Читать книгу Рай там, где все поступают правильно - Игорь Азерин - Страница 7

~

Всё, что требовалось, Доран увидел утром во вторник. На крышу поднялся мистер Зив, за ним – охранник с двумя чемоданами; босс занял кресло пилота в кабине, стал переключать какие-то тумблеры, запустил двигатель, а охранник поставил чемоданы в пассажирский отсек, закрыл дверь и сел на левое сиденье в кабине. Потом «Чёрный изумруд» взмыл над домами и взял курс на юго-восток. Первая и небольшая часть задачи была выполнена. Макмилли и мисс Бенсон пошли отдыхать – гуляли по улицам города, заходили в бары, посетили кинотеатр. А утром следующего дня отправились обратно в Эл-Эй.

Фланне пришлось объяснять подругам, куда она запропастилась почти на трое суток – не отвечала на звонки, исчезла из вайбера и фейсбука7. Объяснялась больше намёками, мол, путешествовала со своим другом: то в горах, то в океане на яхте… Впрочем, перед парой встала во весь рост проблема куда более серьёзная, чем расспросы знакомых.

Чтобы отследить маршрут вертолёта, двух человек было мало – затея, по мнению Дорана, грозила растянуться на год. А деньги уходили быстро. Спустя примерно две недели, после возвращения в Фоллбрук, Фланне позвонил отец и стал расспрашивать её, как идёт подготовка к свадьбе и не потрачены ли впустую деньги «женихом» – а она юлила. Дорана ситуация нервировала: чего он хотел меньше всего, так это жить на пожертвования своей девушки и беспокоиться о каждом потраченном центе. Имелись у него и другие негативные соображения. Поэтому он отправился навестить нескольких старых приятелей.

~

Макмилли не говорил им ничего конкретного, в первую очередь пытаясь узнать, готов ли человек рискнуть. Один товарищ сразу дал понять, что не собирается участвовать ни в каких аферах. Другой спросил: возможно ли убийство? Доран ответил честно: да – и товарищ отказался дальше обсуждать предложение.

Оставался один давний приятель, на которого Доран мог (хотя и скрепя сердце) рассчитывать. Его телефонный номер не отвечал и тогда Макмилли отправился в Мемфис, с намерением всё же разыскать приятеля. Там нашёл его сестру; от неё узнал, что брата посадили, и надолго.

Больше положиться было не на кого.

Выслушав весть о неудачных поездках, Фло спросила: «Что будем делать?» Доран пожал плечами. Но после не слишком продолжительного молчания ответил: «Попробуем пока готовиться вдвоём. Всё-таки часть работы мы уже сделали, и денег потратили кучу. Может быть, найдём вариант».

Говоря это он чувствовал, что кривит душой. Ну какие могут быть варианты? Разве только попробовать провернуть дело с минимальным участием Фло, фактически в одиночку. Но обострялась проблема времени. Он готов потерпеть, понимая механизм подготовки к такой необычной операции, а вот Фло… Она терпеть и ждать не привыкла. Ну и надо иметь в виду, что на неё наседает папаша, беспокоясь о своих деньгах. А вдруг Фло откажется от затеи? Именно этот неосознаваемый Дораном страх заставлял его обнадёживать Фло; он как бы брал взаймы у времени.

Идея, поданная Фло – фантастическая, и представлявшаяся глупой в первые мгновения, позже стала казаться ему вполне реализуемой именно из-за её неожиданности. Втягиваясь в дело, он всё сильнее верил в осуществимость сумасбродной идеи, особенно когда Фланне удалось вытянуть из папаши деньги. Он уверовал в успех, воодушевился.

Но теперь он стал терять веру. Нет, не в успех затеи. Как раз в своих возможностях Доран не сомневался. Он бы всё сделал как надо и ушёл бы с кушем, не оставив следов. Но вот в своей удаче он сомневался. Он предчувствовал, что судьба готовится выкинуть ему роковой жребий.

~

Он был умным мальчишкой: трижды становился лучшим учеником класса. И сейчас ещё Доран считал, что он мог стать известным адвокатом, уважаемым сенатором, ведущим менеджером транснациональной корпорации, талантливым инженером, знаменитым врачом, авторитетным университетским профессором. Случалось в детстве, когда называли его имя, он испытывал гордость и чувствовал зарождение собственной значимости среди окружающих. Но однажды были произнесены слова… как теперь он догадывался, нарочно громко, чтобы он услышал: «Так это сын подонка Боба Макмилли? Типа умник? Ну-ну. Эти ирландские забулдыги хорошо начинают, но рано или поздно плохо заканчивают. Все!»

В нём что-то мгновенно поменялось: словно телевизор переключили с одного канала на другой; словно в сосну ударила молния – подпалила, расщепила, изменила навсегда8.

