Читать книгу Миссия – победить! - Игорь Алексеев - Страница 5

Психологически уже многие были готовы к предстоящей войне. Не был исключением и Женя Ануфриев. Наступление войны было всего лишь вопросом времени. Вот только никто не мог представить, что это будет за война, какого неимоверного масштаба бедствие для всех и для каждого. Испытание на живучесть, на твёрдость характера, силу воли.

Всё плохое из людей война вытащит наружу. Так же станет и с хорошим. Просто в подобных испытаниях невозможно быть наполовину хорошим или наполовину плохим. В таких случаях полумер не бывает. Ты либо опускаешься до низости и предательства, либо возвышаешься в каждом своём поступке, не преследуя какой-либо выгоды, просто потому, что не можешь иначе. Только самоотдача, только жертвенность, чаще всего ведущая к погибели. Но именно в такой жизни и есть какой-то смысл. Не прозябание, а поступок!

Как потом запишет в своём дневнике его будущий однополчанин Семён Гудзенко: «Война – это камень преткновения, о который спотыкаются слабые. Война – это камень, на котором можно править привычки и волю людей. Много переродившихся людей, ставших героями».

А пока Женя находился на стадии постижения этих незыблемых истин. Впрочем, как и каждый человек страны, вставшей на путь суровых испытаний.

Ещё несколько часов после официального объявления о начале войны город как будто бы жил мирной жизнью, но всё равно это был уже не тот город. На лицах горожан появилась озабоченность, все вдруг куда-то заспешили.

Остальные объявления по радио касались в основном организационных вопросов, связанных с мобилизацией на фронт, бдительностью, соблюдением мер безопасности и прочим. Зачитывались бесконечные постановления различных инстанций. Например, приказ №1 заместителя председателя исполкома Моссовета, начальника МПВО Фролова гласил: «В связи с угрозой воздушного нападения на город объявляю в Москве и Московской области с 13 часов 22 июня 1941 года угрожаемое положение». Так и было сказано «угрожаемое положение», что было даже как-то не по-русски. Но кто тогда обращал внимание на такие мелочи. Всему населению, руководителям предприятий, учреждений и домоуправлений города и области надлежало точно и в срок выполнять правила МПВО и приводить в боевую готовность убежища.

Во многих учреждениях и на предприятиях начались стихийные митинги. На улицах можно было заметить мчавшихся на мотоциклах фельдкурьеров с полевыми сумками.

Вернулась Шура.

– Ах, Женя, что ж такое? Ты слышал?

– Да слышал я, Шур.

– Что ж теперь будет?

– Да ничего не будет. Воевать будем. Родину защищать. Сказано же: «Наше дело правое! Победа будет за нами!»

– Всё равно страшно.

– Не волнуйся, всё будет нормально. – Чтобы приободрить сестру, Женя даже приобнял её, что делал крайне редко. – Поехал-ка я, ребят поищу. Надо что-то предпринимать. Вон в военкоматах уже очереди – люди на фронт рвутся. Что ж, сидеть ждать, что ли?

Шура не возражала. Брат всегда был самостоятелен, и переубеждать его было бесполезно.

Учитывая обстановку, Женя решил поехать в школу. Его расчёт оказался верным: там он застал основной костяк своих друзей-одноклассников. Вопрос у всех был один: «Что делать дальше?»

– Ребята, чего тянуть, айда в военкомат! Прямо все вместе! – запальчиво и темпераментно призвал Витя Пастернак. – Возраст у нас призывной, нас просто обязаны направить на фронт. Может, и служить вместе попадём. А там мы дадим этим фрицам! Они ещё не знают, с кем связались!

– Да понятно, Вить, но ты всё-таки не горячись, – заговорил более рассудительный Серёжа Овсянкин. – Мы все хотим поскорей оказаться на фронте. Но ты ж слышал, в первую очередь призываются лица девятьсот пятого – девятьсот восемнадцатого годов рождения. Пока их не выберут, нам в военкомате, скорее всего, делать нечего.

Женя тоже уже готов был выразить своё мнение, но тут появился школьный комсорг Миша Межибовский.

– Так, чего судим-рядим? А, герои-добровольцы! – с насмешкой сказал он.

Никто особо не отреагировал на его издёвку, и Межибовский решил взять быка за рога:

– А ну, кто хочет Родине послужить, шаг вперёд!

Все аж повскакивали от таких слов:

– Говори, что делать!

– А дело, ребята, самое что ни на есть ответственное, – перешёл он на заговорщицкий тон, что ещё больше подзадорило компанию. – Мы с вами пойдём в военкомат… – Он сделал многозначительную паузу.

– Ну, ну, не тяни! – толкнул его под локоть Пастернак.

– Ну правда, Миш, чего тянешь-то? – с еле скрываемой обидой в голосе сказала Маша Бычкова.

– Пойдём в военкомат и будем разносить мобилизационные повестки, – выпалил Михаил. – Нам поручено доставлять их адресатам нашего района.

Раздался всеобщий вздох сожаления.

– Да-да, это тоже очень важная и ответственная работа. А вы как думали! От нас с вами будет зависеть бесперебойная работа мобилизационной кампании. Сами понимаете, сейчас каждый час, каждая минута дόроги.

– Да что ты нас уговариваешь! Надо – значит надо. Да только мы и сами бы на фронт не прочь попасть.

– Пока будем разносить, я всё как следует узнаю. Так сказать, прощупаю обстановку. Что-нибудь придумаем.

– Ну вот это другое дело.

– Где там твои повестки?

– Это завтра. Сегодня они только выписываются. Сами понимаете, с таким количеством народа надо ещё разобраться. Всю ночь, наверное, будут работать. Встречаемся завтра в десять часов у военкомата. Сретенка, одиннадцать, помните? И попрошу без опозданий! – пригрозил пальцем Межибовский. – А сегодня пока по домам.

Что же происходило в пограничных районах Советского Союза, принявших на себя первый удар агрессора?

На рассвете 22 июня 1941 года специальные разведывательно-диверсионные подразделения германских вооружённых сил захватили основные мосты на приграничных реках Мемель, Неман, Буг, Сан и Прут. Лишь несколько мостов на 1600-километровой линии западной границы СССР (от Балтики до Чёрного моря) советские сапёры успели взорвать вовремя.

