Читать книгу Миры учёного. Сборник рассказов - Ибратжон Хатамович Алиев - Страница 5

Человек – удивительное существо, которому открыты возможности для проявления самых различных эмоций, добрых, благих, радующих душу поступков, но вместе с этим он открыт для подозрений, странного страха, природу коего ему очень даже трудно объяснить. И к большому сожалению, практически нет исключений среди этого вида, хотя бы по самой обычной биологической причине. Также исключением и не был этот человек в белом халате, среднего роста, высокой седой шевелюрой, треугольной бородкой, лицом с явными морщинами, но вместе с этим очень мудрыми глазами. Он стоял у широкого окна своей лаборатории при его же научно-исследовательском институте, бросая взор в сторону безлюдного берега, где были только скалы, а стремящееся к закату Солнце красиво отражалось в водах океана.

Между мыслей пробежала радость за то, что он так удачно смог разместить эту лабораторию, куда не только люди извне, но даже местные жители с трудом найдут дорогу. Он положил руки в карманы лабораторного халата, перед этим поправив очки. Вскоре по кафельному полу просторного зала для отдыха, где в углу стоял старый диван, а рядом с ним шкаф с книгами, стучали подошвы чьих-то туфлей, звонко отбивающие свой ритм и сразу выдающие их владельца.

– Профессор Уоррен, – послышался голос мужчины в самом рассвете сил.

– Да, господин Тибельти? – вынимая руки из карманов и ставя одну из них на перила, а затем поворачиваясь к пришедшему ответил учёный.

Мистер Тибельти был мужчиной среднего роста с довольно большим животом, округлой и лысой лишь сверху головой, но пышной растительностью на висках, а также чёрными как смоль усами.

– Я наблюдаю за вами уже несколько недель о чём говорил вам не раз, вы чем-то обеспокоены? – спросил коллега.

– Я бы так не сказал, – как всегда ответил профессор.

– Покойный господин Вальтер еще перед своей смертью понимал, что с вами что-то не так и сейчас ваше состояние обостряется с каждым днём, – говорил Тибельти, на что, как казалось, профессор не обратил никакого внимания, в очередной раз уходя в свои размышления, которые заставляли его глаза намокнуть, о чём говорили еле заметные блики, но он старался сдерживать их как только мог.

– Это касается его… – тихо произнёс профессор, но эхо большого зала разнесло его фразу по всему помещению.

В это время в коридоре слышались шаги идущего, которые на удивление резко остановились, но мало кто придал этому значения.

– Но что может вас в нём беспокоить? – прекрасно понимая о чём идёт речь отвечал господин Тебальди. – Его рождение прошло замечательно, вы создали того, кого так желали видеть – своего сына, из плоти и крови, настоящего, которого вы можете ощутить, поговорить с ним.

– Да-да-да, я это прекрасно понимаю. Он замечательный, он потрясающий, он великолепный! Но…

– Что, профессор?

В комнате наступило молчание, которое прервал сам учёный, словно говоря уже для себя, будто он находился в каком-то ином измерении, другом пространстве.

– Я прекрасно помню тот день, когда он был создан. Более 20 лет я хотел, чтобы он был порождён, я мечтал о нём, я лелеял каждую мысль о его существовании, почти что с самого детства. Никто из тех, кто знал о моей мечте не говорил о нём плохо, никто не смел. И более того, о нём практически никто не знал, но потом я принял все необходимые меры дабы только создать его. Столько исследований, научных работ было осуществлено только под влечением одной этой идеи. Тот самый случай, когда одна идея порождает целую сеть идей. Мы с вами, покойный господин Вальтер, гениальный человек, по причине чего он и удостоился звания академика, все мы трудились бок о бок, дабы только породить это существо. Сколько мы с вами встретили противников, сколько противоречий и этических, и научных, после чего мы решили всё держать в строжайшем секрете. Но потом, у нас наконец стало получаться, сначала одно исследование, затем второе. Выработка информационной РНК, нахождение ингибиторов для оперирования с ней, возможность выработки из крови настоящий стволовых клеток, которые можно было преобразовать в нужный нам вид. Создание нужного вируса из образованного иРНК, введение его в стволовую клетку, и…

