Читать книгу Человек и собака. Взаимная дрессировка - Игорь Андреевич Филиппов - Страница 12

К вечеру погода портится: небо покрывается облаками, в распадках зарождается туманная хмарь, сгущается, наползает на сопки, мелкая и противная морось превращается в «долгожданный» дождь, споро перешедший в проливной. Натягиваем плащи и продолжаем движение. Мокрая Вега плетётся за нами, поминутно отряхиваясь. Идём так около часа, пока не осознаём, что надо останавливаться на ночёвку.

Вега прекрасно себя чувствует в каменистых сопках

Подходим к устью ручейка, впадающего в небольшое озеро с каменистыми берегами, поросшими берёзовыми перелесками. Старый внимательно присматривается и узнаёт место: «Ни хрена себе! Да это же Верхнее Гольцовое. Всё, пришли!» Всё-таки молодец Старый, вовремя вывел точно в нужное место!

Главное сейчас – костёр! Пока я с трудом ищу более-менее сухие ветки, Старый – этот повёрнутый на гольцах рыболов-любитель – собирает удочку со скользящим поплавком, наживляет пару разноцветных мормышек опарышем и червячком, и забрасывает далеко в озеро, надёжно закрепив удилище в береговых камнях. Потом закуривает и начинает ждать поклёвок. А дождь всё хлещет, образуя на поверхности озера настоящую суматоху дождевых капель. Какой сумасшедший голец клюнет в такую погоду?! Сильно сомневаясь в успехах Старого, продолжаю обустройство лагеря.

Что может быть лучше ночного костра после целого дня непрерывных приключений? И как всё-таки хорошо, что на Севере произрастает такое дерево, как берёза, которая может гореть даже в мокром состоянии. Накладываю кучу сырых прутьев на разгоревшиеся сухие стволики можжевельников, и… долгожданный костёр начинает дарить нам своё тепло. Вега умело забивается под куст, выросший между камнями, где собаку почти не достаёт дождь, и тут же засыпает. Натягиваю кусок брезента на косо забитых кольях, так, чтобы жар от костра шёл под навес, перетаскиваю вещи, и… обнаруживаю под навесом перебравшуюся туда Вегу. И когда только успела?! Подвешиваю над костром котелок для ухи – хорошо, что догадался взять крышку – достаю из рюкзака щуку и топаю к ручью чистить. Пока чищу рыбину, приходится несколько раз подходить к костру, подкладывать быстро сгорающие ветки. Вернувшись к ручью после одного из таких подходов, обнаруживаю исчезновение самого большого куска щуки, можно сказать – половины рыбины. Неужели какой-то зверь утащил? Но не может этого быть: мы же сильно шумим! После бесполезных поисков соображаю, что полрыбины мог утащить только один «зверь» – ручей! Так и есть: нахожу «сбежавший» кусок щуки метрах в пяти ниже, почти в устье. Ещё бы немного, и уплыла бы добыча.

Заложив куски щуки в котелок, подхожу к Старому, фигура которого изображает рыбацкую безнадёжность. «К х..м! Ни одной поклёвки!» - выпаливает он, даже не повернувшись в мою сторону, продолжая следить за поплавком, почти незаметным в дождевой круговерти. Зову его на ужин. Продолжая с надеждой смотреть на поплавок, Старый спиной вперёд отступает к костру.

Не очень я большой любитель ухи из форели, гольцов или сёмги: чересчур она сладковата. То ли дело крепкая уха из окуней! Однако сегодня у нас уха из щуки, что тоже неплохо. После ухи – гречневая каша с флотской тушёнкой. Кашу делим на троих. Вега, наевшись мясной каши, старается вытянуть лапы поближе к костру. Греется. Старый, наблюдая за собакой, щурится от кострового дымка и как-то по-доброму высказывается: «Люблю греться, да как бы не обжечься». Сколько же в нём поговорок! Прямо кладезь народной премудрости! После таких словесов прощаю ему все выверты крепкого флотского жаргона. Однако, о чём это я? Ведь и сам-то частенько употребляю… От нашей одежды идёт пар. По натянутому брезенту непрерывно стучат капли дождя. Пьём крепчайший индийский чай «со слониками», потом расслаблено закуриваем… хорошо! Вот только одно слегка напрягает – приходится по очереди вставать и подбрасывать сучья и ветки в костёр. Старый пару раз безрезультатно навещает удочку.

Под шум дождя Старый рассказывает о своей семье, о военной службе на Севере, но о том, как воевал, не говорит. А я и не надеюсь что-либо услышать про войну: не любят фронтовики рассказывать об этом тяжёлом времени. Знаю это по опыту общения и с отцом, и с тестем. Потихоньку разговор переходит на моих родственников: на отца, мать, Татьяну, детей. Каким-то удивительным способом Старый заставляет меня раскрыть перед ним свою душу, рассказать о самом сокровенном – своём чувстве к жене… В конце излагаю свои законы семейной жизни, так, как их понимаю я, по уши влюблённый в жену молодой человек: «Во-первых: мужик ищет, находит правильную женщину и завоёвывает её любовь. Во-вторых: долгие годы дорожит её доверием, постоянно доказывая ей, что именно он – самый лучший человек на свете». Ясно вижу, что Старый готов высказать сомнение, но, из уважения ко мне, удерживается. Только произносит задумчиво: «Как-то это односторонне у тебя получается…». И на эту тему всё. Потом Старый расспрашивает о брате. Снова отвечаю откровенно, сбивчиво объясняя наши разногласия. Старый долго раздумывает над моими словами, кое-что уточняет, а потом итожит, как отрезает: «Из одной печи – да разны калачи». Разговор затухает…

Часа через два, когда нас потихоньку одолевает дрёма, дождь ощутимо слабеет. Шум бегущей в ручье воды, доносящийся снизу, из его устья, притихает. По мере прекращения дождя звуки ручья перемещаются вверх, против течения, и вот ручей уже звенит значительно выше нас, на склоне сопки. Что-то происходит в природе, и, похоже, к лучшему. Часам к трём дождь совершенно прекращается, и мы засыпаем под музыкальный звон ручья…