Начался блицкриг, то есть молниеносный прорыв в глубь территории СССР трёх групп армий фашистского вермахта. Главная цель «молниеносной войны» – окружить и разгромить основные силы Красной Армии в полосе 250—300 километров от границы и затем перейти к такому же молниеносному наступлению на Ленинград, Москву и на южном участке фронта выйти к Кавказу и Волге.

По расчётам фашистских стратегов, после начала военных действий Красная Армия должна быть разбита в двухмесячный срок, то есть до конца лета 1941 года. Приказ Гитлера за восемь недель выйти на рубеж Астрахань—Архангельск должен быть выполнен во что бы то ни стало. На острие главных ударов действовали специальные подразделения особого диверсионного соединения гитлеровцев – полка «Бранденбург-800».

Специальное подразделение германских вооружённых сил – 800-й строительно-учебный полк особого назначения «Бранденбург» – был создан при активном участии руководителя Абвера адмирала Вильгельма Канариса. Наименование «строительно-учебный» было присвоено соединению исключительно для конспирации. Главные задачи подразделения в условиях военных действий – диверсии в тылу противника, глубокая разведка, уничтожение коммуникаций, узлов связи, захват мостов, аэродромов, бункеров, стратегических объектов любого уровня охраны.

Немного забегая вперёд, следует констатировать, что уже в первой декаде июля 1941 года немцы форсировали верховья Днепра в районе Могилёва, Рогачёва и Орши, и не последнюю роль в успешном наступлении на этом участке фронта сыграли диверсанты «Бранденбурга».

16 июля пал Смоленск. Именно в этот день советский разведчик Шандор Радо сообщил радиограммой из Женевы в Центр: «Цель наступления немцев – Москва».

Утром 23 июня в магазинах выстроились огромные очереди. Скупалось всё: крупа, сахар, мыло, соль, спички, керосин. Продукты не успевали подвозить. Очереди появились и в сберкассах – люди снимали денежные накопления.

Ровно в десять часов вчерашняя компания собралась у входа в Ростокинский районный военкомат.

– Вот и молодцы! – похвалил Мишка. – Сейчас всё организуем. – И скрылся за дверями учреждения, которые между тем не закрывались. Люди, как мужчины, так и женщины, сновали туда-сюда почти не переставая. Все друг с другом о чём-то спорили, что-то друг другу доказывали, в общем, все были необычайно возбуждены.

Через некоторое время с пачкой повесток из дверей военкомата вышел Михаил.

– Ну, друзья-товарищи, вот и наше с вами комсомольское задание. Строго подотчётные документы. Каждому адресату – лично в руки. Осознаёте ответственность?

– Кончай, Миш, не дети ж малые, – сказал кто-то из ребят.

Настроение у всех было паршивое. Не самое это приятное занятие – разносить повестки. Но и это кому-то надо делать.

Каждому досталось по семь-восемь адресов, которые были расположены достаточно кучно. По многим из них гонцов уже ожидали и даже встречали словами: «Ну где вы ходите?» Получение повестки было той необходимой формальностью, которая была нужна для решения организационных вопросов, связанных с увольнением с работы. Но были адреса, где на курьера смотрели с нескрываемой неприязнью, хотя за получение повестки всё равно расписывались.

С 25 июня в Москве было введено военное положение. Воздушные и учебно-боевые тревоги постепенно становились нормой. Город начал привыкать к условиям военного времени.

К Ануфриеву зашёл его одноклассник и самый близкий друг Ваня Жаров.

– Слышал о новом постановлении Совнаркома? – сказал он, доставая из-за пазухи газету.

– Что за постановление? – спросил Женя.

– О добровольной сдаче велосипедов, фотоаппаратов и радиоприёмников. Да вот, сам почитай, – он бросил на стол свежий номер «Сталинского знамени». – На первой полосе, внизу.

«Вниманию владельцев радиоприёмников, – прочитал Женя заголовок. – Согласно постановлению СНК СССР от 25 июня 1941 года №1750, все без исключения граждане, проживающие на территории СССР, обязаны не позднее 30 июня сего года сдать органам Народного комиссариата связи на временное хранение, на время войны, под соответствующую квитанцию радиоприёмники и радиопередатчики всех без исключения типов и назначений, в том числе автомобильные».

– А где про фотоаппараты и велосипеды?

– Там, дальше, на второй.

«За несдачу радиоприёмников и передатчиков в установленные сроки, – продолжал читать Женя, – виновные несут уголовную ответственность по законам военного времени».

– Да, серьёзно, – протянул он. – Ну ладно, приёмники и фотоаппараты, а велосипеды-то тут при чём?

– Ты что, не понимаешь? Всё нацелено на борьбу с диверсантами! Любой с виду обычный гражданин может на поверку оказаться диверсантом. Нельзя давать ему и шанса реализовать свои планы!

– Согласен. Но всё-таки при чём тут велосипеды?

– А при том! Пешком по городу перемещаться несподручно, так?

– Ну да.

– Вот! А при отсутствии велосипеда он волей-неволей будет вынужден воспользоваться метро или трамваем. А там так или иначе попадёт под внимание гэбиков. Да и установить за ним скрытую слежку таким образом легче.

– Это ты сам придумал?

– Но это ж очевидно!

– Ну да, конечно, – согласился Женя, дабы не спорить с другом. Всё-таки какая-то логика в его словах была. – Вот только сдавать нам с тобой особо нечего, – продолжил он. – Ни радиоприёмников, ни фотоаппаратов, ни тем более велосипедов пока не нажили.

– Это да. А у тебя ведь была мечта купить велосипед.

– Ну вот и пусть пока остаётся мечтой. Ты лучше думай, как нам на фронт попасть.

– А что тут думать? Надо в райком комсомола идти.

– А как же военкомат?

– Через военкомат, по-моему, не скоро получится.

Целую неделю ребята носили повестки, пока Женя не задал Межибовскому вопрос:

– Слушай, Миш, помнишь, ты обещал поговорить насчёт нас с военкомом?

– Ах да, конечно! Заработались мы что-то с вами, ребята. Давайте я в понедельник схожу и всё узнаю. Я уже там вроде как свой. Да и вы успели примелькаться.

