Читать книгу Клокард - Игорь Алимов - Страница 6

Определенно, в положении погибшего геройской смертью есть масса плюсов. В метрополии, например, нет разливного «Пауланера», только бутылочный. Мне могут возразить, что «Пауланер» – пиво на любителя, тем более с лимоном, и я соглашусь: с чем тут, собственно, спорить? Кто-то любит «Хольстен», кто-то – текилу, а кому-то и свиной хрящик – дар небес. И если я прикипел сердцем к японским сортам вроде «Саппоро» или «Асахи», то это, поверьте, не от хорошей жизни – тем более что пить все время приходится из горлышка и часто на бегу – но от крайней загруженности трудами на благо общества и во имя демократии. Меня можно и даже нужно пожалеть. А испытывающий непреодолимое желание хорошо отдохнуть человек – тем более человек понимающий, каковым я, вне всяких сомнений, и являюсь, – идет в пивную, где наливают живое пиво; тут уж каждому – свое, а мне – «Пауланер».

Иными словами, остаток дня я провел на табуретке у стойки.

После требования лимона в пиво бармен полюбил меня как родного, то есть выставил мне еще айн маль за счет заведения, сообщил, что его зовут Вальтер Штайнер; что он – сын своего отца, а папа в отъезде (тут я возблагодарил небо); что дела идут прекрасно, несмотря на те происшествия в Сити, ну слышали, наверное, когда там небоскреб взорвали и кого-то давили танками; что завтра в полдень известный дуболом Гарри Янкерс стреляется насмерть перед его пивной с каким-то Цуцулькевичем, и дело тут темное, но шериф все равно будет присутствовать, чтоб все по-честному; что праздник по случаю второго урожая кукурузы перенесен на следующий четверг… а вы вообще надолго к нам? а то я же вижу – приезжий.

Я не стал таиться от бесхитростного Вальтера и воздал должное его немецкой проницательности; в ответ Штайнер-младший тут же предложил мне остановиться у него: на втором этаже как раз освободилась комната – съехал один постоянный жилец, и налил нам еще по кружечке, опять же за счет заведения. Не желая оставаться в слишком большом долгу у этого замечательного господина, я тут же выставил цвай маль за свой счет и угостил Штайнера леклеровской сигарой, после чего Вальтер, видя, что, разрываясь между хорошим человеком и долгом бармена, с долгом может не совладать, призвал на помощь вертлявую худющую девицу, одетую по всем канонам местной моды (в глубоком вырезе ее шикарного платья, несмотря на все старания, груди не было видно вовсе, видимо, по причине отсутствия, а лишь болтался серебряный крестик на витой цепочке) – и прочно обосновался напротив меня. Появление девицы было встречено приветственными криками; выяснилось, что имя ей Бритта, что она младшая сестра Вальтера и наливает пиво чуть ли не быстрее самого Штайнера-младшего.

Словом, вечер прошел прекрасно.

Выпитые кружки я перестал считать после пятой – то ли сбился, то ли просто устал, ведь не каждый день героически погибаешь от пушки, да и Вальтер позабыл ставить на подставке свои отметки; так что в результате я авансировал его двумя сотнями долларов за пиво, комнату, а также все, что понадобится впредь, и, сопровождаемый писклявоголосой, весь вечер кидавшей на меня исполненные значения взгляды Бриттой, направил неверные стопы по скрипучей лестнице на второй этаж, в отведенный мне номер. Краешком сознания я понимал, что у двери надо будет как-то тактично отделаться от сопровождавшей, чересчур длинный нос которой не вызывал у меня никаких эмоций, – причем отделаться так, чтобы не обидеть ни саму девицу Штайнер, ни ее старшего брата; но все вышло как нельзя лучше: после того, как я переступил порог вновь обретенного прибежища, Бритта испарилась сама, пожелав мне спать хорошо и крепко. В ее напутствиях я, собственно, уже не нуждался, так как начал спать буквально на подступах к широченной мягкой кровати, и меня хватило лишь на то, чтобы скинуть сапоги.

(Я замечаю, что в последнее время как-то ослабел. Раньше, бывало, мог пить практически что угодно в огромных количествах, а нынче меня срубают какие-то… э-э-э… семь? восемь? а черт его разберет, сколько там его было! – литров пива. Неужели старость?! Как это неожиданно, печально и по-предательски – если дела обстоят действительно так!)

…Утро наступило как всегда внезапно: где-то рядом зацокали копытами лошади, забурлили глухо голоса этажом ниже, прямо в ухо заорала какая-то птица – я открыл глаза и огляделся.

