Читать книгу Алиса не боится, или Амазонка и Тимфок - Игорь Агафонов - Страница 2
ОглавлениеИгорь Агафонов
АЛИСА НЕ БОИТСЯ,
или
АМАЗОНКА И ТИМФОК
Из записей Тимфока
«Ей, может быть, не страшно? Но почему?» (Будем считать эпиграфом).
В нынешнее утро меня десантировали… в буквальном смысле. Записываю по горячему ещё следу, дабы не «обнаружить» впоследствии некий символ, так сказать.
Не помню, снилось ли что-то ещё до этого момента. Только после многих дней тяжёлой с просыпу головы нынешнее утро встретило свежестью во всём теле. Не поверилось как-то, и хотел ещё поспать, но вот сам сон (Самсон! – чёртова символика) … я, ведь что интересно, не удивился даже. Так, слегка если, – лёгким облачком по периферии сознания. И вот, значит… Сидим в салоне автомобиля. Я… вроде как действительно я – и тело своё ощущаю и глазами как повожу по сторонам, да. Женщина и ребёнок на заднем сиденье – вижу. Кто такие? Знакомые? – не пойму. Гляжу в стекло, смерч заходит на нас в лоб – чёрный столб, мощный, гораздо больший, чем видел когда-то… где? – не вспомню никак… закручивает к небу. Чудовищный! «Ой-ой-ой!» – это малыш голоском слабеньким… Тихо-тихо-тихо, говорю. Женщина помалкивает, ладошкой рот себя зажала. Столб ползёт мимо, мимо, мимо… прополз. Вдруг возвращается. Спохватился! Аккуратно так подхватывает машину под днище, и начинает подвигать… вернее, по воздуху потянул, но именно как-то бережно, ласково, нежно. Мы дыхание затаили. Вот над каким-то сельским двориком опускают нас в мелкую лужицу и мы, не шевелясь, сидим некоторое время… рты пооткрывали, а дыхания не слышно. Замерли.
Всё?
Что опять за мутная, невразумительная символика? Освобождение от очередной иллюзии? От иллюзий не так просто, брат ты мой, отделаться. Верю-верю всякому зверю, как говорится… а тебе, ежу, верить по… погодил бы, да.
Первый снег. За шарообразными кронами ив вдоль шоссе – пушистые – пушастенькие – облачка. Смотрятся как снег на ветвях, пухлыми такими комочками, как вата на ёлке в новый год. Солнечно к тому ж – всё сверкает с переливами радужного спектра. Глаз не режет, будто акварель на картонке рассматриваешь…
Всё связанное с женщиной – космос? Как пробуждение чего-то неизведанного, зарождение нового… самостоятельного. Но не окрашенное романтикой, не вправленное в благоговение и вожделение, вспоминается… как диверсия против самого себя. А иной раз не вспоминается вовсе… М?..
Сделать сей космос не враждебным, а наоборот… органичны, созвучным твоему восприятию… Задача? Загадка…
На квадроцикле к обрыву… И остановиться мог и спрыгнуть тоже мог… Так нет – бух сразу головой через руль. Тут же поток и подхватил… Холодная вода – нет ли, не понял, не почувствовал. Понял только – уносит от берега дальше, дальше… А под руками крошево из древесной коры вперемешку со льдом – загребать толком не получается… Почему-то не испугался.
Всё? Всё.
Такие вот сны последнее время одолевают. Без итога. Без определённости.
– У-у – дру-у – чительно. Другого слова не подберёшь…
Поворочался с боку на бок… Продолжения сна не предвидится? Откинул одеяло…
Вспомнилось.
Ты сказала, озирая стол:
– Хлеб, кажется, забыли…
Тут же ты взял кусок со своей тарелки и метнул – точнёхонько к ней, прямо на вилку угодил… Ты на секунду замерла, округлив глаза, затем рассмеялась. А ты и сам не понял, как это так получилось… спонтанно. Тоже хохотнул:
– К-к-р-рупье, чёрт! – сказала ты восхищённо.
– Шулер, правда! – согласился ты с точностью её определения. И прибавил, в предчувствие потаённого смысла: – Нет, но у тебя есть возможность попользоваться мной таким… спонтанным.
– Я и пользуюсь.
– Однако!.. Хошь быть владычицей морской?
– Хочу.
– Ну, вот опять, не по моему тексту.
– Ну и пусть. Что мне до текста?
– Не по моему хотенью?
– Нет.
– Очень-очень жаль.
И разошлись, как в море кораблики…
А вот нырок вглубь совсем вроде забытого. Ярость воскресла внезапно… да, безудержная, неукротимая, заполнила всего тебя крутой сокрушительной волной! До края. Да в чём причина?! Тебя впервые привели в ясли и стали облачать в девчачье платье – другого ничего у нянек не нашлось? И даже отчаяние от разлуки с бабулей померкло… Что ж такое?! Неужели ты тогда понимал гендерное различие?..
Или вот уже старшенький ты, подросший до прутика гутаперчивой ивы – в первой детсадовской группе. Воспитательница показывает новый червонец другой воспитательнице (а которая из них за руку тебя держит, помнишь?..) Почему это запало? Разве тебе тогда не всё равно было? Реформа денег… что ты тогда понимал в этих реформах? Да и сейчас ничего…
О соседе-пенсионере (он одинок: бабка недавно померла, про детей не слыхал ничего). По поводу сообщения, что скоро отберут пенсии, говорит с усмешечкой: «Теперь лишь оступишься или, ну, простудишься… короче, долги начинают расти в геометрической прогрессии…»
«Паника (вечером). Затем, ночью, – отчаяние, безысходность… Никому ты не нужен…»
Один мой такой знакомый паникёр вытащил ремень из брюк и на дверной ручке по…
Говорят, нейроны с возрастом усыхают.
Это мне напоминает молоденьких, осваивающих, захватывающих пространство под солнцем блогеров: «Слышал звон – да не знаю, где он».
– Жена разрешила? – спрашивает продавец Дима строго – у мужичка, на вид довольно пропитого и сосредоточенного взглядом к своей переносице.
– Да, – быстренько, радостно даже удостоверил тот (не врёт, стало быть). Он совсем дохленький. И в мою сторону глянул виновато. (Я только что отоварился, складываю продукты в сумку с прилавка.)
Мы из болота – дай пройти в ворота (ерунда какая-то, забыл, к чему).
Это ж не козявка из носа, это – мозг! Звучит гордо, не так ли? По Марксу Горькому почти.
– Напиши о современной власти… – говорит Артём – мой советчик Арт. Наперсник даже, можно сказать.
