешнеторговых организаций в Хиджазе и в Йемене.

Со слов того же А. Л. Маркова, ознакомлением на месте с положением дел в Эфиопии и, «в особенности, с закулисными влияниями и политическими группировками в Аддис-Абебе», занимался во время поездки в Эфиопию в 1927 г. и известный русский ученый Николай Иванович Вавилов (1887–1943). Информацию получал от представителей тамошней русской эмиграции, конкретно – «от бывшего гардемарина Трофимова… который служил в местном колониальном магазине и уехал впоследствии в Шанхай» (22).

Как бы там ни было, но политико-пропагандистская составляющая в поездке Н. И. Вавилова в Эфиопию, думается, присутствовала; и с русскими эмигрантами проживавшими там, он встречался. Имел беседу и с самим расом Тэфери. И, по-видимому, настолько красочно описал ему «переустройство нашей Родины под руководством Коммунистической партии, что тот, – как сообщает Бахтеев Ф. Х. в своем сочинении, посвященном жизни и деятельности Николая Ивановича Вавилова, – выразил искреннее желание получить для ознакомления программу ВКП (б)» (23).

Заметный след в советско-эфиопских отношениях оставили Аким Александрович Юрьев (1880–1957) – уполномоченный Наркомата внешней торговли в странах Красноморского бассейна, и Самуил Гертик – представитель «Союзнефтеэкспорта». По оценке Карима Хакимова, первого советского полпреда в Хиджазе, именно С. Гертик «внес определенный перелом» в советско-эфиопские отношения (24).

Работе в соседней с Эфиопией «итальянской Эритрее» уделял серьезное внимание, к слову, и Александр Ступак, служивший в Джидде представителем Наркомата внешней торговли.

К сведению читателя, первые шаги по установлению официальных отношений между Россией и Эфиопией связаны с именем поручика Виктора Федоровича Машкова (1858–1932). В 1888–1889 гг. он побывал в Аддис-Абебе; и среди немногих из иностранцев, посещавших эту страну, удостоился чести быть принятым императором Менеликом, одним из потомков, как гласят легенды, сына царя Соломона и царицы Савской. Во время состоявшейся беседы бравый поручик очаровал императора настолько, что в послании императору Всероссийскому Александру III (1845–1894), доставленном Машковым в Санкт-Петербург, Менелик выражал желание «войти в отношения с Государством Российским», и как можно скоро. В 1891–1892 гг. Машков вновь посетил Эфиопию и передал императору Менелику от императора России заверения в дружбе и «памятный подарок в виде оружия» (25).

Еще одна яркая, но мало известная страница «выхода России» к Красному морю – дерзкая попытка Николая Ивановича Ашинова основать в Эфиопии, на побережье залива Таджура (около нынешнего Джибути), в конце 80-х годов XIX столетия, казацкую станицу под названием Новая Москва. Был Н. Ашинов купеческим сыном. Идеей своей увлек нескольких влиятельных лиц в государственном аппарате Российской империи. «Заручился благосклонностью», как тогда говорили, самого Константина Петровича Победоносцева (1827–1907), обер-прокурора Святейшего синода (1880–1905), а также управляющего Морским ведомством.

В записке (от 3 февраля 1889 г.) самодержцу российскому Александру III министр иностранных дел Николай Карлович Гирс (1820–1895) докладывал, что в Таджур за Ашиновым «последовала сотня русских» (26). В качестве посланца Русской православной церкви к группе Ашинова должен был присоединиться, как следует из донесения посла России в Турции, действительного тайного советника Александра Ивановича Нелидова (1835–1910), бывший настоятель Константинопольского подворья афоновского Пантелей-моновского монастыря отец Паисий, специально по этому случаю посвященный в сан архимандрита. При поддержке газеты «Новое время», сообщал А. И. Нелидов, отец Паисий организовал сбор пожертвований на юге России для отправки христианской миссии в Эфиопию (объявление о сборе средств разместили в газете 19 ноября 1888 г.) (27). Из записки Н. К. Гирса следует, что в Одессе при содействии Военного ведомства готовилось к отправке в Таджурский залив судно «Царица» – с «большим количеством оружия для экспедиции Ашинова».