Ох… но этот чудный миг. Когда я впервые подошёл к этому чудному созданию, невинному, ещё только-только открывающему глаза, практически младенцу. Он был невероятно красив, хоть и был слаб. Я прекрасно помню, как этот жёлтый комочек только-только открыл свои глаза, но так осторожно, словно ото сна. Ему было немного холодно, и он почти скрутился в клубок. Это не могло не тронуть моё сердце, я тут же взял его на руки и крепко прижал к себе, как только мог, дабы согреть, дать ему своё тепло. Именно тогда я ощутил его первое прикосновение.

Это дивное создание еле-еле потёрлось о меня своими щеками и, кажется, тут же засыпал. Я долго стоял в этой позе, не в силах двинуться, ужасно боясь хоть как-то сбить это прекрасное мгновенье. Но проходило время, и он рос. Ни день, ни ночь не были преградой на моём пути, я был готов бросить всё и проводить время с ним. Но, к счастью, он рос буквально поминутно, мы сами не замечали, как старели буквально на глазах, как появлялись первые седые волоски.

Наступало время, когда он говорил, изучал мир. Возможно один из самых чудных моментов. Ведь есть ли что-нибудь чудеснее, чем отвечать на эти интересные вопросы, которые хоть порой кажутся очевидными, но среди них бывают и те, на которые даже трудно ответить или задуматься о них. Я мог сутки напролёт, разумеется, делая перерывы для сна и питания, только для него, отвечай на все вопросы о небесах, земле, воде, лаборатории, нашей работе, обо всём, что только хотелось узнать этому прекрасному чудесному созданию.

Он тогда был среднего роста, его красивое крупное телосложение для его возраста, добавляло ему красоты. Его голова правильной формы, красиво посаженная на плечи с большими выразительными глазами, желтоватого цвета с коричневыми зрачками и переливающимися бликами. Глазницы обладали отдельным очертанием в виде почти прямых отдельных окрасов шерсти, где ближе к переносице существовали удлинённые чёрные проходы, а сверху всю эту красоту украшали пышные, ближе к переносице приподнятые вверх тёмно-коричневые брови. Сам нос был более тёмного-коричневым, в отличие от прелестной светло-золотистой шерсти на всём лице, в отличие от глазниц, внутренних частей ушей и немного выходящей вперёд мордочки, которую украшал род в этом улыбке, за которой еле видны белоснежные зубы. Сама мордочка имела более светлый окрас и лишь более тёмные буквально считанные усики по обе стороны менялись в окрасе, ровно, как и чуток тёмные края губ.

Его красивые щёки ещё больше выражали эту прелесть, плавно переходя к большим ушам, подобные всем из представителей подобных ему видов, но с отличительными чёрными окантовками и более тёмно-коричневым внутренним окрасов. Его только-только начавшая прорастать грива, буквально на лбу и макушке, ярко красного оттенка, буквально зачёсана назад, создавая образ красивой причёски, хотя, как всегда, пара пресловутых не послушных волоска выбивались из этой формы, из-за чего каждый раз приходилось их приглаживать. Такой оттенок встречался ещё на «щёточке» почти на конце его хвоста, оттенок коего подходил под общий окрас его шерсти, но в целом он был светлее не только на мордочке, но и начиная с горла, переходил на грудь, вплоть до низа живота и на подушечках лап.

Именно так тогда выглядело это создание, хотя другие могли счесть его за львёнка, но его умственные, мимические способности и в целом свойства организма неоднократно подтверждали ошибочность всех подобных утверждений. Тогда в его глазах просыпались первые лучики надежды. У него появились первые друзья – также созданные, как и он. Их игры, эти интересные проявления храбрости, своего рода патриотизма, не показного, а настоящего, были восхитительны, достойны изумления и всеобщего восхищения. Благо, это было абсолютно недоступно для людей и существовало лишь в стенах нашей лаборатории и его саду – прекраснейшем и самом спокойном месте, где мы любили проводить ночи.