– Зачем это? Власть во все времена одинакова. Да ну, не хочется. Много доминирующей доминанты… Слишком избыточно. В детстве ещё, как отказался… вернее – отвернулся от фантастики, так и… Эта фантастика ваша надоела мне своей предсказуемостью. Как-то в момент! Чего так вяжутся к ней политологи? Чего уж фантастичнее реальности. Я б о человеке предпочёл вообще: о его многогранности, многоликости, исключительности, то есть не-по-вто-римости. С преобладанием рассудочной глубины, конечно… по возможности. Желательно, во всяком случае.
Иной раз пользительней общаться молчком, а не трещать сорокой белобокой.
Язык заплетается: погода меняется?
И такое случается
В ожидании автобуса Алиса сидит на скамье, вытянув ноги (стройненькие, между прочим, загорелые, особенно коленки круглятся бронзовым отливом), прикрыла веки и расслабила лицо – без макияжа всё: и так хорошо; руки вдоль бёдер, ладони ковшиком вниз – медитирует девица будто… или ворожит – на жениха, допустим. Слышит голос вдруг, достаточно приятный по тембру и, если не вполне трезвый, то в ту самую в меру, когда претендент на руку и сердце раскован на язык и готов изображать изысканного… ну, скажем, обожателя женских прелестей:
– О! Ноги! – И притоп, и прихлоп при этом, как кнутом по лопухам. – Привет, длинноногая.
«Ладно, хоть не корова…» – Алиса открывает глаза. Перед ней переминается парень с крупными кистями рук, напоминающие клешни, и пошевеливаются они у него, точно намерены сцапать либо перекусить добычу пополам. И парень этот, слегка поклонившись (и клешни качнулись из стороны в сторону), говорит достаточно опять развязно, но внятно и проникновенно:
– Разрешите па-аз-знакомиться, гражданка краля.
И, не спуская глаз с «крали», бочком присаживается на край скамьи, убирает под себя свои не промываемые ручищи (токарь, слесарь?). Алиса подымает дужками белёсые бровки:
– А чего надо-то?
Парень пожимает плечами, облизывает губы:
– Да вот, не климатит чего-то.
– На жизнь пожаловаться некому?
– Ну… где-то так.
И вдруг выпаливает:
– Пойдёшь за меня? – и сам пугается, откидывается корпусом, будто от неминуемой пощёчины: глаза округляются и слегка шалеют… но присутствует в этой пантомиме и нечто напускное – хитренькое, лукаво-игривое.
Алисе по темечку вроде как обушком – тюк («Сла-авненько, блямц…»): яркой вспышкой сон ей под нынешнее утро выпорхнул из недр памяти – в день и час своего рождения, на двадцать первый годок перещёлкнуло, точно в часах с кукушкой – чпок-пок распахнулось окошечко, и птица-синица высунула перламутровый носик: ку-ку, ку-ку! Вернее: чвик-чирик-вик! И в этом светлом сне: пред ясным взором – жёлтая песчаная пустошь, вширь и вдаль расстилается, и по жёлтому, значит, песочку ковыляет скорпион с загнутым кверху хвостиком, приближается к маленькому рачку, поднявшему над головкой свою клешню-лапку, поувесистей которая, – не то в защиту, не то в приветствии…
Алиса, вытягивая из себя слово за словом:
– А ты… случайно, парниша… не рак… по гороскопу?
Парень прищуривается – припоминаю, мол, ракообразный я, да. Или подладиться под тональность незнакомки желает?
– Д-да. Как догадалась?
– Неважно.
– Так чего… пойдёшь? Щас сразу с мамулей помирю… сь… познакомлю.
– Вот так блямц, ей-ей! И сразу в загс?
– А чё!
– Да ничё себе! – И звонкий рассыпала смех. И сжав ладонь в кулачок, взмахнула им решительно: – А пойдём! Помен-дель-соним!
И вскочила со скамьи, цокнула каблучком по плитке тротуарной:
– Как тебя там?..
Парень огорошено – снизу вверх глядя, недоверчиво:
– Вик-тор.
И медленно, ошеломлённо выпрямляется. И оказывается, что, откуда ни возьмись свалившийся жених, – на полголовы ниже невесты… ну, на треть точно! Тут же Алиса нашлась и весело заметила (себе самой): «Как там матушка про „карманного“ муженька?.. Каблуки убрать!.. Ать—два—ать!»
И скинула с ног туфли, подхватила в обе руки за каблуки.
– Так вперёд, Тор… Вик!
И они пошли, Тор… то есть Вик-Тор сбоку и чуть в отдалении – смущённый неожиданным ростом нечаянной невесты.
Молча, переглядываясь – не передумал? не передумала? – до ближнего микрорайона, молча же (сказать, что торжественно не посмеем) – в подъезд пятиэтажной панельки…
«Хрущёвка», етить твою налево! – вздрагивает от внутреннего озноба Алиса. – Нет бы – дворец!..»
Сидя в маленькой кухоньке и помешивая чай, Алиса слышала, как мать жениха, щупленькая и с пугливыми, но любопытными мышиными глазками шептала в комнате сыну удручённо:
– Витюнь, ты чё такой… жениться с мутными бельмами? Ты хоть чё, не заметил, она тебя под мышкой могет унесть?..
– И нормально!
– Чё нормально?
– Не замёрзну. Зимой если упаду…
Мать бочком вошла в кухню:
– Ну чё ж, ну чё ж, решили раз… сошлось так, стал-ть. Будьм втроём жить… жуковать.
Величайший
Тимофею Емельяновичу снилось:
Разбомбленное шоссе вдоль оврагов с посечёнными тополями – подобием кривых телеграфных столбов.
Справа от водителя, чуть не носом по лобовому стеклу, мужчина в плаще и кепи. Бесстрастным голосом он предупреждает:
– Вон яма, гля! Ещё! Тормози! – И повисает на поручне при торможении, упирается в переднюю панель коленом. – Чё так резко, чё так грубо, парениша?!
Водитель ухмыляется:
– Шибче едешь – меньше ям.
Из салона ехидно откликаются:
– Больше дела слесарям!
– За бронником чешем – пылит зараза. Уворачиваюсь. Или пыль глотать прикажете, шеф?
Мужчина в кепи промаргивается, осмысляя сказанное водителем, смотрит на вихляющий впереди бронетранспортёр, на крученный серый шлейф за ним:
– А он что, специально так?
– Тоже ямки объезжает.
– Вот же! – оборачивается шеф, оглядывает вцепившихся в спинки сидений пассажиров, показывает свои передние кроличьи зубы:
– Ты, хриплый, ты здесь зачем, а?
Хриплый заправляет пальцем рыжую прядь волос за ухо:
– А чёо-о?
– А то-о – наматывай кино-о. Рубликов шиш заплатят, не то что капусту.
– А ты – о, величайший из сценаристов! – выдал ты мне сценарий разве – тоже шиш?