«Проект Ашинова» об основании казачьей станицы на Африканском побережье Красного моря был поставлен, как видим, на широкую ногу. Дело, однако, осложнялось тем, что Ашинов, ставший именовать себя «предводителем абиссинского казачества», действовал в «пределах французского протектората» в Таджурском заливе. В местечке Сагалло, что неподалеку от Таджура, как следует из письма Н. К. Гирса управляющему Морским министерством вице-адмиралу Николаю Матвеевичу Чихачеву (1830–1917), Ашинов занял «покинутое французами старинное укрепление, поднял русский коммерческий флаг и объявил себя владельцем означенной местности в силу соглашения, заключенного будто бы с начальником тамошнего туземного племени» (28). И ответные действия со сторы Парижа не заставили себя долго ждать. «Произвольное занятие» Ашиновым «французской местности Сагалло» и «отказ подчиниться» требованиям французских властей, как информировал Н. К. Гирс в телеграмме А. И. Нелидова, привели к тому, что французы «прибегли к употреблению силы» (29). После официальных сношений с МИД России отряд французских кораблей в составе крейсера, канонерки и авизо (небольшой военный быстроходный корабль, предназначенный для целей разведки и посыльной службы) подошел к Сагалло и предъявил Ашинову ультиматум: спустить флаг и сдаться (17 февраля 1889 г.). Получив отказ, французы обстреляли форт и овладели им. Погибло несколько человек. Тех, кто остался в живых, французы интернировали и доставили в Суэц. Там их принял на борт специально направленный в Суэц клипер «Забияка» во главе с капитаном 2-го ранга С. Н. Давыдовым (30).

Интересным эпизодом «красноморской саги» Российской империи, как отзывались о деятельности «настырных русских» в бассейне Красного моря англичане, является участие известного врача-путешественника Александра Васильевича Елисеева (1858–1895) и офицера Кубанского казачьего войска и исследователя Азии есаула Николая Степановича Леонтьева (1862–1910) в привлечении России к оказанию помощи Эфиопии в ее войне с Италией. По прибытии в Джибути (январь 1895 г.) россиян-путешественников Елисеева и Леонтьева (к ним, к слову, присоединился и капитан запаса, геодезист Константин Звягин) тут же пригласили для конфиденциальной беседы с главой правительства Эфиопии. По его просьбе А. Елисеев прервал путешествие и срочно отбыл в Санкт-Петербург – с дипломатическим поручением довести до сведения российского правительства просьбу императора Эфиопии насчет предоставления помощи и поддержки его народу в войне с Италией. Есаул Л. Леонтьев остался при дворе Менелика II, был произведен в должность военного консультанта императора, и принимал непосредственное участие в разработке планов военных действий Эфиопии в антиколониальной борьбе с Италией (1895–1896).

В подарок русскому царю от императора Эфиопии А. Елисеев привез живого льва и фотографию Менелика с дарственной надписью. В Санкт-Петербурге обращение Эфиопии о помощи встретили с пониманием; и вскоре отправили туда (1896) специальный санитарный отряд российского Красного креста в сопровождении казачьей сотни. Во главе отряда поставили человека, хорошо знавшего военное дело, – атамана Краснова, донского казака, сотника лейб-гвардии Атаманского полка (31). В подготовке экспедиции принимали участие Министерство иностранных дел и Военное ведомство Российской империи. Известно, что большое внимание к ней проявила Русская православная церковь. Сделали пожертвования, достаточные для открытия в Эфиопии православного храма, как отмечает в своих очерках «По белу свету» А. В. Елисеев, и несколько московских храмов (32).

Внимание Российской империи к Эфиопии было неслучайным. Помимо чисто человеческих симпатий к близкому по вере народу, имелись у России и политические мотивы. В конце XIX столетия, в условиях острого соперничества с Англией на Востоке, российская дипломатия активно искала в том районе мира союзника. И одним из таких потенциальных сторонников России могла бы стать, как считали в Санкт-Петербурге, независимая Эфиопия.