И действительно, тридцатого июня он вышел из военкомата уже без привычной кипы листков.

– Так, команда! Все – за мной! Сейчас будем окучивать военкома. Я упросил его об аудиенции.

Первым пошёл Пастернак. Однако по истечении двух-трёх минут вышел расстроенный. Можно было даже не спрашивать о результате. Но Маша всё же поинтересовалась:

– Ну что, Вить?

– «Молод ты ещё», говорит. «Надо будет – вызовем». И вообще, «не мешай работать». Это мы-то мешаем!

– Ребята, а пойдёмте все вместе! – предложил Овсянкин. – Насядем как следует, глядишь, сдастся.

– Пошли! – поддержали остальные, и вся компания ввалилась в кабинет военкома.

– Это ещё что такое! – встретил их грозным окриком хозяин кабинета.

Все тут же спасовали. Нашёлся только Межибовский:

– На войну хотим, товарищ майор!

– На войну? А я ж только что объяснил вон тому, долговязому, что рано вам ещё, молоды вы слишком. Или я каждому должен это объяснять?

Все смолкли, не зная, что сказать.

– Ладно, присаживайтесь, – военком сменил гнев на милость. – Слушайте меня, пацаны. И девчонки, – покосился он на Машу. – Тут дело такое. Враг силён и коварен. Не могу я вас сейчас таких зелёных посылать в самое пекло. Война только набирает обороты. Как оно дальше будет – неизвестно. Вернее, известно, что мы костьми ляжем, но ни страну, ни столицу не сдадим. Но для этого надо рассчитать силы. А не бросать сразу всё, что имеем, на врага. Сейчас первая волна уже бывалых вояк схлынет, и мы начнём обучать военному делу именно вас, новичков, чтобы вы уходили на фронт подготовленными, а не на верную гибель. Понятно вам это?

Присутствующие понимающе закивали.

– Поэтому давайте договоримся. Вы пока не будете отрывать меня от работы. Уж поверьте, мне её без вас хватает. Я уже неделю практически не сплю. Ну а как только всё устаканится, то и вам найдётся дело. Ещё героями станете! Вы ж хотите быть героями? – улыбнулся он.

Ребята засмущались.

– Да ладно, это я так, для поднятия духа. В общем, надеюсь, мы друг друга поняли. А чтобы вы не сомневались в искренности моих слов, вот вам бланки заявлений, заполняйте, я их передам в райком комсомола, и как только время подойдёт, вас обязательно вызовут. Договорились?

Ребята закивали, разбирая бланки. Он встал, давая понять, что разговор окончен. Молодёжь тоже повскакивала с мест и, попрощавшись, направилась к двери. Из кабинета все вышли вдохновлённые. Может быть, именно такой разговор им и был нужен – честный, мужской, не напористый и в то же время без сюсюканий.

Теперь они были спокойны – их заявления приняты в работу. Каждому представлялось, как эти заполненные неровным от волнения почерком бумаги проходили инстанцию за инстанцией, приближая отправку на борьбу с фашизмом. На самом же деле заполненные ими бланки заняли своё место в неровной пачке таких же бумаг на столе военкома. Их дальнейшая судьба была неизвестна даже ему самому.

Время шло, и каждый день страны был насыщен событиями. Третье июля ознаменовалось тем, что по радио наконец-то выступил сам товарищ Сталин. Это было его первое с момента начала войны обращение к народу.

Догадки у людей по поводу столь затянувшейся реакции вождя на такое важное событие, как война, были различны. Естественно, не обошлось и без самых абсурдных. Но в основном все полагали, будто бы у Сталина началась депрессия. Но, если даже просто обратиться к записям в журнале посещений кабинета главы государства, только 22 июня к нему состоялось 29 визитов высокопоставленных государственных лиц и военачальников. В их числе были Жуков, Ворошилов, Молотов, Ватутин и другие. Мог ли правитель, находясь в депрессии, вести такую активную работу?

Как известно, Иосиф Виссарионович был сторонником взвешенных решений, и в конечном счёте жизнь доказала, насколько была оправдана такая политика. Отсрочка его обращения к народу только усилила степень и глубину содержания самой речи. Каждое слово в ней, каждая мысль несли конструктивный характер.

Речь начиналась словами: «Товарищи! Граждане! Братья и сёстры! Бойцы нашей армии и флота! К вам обращаюсь я, друзья мои!» Одно это уже говорило о многом. Если упустить малоподходящее для официальной речи «друзья мои», то сугубо православное «братья и сёстры» наводило на мысль об ослаблении религиозной разобщённости общества на фоне надвигающейся опасности.

Далее Сталин рассказал о тяжёлом положении на фронте, о занятых врагом областях, бомбардировках городов и так далее. Но важно было, что в своей речи он дал несколько ответов на главный вопрос: «Что требуется для того, чтобы ликвидировать опасность, нависшую над нашей Родиной, какие меры нужно принять, чтобы разгромить врага?» В его понимании – это осознание народом глубины опасности, стремление мобилизоваться, недопущение паникёрства и трусости, перестройка экономики на военный лад и так далее. Одним из тезисов в речи Сталина звучал призыв создавать народные ополчения и вести партизанскую войну в тылу врага.

В тот же день речь Сталина была опубликована в газете «Правда», а 4 июля вышло постановление ГКО «О добровольной мобилизации трудящихся Москвы и Московской области в дивизии народного ополчения».

Ребята продолжали ставшую уже привычной работу. Доставление повесток особого восторга не приносило, но все относились к этому как к безусловной необходимости.

Четвёртого июля, придя, как обычно, исполнять курьерскую повинность, Овсянкин пребывал в явно приподнятом настроении.

– Ну что, почтальоны, не надоело бумажки носить? – сказал он заносчиво.

– Знаешь, что, кончай издеваться, – недобро зыркнул на него Виктор.

– А никто и не издевается. Вы вчера выступление Сталина слышали?

– Ну?

– Что «ну»? Появилась реальная возможность попасть на фронт!

– Как? – глаза ребят заблестели.

– Всё понятно. Слушали невнимательно. Или недопоняли. А фраза «народное ополчение» вам что-то говорит?

– Да не тяни ты резину! – не выдержал Женька.