«Величайший» опять показывает зубы:
– Снимай, что в глаз попало, авось пригодится.
Хриплый прикладывает два пальца к виску и достаёт кинокамеру. Не оборачиваясь – сидящей за ним женщине в сиреневом берете, – командует:
– Галь, за холку держи! – И ёрнически: – Чтоб фокус не сбило.
Галя, пухлая мадам с детским выражением лица прихватывает его за ворот куртки.
Через оптику мелькают искорёженные обломки военной техники, дым горящего вдалеке селенья, рваные облака…
На въезде в город торчит кривой указатель: «Луга…»
Хриплый оператор, не отрывая от глаз камеру, напевает:
– Из полей да в луга-а!.. я бы скушал пирога!
Навстречу плывут разрушенные строения. Кругом ни души, лишь косматая собака шарахается с перекрёстка и провожает долгим тоскующим взглядом.
Резким виражом автобус обходит «бронник» и подкатывает к облупленному зданию, на крыше которого кривятся тусклые буквы «ГОСТ…»
Хриплый комментирует:
– Ёлки, и тут четыре! Мода такая здесь – на буковках экономить?
Галя вертит головой:
– Что? Где?..
– Глазки разуй, голуба.
Двери автобуса распахиваются ещё на ходу, из них, не дожидаясь полной остановки, высыпают пассажиры с вещами.
Бомж у входа в ГОСТ (иницу) стаскивает с головы капюшон и присаживается на корточки, и аплодирует бегущим по инерции мимо него приезжим:
– Оп-ля, оп-ля! Из какого жопля? Господа-а… Эй, да куда ж вы так бяжите? Подай. Дай. Кушать хоться!
Скрип автобусных тормозов смолкает. На щербатый асфальт сходит «величайший», глядит на бомжа, выбирает из кармана мелочь:
– Как вы тут?.. Убого?.. Рубли годятся?
Бомж рассматривает гостя придирчиво:
– «У Бога», в другом ли царстве-государстве – соц-кап али ап… так это… чёрт один знает. Погребок раньше недалече называли «У Христа за пазухой». Красивая такая вывеска… бля, была.
– Была?
– Да сплыла. Вдребезги. В гости к нам?
«Величайший» коротко касается козырька кепи и, отбросив по-военному ладонь чуть вверх и в сторону:
– Чёрт один, говоришь, знает?
Бомж сглатывает слюну:
– Когда заберёте нас… к собе? У вас и на помойке пожрать можно, сказывают.
«Величайший» трёт ребром указательного пальца передние свои зубы:
– Да ты, гляжу, грамотный. Скоро уж. Потерпи малость… А сами-то чего? Шли бы гурьбой, как на Берлин в сорок пятом… чай, тогда все вместе шагали… а не Мазепу привечали.
– Спасибо за совет… Как прикажете величать вас?
«Величайший» раскрывает кулак с мелочью над ковшиком ладоней:
– Тебе зачем?.. величай Тимофеем, если так уж угодно.
Бомж разглядывает монеты:
– Да тут уже, Тим, таковские й-е. Глаз намётан, час назад зачалили. На массовку вот явился. Жду приглашения на банкет.
«Величайший» направляется к гостинице и вполоборота замечает:
– Ну, жди.
Бомж, передвигая пальцем по ладони монеты, почтительно:
– Удачи.
Тим, взявшись за кривую дверную скобу, – не оборачиваясь, себе:
– Не помешало б.
Надо же, надо же! Ярко-то как, в подробностях… – подумал Тимофей Емельяныч, просыпаясь: «Величайший… как вчера. Ишь ты, подишь ты!»
ФИО
Фокусу (такая вот у Тимофея Емельяныча фамилия); «Мы в киношники поёдём, пусть меня научат!» – был у Тима знакомый кинооператор со студии документалистики, он то и дело повторял: «Фокус в нашей профессии ох как необходим»… Так вот, оборачивается к Фокусу смутно знакомая по обличью женщина и этак бойко, заковыристо (или послышалось?) говорит:
– Нас могут не пустить, гражданин… лох.
Ну, так разве только Артём (кратко Арт – в настоящее время университетский преподаватель биологии Артём Михайлович Казнев, – друг со школьной скамьи, называл и называет Тимофея по-свойски: «А наш Тимоха – сынок скомороха-лоха! А вовсе никакой не Фокус». Впрочем, как биолог, Арт обзывался разнообразно и разно образно… Сначала, допустим, обзовёт Лохсуком – от известного всем сукиного сына (собакиного), и только затем уже более обтекаемо – Лохусом… проще выговаривать, видимо. Сам себя Тимофей про себя величает Тимфоком.
Не удобнее ли будет и нам к сему невзрачному гражданину с кроличьими зубами – обращаться так же? Ну, не лох, разумеется, – Тимоха… п-чхи! – на два вздоха. Покороче будет, да и теплее как-то – по-свойски.
Тимоха замирает и перестаёт жевать резинку, выплёвывает её в мусорницу, трёт пальцем передние зубы и озадаченно разглядывает женщину, будто бы знакомую, пытаясь вспомнить, где он сталкивался с этой брюнеткой? Но, сообразив, что не знает он её, нет, – «лох» ему почудился. Женщина попросту выдохнула: о-ох – ах. Не оскорбился посему. Спрашивает:
– Почему не пустят?
– Как? – Брюнетка разбрасывает свои пальчики из щепотки в раскрывшийся тюльпан и вновь собирает их в бутон, мило улыбается и оглядывается на подъезжающий автобус: – Пенсионеров – под домашний арест!.. Мой сосед, грузин, с утра пораньше заявил: вай-вай, хорошо-то как! Никуда бежать не надо, ни в каких электричках трястись… Устал я с этой вашей работой! Понимаете? – говорит. Грузин в электричке – смешно.
Тимоха опять озадачен: «Понравился я ей, что ли? – с сомнением думает сам себе. – Не похоже, чтоб пенсионерка… или сам я на пенсионера смахиваю? Неужели?!.» – и внимательнее приглядывается к попутчице: пока она ещё не вытащила из сумки разовую маску и не нацепила на свои круглые розовые ушки.
– Маске рад? – подмигивает. – О-очень рад!
Тимоха машинально каламбурит: «Маскарад… Забавно. А где моя тряпочка? – Расстегнул молнию ветровки. – Коли маскарад – так всеобщий».
Брюнетка подмигнула ему ещё раз.
Выходя из автобуса, Тимоха сунул маску в кармашек.
В универсаме, попал под неожиданный прессинг: строго-осуждающий голос – торкнул и впился прямо в темечко:
– Зачем вы голыми руками трогаете?!. Я тоже, может, хочу семечек!