Из всего сообщенного выше видно, чем объяснялось наличие в Эфиопии крупной общины эмигрантов, бежавших из Советской России, равно как занятие там ими ответственных должностей в структуре власти. Играя на патриотических чувствах русских эмигрантов в Эфиопии, работники ОГПУ пытались, но в целом безуспешно, сформировать из их числа подконтрольные Москве разведывательно-диверсионные ячейки.

Анализируя так называемый чичеренский период (1918–1930 гг.) отечественной дипломатии на Востоке, в том числе в Аравии, следует сказать несколько слов и о самом Георгии Васильевиче Чичерене (1872–1936), легендарном «красном наркоме». Архивные документы свидетельствуют, что Г. В. Чичерин выступал за проведение внешней политики без «революционных перегибов». Критиковал «дипломатию Коминтерна», в частности в Афганистане, где полномочный представитель СССР Леонид Николаевич Старк (1889–1937) являлся одновременно и уполномоченным представителем Коминтерна (руководил его нелегальной работой как в самом Афганистане, так и в северных провинциях Индии). Прямо называл ее «хулиганской» (33). Неоднократно подвергался за это критике со стороны В. И. Ленина, а потом в полной мере испытал и неприятие к себе И. В. Сталина. Некоторые предложения наркома, конструктивные и рациональные по своей сути с точки зрения дня сегодняшнего (о демократизации, к примеру, советской системы власти в целом), в годы Советской России воспринимались в Кремле как крамольные, так как шли вразрез с политическим мировоззрением большевиков. Владимир Ильич Ленин называл их не иначе, как проявлением «сумасшествия» наркома от переутомления, и даже предлагал членам Политбюро «тотчас же и насильно сослать» Г. Чичерина на отдых в санаторий (34). После смерти В. И. Ленина и утверждения во главе партии И. В. Сталина нарком уже не столь активно и открыто, как прежде, противился революционным перегибам большевиков в их восточной политике, в частности курсу на «советизацию стран Востока». Вскоре и вовсе, по понятным причинам, отказался от критических замечаний насчет ультралевых настроений в советском руководстве, и все чаще и чаще, по выражению одного из исследователей его жизни и деятельности, стал «уходить в болезнь».

Отправным моментом российско-аравийских отношений советского периода можно считать Лозанскую конференцию (ноябрь 1922 – июль 1923 гг.), на которой народный комиссар иностранных дел РСФСР Г. В. Чичерин, возглавлявший российско-украинско-грузинскую делегацию, несколько раз встречался и беседовал (декабрь 1922 г.) с представителем короля Хиджаза Хибибом Лутфаллой. Во время этих встреч и бесед была достигнута договоренность об установлении официальных отношений. Интересна нюансировка в акцентах сторон. Представитель Хиджаза делал упор на том, чтобы при содействии Г. Чичерина убедить правительство РСФСР поддержать «планы создания Великой Федеративной Аравии» во главе с королем Хиджаза и шарифом Мекки Хусейном ибн ‘Али Аль Хашими (1854–1931), и предоставить ему в этих целях необходимую финансовую помощь. Г. Чичерин, со своей стороны, акцентировал внимание собеседника на том, что первым шагом в налаживании двустороннего сотрудничества должно стать «открытие в Джидде советского консульства». Хабиб Лутфалла, как информировал Москву Г. Чичерин, «положительно реагировал на постановку нами этого вопроса».

«У меня был сирийский князь Хабиб Лотфаллах [Лутфалла] (христианин), – писал Георгий Васильевич Чичерин в записке своему заместителю Максиму Максимовичу Литвинову (1876–1951) от 17 декабря 1922 г., – советник короля Геджаса [Хиджаза] по иностранным делам и в настоящее время полпред Геджаса [Хиджаза] в Риме и в Вашингтоне. Гуссейн [Хусейн] Первый, король Геджаса [Хиджаза], вполне самостоятелен, никакого мандата Лиги Наций на его королевство нет. Он участвовал в нескольких больших европейских договорах; не знаю, есть ли это двурушничество, но, во всяком случае…ведет он политику создания большой независимой Аравии и фрондирует против Англии. Лотфаллах [Лутфалла] изложил мне весь план создания Великой Федеративной Аравии, в которой Гуссейн [Хусейн] Первый был бы Верховным Союзным Правителем» (35). Строил Х. Лутфалла, по словам Г. Чичерина, «самые фантастические планы насчет участия России в создании такого союза.

