Читать книгу Жаворонки ночью не поют - Идиллия Дедусенко - Страница 2

Генка Сомов первым приносил в класс новости. Когда он входил и высоко вскидывал руку, это означало, что у Генки есть очередное сообщение. Кто-нибудь кричал в шутку:

– Тихо! Внимание! Говорит «Соминформбюро»!

За Генкой закрепилось несколько кличек: Сом (от фамилии), Рыжик (весь в веснушках) и Ёжик. Последнюю употребляли чаще всего. Он, действительно, походил на ежа, у которого иглы торчат во все стороны – так торчали его густые, будто напружиненные, рыжеватые волосы. При этом у него были маленькие глазки, вытянутый нос со смешным пятачком и небольшой припухший рот. Натуральный ёжик!

Природа нередко совершает ошибки, наделяя человека несовместимыми качествами. Генка был одной из крупнейших её ошибок: при такой внешности он обладал тонкой, легко ранимой душой, тягой ко всему изысканному. А начитавшись романов об испанских грандах, идальго и средневековых рыцарях, он возмечтал привлечь к себе всеобщее внимание. В класс теперь Генка входил не иначе, как со словами «Салют, кабальеро!», так же и прощался, девчонок называл сеньоритами, мальчишек – сеньорами, расшаркивался при каждом удобном случае, сдергивая с головы неописуемым жестом драную ушанку и притоптывая разбитым ботинком.

Это делало Генку ещё более смешным, чем прежде, ребята смеялись от души, что, однако, его ничуть не оскорбляло, а, по-видимому, даже нравилось.

За полминуты до урока истории, когда уже почти все были на местах, Генка вошел с самым многозначительным видом и, вскинув руку, сам провозгласил «голосом Левитана»:

– Внимание! Важное сообщение!

– Истории не будет! – радостно закричал кто-то, но на него зашикали сразу с нескольких сторон – ещё не оправились от потрясения на физике.

Генка состроил презрительную гримасу, важно изогнулся и начал издалека:

– Милостивые господа, сеньоры и сеньориты! Приходилось ли вам когда-нибудь проводить воскресенье в зимнем лесу?

– Чего там делать? – удивилась Рита.

– Клюкву собирать, – сострил кто-то.

– Сеньоры и сеньориты! – громче прежнего продолжал Генка. – Нам доверяют более важное дело: будем собирать…дрова!

– Дрова? – раздались удивлённые голоса.

– Да. Переходим на самообеспечение.

– Ой, я, наверное, не приду, – застонала Рита. – Вчера так ногу подвернула – стать не могу.

– Голубка моя, – назидательно сказал, подходя к ней, Генка, – если ногу подвернула вчера, надо было сегодня утром хоть немного похромать.

– Не-е-но-о-ормальный! – возмутилась Рита под общий хохот. – Я и так хромаю, только не показываю этого!

– Мы одни поедем? – поинтересовалась Таня.

– Мы и десятый.

– Как будто я не понимаю, что нужно собирать дрова, – вдруг заявила Рита, и Зойка поняла, почему. – Уж как-нибудь прихромаю.

В воскресенье старшеклассники собрались на школьном дворе. Рита нехотя шла к машине, прихрамывая. Кажется, она притащилась совершенно напрасно: Факира не было. Зойка тоже видела, что его нет. Ей было досадно, что она об этом думает. «Вот уж ненормальная», – обругала она себя любимым словечком подруги.

Ребята уже сидели в машинах, а Рита всё плелась, слегка припадая на ногу и опираясь на Пашу. «Да пусть остаётся, без больных управимся!» – кричали из машины. Рита приостановилась: а почему бы и не остаться, если сами разрешают? И вдруг во двор вбежал Факир. Из-под распахнутого полушубка был виден всё тот же желтовато-коричневый свитер. Рита, увидев его, захромала ещё больше, но решительно направилась к машине. Десятиклассники кричали:

– Лёня! Глухов! Сюда! Скорее!

Лёня, пробегая мимо Риты с Пашей, приостановился:

– Помочь?

– Если можно, – томно ответила Рита.