Оторвав пакет с висящего перед ним рулона, Тимоха надел его на ладонь и, покосившись на девицу со сверкающими за стёклами очков зрачками, поспешно переступил к лотку с черносливом. «Хотеть не вредно. Хоти на здоровье, кто мешает… безмозглое отродье, вырастила хотелку… И больше ничего?» – Снял кепи, потрогал затылок: – Э-этой мадам я точно не понравился… так что: нуль – нуль! Правду говорят: убить словцом запросто… особенно по мозгам если! Главное, чтоб мозги были в наличии…»
На кассе из-за сиреневого вирусоуловителя (модного, скорее всего, и дорогого – с клапаном наподобие клюва попугая) кассирша невнятно проквохтала:
– Пока не приведёте себя в порядок, гражданин, обслуживать не буду.
Тимоха оторопело («…в какой ещё порядок?!») покосился на затянутых в марлю стоящих за ним посетителей и торопливо вынул из кармашка свою беленькую маску, при этом подумал: «Ладно, за перчатками не погнали…»
Ворчливо заметил всё же, из справедливой вредности:
– Почему у вас одна касса работает? – Оглянулся, пальцем посчитал: – Из четырёх – одна! Саботаж? Остальные кассиры завирусели, что ли? Нехорошо-с… Заведующую вызвать?..
Самая первая встреча
У своего подъезда Тимоха невольно заглянул в лицо вышедшей женщине: «Краля… выше меня, интересно?»… обернулся, забыв, что намеревался придержать дверь, чтоб не набирать код:
– Прошу прощения… Вы не курьер? – сделал шаг на сближение, невольно желая померяться с незнакомкой ростом, и с удовлетворением отметил: «Вровень…»
– Да… а? – женщина, наоборот, сделала запоздалый шаг в сторону. – …то есть нет. Живу здесь. С недавнего времени. А что?
– Просто подумал, раньше прибежал… То есть, наоборот, позже… И курьер… то бишь вы… думал… не дождались, уходите…
– А, поняла, поняла… – наморщила женщина лоб и даже помотала слегка головой.
А у Тимохи продолжался неконтролируемый выплеск:
– А вы, случайно, не банкир?
Женщина погладила кончиками пальцев подбородок и сотворила на лице непонимание: что-де за вопрос? – и бровью этак пошевелила.
Тимоха смутился:
– Извините… не знаю, почему спросил… глупо, да?
– Медработник я. И зовут меня Алиса… это предупреждая ваш следующий вопрос.
– Спасибо!
Забежав в распахнутый лифт («Тих-тиби-тох-тох-тох!»), Тимоха, с усмешкой поглядел в треснувшее зеркало и подъелдыкнул сам себя: «Запыхался?.. желаете значительным быть, сэр!.. Да? Курьер к нему, понимаш… с депешей!.. Но, простите, он дождался бы… сразу не посмел бы отчалить!.. раз такой ты значительный… Да и созвон был наверняка… А?»
Лифт двигаться не собирался, стоял себе и ни намёка на расторопность.
Испуг
Иногда что-то незаметно смещается в житейском восприятии, даже после мелочи какой-нибудь – психика устаёт вроде как внезапно, рывком. Согласимся, бывает. И внезапно всё вокруг представится несуразным, незнакомым, незнаемым вообще. Да, нет?
И вот ещё что явилось на ум: оно, конечно, произносить «Тимоха» удобнее, поскольку экономнее, а главное, теплее, приватнее, приветнее, однако чересчур всё ж запанибратски, не солидно с нашей стороны по отношению к персонажу: всё же Тимофей Емельяныч человек взрослый и кое-что в жизни повидавший. Поэтому остановимся на усреднённом варианте: «Тимофей» – так оно получше как-то! – а?.. Ну или Тим. Вот и пусть будет…
…Тимофей услыхал голос сверху, жалобно-игривый:
– Лен, не пора ли нам пора, что мы делали вчера?
– Чё ещё?
– Да потрахаться, чё.
– Отвали, дурак!
– Хо! Вчера был умный, а нонче дурак?
– И так бывает.
– Думаешь? А вот интересно, для чего ты думаешь?
– Чтоб не быть такой дурой, как ты.
Тимофей останавливается, пережидая тревожно забившееся сердце (он узнал голос дочери), затем продолжает подниматься по лестнице дальше, но теперь с опаской посматривает вверх.
– Ах вы, гады-лоботрясы, – шепчет, – уложить вас на матрасы, надавать вам по мордасам, шелкопёры – тра-та-та…
При этом невпопад соображает: «Почему мне постоянно снится этот странный сон: не сумел закончить институт. На самом деле я ж закончил. Ведь угнетает. Мы подскочим и помчимся… на оленях утром ранним?..»
Тут звучит неожиданно и неприятно:
– Сделать удобоваримым! – как давно употребляемое словосочетание – чётко, выразительно, смачно, точно что-то к чему-то припечатали. И немедленно захотелось узнать: чей это голос такой противный, и понять, про что, собственно, речь. И Тимофей, достигнув второго этажа, заглянул в комнатку консьержки, машинально мазнув глазом незнакомую табличку на двери: «Засунутый Евлампий Изидорыч». Озадачился, неловко пытаясь увязать понятия «консьержка» и мужское имя Евлампий. «Чудо-юдо… Консъерж вместо?.. Привратник? Он… кто-о?!.»
Услышав какое-то шебуршание позади себя, быстро обернулся и увидал на подоконнике межэтажного окна тощего паренька – тот, как прищепкой, замкнул свои губы большим и указательным пальцами: молчу, мол, помалкиваю себе в тряпочку.
– А-а, ты-ы!… – в некоторой оторопи разлепил уста Тим, но уже без прежнего испуга и недоумения. Расслабился: – Чр-р… чревовещатель?.. – А про себя: «Червь подколодный…»
Паренёк расцепил пальцы-прищепку на губах, при этом издал мокрый звук – чмок:
– Дядя, сигареткой угости… – и уставился нагловато-заискивающе (если можно соединить заискивание с наглостью), как озябший галчонок склонил головку набок и нахохлился, лишь глазок блестит – осмыслено или бессмысленно, не ясно.
Рядом с ним пошевелилась девица с бейсболкой на рыжей шевелюре, она прячет свой лик под козырьком да с безучастным отворотом головы за оконную пасмурность двора.
– Ты, конечно, меня не послушаешь, – начал было Тим, но осёкся, вспомнив вдруг себя таким же глупым, упрямым, но беззащитным. Полез в карман, после чего, не обнаружив искомое, виновато пожал плечами. – Бросил, брателла, извини. Не угощу, стал-ть… – и подделываясь опять под нелепый сленг: – А ты ваще откуль?.. А Марья… м-м, Фёдорна, – потыкал пальцем за плечо – на табличку с «Евлампием» – откуда-де взялся такой замысловатой консьерж.