Под большим секретом сообщил… что Муссолини обещал ему полную поддержку против Англии, и что ожидается присоединение Америки к его проекту». Как бы то ни было, но Х. Лутфалла, как явствует из записки Г. Чичерина, встречаясь с ним во второй раз, «представил текст секретного договора, который… предложил подписать» (об участии Москвы в создании «Великой Федеративной Аравии»). Г. Чичерин, со своей стороны, говорил о желательности «оставаться с ним в контакте»; и находил удобным поддерживать таковые в дальнейшем «через тов. Воровского в Риме» (советского полпреда в Италии) (36).

Руководствуясь задачами «восточной политики Новой России», Г. В. Чичерин считал целесообразным использовать заинтересованность Хиджаза в Москве, и добиваться скорого, как можно, открытия советского консульства в Джидде. «Я, действительно, нахожу, – отмечал Г. В. Чичерин, – что нам крайне важно иметь в Джедде [Джидде] консула. Джедда [Джидда] находится рядом с Меккой; в Мекке христианам жить нельзя. Наш консул в Джедде [Джидде] будет в самом центре мусульманского мира, ибо все паломники там проходят. И, таким образом, очень многие совершающиеся в мусульманстве политические движения, которые теперь от нас ускользают, будут происходить перед глазами нашего консула. При нашей мусульманской политике, – резюмировал Г. Чичерин, – нам, по-моему, необходимо иметь человека в самом центре мусульманского мира» (37).

Для успешной реализации «новой политики Новой России» на Ближнем Востоке, представлявшим собой, по выражению большевистских лидеров, «огромный резервуар свежей энергии, которым можно было бы подогревать котел мировой революции», требовалась компетентная и максимально полная оценка нараставшего там национал-патриотического движения. Большевики имели целью использовать его в качестве инструмента для «революционной работы» в исламском мире, огромная часть которого находилась тогда под господством или влиянием Британской империи, главного в то время антагониста Советской России. Лучшим местом для получения точных сведений о настроениях мусульман в странах арабского мира Г. Чичерин считал Джидду. Наличие советского консульства

в Джидде, в ключевом морском пункте на пути паломников в Мекку, давало бы Москве уникальную возможность для сбора и анализа информации об обстановке в странах исламского мира, необходимой для принятия эффективных и своевременных мер по противодействию враждебной Москве деятельности Великобритании на Арабском востоке и в Азии. Открытие дипломатической миссии в Аравии способствовало бы, по мнению НКИД, и решению еще нескольких важных для Москвы задач. Во-первых, – налаживанию отношений с другими странами арабского мира, закрытыми тогда англичанами для Советского Союза. И, во-вторых, – нахождению новых рынков сбыта для российских товаров.

На заседании 4 января 1923 г., рассмотрев вопрос «об установлении сношений с Королевством Геджаса», Политбюро ВКП (б) постановило (Протокол № 42): предложение НКИД (Карахан Л. М., Чичерин Г. В.) о «признании необходимым» установление таких сношений принять (38).

6 января 1923 г. НКИД телеграфировал в Лозанну Г. Чичерину, что Политбюро приняло решение об устновлении дипломатических отношений с Хиджазом (39).

В тот же день полномочный представитель РСФСР в Риме, Вацлав Вацлавович Воровский (1871–1923), получил указание вступить в переговоры с представителями Хиджаза по вопросу о «конкретном претворении в жизнь этого постановления» (40).