Поддерживаемая с двух сторон, Рита быстро дошла и взобралась на грузовик. Зойке показалось, что, подсаживая её, Лёня пристально посмотрел на неё, на Зойку. «Кажется – крестись», – мысленно оборвала она себя любимой поговоркой бабушки. Ей была неприятна нелепая игра Риты, но скажи ей об этом, ещё подумает, что Зойка ей завидует.

– Ну как? – интригующе спросила Рита, усаживаясь рядом с Зойкой, та только плечами пожала: дескать, что и говорить, очаровала.

Классы работали на разных участках, и Рита довольствовалась тем, что без конца «перемывала» инцидент на школьном дворе. Зойка не очень внимательно слушала её болтовню. Ещё с утра чувствовала слабость, лёгкое головокружение и жжение в горле. Сейчас, таская дрова, взмокла, распарилась и жадно хватала морозный воздух, который приятно охлаждал. Паша заметил, что она уже выбивается из сил, подошёл:

– Пойди, посиди в кабине.

– Ты что! – возразила Зойка.

– Заболеешь – потом за тебя отвечать.

– Не тебе же отвечать.

– Всё равно кому, – не унимался Паша. – Таня, ты староста, прикажи ей! Посмотри, сейчас рухнет. Можно посидеть в грузовике.

– Отдохни, – сказала Таня. – Все будем отдыхать по очереди.

– О-о-ой, – застонала подошедшая Рита, – совсем нога разболелась.

– Вот и полезайте обе в кабину, – сказал Паша. – Отдохнёте – от вас больше пользы будет.

Небольшая передышка оказалась кстати, но Зойку поскрёбывали угрызения совести: все работают, а она сидит, слабее других оказалась.

Ночью у Зойки начался жар, а утром она уже не смогла оторвать голову от подушки. Бабушка, достав из своего тайника в кухонном шкафу малиновое варенье, пыталась напоить внучку целебным чаем, но её организм ничего не принимал: тошнота подступала чуть ли не к самой макушке. Мать пораньше побежала за врачом в поликлинику, а Юрке приказала сказать в школе, что сестра заболела и на занятия не придёт. Юрка ещё на улице встретил Генку и всё сказал. Генка вошёл в класс с высоко поднятой рукой:

– Сеньоры и сеньориты! Одну прекрасную даму подкосила коварная болезнь.

– Немецкого не будет! – раздался радостный вопль.

– Мария Игнатьевна жива и здорова, чего и тебе желает, – галантно отозвался Генка. – Зойка заболела.

– Нашел, чем шутить, – тихо сказал Паша, но так, что его услышали все.

– Не-е-нор-ма-а-альный, – высказалась в Генкин адрес Рита.

– Ну, может, она и ничего, – пролепетал смутившийся Генка, – может, чуть прихворнула. Сходим после уроков и узнаем.

К Зойке направились трое: Рита, Паша и Генка. У двери их встретила удручённая бабушка.

– Вот, – говорила она, разводя руками, – температура сорок. Весь день глаз не открывает, ничего не ест. Врачиха приходила, молоденькая такая. Говорит, как бы не это…воспаление лёгких. А может, что в горле. Так разве от горла так болеют? Рецепт выписала. Вот чего-то тут, не разберу.

Паша взял бумажку, прочёл, сунул в карман и сказал:

– Я поищу…

Генка, глядя с порога на Зойку, не то спавшую, не то лежавшую без сознания, вдруг сказал громким шёпотом:

– А она не…это…

Он хотел спросить «не умерла?», но потом сам этого испугался и сказал совсем другое:

– Дышит, кажется…

– Каждый человек дышит! – оборвала его Рита, догадавшись, что он хотел сказать на самом деле. – Идите отсюда! Когда людей много, больному вредно.

Паша и Генка послушно вышли. Зойка лежала бледная, с заострившимся носом, и Рите вдруг показалось, что она действительно не дышит. В испуге Рита прислонила ухо к груди подруги, уловила глухие торопливые удары сердца и радостно сказала бабушке:

– Стучит!

– Кто стучит? – не поняла бабушка.

– Сердце, говорю, стучит!