– А чё? – подтягивая колени к подбородку со скрипом подошв кроссовок по подоконнику и отворачивая лицо так же, как и подружка, – в мутное стекло окна, где прорисовывалось отражение всех троих – и взрослого мужчины в том числе, с белой обувной коробкой в левой руке… или в правой?.. зеркало, как всегда, врёт.
– Да… так.
«…начнём нову жизь?.. правильну?.. аль праведну?.. Да, када?.. – спрашивает чуть погодя Тимофей уже сам себя, поднимаясь в квартиру: лифт – „гад паршивый“ – нынче не… глагол подставить самостоятельно, подсказка по типу ЕГЭ: не фурычит, филонит, бастует, вредничает, валяет дурака, сволочится?.. – Главное, впросак не попади опять… Чья бы кукушка квакала… мычала то бишь. Т-фу!.. Шагай давай… Застрял на мыслях?.. На каких?.. Нету мыслей, не-ту… и не грусти… Человек, он же ж ч… Шо в космос его занесёт, собаку, шо в ад опрокинет, ему у-сё равно… Хватит базарить!..»
Идущий одышливо перебрасывает с руки на руку коробку с женскими сапожками, приподымает на уровень глаз – обнова перехвачена крест-накрест лимонной ленточкой – на ней золотом с ошибочкой: «Люсьен—Люсен». Тимофей был доволен, что подружка паренька на подоконнике оказалась не его дочерью…
Альбион не намерен ждать
Скинув башмаки, Тимофей задвинул их под обувную полку. Тапок на своём привычном месте не обнаружил. Пошёл на кухню в носках, прислонил сумку к холодильнику, коробку с сапожками задвинул за шкафчик:
– У-у? А-у! Бу-бу-буки, где нотбуки, где собаки – наши бяки? Хотя бяки не собаки… Надо глазки поберечь, надо что-то там извлечь… Всё-о! В логос-рифму больше не попадаю. Люсьен, ты где?.. – и по-командирски: – Фокусники, на арену! Всеобщий сбор! Живо! Представление начинается!
Тишина в ответ. Полная. Обычно, когда дочь дома, она по квартире порхает: прибирается, пыль смахивает, рукодельничает даже, ну или за «бякой-буком-ноутбуком» – с подружками лясы точит. Но в любом случае, отца встречать выбегает.
Тимофей заглянул в малую комнату. Плачущая дочь повергла его в кислое недоумение. Возможно, потому, что это было из ряда вон… Как-то разок, правда, жаловалась: «На меня никто не смотрит!.. – Да что ты? Не может быть! Ты у меня ж красотуля… – И Вовка не глядит!»
После долгих тогда уговоров, удалось уяснить: девочку не замечают по очень простой причине: не модно одевается.
Что же сейчас? Подсел, прижал к себе, по голове погладил:
– Э-этого ещё не хватало… слёзки на колёсках!.. Вовка-оболтус изменил, что ль? Так это в порядке вещей!.. Мужики они такие – беспартошные. За любой юбкой побегут. Акселераты-дегенераты. Все мужики такие, повторю жёстко и беззастенчиво, поскольку такова их природа – бестолочи-забияки! За формами не видят ни шиша… ничего не видят, короче, окромя округлостей и впадин…
– Олимпиаду выиграла. В Англию посылают.
– И-и… что? – поперхнулся Тимофей и мгновенно перескочил на другие рельсы: – Не понял! Не хочешь в Англию? Да и пошла она тогда, эта Англия… как там в кино… Англия подождёт! Прекрасная мысль, прекрасные актёры, чёрт возьми, прекрасная киношка! Нужен тебе этот затуманенный, сырой и неуютный Альбион? Разве у нас не лучшее образование в мире?
– Когда-то, может, и было. Ты что, не видишь, какие страсти на улицах? Пап, ты совсем не видишь, что вокруг?!. Ты слепой?! Ты совершенно не приспособлен для жизни в этом мире! Ты надёжный, умный, справедливый, честный… даже противно! Слушать противно, вот.
– А что такое? Чёго там? – Тимофей нарочито поозирался.
– Ты ютюб не глядишь? Барнаул, Беларусь, Казахстан… повсюду на бэ – бордель, бардак сплошной. Тебя чего, совсем не колышет политика?
– А тебя колышет? Тогда чего ты целишь в неприятельский вертеп?..
– А научить их пользоваться масками-шоу хочу! Слыхал, главный ихний, кто у них?.. премьер? Против карантина возник он… и тут же сам заболел.
– Та-ак, не будем ходить кругами. В чём причина, Лю, скажи прямо… чтоб я прозрел, наконец. Ну, бестолочь я! Не по-ни-ма-ю! Урод! Таким родился, да, ты права…
– Мне не в чем ехать, вот в чём дело! И не с чем!
– То ись?
Лю вскочила и убежала на кухню, откуда понеслись её мокрые всхлипы…
Своя мечта у каждого
Всю ночь Тимофей ворочался, размышлял: «…ну да, а чего? Пятнадцать… и вообще, мальчики – девочки, девочки – мальчики… Себя не помнишь?..»
Вдовец пятидесяти двух лет Тимофей Емельяныч Фокус, как утверждала Мадонна, не понимал женщин совершенно, хотя и дважды сподобился жениться. Любить, вестимо (словцо из вальяжных романов подходит как никакое другое, на наш взгляд), любил, а понимать – нет?.. Так вот. Даже дочь свою?.. каковую, разумеется, и любил и лелеял, как умел, выясняется… но не очень-то понимал. Как написано опять же в американской книжке (на тумбочке у дочери) – он с Марса, они же с Венеры-с. Поэтому, наверно, до сих пор Тимофей Емельяныч не сообразил, почему от него ушла первая супруга – вернее, скрылась, оставив ему пятилетнюю Люсьен, и начертав всего-навсего: «Не рыщи. Твоя Мадонна».
Тогда ещё в памяти у него всплыла её чёткая реплика о председателе колхоза (мадонна была из деревни), чему он не придал значения на начальном этапе совместной жизни: «У всех, – говорила она, – чуть ли не соломенные крыши, а у него хоромы – паркет, горячая вода, сауна с бассейном… Вот и я так хочу. Завоевать должность только надо… или удачно выйти замуж! Да-да!»
«Или украсть пару липардиков, – сказал бы сейчас Тимофей. А тогда всего лишь спросил: – Стало быть, вариант выпал не вполне удачный?..» – «Почему? Удачный и даже вполне, пока в телевизоре мелькал…» – был ответ.
Вторая жена не обижала его дочь, но взяла, да и померла в одночасье.