Часть прекраснейшего сада в ночное время, где герои любили проводить время

О, эта чудная ночная прохлада, под светом Луны и спокойным журчаньем искусственный ручьёв и еле ощутимым шелестом листьев, которые ни сколько слышны, а ощутимы, когда сидите под нашим деревом. Особенно, когда я сидел, опираясь спиной на этот исполин, а это чудо миро лежало у меня на коленях. Мы разглядывали звёзды, одиночество отступало и казалось там, далеко-далеко, на хотя бы одной планете есть такие же счастливые и невинные порождения природы как мы с ним или скорее, как он, ведь я, к своему несчастью, был в обществе людей.

А эти наши беседы? Их нужно было слушать. Это было настоящее наслаждение – прекрасная беседа, не постыжусь этого слова, гениального учёного с его не менее гениальным порождением. Мы говорили обо всём – о природе и устройстве мира, о том, как он появился и о том, что такое дружба. Часто во время этих бесед его друзья тоже любили лежать рядом с нами, но под мои колыбельные засыпали довольно быстро, но этот шалун, как всегда, дожидался конца, а я всё пел и пел, пока наконец не начинало светать вокруг. Солнце лило свой первый свет, на травинках чудесным образом появлялась роса, ночные туманы рассеивались, наступало время покоя и тишины, заставляющее сердце клокотать от восторга.

Этим моментом мы наслаждались с ним вместе, буквально замирая на мгновенье и смотря вдаль. Наконец, спустя какое-то время мы поглядывали друг на друга сонным видом и иронично улыбнувшись, что оба обещали лечь пораньше, вместе с его друзьями отправляли по своим кроватям.

Почти каждый день, когда я его укладывал, он выходил ко мне и мы спали с ним вместе, нажав на кнопку автоматического закрытия штор и как только в комнате темнело, так и мы потихоньку засыпали с счастливыми улыбками на лицах, правда я даже после этого продолжал с большим удовольствием гладить его по спине. И эти времена прошли, остались позади, а казалось, что это было совсем вчера. Так он рос, становился старше, у него были первые успехи, новые проекты и неудачи, во время которых я старался его подбодрить как только мог.

Да, скрывать не буду, я действительно любил его успокаивать. Один раз он так расстроился, что заплакал. Моё сердце буквально разрывалось, но как только я приобнял его, вытирая слёзы с глаз, ощутил то, как он примкнул ко мне – это было незабываемое наслаждение. Если бы я был Фаустом, возможно один из этих мгновений я бы обозначил, как чудо, как бесценное. Мне хотелось, чтобы оно длилось вечно, особенно когда я спокойной говорил и успокаивал его, я видел, как с каждым разом ему становилось лучше и лучше, пока наконец на лице не появлялась еле заметная улыбка, после которой он отправлялся «в бой» вновь.

Хе-хе, моё любимое создание. Столько всего было пережито. На удивление стоит признать, что он был умён и прогрессивно познавал мир, ощущал его с самых различных сторон. Но наступало время, когда и ему приходилось понимать самое худшее, он порождён из моей крови, а я порождён из крови людской, а люди – есть зло. Следовательно, к большому сожалению и он единой крови с ними, но уж точно не единой плоти. Хотя с таким же успехом люди одной крови с дельфинами – в разы лучшими созданиями, нежели они сами, хоть они и не согласны с этим.

Так проходил за днём день, я даже не замечал, как он становился старше, его вид менялся, выделялись скулы, он уже был в разы больше, чем казалось совсем недавно, да и взгляд на мир становился взрослее. Теперь его грива была в разы больше, глаза остались такими же, хотя вся голова выросла, челюсть и часть морды стала массивнее, брови выпрямились, уши на этом же фоне также немного стали меньше. Появился образ красивого и весьма статного юноши.