– В общем, так, – Сергей по примеру Межибовского перешёл на заговорщицкий тон. – Ростокинский райком партии с сегодняшнего дня начал формировать народное ополчение. Так вот, я узнал, что туда берут всех от мала до велика.

– С пелёнок, что ль? – съязвил Женёк.

– Ну это я образно. Набирают разных возрастов, чуть ли не с 15 лет, если, конечно, припишешь себе год-другой, ну и совсем уже пожилых. В общем, это наш шанс.

– Пожалуй, что да. А то так и будем всю войну повестки таскать, – Витька загорелся идеей.

– Куда идти? – Женьке, как и многим, не терпелось начать действовать.

– Не поверишь, один из пунктов набора в народное ополчение – наша родная школа. Там уже вовсю идёт запись. Так что предлагаю не медлить.

На школьном дворе они застали невиданное оживление. Прямо у главного входа были установлены столы, накрытые бордовыми скатертями. За столами восседали «столоначальники», которые вели приём всех желающих вступить в ополчение. На запись каждого добровольца отводилось от силы две-три минуты. Вопросы к новобранцам были стандартные и по большей части формальные.

– Фамилия, имя, отчество?

– Ануфриев Евгений Александрович.

– Фамилия через «а» или через «о»?

– Через «а».

– Число, месяц, год рождения?

– 3 января 1922 года.

– Состав семьи?

– Сирота. Только сёстры и братья. Живут в основном отдельно.

– Жалобы на здоровье есть?

– Нет.

– Предварительно зачисляетесь бойцом. Вот вам памятка, что нужно иметь при себе. Необходимо явиться 6 июля к заводу «Калибр». Знаете, где это?

– Конечно.

– К девяти часам. Не опаздывайте. Следующий!

В переданной ему памятке было написано: «При себе иметь необходимый солдатский набор: вещевой мешок, две пары белья, полотенце, мыло, зубную щётку и порошок, бритвенный прибор, две пары носков, запасные портянки, одеяло, простыню, котелок, кружку, ложку, ремни, верхнюю одежду (шинель, пальто или плащ), запас продуктов на сутки».

В конечном счёте из 18 человек их последнего предвоенного школьного выпуска желающих податься в народное ополчение набралось семеро.

Встречаясь с Тоней, Женя понимал, что этой идиллии уже подходит конец и их ждёт неминуемая разлука. Они ходили по городу, обсуждая накопившиеся новости и наблюдая за тем, как меняется столица. А менялась она буквально на глазах.

Окна повсеместно крест-накрест заклеили бумажными полосками, что делалось во избежание ранений от разбитого стекла. Плотные шторы изнутри создавали светомаскировку. У кого не было штор, вешали одеяла. Витрины магазинов закладывались мешками с песком. Расчищались пожароопасные завалы. На чердаках домов размещались ящики всё с тем же песком, которые в дальнейшем стали просто незаменимы при тушении «зажигалок».

На заборах и на стенах домов расклеивались агитационные плакаты. Они не оставляли равнодушными никого. Люди проявляли живой интерес к наглядной агитации, и каждый новый плакат становился темой отдельного обсуждения.

Машины и городской транспорт с наступлением темноты соблюдали светомаскировку. Фары зачехлялись так, что были видны лишь узенькие щели, и те прикрывались козырьком, дабы свет падал вниз, под колёса.

Салон в транспорте уже не освещался, как раньше. Кондукторши принимали деньги и открывали билеты практически на ощупь. А ещё Женя с Тоней обратили внимание на такую особенность: почему-то в транспорте люди начали разговаривать вполголоса.

Трамваи передвигались, непрерывно звеня, давая знать о себе припозднившимся пешеходам.

Вокруг не светилось ни одно окно, не горел ни один фонарь. Прохожие в такой темноте иной раз натыкались друг на друга.

На очередном свидании Тоня сообщила, что её записали в аэростатную группу.

– Ну вот, хоть ты при деле, – Женя искренне порадовался за подругу. – Попробовала уже?

– Да, вовсю уже таскаем.

– Как хоть вы справляетесь с такими махинами?

Аэростат воздушного заграждения действительно выглядел внушительно, а между тем манипулировали им всего несколько человек, чаще девушки.

– Да ты что? Это совсем не сложно. Ну, конечно, если нет сильного ветра. И ещё важно, чтобы в команде было не менее двенадцати человек. Одной не будет – можно потерять аэростат.

– Так вы его и отпустили, – подмигнул Женя.

– Нет, конечно, – заулыбалась она. – Но такой риск существует.

Накануне отправки Шура чуть не со слезами собирала брата.

– Да куда ж ты торопишься? Ну сказали же, успеешь ещё. Потом бы вместе со всеми своими пошёл. А за это время худо-бедно обучился бы чему надо.

– Я уже и так достаточно умею. А чего не знаю, тому на месте обучат, – бодрился Женька, хотя понимал, что логика в рассуждениях сестры есть. Они шли воевать не абы с кем, а с регулярной армией, вооружённой до зубов, которая уже покорила пол-Европы. От этих дум он слегка даже рассердился на сестру. – Так, Шура, ты кончай эти разговоры. Не деморализуй ополчение в отдельно взятой квартире!

У «Калибра» 6 июля уже с семи утра было людно. Ребята сбились в кучку, стараясь держаться вместе. В какой-то момент Пастернак сказал, мотнув головой в сторону группы более старших новобранцев:

– Ребята, смотрите-ка – Глобус.

Так они за глаза называли учителя географии Михаила Андреевича Куницкого, добродушного сорокавосьмилетнего мужчину с густыми светлыми бровями и лишённой всякой растительности головой.

– Точно! И он здесь. Надо же, – отозвался Женька.

Подошли, поздоровались.

– И вы в добровольцы? – Куницкий явно обрадовался бывшим подопечным. – А родители-то в курсе?

– В курсе, Михал Андреич, – ответил за всех Межибовский.

– Ну что ж, занимайте место в строю. Ну и давайте вместе, что ль, держаться. Мы с вами теперь практически отделение, – усмехнулся он.

Ребята знали, что у Глобуса ещё за Гражданскую имелся орден Красного знамени. Геройский был учитель, с таким и на войну не страшно. Поэтому они с удовольствием окружили своего педагога и даже с гордостью стали поглядывать на остальных.

