Читать книгу Грозовой перевал – 2 - Игорь Афонский - Страница 8

– Шурави! Ты еще жив? Вставай, нам пора идти!

Он открыл глаза, и буквально ослеп от утреннего света. Одновременно, весь мир померк в этот миг. Это был его персональный ад! Звякнули на ногах оковы, настоящие железные цепи, которые своими острыми краями скоб уже давно натерли кровавые мозоли. Пыль своими твердыми частичками почему-то уже не приносит боль. Следует придерживать рукой длинную цепь при ходьбе, чтобы не упасть, не запутаться ногами и не причинить самому себе новую боль. Придерживать, перебирать ногами, и идти почти полусогнувшись.

Скоро будет заражение крови, тогда я просто умру! – безнадежно решил он.

Но всякий раз афганец по имени Сьюда требовал, чтобы он подкладывал кусок чистой ткани между старой железной скобой и фрагментом кожи, чтобы промывал рану на ночь чистой водой. И это была вся его нынешняя благодарность за услугу, которою Соколову когда-то пришлось ему оказать.

Снимать цепи пока было нельзя, точнее нецелесообразно.

Со слов этого человека – им ещё долго следует так идти, пока они не окажутся в нужном месте. Кажется, что эта дорога никогда не закончится. Солнце днём палило так, что не верилось в зиму.

В последнем кишлаке Соколов жил в яме вместе с другим пленным. С рыжим сержантом, родом откуда-то с Западной Украины.

Яма была довольно глубокой, и чтобы подняться из ее самостоятельно об этом речи не могло быть. Длинную деревянную лестницу убирали наверх только на ночь. Было видно, что бородатый сосед давно обжился в этом месте. Его угол был глубоко утоплен в стене, как ниша, и обшит случайными досками и картоном. Спал он на отдельной, вонючей дерюге, ночью укрывался куском старого солдатского одеяла. Одет в грязную афганскую шапку, фуфайку и старую гимнастерку, обут в солдатские сапоги. Всё это висело на нём как на пугале, таким худым и тощим он тогда казался.

Бывший сержант жил в этом месте очень долго, и научился говорить на местном диалекте, наверное, поэтому был таким наглым и дерзким. Или казался таким, он как бы оправдывал своё пленение таким поведением. Сразу поставил условие, чтобы «нужное ведро» выносил новичок.

Соколов никогда не задумывался над национальными различиями, для него все люди в Советском Союзе были одинаковыми и, конечно, далеко не братьями. Как бы, усиленно не твердила советская идеология того времени, что все люди друг другу братья, советское общество было и оставалось очень разным. И если даже допустить какое-то родство, то оно было относительным и очень далеким.

Сам Соколов не был похож на стандартного русского. Казалось, что далёкие кочевые предки не подкачали в этом вопросе: тёмные волосы, несветлая кожа, волосатые руки и кривые ноги, тёмный цвет глаз. И если бы не фамилия, то вопрос о его национальности стоял бы совсем иначе.

Что касается соседа, то тут все было по-другому. Он был явный славянин, с непонятной мешаниной слов в своей устной речи. С нескрываемой неприязнью к остальным людям, злоба порой словно переливалась через край его сознания, заставляла потом в ней захлебываться.

Нелюбовь к «москалям», этим уже никого не удивишь! Соколов видел таких бойцов еще в «учебке» – ничего примечательного, много лишнего показного гонора и непредсказуемой прыти.

Но, что-то в этом нынешнем положении уже было неправильное, наносное, «приспособленческое». Пленный славянин стал мусульманином. Соколов уже слышал о таких фактах, но никогда не предавал этому особого значения. У него с детства было много друзей из мусульманских семей. Но тогда этим фактом в их семьях особенно не кичились, очевидно, что скрывали от советских партийных чиновников.

А тут новообращенный «муслим»! Поводом ко всему, вероятно, было его настоящее смирение. Сержант уже упорно учил Коран, и даже выходил вместе со всеми мужчинами селения на вечерний намаз. Как его звали? Спустя много лет Соколов даже не вспомнит его имя, не то, что фамилию. Впрочем, пройдет некоторое время он почти забудет и своё имя.

Итак, сержант вечерами выходил молиться, и это скоро стало правилом. К своему новому соседу он относился с деланным безразличием, на обед сразу забирал себе лучшие куски сухого хлеба. Когда он хотел о чем-то с ним поговорить, то сначала должен был пнуть его ногой, давая понять, что даже положение в плену у них теперь не одинаковое. И это уже порядком надоело.

Помнится, как пленный Соколов очень продрог в ту первую ночь в яме, согнувшись в три погибели. Озноб пробрал его так, что казалось вот-вот он физически не выдержит этого холода. Слезы обиды выступили на глазах, скатились на щеку, и застыли. Именно в этот самый момент появился «его афганец», тот словно услышал его мольбы. Он посветил керосиновой лампой в яму, и скинул ему свое походное, верблюжье одеяло. Сам он спал в настоящем доме, где ему постелили постель, как почетному гостю.

В этот момент он почему-то казался намного ближе и роднее, чем этот соотечественник рядом.

Соколов с благодарностью посмотрел вверх, но там уже никого не было, он быстро укутался, а через некоторое время даже вспотел. За это одеяло ему пришлось потом драться, когда сосед-сержант решил забрать его себе.

Такого поворота дела солдат никак не ожидал. Когда он вернулся вечером, после работы в яму, то не обнаружил в своем углу тёплого подарка. Оно было скатано и лежало в чужой нише. Соколов потянулся за ним, но в этот момент получил удар по ноге. Сержант сильно оттолкнул соседа, когда он попытался встать и повторить попытку.

Что-то случилось внутри, Соколов, ещё не смирившийся со своей участью, с рычанием бросился на соседа, и вновь получил, по шее. Это не остановило его, а только придало больше сил и уверенности, что он прав. Они долго боролись, душили друг друга, били ногами, хрипели, исходя кровью и соплями, пока не появился хозяин дома, высокий старик и злобно не прикрикнул на обоих. Сержанта затрясло, он оттолкнул солдата, и рядовой Соколов уполз в свой угол, победно прижимая одеяло своими руками.

Тогда он ничего не мог думать о своем будущем, просто, непонятное настоящее не отпускало ни на миг.