18 января 1923 г. НКИД утвердил штат полпредствав Хиджазе в количестве 6 человек (полпреда, секретаря, переводчика арабского и турецкого языков, машинистки, курьера и агента охраны).

В ходе работы Лозаннской конференции Г. Чичерин, как следует из его письма М. Литвинову (от 30 января 1923 г.), встречался и имел беседу – «по вопросу об арабском движении» – и с Наджи ал-Асилем, «представителем Хиджаза на Лозаннской конференции». Король Хусейн, докладывал Г. Чичерин, «поручил ему передать… что он хорошо настроен по отношению к Российской Республике». Упомянул ал-Асиль, замечает Г. Чичерин, и об имевшемся «затруднении», которое помешало шарифу «ратифицировать Версальский договор». Суть такового состояла в том, что шариф Хусейн не хотел тогда «быть признаваемым только как король Геджаза [Хиджаза]». «Согласиться быть признанным под этим титулом, – пояснял ал-Асиль, – значит согласиться на всю английскую систему распределения арабских стран, и отказа от национального единства. Хусейн же претендует на то, чтобы стоять во главе объединительного национального движения» всех арабов. Позиция шарифа заключалась в том, указывл Г. Чичерин, что «англичане вели с ним переговоры в 1915 г. как с главой всего арабского движения». Поэтому он и хотел быть признанным в качестве «верховного главы» всех арабских стран при «создании из них конфедерации» и при «сохранении в отдельных из них их правителей».

Г. Чичерин, со своей стороны, отвечал, что Россия признает «нечто существующее», но признавать «гипотетическое правительство» не может. Мы приветствуем объединение арабского народа, уточнял нарком, «но мы не можем вмешиваться в вопрос о том, желательно ли это объединение в форме конфедерации под главенством Хусейна или в какой-либо другой форме; это – дело самого арабского народа» (41).

Переговоры об установлении дипломатических отношений Советской России с Хиджазом затянулись. Причиной тому – продолжительное отсутствие прямых контактов между представителями обеих стран. «Решение о вступлении в дипломатические отношения с Хиджазом, – говорится в одном из писем Г. Чичерена, – принято еще в бытность мою в Лозанне; причем т. Воровскому поручено было оформить это с имевшим на то мандат представителем Хиджазского Правительства. Так как в тот момент представитель Хиджаза не находился в Риме, выполнение… решения задержалось. В результате кончины т. Воровского [10 мая 1923 г.] оно задержалось еще более» (42).

Следует сказать, что до февраля 1923 г. отечественную делегацию, отстаивавшую российские интересы на международной конференции в Лозанне, посвященной выработке положений мирного договора с Турцией и условий прохода кораблей через черноморские проливы, возглавлял нарком иностранных дел Г. Чичерин. Потом, после перерыва и возобновления ее работы (конец апреля 1923 г.), главой советской делегации выступал полпред В. В. Воровский, один из видных советских дипломатов.

Вечером 10 мая, когда Вацлав Вацлавович Воровский вместе с двумя членами советской делегации, Иваном Львовичем Аренсом (1889–1938) и Максимом Анатольевичем Дивильковским (погиб в 1942 г.), ужинал в ресторане гостиницы, бывший российский офицер-белогвардеец Морис Конради выстрелил полпреду в затылок. Аренс и Дивильский получили ранения. Следствие, проведенное швейцарской полицией, установило, что организатором убийства являлся Аркадий Полунин, другой белогвардейский офицер. Суд присяжных, что интересно, оправдал и убийцу советского дипломата, и лиц, причастных к этой акции. Москва на такое решение отреагировала разрывом дипломатических отношений со Швейцарией (восстановили их только после Второй мировой войны, в 1946 г.) (43).

Контакты между Москвой и Хиджазом возобновились в конце 1923 г., когда в качестве посланника Хиджаза в Рим прибыл Хабиб Лутфалла, а пост полномочного представителя СССР в Италии занял Николай Иванович Иорданский.