А народ собрался разношёрстный. Вот только совсем юных, как они, было не так много, в основном люди степенные, некоторые даже пожилые.

Объявили построение. Перед строем вышел первый секретарь Ростокинского райкома партии Георгий Жиленков. До недавнего времени – секретарь парткома завода «Калибр».

О том, что Жиленков возглавил Ростокинский райком партии, Женя Ануфриев узнал за год до этого, причём узнал совершенно случайно, просматривая газету, которую ему подсунул Овсянкин:

– Смотри, здесь про меня чуть-чуть, – ткнул пальцем Серёжка.

Но Женьку упоминанием в газете не удивишь, после того как он буквально стал гвоздём одного из номеров «Московского комсомольца», будучи представлен портретной фотографией. А вот информация о карьерном росте Жиленкова отложилась в памяти. Помнится, ещё подумалось: смотри-ка, в гору пошёл человек.

И вот он, этот самый Жиленков, теперь перед ними, и возможно, скоро поведёт в бой на ненавистного врага. Хотя, скорее всего, командиром дивизии будет человек сугубо военный. Но пока всем заправлял Жиленков.

Первый секретарь произнёс небольшую речь о том, как важна сегодня солидарность всего народа, как много зависит от каждого в отдельности, и прочее. Когда он сказал, что задача ополчения будет заключаться в основном в обеспечении защиты родного города, охране его стратегически важных объектов, толпа одобрительно загудела.

– Но учтите, дисциплина в ополчении будет как в любом строевом подразделении, – Георгий Николаевич не обошёлся без назидания, поскольку уже были зафиксированы факты употребления спиртных напитков. – Мы с вами такие же бойцы. Поэтому попрошу уже сейчас, с самого начала, настроиться на выполнение всех необходимых требований. Разброд и шатания будут пресекаться самым суровым образом.

После Жиленкова слово взял кто-то из командиров среднего звена.

– Сейчас, товарищи ополченцы, согласно спискам вы получите оружие и кое-что из обмундирования. Просим соблюдать спокойствие и дисциплину. Но прежде, чем всё это произойдёт, необходимо внести некоторые коррективы.

Он сделал небольшую паузу, заглянув в имевшуюся у него на руках бумажку, и продолжил:

– Так, слушаем меня внимательно! Ополченцы двадцать первого, двадцать второго, двадцать третьего и двадцать четвёртого годов рождения – шаг вперёд!

Ребята переглянулись. Они не сразу поняли, что речь идёт о них.

– Ну чего стоим? Пошли, что ли, – первым опомнился Мишка.

Все семеро вышли из строя. То же самое сделали ещё несколько таких же, как они, парней.

– А теперь мотайте отсюда! – сказал военный нарочито пренебрежительно. – Ну, что смотрите? Рано вам ещё, пацанва. Мы пока как-нибудь без вас разберёмся.

– Не имеете права! Мы уже зачислены! – попытался было возмутиться Межибовский.

– Ещё как имею! – безапелляционно заявил лейтенант.

Спорить было бесполезно. Опустив головы, ребята поплелись прочь.

– Вот и побили фрицев, называется, – бурчал под нос Юра Новосёлов.

– Да будет тебе, – успокаивал его Ануфриев, хотя сам был расстроен не меньше.

Дойдя до начала Сретенки, Лёнька Гайлис опомнился:

– А мне бабка в дорогу пятьдесят рублей сунула. Теперь что, ей назад возвращать?

– Пойдёмте в кондитерскую! – предложил Женя.

Возражающих не оказалось. Расположившись в пустом зале, они, набрав булочек и чая, принялись обсуждать последние события.

– Слушайте, а может, и хорошо, что нас в этот раз не взяли? – сказал Овсянкин. – Вы же слышали – охрана объектов. Скукота! Надо рваться в действующую армию. Вот где настоящее дело!

Было совершенно понятно, что Серёжка просто пытался успокоить себя и друзей.

Так прошло ещё десять дней. Шестнадцатого июля к Ануфриеву средь бела дня нагрянул Ваня Жаров.

– Жень, тебя в ЦК комсомола вызывают.

– Знаешь, Вань, скажи им, что меня не застал. Не хочется мне опять эти повестки разносить.

Но оказалось, причина вызова в другом. С Женей в знаменитое угловое здание на Маросейке поехали и его друзья – Овсянкин и Пастернак. Как выяснилось, они тоже были в числе «приглашённых».

– Где тут на войну мобилизуют? – спросил Серёжка запросто, как только приятели переступили порог заведения.

– На войну мобилизуют в военкомате, – поправили Овсянкина, – а мы только направление даём.

Ребятам указали на второй этаж. Пришлось отсидеть очередь. Такие же, как они, парни входили в кабинет, потом выходили, что-то заполняли за столом, опять входили. Когда, наконец, подошла их очередь, первым вошёл Женя.

– Проходите, товарищ, садитесь.

Кабинет был очень просторным. Посередине за председательским столом сидели трое. Один был в форме. «Малиновая петличка и одна шпала – капитан НКВД», – сразу отметил про себя Евгений. Двое других в штатском, судя по всему, ответственные работники ЦК.

– Ваша фамилия? – спросил капитан.

– Ануфриев.

– Ануфриев… А, как же, знаем, знаем, – он поднял глаза и улыбнулся.

От этих слов Женя заёрзал, как на допросе. «Интересно, что они обо мне знают такого, чего я сам не знаю?»

– Так, вы у нас, значит, активист. Имеете прекрасную успеваемость. Ни одной четвёрки в аттестате. Похвально.

У Жени немного отлегло.

– Пользуетесь авторитетом у товарищей. Всё верно?

– Вроде так… – он немного смутился.

– Не могли бы рассказать о своей семье? – сказал тот, что справа.

Выслушав Женин рассказ, капитан с удовлетворением заметил:

– Да, достойные люди – ваши братья и сёстры. Жаль, что с родителями так получилось…

Выдержав небольшую паузу, он вновь спросил:

– Ну а чем увлекаетесь?

– Много чем… Читать люблю. Фильмы смотреть. За футбол болею. Сам занимаюсь спортом.