После того, как Тимофей Емельянович покончил с прежней профессией, он работал в разных местах, а в настоящее время на предприятии, где платили столько, сколько необходимо, дабы заплатить за квартиру да на пропитание. Надо было что-то делать, подумал Тимофей Емельянович как-то с утра пораньше, и стал прикупать с зарплаты билеты разнообразного лото. Но ему не везло. Правда, он и сам всякий раз, как покупал очередной билетец, посмеивался:
– Вот интересно, – щурясь, спрашивал у хозяйки почты, – одним везёт, другим нет… отчего так?
– Невезучий, – отвечали ему щадящим слогом, но равнодушно – из вежливости, вероятнее всего.
И всё же, как всякий нормальный человек, он, конечно, мечтал хапнуть по-настоящему, не всерьёз мечтал, себя душевно погреть хотелось, и всё же, всё же…
Как-то постепенно он остывал от благ житейских, прячась меж волн соцкатаклизмов. Психологически он попал как бы между приливом и отливом. Чтобы осмыслить происшедшее с его государством, мешало оцепенение, как и многим людям его возраста, оказавшимся не у дел в результате криминального передела: чтобы забузить, лета не те уж, казалось ему, здоровья пошатнувшее… Ему самому, можно сказать без преувеличения, не везло регулярно, и попадало всё по лбу почему-то – отсюда также затяжной упадок сил и разочарования. С надеждой поглядывал он на более молодых и менее травмированных психологически, которые в основном, к сожалению, маловато думали, да много прыгали на дискотеках и предпочитали толкаться за новыми айфонами, даже в морозные ночи, что гляделось диковато… Всё стало поэтому казаться ему мишурой – пустяшным и неестественным, не только какие-то материальные поползновения, модная успешность и прочее, и все эти рекламные подскоки – инстаграм, сэлфи и… Для кого пустяшны? – задавал он себе издевательский вопрос и оглядывался вокруг: – Всем этим… Ну всё, всё, всё – довольно глупых разборок!
Словом, Фокус не оправдывал своей фамилии и постепенно вовсе отстал от бурной жизни – все бегут, суетятся, а ему стало не то чтобы лень, а тягомотно как-то… Он смирился окончательно с тем, что имел… на грани безразличия. Ну не везёт, не получается – и ладно. Нет, ну, только начнёшь налаживать себя и поступки свои, и тут же, скажем безотносительно к конкретике, – бемц по башке тебе, натурально – в лобешник, а то и по темечку… Выкарабкался чуть – снова бац… И так с каждым начинанием. И сочинительством этим паскудным, гадство-паразитство, – мозги все свои свернул… Сказал бы кто в самом начале: не суйся, дурашка, не твоя стезя… А так, сколько времени и сил впустую… Эх, была же подсказка…
Фокус-старший не раз повторял мечтательно младшему: «Мне б с умишком нынешним да в молодость вернуться… ну хотя б на чуток, натворил бы я дел». Что, любопытно, имел он в виду?.. «Да ладно, бать, не горюй».
Побуждаемый этим воспоминанием, Тимофеем ещё в начальную литературную пору был написан фантастический рассказ, где… там отец хотел передать сыну свой опыт и знания через изобретённый им прибор, что обещало небывалый прогресс в цивилизации… Но вышла закавыка: отпрыск не сумел в один присест, что называется, скушать и переварить дармовой опыт и спятил. Прежде чем застрелиться, отец выяснил посредством того же аппарата, что мозг сына предназначен был природой для иных дел, чем те, что ему пытались навялить.
…Но, оказывается, не до такой степени он ослаб, чтобы не порадеть дочери. Защемило вот.
Включил под утро телевизор. Там показывали шоу с детьми дошкольного возраста – блогерами-миллионщиками. Детки эти, собственно говоря, не понимали значимости своего положения. Впрочем, родители сей пробел в их сознании восполняли с лихвой…
«Может, и мне податься? – мелькнуло у Тимофея Емельяныча в голове спасительным озарением. – Блогеры, вперёд! Время рыцарей и мушкетёров минуло безвозвратно! Ату всех отступающих!»
Жаль только – далёк он от цифры… Цифирь – это ж надо знать, куда правильно пальцем тыкать…
Незаметно заснул.
Вновь про «величайшего»
При виде тусклого номера лицо «величайшего» скисает, даже появляется робость – два раза заносит он ногу через порог и не может переступить. Резкий взмах руки – и входит, вталкивает себя как бы насильно и воинственно осматривает скудный интерьер. Решительно направляется в ванную, щёлкает выключателем – скудный от слабой лампочки свет, сумрачно по углам, трещины зияют застывшими ящерками, рыжеет щербатая эмаль ванны. Величайший проводит запястьем по кончику носа, включает бравурную мелодию в мобильнике, кладёт его в карман, отчего мелодия звучит не столь показушно-браво; вяло пробует пальцем трубу. Отдёргивает руку, как от горячего, затем, усмехнувшись, прикасается всей ладонью и держит показательно долго – удостоверяя как бы возможных соглядатаев: ошибся я, мол, с температурой… Хмыкает, подмигивает себе в треснувшее зеркальце над раковиной:
– А чего ждал? Роскоши? Вот ты, понимаешь ли… постарайся для себя… Ты о чём? Да о том, всё о том же…
Возвращается в комнату, у окна закладывает руки за спину. В черном стекле отражается его лик, и величайший тыкает в него пальцем:
– Ну ты, клон! Или ты кло-ун? Правда, что ль, не в деньгах счастье? А в чём тогда? В общественном положении?.. Или как у брата в правде? Так у тебя ни того, ни другого. Писал-писал свои книжки и чего?.. Скрипишь теперь: жизнь не удалась? Да ла-адно, поехал и поехал… Не грусти. Авось прорвёмся. Возрастной крыз… как там его называют?
Тянется задёрнуть шторы, но… их нет – потрясает кистью и по театральному роняет руку – безнадёга, мол.
– Невезуха, короче, господа, за невезухой… и невезухой погоняет.
Скрип двери. Величайший вздёргивает плечи, как при ударе в спину. «Клоун» в окне округляет глаза и губы – задерживает дыхание. Величайший облегчённо выдыхает облачко пара на стекло, в этом облачке смутно прорисовывается администраторша. Шмыгая носом, она завозит на противно визгливых колёсиках обогреватель. Говорит также противным голосом:
– Электричество наладили. Вот вам. Чтоб совсем не околели, мужчина… Привыкли у себя в Москве – тепло чтоб!
Величайший всё ещё глядит на отражение в оконной черноте (клон изумлённо приподымает там брови): у администраторши на плечах вытертая шкурка (кошачья?), которая подмигивает окостеневшим мерцающим глазком-пуговкой.