Рита смотрела на Зойку и думала, что никогда у неё не было подруги лучше этой. Только в девятом они сели за парту вместе. Столько лет ходили в один класс и словно не замечали друг друга. Зойке ближе была серьезная Таня, которая тоже интересовалась литературой и искусством. Изредка они обменивались впечатлениями о прочитанном, но виделись в основном в школе. Свободные часы Зойка любила проводить дома. За партой сидела рядом с Генкой, которого воспринимала как нечто привычное, как сама парта.

Однажды Рита случайно остановилась около Зойки, которая на перемене так и не поднялась, захваченная какой-то книгой. На дворе лил дождь, и многие толкались в классе, образуя тот неописуемый гвалт, каким в такие минуты оглашается вся школа. Но Зойка ничего не слышала, уткнувшись в книгу. Рита скользнула взглядом по строчкам, шутя приподняла несколько листков и небрежно спросила:

– Неужели так интересно?

– Очень!

Зойка будто выдохнула это слово. Её тихий голос был наполнен такой страстью, что Рита, сделавшая уже шаг к шумной ватаге, приостановилась, поинтересовалась:

– А что это?

– «Воспоминания Полины Анненковой».

– Кто така-а-ая?

– Француженка. Полина Гебль. Выпросила у царя разрешение повенчаться с декабристом, сосланным на каторгу. И осталась с ним в Сибири.

– О-о-о! – заинтересованно протянула Рита. – Так это же про любо-о-овь!

Она тут же вытолкала подошедшего Генку, выбросила из парты его ранец и приказала принести свой портфель, объявив ему, что отныне он будет сидеть рядом с Пашей. Сама же так и осталась около Зойки, вдруг осознав, что эта неразговорчивая девчонка её давно уже чем-то неодолимо притягивает.

При явном несходстве характеров они всё-таки подружились. Если Рита изливала свои восторги и печали бурно, экспансивно, то Зойка вела себя сдержанно. «Скрытная ты», – укоряла её Рита. Но когда нужно было высказать о ком-либо определённое мнение, Зойка была откровенна до беспощадности. Рита так не умела, она предпочитала вообще не высказывать своего мнения в острых ситуациях, отделываясь любимыми словечками и междометиями. А Зойке говорила, смеясь: «Ты – моя громко высказанная совесть. Что ни скажешь, всё от нас двоих».

Рита теперь сознавала, что вчера в лесу вела себя нехорошо. Видела, что Зойка ослабела, но от дела отлынивала, а Зойкина совесть опять сработала за двоих.

Вошёл Паша.

– Вот лекарство. Как она?

– Спит, наверное, – неопределённо ответила Рита.

– А она…не без сознания?

Паша еле выговорил эти слова, почему-то пронизавшие его безотчётным страхом. Рита с испугом посмотрела на него, на Зойку, прошептала:

– Не знаю.

– Ты попробуй…р-разб-буди…

Паша даже заикался от страха, потому что Зойка лежала, будто неживая. Рита осторожно потолкала Зойку, та не шевелилась. «О-ой», – тихонько заскулила Рита. Бабушка выглянула из-за ширмы:

– Чего вы, чего?

Зойка вдруг шевельнулась, приоткрыла веки и повела туда-сюда невидящими глазами. Это было так страшно, что Рита подскочила: «Ой, умирает!» Сейчас она готова была одна вырубить лес, только бы Зойка жила! Паша, стоя у порога, в томительном ожидании мял шапку и чувствовал, как в животе медленно поворачивался клубочек страха.

– Да что ты, что ты! – махнула бабушка рукой на Риту. – Живая она. Вон и пот выступил. Покойники-то не потеют. А вы не тревожьте её, идите. Пусть спит, скорее поправится.

Рита и Паша уже подходили к своей улице, когда увидели Генку с Лёней. Рита тут же «собралась», приготовилась к встрече – миновать им друг друга никак невозможно.

– Ну, как она там? – спросил Генка, понимая, что Рита и Паша идут от Зойки.

– Ой, это такой ужас! – ответила Рита и принялась красочно описывать, как Зойка сначала лежала без движения, а потом поводила глазами и снова впала в беспамятство.