– Каким?

– Лёгкой атлетикой.

– Хорошо, – говоря это, капитан сделал пометку в своём формуляре. – Это все увлечения?

– Нет. Природу люблю. Охоту.

На последнем слове сидящие многозначительно переглянулись.

– А ну-ка, ну-ка, расскажите.

– А что рассказывать? Братья часто брали с собой, когда ходили охотиться. Ну и поднаторел немного.

Капитан продолжал делать отметки.

– Стреляете метко?

– Братья хвалят, – сказал Женя уклончиво.

– А что, если понадобится, и в лесу заночевать сможете?

– В принципе, да.

– На лыжах ходите?

– Да, конечно.

Жене захотелось было похвастаться своими победами в лыжных первенствах, но он внутренне себя одёрнул – вдруг сочтут бахвальством. И так достаточно наговорил.

– Ну, нам в целом всё понятно, – сказал капитан, переглянувшись с коллегами. – Как считаете, товарищи? Может, ещё есть вопросы?

– Да, – сказал тот, что слева. – Разрешите?

– Пожалуйста.

– Ну а как насчёт армии? Служить хотите?

– Собственно, затем и пришёл.

– Ну что ж, раскрою небольшую тайну, – снова взял слово капитан, – у вас есть возможность попасть в элитные войска. Если, конечно, трудностей не боитесь.

– Не боюсь. Готов! – коротко ответил Евгений, внутренне буквально трепеща от навалившейся вдруг на него удачи.

– Ну тогда так. Выйдите сейчас в коридор, там лежат бланки заявлений. Вам надо заполнить такой бланк. Заполните – заносите, мы скажем, что делать дальше. А если вдруг передумаете, можете уйти, не прощаясь. Вам понятно?

– Да.

– Хорошо. Занимайтесь. А пока пригласите следующего.

Когда Женя вышел, ребята набросились с вопросами, отвечать на которые времени уже не было. Он просто сказал: «Я согласился».

Прошли процедуру и оба его приятеля. У Пастернака за плечами был аэроклуб, поэтому он первым делом спросил: «Это авиация?» Не вдаваясь в подробности, ему ответили, что нет. Он решил пока не писать заявление. Овсянкину вежливо отказали, поскольку он был очкариком. В итоге из троих собеседование прошёл только Женя. Когда он вновь появился в кабинете, капитан бегло прочёл заполненный им бланк и жестом снова указал на стул. Он вытащил две бумажки, быстро написал на них что-то и протянул Ануфриеву.

– Первое – это предписание явиться восемнадцатого июля на стадион «Динамо». Там вам надо будет пройти медкомиссию и в случае положительного результата получить обмундирование. И вот справка о том, что в ряды Красной армии вы вступаете добровольно. Печать поставите в канцелярии. Желаю вам успехов, – с этими словами он встал и протянул Жене руку. – Думаю, мы скоро услышим о ваших подвигах, – добавил капитан с улыбкой.

Женя улыбнулся в ответ и вышел. В руках у него были вожделенные документы. Послезавтра он уже сможет надеть военную форму! После стольких перипетий в это трудно было поверить.

Вечером встретились с Тоней. Узнав о последних событиях, она заметно погрустнела.

– Ладно, не беда, – успокаивал Женька. – Будем переписываться. Вот увидишь, время пролетит незаметно. Скоро мы погоним всю эту нечисть назад, у них только пятки засверкают.

Тоня припала ему на плечо:

– Эх, быстрей бы всё это кончилось. И снова начиналась мирная жизнь.

Перед тем как расстаться, они ещё немного прогулялись по привычным местам.

– Помнишь, ты меня спрашивал, как мы справляемся с аэростатом?

– Ну?

– Я тебе ещё говорила, что возможен риск его потери.

– Помню, конечно.

– Так вот, у нас тут недавно случилось ЧП. Один из аэростатов случайно сорвался. И на нём оказался боец, успел зацепиться в последний момент. В общем, полетел на нём, как на ковре-самолёте.

– Выжил?

– Не только выжил, но и приземлил его, не повредив линий передач и прочего. Несмотря на большую высоту, дождался, пока аэростат пролетит населённые пункты, и только после этого стравил газ. В результате аэростат упал в поле в ста километрах от Москвы. Там же обнаружили и бойца.

– Ты смотри!

– За грамотные действия его представили к награде. Так что и среди нас есть герои, – заявила она не без гордости.

– Не сомневаюсь, Тоня. Я теперь, когда вижу в ночном небе эти ваши гигантские огурцы, непременно вспоминаю тебя. Представляю, что какой-то из них запущен тобой.

Они обнялись и поцеловались. Юность таяла на губах…

Настал назначенный день. Стадион был уже не тем, каким Женя знал его до войны. Теперь он выглядел как настоящий военный объект. Поверх трибун была натянута зелёная маскировочная сетка.

Внутри сооружение бурлило народом. Таких как Ануфриев там было большинство.

– Куда мне? – показал он предписание первому попавшемуся военному.

– Вон, видишь вход? – махнул тот в сторону северной трибуны. – Тебе туда.

В этом хаосе сходу разобраться было не просто. Но, осмотревшись, Женя понял: в подтрибунных помещениях новобранцы проходили комиссию; на трибунах сидели ожидающие очереди и уже получившие обмундирование; на поле происходили тренировочные баталии – шли штыковые бои, отрабатывались приёмы самбо; в помещении тира развернулась подготовка снайперов и стрелков.

Он зашёл под трибуну, подошёл к стоящему у стены столу и протянул предписание.

– Так, Ануфриев… Есть такой! – быстро найдя его в списке, обрадовался такой же как он молодой парнишка. – Занимайте очередь в кабинет. Врач приглашает по пять человек. В случае успешного прохождения комиссии вам выдадут жетон, с ним – на получение обмундирования.

– Иди сюда, приятель! – позвал Женю высокий атлет, стоящий у кабинета. Вместе с ним приёма ожидали ещё трое. – Как раз пятым будешь. Сейчас уже вызовут.

Когда Женя приблизился, росляк протянул руку:

– Будем знакомы – Валера.

– Евгений.

– О, а вот и твой тёзка – тоже Евгений, – показал он на симпатичного, с зачёсанными назад русыми волосами соседа.

