Читать книгу Воспоминания. о светлом и печальном, веселом и грустном, просто о жизни - Игорь Александрович Галкин - Страница 35

В начале осени 1945 года наступил долгожданный день, когда мы встречали папу. Не знаю уж, как он известил, но мама знала поезд, в котором он прибудет на станцию Усть-Шоноша. Там составы тогда стояли дольше обычного, чтобы заправиться водой и углем. Мама поехала туда на дрогах (снег еще не выпал), а мы прибирали избу к празднику. С утра зачастила к нам вся деревня тоже в ожидании солдата с войны.

И вот мы обвешиваем папу посреди избы, не замечая, что на костылях ему трудно устоять от наших обниманий. Мы к нему льнем, плачем, он в наши плечи прячет колкое обросшее лицо, вздрагивающее от слез. Дольше других его не отпускает Фаня, раз за разом бросаясь на шею. Не отходит от него Валя. Даже Боря, обычно сдержанный, не скрывает слез и нежности к папе, поддерживает его костыль. Я сержусь на них, что мне меньше достается папиных ласк. Сам заворожено смотрю на родное, но и немножко незнакомое лицо. Два года разлуки вроде немного, но для меня, прожившему на свете всего восемь лет и два года разлуки составляют четверть жизни. Видимо не случайно я оказываюсь рядом с папой справа, а Фаня слева, когда садимся за пустой еще стол. На папу мне смотреть неудобно – снизу вверх. Зато прекрасно вижу интерес и любопытство, с которыми разглядывают и слушают папу односельчане. Мне кажется, что часть этого внимания относится и ко мне. И мне хорошо. Минута славы, как называют это ныне. Меня переполняет счастье и гордость. Сбылось самое большое желание семьи – вернулся папа.

Потом на столе появился хлеб кирпичиком и в самом большом блюде толченая на молоке картошка с чем-то необыкновенно вкусным, пускающим запах по всей избе. Мама подает мне ложку, подмигивает и подбадривает: «Ешь, это тушёночка. У нас такой не бывало».

Я в тот вечер считал, что с возвращением папы у нас все будет по-другому – хорошо, спокойно и сытно, поэтому на еду не налегал, о завтрашнем дне не думал. Кстати, именно война и голод заставляли нас, по сути – малышей и заморышей, думать о завтрашнем дне, о завтрашнем пропитании. У одних это превращалось в маниакальную жадность, у других просто в рассудительность. Возможно, я относился ко вторым.