Жизнерадостные лучи солнца свободно проникали в окно: по случаю жары были открыты не только тяжелые ставни, но и обе створки – нараспашку; на подоконнике обуютились две некрупные в общем-то пичуги и с оживлением обсуждали свои важные птичьи проблемы, совсем не считаясь с тем, что буквально в полутора метрах от них тяжелым пивным сном спит и не видит снов стойкий работник правопорядка, глубоко погрузившийся в подполье.

Чертовы птицы!

Лошади, впрочем, тоже не лучше: шляются с утра пораньше туда и сюда по этой гадской брусчатке и цокают, цокают, цокают! Нет бы спокойно стоять в конюшне и жрать свой овес, – как же! у них утренний моцион, видите ли! Они прогуливаются. Иногда я всей душой ненавижу лошадей.

И местные жители ничем не лучше – им что не спится? Зачем они так рано вскакивают и начинают есть, пить, разговаривать и ездить на этих поганых лошадях? Звенеть шпорами, топать, ронять на пол что-то тяжелое и пушечно смеяться?

Дикие люди обитают в Клокарде! Никакой демократии.

Ах да! Ну конечно.

Сегодня же должна состояться смертельная дуэль с возможным летальным исходом – Вальтер что-то говорил про полдень… Вот черт! Сколько же там? Уже половина двенадцатого! Еще бы было тихо: небось, зрители уже собираются. Весь город попялиться пришел.

Чем я хуже?

Я быстренько скатился с кровати, прошлепал босиком через всю комнату к двери, где на стене висело старое овальное зеркало, и принялся созерцать себя, любимого.

Ну что же… Спецнабор «Фантомас» прекрасно справился с испытаниями в сложных полевых условиях: моя бронзовокожая рожа практически не повредилась во время беспробудного сна. Все на месте – и кустистые брови, и усы, и контактные линзы, и маска ничуть не сдвинулась… Вот только немного съехала эта дурацкая, прилепленная на шею микросхема, призванная менять тембр голоса с настоящего на приятный. Небольшая конструктивная недоработка, и мы это потребуем устранить. Позднее. Когда вернемся к легальной жизни.

Я привел себя в порядок и даже почистил зубы – настоящие, собственные, а не те вставные вампирские клыки, которые были предусмотрены стандартным комплектом «Фантомаса», – натянул сапоги и, проверив оружие, двинулся вниз по лестнице, томно обмахиваясь шляпой.

В общем зале пивной было многолюдно, но далеко не все из собравшихся пили пиво – большинство, обмениваясь приветствиями и дежурными репликами, столпилось у окон и выхода, явно ожидая появления главных фигурантов предстоящего дуэльного действа. В углу, за маленьким специальным столиком толстый очкарик в развесистой шляпе потел, принимая ставки.

– Доброе утро, сэр! – улыбнулся мне Штайнер-младший, свежий как огурчик (будто это не он пытался вчера на сон грядущий исполнить для меня баварскую народную песню, но все время забывал слова! хорошая все же у сына своего отца печень…). И хотя вчера Вальтер называл меня запросто «Люк», утром он снова надел маску природной учтивости. – Как спалось, сэр? Не желаете ли яичницу с беконом?

Яичницу я желал, даже очень, и в ожидании трапезы взгромоздился на вчерашнюю, уже освоенную и прирученную табуретку.

– Стреляться будут? – кивнул я на собравшуюся толпу.

– Точно, сэр, – подтвердил Вальтер, споро наливая пива ярко выраженному ковбою в длинном, несмотря на жару, плаще. – Уже скоро.

– А из-за чего все вышло?

– Трудно сказать, сэр. – Штайнер выдал жаждущему кружку и придвинулся ко мне. Добавил тихо. – Поговаривают, у них возникли разногласия на почве электроники. – На последнем слове Вальтер слегка поморщился. – Если раньше люди стрелялись по существенным поводам, то нынче дерутся из-за всякой ерунды!

– Не скажите, сэр! – Я принял громадную тарелку с глазуньей и пятью крупными ломтями жареного бекона, посыпанными кари. – Электроника – это важно. Она прочно вошла в жизнь и уже стала существенной ее частью. Так что если кто-то не сошелся во взглядах на диаметр сечения каких-нибудь там проводов, то в наши дни это вполне достойный повод, дабы обнажить стволы. Вы меня понимаете?

Вальтер неопределенно хмыкнул и отошел к очередному клиенту.