– Дешин, – представился тот.

Остальные двое оказались Олегом и Владимиром. Женя успел обратить внимание, как они контрастировали между собой. Если Олег, судя по широким парусиновым брюкам и лёгкой светлой рубашке с широким воротником, был явно из местных, то по поводу Володи гадать не приходилось: вид у него был типичного деревенского паренька, а китель железнодорожника красноречиво говорил о его профессиональной принадлежности.

Ждать действительно пришлось не более пяти минут. Медик оказался строгим и дотошным дядькой. Первым делом придрался к бледному виду Дешина. Потом мучил Олега, фамилия у которого оказалась Черний, по поводу развивающегося у того плоскостопия.

– Ты, брат, с этим не шути, – предупредил он. – Разминай, массируй, обувь носи на каблуке. Хотя о чём я? – спохватился эскулап. – После войны теперь уже. Так, кто тут у нас ещё?

– Москаленко, – бойко ответил Валера.

– О, хорош! – разглядывая мускулистый торс юноши, похлопал его по плечу врач. – Каким спортом занимался?

– Греблей.

– Отлично! Теперь ты, – ткнул он пальцем в Володю. – Как тебя?

– Аверкин Владимир Павлович.

Железнодорожник тоже был спортивного телосложения, но ниже Валеры ростом и уже в плечах.

– Тоже спортсмен?

– Первый юношеский по лёгкой атлетике.

– Орлы!

Следующим был Ануфриев.

– А ты чего такой щуплый? – скривился врач.

– Скорее поджарый, – поправил его Евгений. – А вообще я девятый в семье, вся начинка старшим досталась.

– Ишь ты, ещё один остряк. Насмотрелся я вашего брата, вы тут через одного зубоскалы, – врач сделал паузу и отцовским тоном добавил: – Всё правильно, пацаны, на войне так и надо. Иначе, ещё не начав её, проиграешь. Больше юмора!

Потом он хлопнул в ладоши:

– Так, ну а теперь проверим ваше зрение.

В этом плане отклонений ни у кого выявлено не было. Женя уповал лишь на одно: чтобы словоохотливый медик не принялся рассматривать его руки. Он всё время старался держать их за спиной. Обошлось! Вскоре все пятеро стали обладателями заветных жетонов.

Пока подбирали форму, познакомились поближе. Оказалось, что Дешин родом из Тулы, а в Москве учился в энергетическом институте. Валерий Москаленко и Олег Черний – студенты МГУ, один – геолог, второй – биолог. Володя Аверкин действительно приехал из деревни, откуда-то из-под Рязани. В Москве уже полгода. Живёт в общежитии. Работает в депо Курской—Товарной и учится в железнодорожном техникуме.

Однако наиболее ценной для Ануфриева стала информация о самом воинском формировании, в которое все они по воле случая попали служить. Оказалось, что их ждёт судьба разведчиков, даже больше того – диверсантов. Женя раньше с предубеждением относился к слову «диверсант». Но, как выяснилось, существуют и хорошие диверсанты – те, что на стороне добра. Такими диверсантами и предстояло стать всем пятерым.

При получении обмундирования кто-то из новобранцев поинтересовался:

– А когда же на фронт?

Этот вопрос, конечно, беспокоил каждого, но у большинства хватало благоразумия не произносить его вслух. У Евгения тоже, после того как узнал некоторые подробности. Но в любом коллективе всегда найдётся человек, который по наивности выскажется за всех.

– На фронт? – переспросил интендант. – Это ты, дорогой, слегка торопишь события. У вас впереди ещё месяца три напряжённой учёбы и подготовки. Фронт… Ишь ты! – усмехнувшись, мотнул он головой.

Дальнейшие вопросы были излишни.

Домой Женя завалился с охапкой военной одежды. Ему не терпелось похвастаться перед сестрой обновками, но Шуры дома не оказалось.

Он надел галифе, гимнастёрку, не без усилий натянул сапоги, глянул на себя в зеркало и обомлел. Перед ним стоял совершенно другой человек – статный, элегантный, красивый. Потом ещё приладил пилотку и убедился, как же всё-таки форма преображает внешность.

Женя решил безотлагательно наведаться к старшему брату. Не только предстать в новом обличии, но и получить своеобразное благословение, поскольку относился к Ивану как к отцу.

Подпоясавшись ремнём, он вышел из дома. Было немного непривычно. Необношенное обмундирование при ходьбе доставляло неудобства. Ноги в дубовых ещё сапогах плохо сгибались, а гимнастёрка натирала в некоторых местах. Несмотря на обычное в таких случаях смущение, Женя старался выглядеть непринуждённо. Привычно здоровался с соседями, каждый из которых отпускал в его адрес комплимент и долго провожал восхищённым взглядом. Кто-то цокал языком, добавляя:

– Солдат…

Местных мальчишек вообще пришлось шугануть за слишком активное внимание к его персоне. Но самая главная проблема, с которой столкнулся красноармеец Ануфриев, – это встречи с такими же, как он, военными. Воинскому приветствию он пока обучен не был, да и стеснялся ещё этого церемониала. Поэтому, завидев человека в погонах, пытался спрятаться за спины гражданских. Иногда это удавалось, иногда с трудом, и тогда ситуация становилась нелепой. Но служивые, видя новичка, делали вид, что не замечали его неловкости, возможно, потому, что и сами когда-то были такими же.

И ещё одного не учёл новоиспечённый боец. Его маршрут пролегал через Красную площадь, а каждый военный при прохождении мимо Мавзолея обязан был отдать честь вождю мирового пролетариата. Ануфриева выручило то, что на площади из военных он оказался не один. Приметив, как козыряют в сторону Мавзолея остальные люди в погонах, он тоже приложил правую ладонь к головному убору. Казалось, в этот момент вся площадь смотрела только на него. Опустив руку, Женя неловко огляделся – никому до него не было дела.

Брат, открыв дверь, явно не признал родственника. Он некоторое время смотрел на человека в военной форме и не мог понять, что тому от него надо.

– Женька, ты, что ль? – наконец проронил Иван.

– Не Женька, а красноармеец Ануфриев!