Ссылаясь на то, что «Хиджаз совершенно задушен, и не может действовать вполне открыто», Х. Лутфалла, как сообщал (27.11.1923 г.) новый полпред СССР в Италии Николай Иванович Иорданский (1876–1928), предлагал, чтобы Советский Союз направил в Хиджаз не дипломатического представителя, а консула, который, однако, «пользовался бы всеми правами дипломатического представителя». Согласно донесению Н. Иорданского, Хабиб Лутфалла рекомендовал послать для работы в Хиджаз мусульманина. Высказывался в том плане, что «если консулом будет мусульманин, то он приобретет значительно большее влияние, чем консулы других держав, так как сможет поселиться в Мекке, в непосредственной близости от короля» (44).

18 декабря 1923 г. нарком. Г. В. Чичерин направил докладную записку секретарю ЦК РКП (б) И. В. Сталину. В ней он писал, что «проникновение в Мекку, являющуюся идейным сосредоточением мусульманского мира», имеет для Москвы, «несомненно, серьезное значение», так как это «чрезвычайно усилило бы… вес» Новой России «не в одной только Аравии», но и в мусульманском мире в целом. В письме нарком просил «оказать содействие в подборе на пост консула подходящего представителя-мусульманина». Г. Чичерин считал целесообразным пойти на обмен дипломатическими представителями с Хиджазом как можно скоро, «пусть даже и на неравноправной основе». Объяснял, что король Хусейн, соглашаясь на учреждение лишь советского консульского представительства в Джидде, опасался, что открытие постоянного представительства Советского Союза могло вызвать жесткую негативную реакцию со стороны Великобритании. «Такая диспропорция», разъяснял Г. Чичерин, носила бы лишь формальный характер (45).

И. В. Сталин положительно реагировал на соображения Г. Чичерина (декабрь 1923 г.). Полагал, что национал-патриотиче-ское движение во главе с королем Хусейном «может стать началом освобождения народов Востока от империалистического гнета». Отмечал, что «в связи с этим было бы целесообразно иметь своего представителя, который бы находился в центре всех событий, происходящих в Центральной Аравии», и, благодаря работе которого, Москва могла бы «получать информацию из первых рук» (45*).

В ходе контактов с Хабибом Лутфаллой была достигнута договоренность, что в Хиджазе «СССР, так же, как и все другие государства, будет иметь генерального консула», а Хиджаз в Москве – посланника (46).

На пост генерального консула в Джидде назначили Карима Абдрауфовича Хакимова (1892–1938). Рассматривались, к слову, и несколько других кандидатур: Ивана Абрамовича Залкинда (18851928), бывшего первого заместителя наркома по иностранным делам РСФСР, а в 1922–1923 гг. генконсула РСФСР/СССР в Стамбуле; и Селима Меметовича Меметова (?-1938), бывшего наркома по иностранным делам Крымской Социалистической Советской Республики. «…Кроме т. Хакимова, – сообщал (03.04.1924) Г. Чичерин в письме Константину Константиновичу Юреневу (1888–1938), тогдашнему полномочному представителю СССР в Италии, – других подходящих мусульман не оказалось, хотя мы искали очень долго. Некоторые дефекты у т. Хакимова есть, но у других возможных кандидатов дефекты несравненно более значительны. Тов. Хакимов уже привык к нашей политике, так как много лет занимал у нас посты. Мы решили, что в ближайшем будущем т. Хакимов выедет отсюда в Хиджаз» (47).

Давая оценку отношениям правителя Хиджаза с Турцией и Англией, и прочерчивая линию поведения Москва в аравийских делах, нарком в том же письме К. Юреневу писал, что «хиджазский король является наиболее крупным и влиятельным из независимых арабских владетельных князей». Он, правда, подчеркивал Г. В. Чичерин, – враг Турции; что, однако, «отнюдь не обязывает» Москву избегать отношений с враждебными ей государствами». Что же касается Англии, продолжал Г. Чичерин, то король Хусейн «отчасти в ней нуждается и сосет ее, но пытается, где это возможно без неприятных последствий, проводить независимую политику. Во всяком случае, его отношения с Англией не являются достаточным основанием для нас, чтобы воздерживаться от посылки генерального консула в Геджас [Хиджаз] и от принятия в Москве геджасского [хиджаского] посланника. Для нас в высшей степени важно попасть в Мекку. Мы именно поэтому назначаем генеральным консулом мусульманина, чтобы он мог находиться в Мекке» (48).