Величайший благодарит:
– Спасибо за оперативность.
Администраторша разочарованно кряхтит и, закрывая за собой затрещавшую дверь, утробно шепчет:
– За спасибо лису не скроишь.
Визжат в коридоре ржавые колёсики. Величайший смотрит с недоумением на обогреватель у порога. Подождав у дверной щели, пока, после невнятного разговора с кем-то, администраторша, шаркая, удалится, говорит себе:
– Хорошо, соболей не запросила. Лисий ещё туда-сюда… хотя всё равно губа не дура.
В дальнем конце коридора женский взвизг, затем хриплый бас:
– Глазки-то разуй, Галь!
Что-то неуловимо быстро меняется в ощущениях восприятия.
В пыльных городских развалинах. Ветрено – порывисто.
Долговязый хриплый оператор (теперь он в клетчатой кепке) с камерой на плече – спотыкается, ругается:
– Леший бы вас об-сосал!
Объектив камеры ловит солнце, на несколько мгновений слепнет, затем – вдоль искорёженных домов вихрится известковая пыль.
В кадре «величайший». Ветровка, седые волосы упрятаны под спортивную шапочку. Держит микрофон у лица женщины в запачканном цветном халате, с чумазым ребёнком на руках, тот, во рту палец, таращит глазёнки. Женщина всхлипывает, кивает на разрушенный дом…
Над головой раздаётся свист. Несколько взрывов один за другим – метрах в семидесяти от интервь-ю-е…
Величайший пригибаясь, бежит, ухватив за руку женщину, теряющей тапки – правый, левый… Взрыв.
Величайший открывает глаза. С трудом поворачивается на бок, моргает на детскую ручонку из развороченной дымящей земли…
Солнце медленно гаснет…
В мутно-сивой завесе из гари и пыли люди в камуфляже несут на носилках корреспондента, с характерным звуком железа по железу загружают в люк вертолёта, раненый мычит:
– Где м-мой оп-ператор?.. Какое число? Какой день недели?..
– Третье… Четверг, – ответил один из загружавших…
С утра «величайший» прямиком отправился в банк и взял кредит.
Люсьен, экипировавшись по современной молодёжной моде, через день улетела на туманный остров.
Осанку выправляющие процедуры
Нина Васильевна, имея при небольшом росточке в объёме своём сто двадцать кило с граммами и миллиграммами, была подвижней и шустрей иных молодух. На цыпочках подкралась она к долговязой дочери и шлёпнула её ладонью по загривку: та мгновенно превратилась в оловянного солдатика со всей надлежащей выправкой и, оборотясь, уставила на мать сверху вниз испуганные глаза.
– А не горбись, не гнись, не сутульсь! Тебя боженька статью наградил, чтоб ты стеснялась? Ишь ты! Я те покорежусь! Я ка-аженый раз по хребтине двину – увижу горбишься. Вот и сделаю горбатой, коли так!
Алиса после такой процедуры, завидев или заслышав мать, сразу выправляла осанку.
Летящей походкой
Спустя несколько годков материна муштра возымела плоды успеха (можно так выразиться?)…
Со швейной мастерской любила Алиса пешёчком до конечной остановки трамвая пропорхать, и там уже «пересесть» на автобус до своего посёлка. В общем, четыре остановки получалось – безбилетных. Обожала, короче, шажком-шажочком с подскоком танцевальным.
А в это время её мамуля, дородная наша Нина Васильевна, ехала вкругаля трамваем с мясокомбинатовского магазина, ей с двумя пудовыми сумками пешёчком не особенно улыбалось.
И вот едет Нина Васильевна в трамвае и замечает вдруг: все-то пассажиры до единого дружно повернули головы свои вправо. «Чаво?.. Эва!» – Нина Васильевна вытянула шею, как могла, и увидала: дочь её марширует по эстакаде через железную дорогу. Высокая, стройная, летящей походкой.
– А это моя дочурка, Алиска, – шепчет она стоящему рядом хлипкому мужичку.
– О-о! – показывает попутчик большой палец. – Хорошего ей, тётка, женишка в потребление.
– Спасибо, дорогой. Дылда этакая. В отца, падлюка.
– У, – трясёт мужичёк головой недовольно, не соглашаясь с тёткиным определением. – Всё годится, мать. В натуре.
– Ну-у спасибочки. Етить твою налево! – И ещё задорнее, заострённее во взоре загордившейся матери: – Ать, твою мать! Как вышагивает! Пря-ям припляс! Шпарит!
Мужик ощерился и понимающе кинул:
– Дэ-эс, летит прямёхонько! Не свернёт?..
– Куды-ы ей ворочить! Моя выучка.
И, хитро улыбаясь, сжала кулак.
Чёрный занавес
Премию, с которой Тимофей собирался выплатить проценты по кредиту, не выдали. Сказали, что в период пандемии предприятию необходимо экономить, поскольку-де не ясно, что будет дальше в нашем реалити-шоу. А через две недели и вовсе уволили, сославшись на туманность андромеды.
«Не-е забудь… – напомнил он себе известный романс про шаль и калитку, – …потихо-оньку надуть!» – и удручённо посмотрел на свой указательный палец у ногтя с лохмотинкой заусеницы: витаминов не хватает для полного здоровья и счастья.
Когда-то он закончил филфак, публикации имел в журналах и книжки тоже. И когда его спрашивали, сколько их у него, он в ответ: «Отгадай загадку. Между тремя толстенькими две потоньше». То бишь не совсем, чтобы никчёмным человеком слыл. Поездил, кстати, по горячим точкам спецкором и собирался написать сценарий, но в последнюю свою командировку был выбит из седла, как выражаются медики… Ещё прыгая на костылях, он пытался сочинять сюжет-историю и с ужасом обнаружил, что утратил литературные способности: не получалось ничего из того, что раньше давалось без особого напряжения и заводило фантазию. И он вдруг потерял смысл своего существования – как занавес чёрный опустили перед ним. Не в театре, а в самой жизни. Ослеп. Это было страшновато. Тем не менее, изо дня в день он пытался наладить голову и что-то будто прочкнулось, точно в мозге пробивались прежние связи (или новые зарождались?), однако это было бледным отблеском давнего куража и не приносило удовлетворения, а скорее бесило. Время от времени он видел один и тот же сон: нечаянно рассыпает он ящик с вилками и ложками, хочет собрать, но что-то ему постоянно мешает – то звонок в дверь, то телефон. Он оббегает эту россыпь ложек-вилок на полу, чтобы взять трубку или открыть дверь… и всегда не успевает: за дверью никого уже нет, а звонок обрывается буквально перед нажатием на кнопку приёма.
Ему предлагали группу, но поразмыслив, он отказался – мизер… да и маневра меньше… на калеку смотрят у нас с жалостью, да без сострадания… особенно чиновники – им сочувствие не положено по определению… да и то верно… зачем?