– С ума сойти! Встретил бы на улице – не узнал бы. И так редко тебя вижу, а тут ещё в форме. Ну, удивил, братец, ничего не скажешь!

Он посторонился, давая Жене войти в квартиру.

– Проходи, проходи. Дай-ка я тебя получше рассмотрю. А повзрослел-то как сразу. Форма тебе явно к лицу. Зина! – позвал он жену. – Иди-ка, глянь на этого вояку!

– Ух ты, да это ж наш Женька! – невестка тоже не смогла сдержать эмоций.

Они обнялись.

– Давай-ка мы с тобой его накормим и расспросим, что да как, – предложил Иван.

За столом Женя навернул порцию голубцов и, довольный, откинулся на спинку дивана.

– Ну так что? Куда попал? – старшему брату не терпелось узнать, в какие войска угодил младшой.

– Диверсанта из меня будут делать, – гордо заявил Женя. – Я им так и сказал в военкомате, что на меньшее не согласен. Ну сам посуди, на лыжах хожу бойко, стреляю метко. Я в тылу этим немцам такого шороха наведу!

– Ты серьёзно? – брат принял его реплику за шутку.

– Серьёзнее некуда, – сказал Евгений уже не таким игривым тоном. – Попал я, брат, в особые войска. Только эта информация не для разглашения, сам понимаешь. Поднатаскают нас как следует и зашлют в самое вражеское логово. И будем мы эту гидру фашистскую изнутри душить.

– Вот оно как. А я уж было подумал, разыгрываешь ты меня. Самому-то не страшно?

Женя немного растерялся от такого вопроса.

– Вот ты меня сейчас спросил, – ответил он, – а я ведь над этим вопросом даже не задумывался. Пока не думаешь – не страшно. Наверное, лучше и не думать.

Он немного помолчал и вдруг словно опомнился:

– А знаешь, с какими ребятами мне выпала честь служить! Элита! Лучшие из лучших! К нам так просто не попадёшь! Мне такой отбор пришлось пройти!

– Да я уже понял всё об этом отборе, – Иван усмехнулся. – Если тебя с твоим пальцем в диверсанты записали.

Женя внезапно сконфузился.

– Да ладно, всё прекрасно понимаю. Время сложное. Ускоренный набор. Да и ты там своим перстом не особо размахивал, – брат всегда как в воду глядел. Что-то утаить от него было невозможно.

– Так ты одобряешь? – хотя Женя для себя уже всё решил, ему было важно слово брата.

– Воюй, конечно. Защищай державу! Самое последнее дело – в тылу отсиживаться. Я бы и сам не прочь, да кто ж меня отпустит.

Это была правда. Работа Ивана была связана со строительством секретных объектов. Это потом Женя узнал, что его брат трудился сначала инженером у Микояна, потом вместе с Курчатовым строил атомный реактор, а после войны был заместителем председателя Госстроя СССР, а затем заместителем министра строительства предприятий угольной промышленности СССР. Ездил по обмену опытом за границу. Такого уровня специалистов на всю страну было раз-два и обчёлся. И сегодня его передовая, конечно, была здесь, в Москве.

– Ну, так какие планы теперь у красноармейца Ануфриева?

– За красноармейца Ануфриева теперь думают другие. Сам он уже планов не строит. Пока сидим в Москве. А дальше – куда пошлют.

– Ты хоть информируй нас о своих передвижениях. По крайней мере, через Шуру.

– Обязательно!

Они обнялись, и Женя, довольный этой встречей, пошёл на прощальное свидание с Тоней.

– Какой ты, Женька, красивый в этой форме! – восхитилась Тоня.

Они опять долго гуляли. Подруга не просто держала его под руку, а как можно сильнее прижимала к себе его локоть и даже изредка склоняла голову на плечо. Она явно испытывала гордость перед окружающими за своего парня.

– Ну чего ты всё вздыхаешь? – не выдержал Евгений.

– Ой, боюсь я, Женька, вдруг что случится. Война же всё-таки…

– Да не бойся ты, дурочка. Ничего со мной случиться не может.

– Это почему же?

– Заговорённый я! Поняла? – Женя сам не ожидал от себя таких слов. Просто захотелось успокоить девушку, вот он сходу и выпалил первое, что пришло в голову.

Тоня, ошеломлённая признанием друга, смотрела на него с явным недоумением. Он решил, что раз сказал, то останавливаться уже нельзя:

– Да-да, меня бабка в деревне одна заговорила. Теперь ни нож, ни пуля меня не берут.

– А почему ты раньше мне этого не говорил?

– Да как-то речь не заходила, – продолжал он придумывать. – Да и не придавал я этому особого значения, пока однажды не проверил силу заговора.

– Расскажи! – потребовала Тоня.

– Связался с дурной компанией, где меня хотели вовлечь в преступную деятельность. Но я вовремя одумался. А законы в преступном мире, знаешь, какие? Если ты решаешь покинуть банду, то тебя убивают.

Тоня в ужасе хлопала глазами. Он едва сдерживался, чтобы не засмеяться.

– Вот и меня решили убрать. Только ничего у них не получилось – нож сломался! Вот тогда я первый раз и вспомнил бабку-ведунью. После этого ко мне уже не лезли.

По поводу компании была чистая правда. Однажды он действительно чуть не попал в воровскую шайку. Ей заправлял рыжий мальчишка по кличке Бесик. Наглый и бесстрашный, как все лидеры. Компания обитала в основном на Мытищинской улице, в бараках. Жене сказали: пойдём, мы тебе покажем, как это делается. Привели в кинотеатр «Форум», и на его глазах один из членов банды вытащил 20 рублей из дамской сумочки. «Видал? – сказал он, показывая Жене две десятирублёвки. – И всего делов-то!» Но Жене это не понравилось, и он прекратил общение с ворами. Никто его, конечно, за это не преследовал. Позже он узнал, что воришки вляпались и их посадили по уголовному делу. А Бесик чуть раньше напоролся на финку, возможно, залез не в тот карман…

Как бы то ни было, Женя решил не раскрывать перед Тоней карты, чтобы не оправдываться за свой вынужденный обман. Пусть верит в сказочку о его мнимой заговорённости. Ей так будет спокойнее. Мог ли он знать, что и сам со временем поверит в свою безусловную неуязвимость.