…Едва я покончил с последним куском бекона, как на улице послышались крики, которые Штайнер-младший прокомментировал кратко: «Шериф приехал!»

Шериф действительно уже стоял напротив входа в «Пауланер», рядом с одноместной, запряженной белой лошадью коляской: квадратный джентльмен в длинном черном сюртуке, украшенном справа шестилучевой, сверкавшей на солнце звездой – символом полномочий, в белейшей жилетке, в сложно завязанном шейном платке приятного кремового цвета и в черной шляпе с высокой тульей. Лицо у шерифа было трудное – кусок веками обдувавшегося свирепыми ветрами красного гранита, со всеми сопутствующими этой горной породе пятнами и прожилками, а также тремя узкими щелями: одна подлиннее – практически безгубый рот и над ним белые пшеничные, агрессивно топорщащиеся усы, и две покороче и пошире – в них сверкали черными бусинами, цепко озирая внешний мир, маленькие живые глазки, прикрытые сверху мохнатыми, тоже пшеничными бровями.

С тех пор, как я его видел, шериф постарел.

Вместе с прочими посетителями я вышел из пивной и пристроился сбоку от коновязи: отсюда открывался неплохой обзор, а нависающий козырек давал убежище от палящих лучей полуденного солнца.

Вдоль домов с обеих сторон улицы равномерно распределились переговаривающиеся зеваки обоего пола, а в середине – метрах в пятидесяти друг от друга – застыли дуэлянты. Здоровый, грубого вида мужик в потрепанных, заправленных в сапоги джинсах, ковбойке, несвежем, кое-как повязанном шейном платке и с небритой три дня минимум рожей (круглый блин с бесформенным носом картошкой), по которой не съездил бы от души только очень ленивый, скалился отвратительной улыбкой пожирателя младенцев, а налитые кровью глаза так и впивались в застывшего напротив соперника. Правая рука нетерпеливо подрагивала рядом с «магнумом» на боку – единственной вещью, к которой владелец относился бережно и даже с любовью. Типичный Гарри Янкерс.

Проследив его взгляд, я с удивлением обнаружил, что стреляется Гарри совсем даже с женщиной. То есть «какой-то Цуцулькевич» оказался дамой примерно моего – если меня не подводит зрение, а уж опыт по этой части у меня богатейший, можете поверить! – возраста, невысокого росточка, светловолосой – непослушные пряди выбивались из-под широкополой шляпы – миловидной и даже, возможно, красивой, если бы не блаженная, благостная улыбка (которую другой, поспешный на выводы человек, назвал бы, быть может, идиотической) и не аура глубокой доброжелательности к окружающему миру во всех его проявлениях, ощутимо окружавшая дамочку, и если эта аура не была видна простым глазом, так только потому, что являлась, вне сомнения, весьма тонкой материей.

И вот это хрупкое – разглядеть подробности мешало расшитое несусветными индейскими орнаментами пончо – совершенно не от мира сего существо спокойненько и даже расслабленно стояло себе посреди пыльной улицы, напротив монстра с хорошо вычищенным «магнумом» и мирно ждало, когда его застрелят!

Я огляделся: зрители вполголоса обсуждали противников, не позволяя себе однако же ничего лишнего, и спокойно ждали развязки кровавой драмы, что вот-вот начнется на их глазах. Ни на одном лице я не заметил даже признаков возмущения происходящим! Удивительно. Потому что в метрополии уже нашлось бы полтора десятка человек, безо всяких разговоров заменивших бы собой приготовившуюся биться на дуэли даму, даже против ее воли. И я, наплевав в душе на зарок не привлекать внимания, уже совсем изготовился было выйти на огневой рубеж, как прямо над ухом прозвучал вкрадчивый голос:

– Не желаете сделать ставку?

Живо обернувшись, я обнаружил сзади давешнего толстяка; от него остро пахло потом и чесноком; в руках пузан держал пачку мятых долларов и книжку отрывных билетиков.

– Сэр? – Толстяк сладко улыбнулся и поправил сосиской пальца очки на влажном носу.

– Да, пожалуй… – протянул я, усилием воли возвращаясь к действительности. – Двадцатку на даму.

– О, сэр! – Хилые брови очкарика изумленно поползли вверх. – Это ваше дело, сэр, но… Вы уверены?

– Совершенно! – кивнул я и оскалился. – Абсолютно. Люк Аттертон всегда уверен в том, что делает. Ну так что, вы принимаете ставку или как?