Друг его, Арт, допытывается иногда, перед тем, как подарить свою очередную брошюру по биологии: «Тим, неужели не пишешь втихомолку? Ведь это болезнь такая – творчеством называется, – и добавлял: – Червь, пора выползать из кризиса». На что Фокус ответствовал стандартно: «Можешь не пукать – не пукай. – И с саркастической улыбочкой: – Исписался я, др-ружище, весь вышел вон!» Потом обстоятельства житейские сложились так, что… Впрочем, теперь это не важно и не имеет значения – успокоился… Как говаривал его мудрый дедуля: «Ка-ажны двадцать лет – нова жизь! Как в сказке, внучок. Радуйся и всё». Перефразируя наш персонаж, скажем: «Можешь не болтать лишнего – не болтай… как шалтай».
Странно, но по нашим временам цифровизации интеллекта, Тимофей был слабо искушён в сетевых хитросплетениях и всеобщего лохотрона. Он и пишущую машинку освоил когда-то лишь потому, что в редакциях не принимали тогда написанное от руки. Тем не менее, теперь, когда большинство потребителей интернета отправлялось на боковую, он, после тщетного поиска дополнительного заработка днём, рыскал по виртуальному пространству. Пробовал и то и сё из предлагаемой удалённой работы. Но там не потянул (как говорят в провинции: тямы не хватило, то бишь необходимой сообразительности), от иного натурально затошнило, как от приставучей жвачки. Правда, набрёл зато на соученицу по далёким школьным годам. Вначале не поверил… Но – знакомые черты и манеры никуда не денешь, тем паче, в общем-то, был в неё влюблён, втюрен на тогдашне-давнишнем сленге. Да! – то была Вероника, с кем он сидел за одной партой с пятого класса по десятый включительно. Ныне она проживала в присоединившемся Крыму и предлагала научить желающих фокусу, не без иронии: «…забрать положенное на достойную интимную и социальную жизнь». Тимофей записал её координаты: «Будешь спасительницей в случай чего…» И, размечтавшись, сочинил ей незамысловатое вместо изначального порыва «излить фибры души»: «Привет от неровно дышащего суседа по школьной парте! Помнишь «тили-тили-тесто»? А дразнилку свою? «Будет Фокусу – получи по носу!» Или ударение в другое место следует ставить?
Впрочем, помечтать подольше об эдемских кущах не пришлось – подвернулся много-много-много обещающий сайт: руководитель Газпрома предлагал акции населению России. Щёлкнул Тимофей мышкой по заманчивому сообщению и вбил свои данные. Но вдруг засомневался и закрыл… Вскоре, однако, последовал звонок: «Вы только что заходили к нам, да, очевидно, некий сбой помешал закончить сеанс правильно, то есть рационально. Возможно, вы желаете не простых акций, а настоящей игры? В таком случае мы готовы предложить вам беспроигрышный вариант… вернитесь к…» Тимофей слегка опешил, телефону дал отбой и вновь навёл мышь на «завершить сеанс», но затем, хоть и в смутной настороженности, решил порулить до конца и… увлёкся. Ему предлагалось поработать на финансовом рынке, под началом опытного брокера, в так называемом сопровождении. Главное, говорилось убедительным слогом, преодолеть психологический барьер-тормоз – скучную боязнь неизвестности и неудачи. Словом, обещали действительно много-много-много всего: помимо бесперебойного кураторства постоянный и крупный выигрыш, роскошную и безоблачную жизнь, прекрасный дом, шикарную машину, поездки по экзотическим странам и так далее. Нужно было всего лишь внести незначительные денежные средства на депозит и – приступить… Он так и не обратил внимания, что нацелившись на Газпром, попал на сайт некой «Аксиомы»… Или обратил? И, стало быть, в отношении государства у него имелись кое-какие сомнения?.. Ай-яй-яй. Впрочем, сомнения его понятны. Такой ли государственный этот ваш Госпром, как внушают, – во-первых. А во-вторых, земляк Бакунин (или Кропоткин?) … Минутку. Мимо какого домика ходит Тимфок на работу (ходил до недавнего времени), его до сих пор реставрируют… впрочем, оставим исторический экскурс…
Или вот эта, наконец, задышливая и дрожливо скользкая и потная суета, возникшая в нём чёрти откуда, и жаркая лихорадка, мгновенно нагревшая мякинно отмякшую голову?..
Тимофей промаялся остаток ночи, размышляя о многом таком, о чём раньше задумывался вскользь, совсем то есть не глубоко и не надолго (неприятно, видимо, было об этом думать – спасительное для человечка ушмыгнуть в тенёчек от припёка). И сейчас ему открылось некое откровение. Всё почти своё земное существование он, говоря без обиняков, перебивался с хлеба на воду, так и не научившись, в сущности, зарабатывать денежные знаки (а литературный достаток был недолог, как век гусара из кино; к тому же, приращивать капитал и пускать его оборот, мы не научены, или сие не в нашей натуре, да и зачем такое умение во времена дефолта и всеобщего бедлама). Он вспомнил, как умирала его вторая жена, сказав напоследок, что всю свою жизнь она штопала дырявые носки (из какой-то, вероятно, плаксивой книжки). А он ничем не мог ей помочь. Он не имел возможности позолотить ручку даже врачам. И ему стало вдруг больно и стыдно за себя.
Утром он связался с фирмой «Аксиома – йес!» и уточнил, что да, можно поиграть на небольшую сумму. Выполнив условия, он открыл счёт в этой фирме и отправил на него свою заначку, которую через месяц собирался выслать дочери. К концу дня на его счету появилась прибыль в десять евро. И новоявленного игрока воодушевило это несказанно, как тепловым ударом шендарахнуло, аж в глазах потемнело и в голове помутилось. Оказывается, можно загребать денежку, не тратя сил и не засушивая мозги, не заморачиваясь на пресловутом профессионализме. Впрочем, мозгами шевелил куратор, но таково было условие – тот получал свой процент. И, по всей видимости, сие положение устраивало стороны.
Ухажёр
– А на той стороне мали-ины! – трындычала Дашка по дороге к речке. И прикрывала лопухом белобрысую головёнку: солнце припекало ровным полднем.
– Врёшь, – не верил Алисин братишка, подскакивая на пружинках своих не*терпеливых ног, и заглядывал в карие глаза сестриной подружке. Ему солнце было нипочём.
– Русланчик, – укоризненно оборачивала своё внимание на мальчика белобрысая Даша, роняла руку с лопухом и качала из стороны в сторону антенками своих белых косичек. – Как это я вру? Там по всему берегу малинник сплошь, до самого леса. Понял?