– Это девчонка из нашего класса, на лесозаготовке простудилась, – пояснил Генка Лёне. – Может, видел её? В пуховой шапочке ходит.

– В белой? – уточнил Лёня, и изумленная Рита растерянно посмотрела на него.

– В белой, – деловито подтвердил Генка, ему такая деталь в Лёнином вопросе ни о чём не говорила. – Соседка моя, напротив нашего дома живёт, в двадцать первом номере.

– Мы вместе сидим, – добавила Рита в надежде продолжить разговор.

Лёня мельком взглянул на неё, и она поняла, что продолжения не будет. А Лёня уже повернулся к Генке:

– Завтра в школе будешь?

– А как же!

– Встретимся. А сейчас мне пора.

Лёня повернулся на миг к Рите и Паше, махнул всем рукой и быстро зашагал по улице.

Поникшая Рита грустно смотрела вслед уходящему Лёне. Догадливый Паша деликатно молчал, потом осторожно тронул её за руку, мягко сказал:

– Пойдём домой, холодно. А то ещё и ты заболеешь.

Рита, увидев, как Лёня заворачивает за угол, послушно кивнула головой.

Он стоял у окна и, продышав на морозном стекле «глазок», смотрел на улицу. Огни в домах давно погасли, и всё вокруг освещалось лишь светом нескольких звёзд, прорвавшихся сквозь тучи. Откуда-то доносился вой собаки, приглушенный ветром. Такие ветры в эту пору здесь не редкость, в них было что-то беспокойное, горестное, и он чувствовал, как в нём самом растут беспокойство и растерянность. Он думал о девчонке, схватившей простуду в зимнем лесу, и мучился от своей беспомощности.

– Ты чего не спишь? – спросила мать, проходя из кухни в свою комнату.

– Сейчас лягу, – ответил он.

Мать тоже взглянула в окно через «глазок» и вздохнула:

– Тревожная ночь. Старики говорят, хорошая ночь для смерти, чтоб никто не видал.

Он вздрогнул. Мать хлопнула дверью, а он всё стоял и уже не видел ни домов, ни звёзд. «Хорошая ночь для смерти»…А если она умерла? Он тут себе стоит и ничего не делает, а она…

Он оборвал свою страшную мысль, тихо вышел в коридор, наскоро оделся. Торопливо шагая по улицам, загадал так: темно в окнах – жива, а светятся – значит, что-то случилось, без нужды ночью никто лампу не зажигает. Сердце его сильно и часто билось, дышать становилось всё тяжелее, но он с каждой минутой ускорял шаг, уже почти бежал. Неизвестность пугала его, давила страшной тяжестью. Ему казалось, что он не выдержит этой муки. Но когда вышел на Степную улицу, замедлил темп, всматриваясь в дома, которые в темноте казались совсем одинаковыми, как новобранцы, выстроившиеся в шеренгу. Им овладело такое беспокойство, будто он уже наверняка знал, что случилось самое худшее. От этой мысли сердце обмирало, а непослушные ноги с трудом отрывались от земли.

Иногда ветер разрывал тучи, и в узкую щель пробивался печальный свет луны, и тогда всё вокруг обволакивало голубовато-молочной пеленой. В другую ночь он бы залюбовался фантастической игрой природы, но сейчас не видел ничего вокруг – его мысли и чувства сосредоточились на доме под номером 21. И чем ближе он к нему подходил, тем тяжелее становились шаги и всё чаще подкатывала к горлу удушливая волна страха. Наконец он замер перед тёмными окнами, перевел дыхание.

Он не помнил, сколько простоял вот так, не считал ни минут, ни часов. Продрогнув, несколько раз собирался уйти, но тогда ему казалось, что в доме, за тёмными окнами, раздавался плач и какой-то шум. Прислушиваясь, он понимал, что это скрипят деревья да чья-то калитка «плачет» под ударами ветра. Наконец он уже совсем собрался уйти, обнаружив, что стало светать, как вдруг услышал сзади негромкий и удивленный шепот:

– Салют, кабальеро! Проснулся, смотрю, кто-то стоит и стоит… А это ты…