Тогда и с той поры у Дорана появилось опасение, что при упоминании фамилии Макмилли люди будут связывать с его именем постороннее зло, над которым он не властен, которого он сам боится и отвергает. Опасение было пока слабым, но скоро оно получило обильную подпитку – умер брат, не выходя из двухдневной передозной комы. И снова, как Макмилли – так неприятные разговоры и унизительные замечания. А ведь брат тоже поначалу хорошо учился и его ставили в пример другим.

Потом совсем уже позорная история с отцом (и зарезанный отец, лежащий на спине, раскинув руки) – после неё Доран стал чуть ли не бояться любого упоминания фамилии. Остались в прошлом достижения и гордость, с которой он ожидал произношение своего имени. Он знал о чём и о ком будут перешёптываться люди, указывая на него пальцем.

Новая судьба за ним закрепилась, когда мать повела разгульную жизнь, а побег после её совсем уже мерзкого поступка, в общем-то, не менял ничего в его почти сложившейся личности: сменилось только окружение.

Тем не менее, врождённые способности не исчезли. Может быть, они не получили развития, не стали основой его важнейших поступков, но остатки личности умного мальчишки продолжали жить. Память о школьных успехах сохранилась, как и осознание высокого уровня собственного интеллекта. Но где очевидные плоды работы его большого ума?

~

При вопросе мистера Бенсона о личных достижениях Доран Макмилли впервые с того момента, когда вербальный вирус взломал его жизнь, очень остро ощутил стыд безотносительно отца, матери, брата, о которых мистер Бенсон ничего не знал. Теперь он ощутил стыд не за родичей, а за себя.

Однако пока он планировал, договаривался, закупался, в общем, пока был при деле и время почти полностью тратилось на видимые результаты дела, его мысли были значительно отвлечены от застарелых личных переживаний. Но когда поиск надёжных компаньонов сорвался, Дорана стала одолевать усиливающаяся тревога.

Она зарождалась от сомнений в том, что Фло будет ждать, пока он сделает всё, что нужно, для подготовки операции. Её могла просто захватить новая идея. И отнюдь не факт, что Дорану досталась бы в ней роль. Она могла с кем-нибудь познакомиться, например, с ещё одним режиссёром… и всё. Доран конечно мог бы довести до финала нынешнюю затею самостоятельно, но как к этому отнесётся Фло? Она наверняка запретит даже думать что-то против её знакомого миллионера-вертолётчика. А дело обещает быть громким, и про ограбление будут орать в голос на всех телеканалах. В лучшем случае Фло может проболтаться, а худшие опасения Доран даже боялся ясно осознать.

С каждым днём сомнения усиливались. Ситуация складывалась так, что он мог потерять и Фло, и наметившуюся перспективу безбедной жизни. Идея Фланны с вертолётом и её выдумка со свадьбой для Дорана незаметно слились в одну цель. И он уже начал ощущать досягаемость этой цели. Ещё недавно он чувствовал себя так, словно одной ногой стоит в клубе миллионеров, и ему нужно только предъявить входной билет в виде дома на побережье, акций и гоночной машины. И тогда он, взяв Фло под руку, подойдёт к её отцу… в общем, им всем придётся принять его как равного.

Но нет. Оказалось, что судьба не просто подкинула ему рисковую задачку… и она была ему вполне по уму… а поставила условие по времени. Причём забыв оповестить об условии. И здесь могла бы помочь Фло: например, сказать, что она всё понимает и согласна потерпеть, или наоборот, предложить забыть про вертолёт и заняться чем-то вместе… чем угодно законным, лишь бы участвовать в новом деле на равных. Но она повела себя иначе. Она настойчиво подгоняла его, говоря, что он слишком инертен и медлителен, мол, ему надо прикладывать больше усилий и что-то наконец придумать. При этом она показывала холодность и уклонялась от секса. На Дорана, однако, это повлияло образом обратным тому, которого, видимо, предполагала добиться Фло. Он ещё скорее стал терять уверенность; толком не мог ничего сделать – ни возразить, не объяснить, ни придумать.

Наконец они поссорились. Провокатором была Фло, но некоторое время спустя Доран, осознавая, что он жалок в этот момент, стал извиняться и просить её потерпеть. На собственную же беду он понимал, в чём кроется его уступчивость – Фло слишком много стала для него значить; причём не только в плане любовной привязанности, но и в качестве проводника к богатству – как воплощение мечты.

Несколько дней после ссоры были очень тяжёлыми психологически для него. Вдобавок, он пошёл в бар, напился, а уже на выходе оттуда сцепился с какой-то компанией и его избили.

В общем, нервы стали сдавать. Он почти не думал о вертолётной затее, но всё сильнее замыкался в себе, мыслями бесцельно блуждая в личном прошлом, ища в нём разгадку неудач, преследующих его всю жизнь. Два дня Макмилли пребывал в странном, неопределённом состоянии, похожем на прострацию – даже Фло с беспокойством обратила внимание на его заторможенность, а потом… Потом Доран совершенно ясно осознал, что его тяготило – он теперь почти не отличался от тех, кого в своё время покинул, от кого убежал; давно не зависел от них, они не мешали… но он ни на дюйм не сдвинулся в сторону успеха.