Мы тоже не стояли на месте, количество седых волос неизбежно росло, силы наши покидали, но, к своему сожалению, приходилось осознавать, что с возрастом практически всё теряет свою невинность. Да, возможно, я корю себя за свою жестокость, когда за его юношеский пыл и гнев, выгнал его из своего кабинета, но он продолжил стоять за дверью, пока не уснул от усталости со слезами на глазах. Тогда я был действительно, несправедливо строг, а всё из-за нашей предвзятости, ведь, к несчастью, мы всё же животные – подвластные инстинктам, более стремящиеся к яркому цветку. Может поэтому, когда он вырос и был уже не так миловиден, как был некогда, особенно в моём любимом возрасте, он перестал пользоваться той моей любовью, которой я его одаривал, хотя от него не было ничего подобного.

Да, возможно юношеский был у него действительно появлялся, но на это наводили многие мысли, даже если вспомнить Нас самих, Мы тоже не были сильно лучше. Но тогда, я осознал, видя эту пару застывших капелек на его щеках, что не подарил ему достаточной любви, которую он заслуживал. На следующий же день, я попросил у него прощения, как и он у меня, хоть и не раз, после чего мы были вместе. Я солгу, если скажу, что всё было настолько гладко, ведь были даже ссоры, не только со мной, но и с его друзьями, однако, кто невинен в этом мире?

Главное ведь всё-таки то, что эти ссоры не были на почве чего-нибудь серьёзного, мировозренческого. А в целом, наверняка он всё ещё сохранял все свои черты, хоть и как казалось визуально потихоньку терял невинность, не в этом ли слепота рассудка, которая чаще должна работать наоборот? Но вместе с этим, с каждым днём появлялись всё более новые существа, каждые их, которых знали нас уже совсем иначе. Кто-то переживал свои особые трудности, кто-то – свои успехи. И мне было невероятно приятно, когда в один из дней он пришёл и увидев её, хоть в начале они не ладили, но после он поддержал её в трудную минуту – в миг горя.

Учёный сделал некую паузу, словно отдавая дань уважения минутой молчания и лёгкого, но одновременно невероятно тяжёлого, трагического вздоха своему покойному товарищу – господину Вальтеру.

– Я был бы счастлив видеть этого человека, но с одной стороны грустно, что он не дожил до этих дней, с другой же, хорошо, что он покинул нас, ибо испытывать такой спектр чувств для чистейшего сердца – невероятно сильно. И да, возможно, можно будет меня посчитать эгоистом, я этого вовсе не скрываю, но тогда я был счастлив. Как бы это странно не звучало, ведь я понимал к чему всё шло, даже если все биологические моменты отключены и предотвращены.

Но при любом раскладе событий, что бы ни было, я благодарю Творца, что хоть мне никогда не суждено испытать настоящую любовь к противоположному полу, я счастлив, что способен испытать такие тёплые отечески чувства, что я вижу всё это, что я пережил всё это и что мои дети могут так искренне любить, хоть это и вызывает слёзы счастья и грусти одновременно…

Может это было своего рода толчком, новым этапом на пути взросления? Как же это удивительно для самого создания, но ещё более будоражащее не сколько разум, сколько сердце, душу, все возможные чувства того, кто породил это создание. И я это всё переживал на себе, я закрывался отдельно, дабы выстрадать, вылить горькие слёзы и вновь представать с радостной улыбкой перед ним, дабы он не расстраивался и всегда знал, что его любящий творец всегда рядом с ним.

Наверное, поэтому Творец создавал этот мир, чтобы так наслаждаться им, ведь если вспомнить сколько различный перипетий было прожито, сколько увидено, сколько – нет и всё это на протяжении всего этого времени в более чем 20 лет. И казалось, что всё прекрасно, что всё наладилось, но наступает миг, когда приходит один из самых грустных осознаний. Он пришёл ко мне, когда я так близко, стоя в коридоре, совершенно случайно услышал беседу между ним и ей.

