Читать книгу Рассказы знавших Скорцени и Геббельса - Игорь Алексеевич Гергенрёдер - Страница 2

Уве положил в багажник своей «татры Т613» килограммов пять помидоров, столько же репчатого лука, и мы поехали. Наш путь пролегал через город Гранзее. Мой друг произнёс:

– Он был в битве под Москвой.

Я понял, что это о человеке, к которому мы едем, и сказал:

– Ага! Тут в супермаркете продают водку «Московскую»?

Друг ответил, что водку из России продают точно, но каких марок – не знает. Подрулив к супермаркету, он помог мне, инвалиду, войти в него. Я узнал пол-литровые бутылки с бело-зелёными этикетками, на них вверху, на белом фоне, выделялась надпись «Moskovskaya», а ниже «OSOBAYA», на зелёном фоне значилось по-русски «Московская особая водка». Стоила она десять марок. Я купил бутылку.

Наша поездка продолжилась. На мои вопросы о том, к кому мы едем, Уве отвечал скупо:

– Воевал всю войну до конца, потом был у русских в плену. Пусть сам расскажет, если захочет.

День стоял тихий, солнце грело, но не пекло, как месяц назад. По сторонам дороги на лужайках попадались группы косулей. Потом слева открылся луг, на нём изгородь из кольев и проволоки окружала обширный участок, где я увидел довольно много бычков и крупного быка, а также жилой вагончик. По дальнему краю участка протянулось строение: как я понял, хлев, створки его двери были распахнуты.

Возле вагончика стоял человек и смотрел на нашу машину. Подойдя к воротам, он открыл их, и мы вкатили на участок. Я вылез из машины. Уве, который, понятно, опередил меня, пожал человеку руку, сказал ему обо мне:

– Он переселенец из России.

Уве знал, что мои родители во время войны были в Трудармии в Южно-Уральских местах РСФСР, потом мы переехали в Новокуйбышевск тогдашней Куйбышевской области, оттуда я, после пяти лет учёбы в Казани, переехал в Кишинёв, из которого и прилетел с семьёй в Германию.

Человек пожал руку мне, сказал:

– Меня зовут Хансйорг.

Я назвал моё имя.

Хансйорг был худ, лет семидесяти пяти; гладко выбритый, он видимо, не стриг свои сплошь седые довольно густые волосы; слегка растрёпанные, они почти касались плеч. На нём была роба: просторные брюки и блуза из грубой материи цвета какао. Он напомнил мне советского актёра Юри Ярвета, который в начале семидесятых сыграл короля Лира в одноимённом кинофильме.

Я протянул ему бутылку «Московской».

– Это вам!

Он с улыбкой произнёс французское «мерси», пригласил нас в вагончик, где поставил бутылку на полочку. В вагончике были койка, столик, стул, металлическая печка, примус, на полках – посуда. Уве внёс пакеты с помидорами и луком.

– По стаканчику! – предложил хозяин, взял со столика бутылку с напитком, налил стаканы.

Напиток вспенился, это была газированная наливка из чёрной смородины крепостью семь градусов. Мы выпили.

– Он не пьёт пиво, – пояснил мне Уве о хозяине.

В вагончике чем-то нещадно остро пахло. В руках Хансйорга оказался свёрток, в нём был сыр.

– Только лучший сыр так воняет, – сообщил Хансйорг, – мне его привозит внук прямо из сыроварни. Будем есть снаружи, здесь слишком тесно.

Мы вышли наружу, у вагончика стояли стулья, столик. Я сел, Уве и хозяин вынесли к сыру белый хлеб, луковицы, солонку. Хансйорг, опять уйдя в вагончик, включил, судя по раздавшемуся гудению, примус, вернулся с ножом в руке. Точно такой нож я видел в кухне у Уве. Ножи эти, с кровостоками, с наборными рукоятками, в СССР называли финскими.

Хансйорг очистил ножом луковицы мне, Уве, себе, отрезал от сыра три больших куска, мы стали есть сыр с хлебом и луком. Такого вкусного сыра я не пробовал.

Уве и хозяин заговорили о делах, попутно мне давались объяснения, и я услышал: с концом ГДР Хансйорг не захотел жить на пенсию, оставил жену на попечение дочери, взял в аренду участок земли, стал разводить бычков. Сейчас их у него двадцать два. Хозяин показал мне рукой на двадцать третьего рыже-бурого, который был не бычком, а взрослым крупным быком:

– Видишь того? Его зовут Аугуст.

И рассказал, что, когда партию бычков загоняли в фургон, чтобы везти на бойню, Аугуст сумел соскочить с мостков и убежать. Бык трое суток скитался в лесу, но, изголодавшись, пришёл домой. Хансйорг произнёс именно «домой».

– И я решил, что он будет жить здесь, пока сам не умрёт. Я взял с сыновей слово, что, если умру раньше, они исполнят мою волю.