Толстяк сочувственно вздохнул и посмотрел на меня как на душевнобольного, а одного этого в Клокарде было достаточно, чтобы вызвать наглеца прогуляться к барьеру или вообще без разговоров закопать позади конюшни; но я списал недостойное поведение местного букмекера на охватившее его волнение. К тому же я не заметил у толстяка ни пистолета, ни револьвера: непонятно, как его вообще пускают в приличные места? Быть может, он вообще не джентльмен?!

Расставшись с двадцаткой и сунув билетик с нацарапанными на нем цифрами в жилетный карман, я повернулся к дуэлянтам и – вовремя: шериф как раз неторопливо извлек из кармана серебряные часы, щелкнул крышкой, взглянул на циферблат и поднял вверх правую руку.

Монстр по фамилии Янкерс напрягся и слегка согнул расставленные на ширину плеч ножищи, все так же пожирая соперницу взглядом; Цуцулькевич же беспечно откинула за плечо край пончо: стал виден широкий ремень, перетягивающий тонкую талию, и большая кобура на нем – не на боку, а немного левее пупка. Из кобуры торчала смутно знакомая массивная рукоять.

На расположенной неподалеку городской ратуше часы ударили первый раз.

Все замолчали и тоже напряглись – все, кроме Цуцулькевич: дамочка продолжала стоять все в той же расслабленной позе, слегка согнув левую ногу. Словно ждала, когда наконец вся эта докука закончится и можно будет пойти по магазинам.

Часы ударили трижды.

Переводя взгляд с одного дуэлянта на другого, я вдруг заметил легкое движение на крыше противоположного дома: какой-то волосатый тип без шляпы, но зато с винчестером показался из-за ее конька и сейчас старательно выцеливал из своего орудия Цуцулькевич.

Седьмой удар.

Интересно, если я остановлю действо, что мне скажут местные?

Десятый удар.

Удивительные нравы! Мало того, что они тут позволяют женщинам биться на смертельной дуэли, так еще и стреляют в спину!

Одиннадцатый.

С двенадцатым ударом замершая картинка пришла в движение.

Произошло сразу много всего.

Гарри Янкерс со скоростью молнии цапнул свой «магнум», прыгнул в сторону и принялся палить в полете.

Дама Цуцулькевич, не двигаясь с места и не прерывая благостной улыбки, легким, непринужденным движением – быстрее молнии – выхватила из кобуры десятизарядный пистолет «бэби игл» (ну конечно!) и от бедра – изящного, надо признать, бедра – засадила в летящего к обочине Янкерса весь магазин; ствол «бэби игла» следовал за Гарри как приклеенный.

Одновременно со всем этим я разнес из «слона» грудную клетку стрелку на крыше.

Грохот выстрелов наполнил улицу, я на мгновение зажмурился, а когда открыл глаза – увидел направленные на меня со всех сторон стволы, но наиболее впечатляющее выглядел «уидли» шерифа, нацеленный прямо мне в лоб. Ну любят шерифы эти пистолеты, любят!

Я миролюбиво поднял «слона» стволом вверх.

Присутствующие молчали и смотрели на меня осуждающе.

Пауза затянулась. Наконец шериф издал сдержанный кашель и щель его рта чуть приоткрылась – служитель закона собрался огласить обвинение, и тут прямо к его ногам с крыши свалился волосатый злоумышленник, а следом брякнулся и его «винчестер».

По толпе пронеслось сдержанное «а-а-ах-х-х-х…».

Шериф окинул внимательным взглядом распростертое перед ним тело, «винчестер» с оптическим прицелом, цепко оглядел меня (разумеется, не узнал) и револьвер в моей руке – я невинно пожал плечами – сложил все эти разрозненные элементы воедино, кивнул и убрал «уидли» под мышку.

– Это было нечестно, – зычно объявил он, и под разом вспыхнувшие возбужденные выкрики с мест «да, да, нечестно!» не спеша двинулся к бездыханному Гарри Янкерсу, изрешеченному пулями по всей – ото лба до правой ноги – длине немалого организма.

Зрители стали успокаиваться и убирать оружие; ко мне подходили какие-то люди и уважительно говорили «сэр!», кланялись, стремились пожать руку; потом все расступились: не обращая особого внимания на окружающих, прямо ко мне, меняя на ходу магазин в своей девятимиллиметровой пушке, двигалась улыбчивая дама Цуцулькевич.

Подойдя вплотную, она протянула узкую, затянутую в тонкой кожи перчатку ладонь:

– Жужу. – Аккуратно вставила «бэби игл» в кобуру, запахнула пончо. – Спасибо, сэр. Это и правда было нечестно. Хотите блинов?