Я не мог нарушить эту идиллию, они оба были чисты и наивны, оба не могли осознать того прекрасного чувства, которое испытывали оба, но оба наслаждались им, когда понимали друг друга с полуслова, когда росли в обществе друг друга. Их глаза буквально светились при виде друг друга, это было что-то чистое и прекрасное, было ясно они искренне любили друг друга.

Их слова, когда они признались и осторожно подойдя друг к другу, слегка обнялись, выражая эти улыбки и олицетворение счастья на глазах. Именно этот миг стал роковым, когда я буквально разрывался от радости, что моё создание достигло таких высот, грусти, что господин Вальтер не увидел это и боли от осознания того, что я должен его отпустить, ведь как говорилось однажды, любить кого-то – значит отпустить. Они должны быть вместе, таково веленье судьбы, перед коим мы должны безотказно повиноваться, но это наводит к стольким осознаниям, хотя бы того, что казалось я только позавчера впервые ощутил, как этот маленький жёлтый комок прижался ко мне, а вчера мы сидели с ним до утра в саду, а сегодня он уже вырос, осуществил столько подвигов и нашёл свою спутницу по жизни и я должен… отпустить его…

После этих слов наступила тишина, которую никто не мог нарушить.

– Такова полная моя история, мой дорогой друг, – наконец вспомнив, что он здесь не один, заговорил профессор Тибельти, повернувшись к другу.

– Гм, – лишь слегка опустил голову учёный в ответ.

– И скажите мне, как я могу не грустить?

Ответа не последовало.

– Я так и думал, – сказал мистер Тибельти и обернулся обратно, заметив, что Солнце уже почти скрылось за горизонтом, наступили сумерки.

Тут мистер Уоррен хотел повернуться, дабы удалиться, но застыл на месте, словно сильно чего-то перепугался. Такое его движение, разумеется, отдалось звуком туфлей.

– Что-то случилось, мистер Уоррен? – желая поскорее вновь остаться одному немного с гневом повернулся Тибельти, но в этот же миг также застыл на месте.

Они оба увидели, что это самое создание, про которое столь говорилось, прямо сейчас стоит перед ними. Профессор постарался что-то сказать, но получилось что-то несвязное, в результате чего вырвалось единственное:

– С-с-сынок?

– Да, пап, – улыбнулось творение и прошло ближе к своему отцу.

– Ты всё это время…

– Да, пап, простите, пожалуйста, я всё слышал.

– Но…

Учёный вновь хотел сказать что-то внятное, но у него вновь ничего не получилось, а мистер Тибельти так и остался стоять в стороне.

– Отец, я услышал всё, что ты сказал и прости меня, если я сделал тебе больно, а ещё большое тебе спасибо, что всегда был вместе, так сильно любил меня и главное, за то, что ты есть, – с улыбкой заговорил сын.

Мистер Тибельти словно ожил, на его лице появилось странное выражение, своего рода смесь улыбки и выражения, готового разрыдаться, что выдали подступившиеся слёзы, которые из-за того, что он заморгал покатились по щеке. Сын удивился этому и тут же приблизившись, вытер слезинки своей лапой, так же успокаивая учёного, как отец успокаивал его в детстве.

– Да, отец, ты прав. Я расту, но ведь расти, это же не значит бросать, верно пап? Я же всё равно тебя так же сильно люблю.

В этих словах было столько искренности, что учёный просто не мог выдержать и тут же с объятиями кинулся к своему сыну, ощущая каждое прикосновение, прижимаясь к нему, опустив голову тому на плечи, что тот тут же поддерживал, гладя его по спине и голове, при этом часто моргая.

– И я тебя, – с радостью говорил учёный. – И я тебя люблю, сынок…