13 марта 1924 г. мининдел Хиджаза Фуад ал-Хатиб направил Г. В. Чичерину телеграмму, в которой уведомил его об «избрании короля Хиджаза Хусейна халифом». Информируя об этом К. Юренева (3 апреля 1924 г.), полпреда СССР в Италии, Г. В. Чичерин указывал, что «вступление в сношения с королем Хусейном, однако, вовсе не означает готовности с нашей стороны признать его халифом [король Хусейн провозгласил себя халифом 6 марта 1924 г.]. Наше правительство не имеет отношения к церковным организациям, и игнорирует существование таких институтов, как халифат. Что же касается мусульманской церкви на территории СССР, то она, по всей вероятности, – высказывал свое мнение нарком, – будет стоять на точке зрения полного упразднения института халифата, и будет в этом смысле пытаться влиять на мусульман других стран. Это, действительно, есть для нас самое лучшее» (49).

23 апреля 1924 г. НКИД получил телеграмму министра иностранных дел Хиджаза, в которой говорилось, что «в Хиджазе ожидают прибытия советского представителя» (50).

24 апреля Председатель ЦИК СССР Михаил Иванович Калинин (1875–1946) подписал верительные грамоты К. Хакимова, назначенного дипломатическим агентом и генеральным консулом СССР в Хиджазе (51). Бывший российский посол в Саудовской Аравии О. Б. Озеров в своем ярком и информативном исследовании жизни и деятельности К. Хакимова («Карим Хакимов: летопись жизни») пишет, что Совет народных комиссаров СССР (правительство) назначил К. Хакимова «дипломатическим агентом и генеральным консулом СССР» в Королевстве Хиджаз 14 апреля 1924 г. (52).

Отъезд К. Хакимова, однако, несколько задержался – из-за опасений Москвы, что египетские власти «будут чинить препятствия его проезду через Суэц».

14 мая 1924 г. полпред СССР в Италии К. К. Юренев телеграфировал в НКИД, что Х. Лутфалла поставил его в известность о том, что «он назначен посланником в СССР и уже имеет верительные грамоты» (53).

В ответной телеграмме министру иностранных дел Хиджаза Фуаду ал-Хатибу (от 15 мая 1924 г.) Г. Чичерин сообщил о назначении К. А. Хакимова «агентом и генеральным консулом СССР при Хашимитском правительстве». Отметил, что «вскоре он отбудет в Хиджаз, через Константинополь и Порт-Саид, в сопровождении жены и членов миссии (Туйметова, Амирханова и Белкина)». Попросил «выдать разрешение на их въезд в страну» и довести до сведения «Хашимитского правительства о следовании К. Хакимова в Джидду» (54).

17 мая 1924 г. Г. Чичерин получил ответную телеграмму министра иностранных дел Хиджаза, известившего его о том, что хиджазскому представителю в Египте «даны указания оказать содействие проезду Хакимова» в Хиджаз (55).

30 мая 1924 г. Х. Лутфалла официально (нотой) уведомил полпреда СССР в Италии о настроениях короля Хусейна в пользу скорейшего обмена дипломатическими представителями. В ноте, полученной полпредом, говорилось, что «во время его [Лутфаллы] недавнего пребывания в Мекке» и король Хусейн, и министр иностранных дел Фуад ал-Хатиб «признали полезность, как этого желает и Русское Правительство, создания официальных представительств» и установления дружественных отношений между обеими странами. «Спешу сообщить Вам, – писал Х. Лутфалла, – желание моего Августейшего Повелителя, чтобы в Аравию прибыл, как можно скорее, уже назначенный Ваш представитель с резиденцией в Джидде… Его превосходительство представитель будет пользоваться всеми правами и преимуществами, признанными там за членами дипломатического корпуса» (56).