Уве вдруг спросил меня:

– Ты знаешь Скорзени?

Он сказал «Скорзени» – так немцы произносят эту фамилию.

Я уже привык к формулировкам вопроса – «знаешь такого-то» вместо «знаешь о таком-то» – и ответил: ну, конечно, знаю! он похитил арестованного Муссолини и доставил его Гитлеру и вообще был легендарным диверсантом!

– Это сказки! – возразил Хансйорг, которого Уве заданным мне вопросом спровоцировал на разговор.

– Скажи мне, какие диверсии он совершил? – обратился ко мне ветеран. – Только выкрал Муссолини и создал себе рекламу. Самолёт был маленький, лётчик не хотел сажать с Муссолини его, такого великана, боялся, что не удастся взлететь над горой, которая была перед ними. Но Скорзени настоял.

– Если бы он, – продолжал Хансйорг, – вправду хотел во что бы то ни стало спасти Муссолини, то не сел бы в самолёт. Но тогда не он, Скорзени, доставил бы Муссолини к Гитлеру, не ему досталась бы слава похитителя и спасителя. И он решил – пусть лучше погибнем Муссолини и я, но никому другому славу не отдам!

– И в самом деле, – заключил рассказчик, – самолёт едва-едва не врезался в склон горы.

Его самого, по словам Хансйорга, там не было, но сохранились свидетельства очевидцев, всё это известно.

– Я служил в подразделении Скорзени в России в сорок первом году, он тогда и сам не думал, что прославится как диверсант, – сказал ветеран.

Он поведал, что был артиллеристом. Подразделение, которым командовал Отто Скорцени, включало полевые 75-миллиметровые и другие пушки, миномёты. Пушки, миномёты влекли полугусеничные бронетранспортёры и шестиколёсные автомобили. Были и самоходные орудия, а также грузовики для взвода сопровождения.

– В подразделении Скорзени поддерживал дух братства – этого у него не отнимешь, – произнёс рассказчик, как мне показалось, не без сожаления.

– Поддерживал каким образом?

– Он мог, дав какое-нибудь поручение солдату, угостить его сигаретой, поднести к ней зажигалку, хотя сигареты мы все получали и так, – был ответ.

– Он ел с солдатами из одного котла? – спросил я и услышал: – Да, но в этом не было никакого нововведения со стороны Скорзени. Во всех германских частях, в отличие от румынских, от итальянских, меню для солдат и офицеров было одинаковое.

(Я мог бы добавить: и в отличие от Рабоче-Крестьянской Красной Армии, где офицеры получали дополнительный паёк).

– Скорзени умел производить сильное впечатление на солдат, играя истого вожака, – ему помогали его рост и внушительно-твёрдый голос, – проговорив это, рассказчик привёл пример.

Однажды он собрал вокруг себя молодых солдат пополнения и, затянувшись сигаретой, заговорил. Кто мы, мол, такие – люди Ваффен СС? Представьте: грузовик на дороге переехал кошку, она раздавлена – растеклась кровь, мозг наружу. Мы берём её за шкирку, – передавая это, Хансйорг как бы что-то сжал большим и указательным пальцами, – приподнимаем так, чтобы её повисшие лапки касались дороги. Приказываем: «Стой!» И она стоит. Приказываем: «Беги!» И она бежит. Её заставляет бежать сверхволя.

(Поясню: Ваффен СС – части СС, воевавшие на фронте наряду с частями Вермахта).

Ветеран напомнил, что в первые недели войны тяжёлых боёв с Красной армией, как правило, не было, многие русские сдавались в плен, и молодёжи в подразделении Скорцени было приятно воображать – противник пасует перед сверхволей.

– Никто не сомневался, что у нас прекрасный командир, – отметил Хансйорг и продолжил рассказ: – Русские, отступая, оставляли много исправных тракторов. Один офицер говорил Скорзени, что надо взять сколько-нибудь, они нам пригодятся. Скорзени смеялся, называл русские трактора хламом.

Ветеран поведал, что в конце лета Скорцени заболел, его увезли на лечение, и тогда офицер, принявший командование, приказал брать с собой попадавшиеся брошенные трактора. Был сентябрь, было тепло, о русском морозе не думали, а о том, что такое распутица в России, никто понятия не имел. Скорцени вернулся, устроил офицеру выволочку за взятые трактора, которые зря жрут горючие. А тут полили дожди, дороги превратились в кофейную гущу – тогда-то трактора и помогли.

– Колёса, гусеницы нашей техники полностью погружались в грязь, при помощи одних машин мы пытались вытянуть из грязи другие, тонувшие в ней, но отказывали моторы, рвались тросы. Нам с самолётов сбрасывали новые тросы. – Хансйорг, отдавшись воспоминаниям, прикрыл глаза. – А русские трактора выдерживали, не ломались и не так увязали в грязи.