Дорану Макмилли открылась неприглядная истина: он несостоятелен. Возможно, и умом одарён в гораздо меньшей степени, чем прежде ему казалось, а детские ожидания не имеют реальной почвы. Он вовсе не ровня таким, как мистер Бенсон: тот – в высшей лиге, он – в ученической; этому есть очевидные доказательства, из них самое весомое – банковский счёт.

Дорану захотелось остаться в одиночестве, осмыслить открывшуюся правду.

Объявив Фло (та болтала с подругой на заднем дворе), что ему надо кое с кем повидаться, поспешил на улицу. Добрёл до нового квартала, где сел в автобус, идущий на южную окраину, и вышел на предпоследней остановке, заметив кафе под названием «Тихий уголок Бейкера». В этом почти безлюдном заведении просидел с бокалом коктейля около часа, тупо глядя в телевизор, висящий над барной стойкой и работающий без звука.

Затем он поехал в один из захолустных районов, населённый почти сплошь мигрантами из Мексики, Панамы и Коста-Рики. Там он купил виски и снял номер в дешёвом маленьком отеле. Теперь, закрыв за собой дверь номера, он откупорил бутылку, сделал несколько глотков и, не снимая обуви, лёг на кровать, так и держа бутылку в руке. Спустя некоторое время, прислонил подушку к спинке кровати и принял полусидячее положение.

До него доносились крик и смех играющих во дворе детей. Потом по галерее номеров прошли трое парней, двое обругивали идущего впереди: их было видно в окно сквозь открытые на три четверти жалюзи.

Доран, запрокинув голову, изрядно отпил из бутылки. Язык обволокла неприятная горечь, а в груди разлилось тепло. Спустя минуту-две мысли стали короткими, обрывочными: они быстро-быстро выхватывали из памяти разные моменты. Так воробьи клюют крупу – целясь в конкретное зёрнышко и нервно озираясь. Потом мысли стали плотнее, длиннее и устремились по уже пройдённому кругу памяти. Между отдельными моментами выстраивалась едва уловимая связь. И наконец, в сознании выпукло проступила мыслеформа: «Мы просто не знали, как правильно». «Мы» – это его семья. Впервые за много лет он не отделил себя от остальных родичей.

Неприязнь к матери, отцу, брату, испытываемая им уже с полтора десятка лет, сменилась сожалением о том, что он их, в общем-то, и не знал достаточно хорошо. Как-то относился к ним, оценивал, реагировал, но глубина, основа, суть этих людей была ему не известна. Можно даже сказать: их устремления, их подноготная не интересовали Дорана. Были нужны для чего-то, были частью его жизни… но не были близки ему. Возможно, из-за того, что с некоторых пор приносили ему одни лишь неприятности и вызывали стыд.

~

Миры памяти раскрывались в воображении Дорана то мгновениями переживаний, то образами вещей, то просторами событий, вмещавших в себя дни, недели и месяцы… комнаты, дома, улицы, города, людей, небеса…

Первая картина, которая явственно встала перед глазами, была одним из самых начальных воспоминаний его жизни. Он приник к ограде их дома: ограда низкая, однако и Доран ещё маленький. Ему разрешено подходить к решётчатому забору, но запрещено играть на улице и общаться с детьми, потому что он только-только поправляется после кори, и может заразить других ребятишек. Подходит соседская девочка, наверное, его ровесница. В её руке надкусанное красное яблоко. Девочка смотрит на Дорана, а его взгляд то и дело переходит с лица девочки на яблоко и обратно. Она протягивает ему плод:

– Хочешь?

Ещё как! Конечно хочет, но мама… Мама запрещала ему не только касаться других детей, но даже разговаривать с ними. Запрещала и обещала наказать, если он ослушается.

И Доран неуверенно качает головой. Девочка всё ещё протягивает красный глянцевитый плод. Проходит секунда… и Доран с твёрдостью несколько раз повторяет отрицательный жест.

Девочка опускает руку. Потом пожимает плечиками… и быстро убегает. А Доран… Кажется, он сожалел, что не попробовал угощение; ведь у девочки и яблоко есть, и сейчас она играет вместе с другими детьми. «Ну да! – вспоминает Макмилли. – Я думал: может быть, всё обошлось бы, надкуси я только разочек то яблоко».

~

В его детстве мать была ласковой и внимательной; она говорила Дорану, что в его жилах течёт голубая кровь аристократов. Почему так говорила?.. можно только догадываться. В год рождения Дорана она со своей матерью летала к родственникам в Ирландию и в Лондон – последний раз, когда она покидала город. Вскоре они переехали в другой район (довольно бедный), Доран поменял школу. Впрочем, не важно…

Даже когда мать подсела на героин (Доран не догадывался об этом), её отношение к детям какое-то время не менялось; она поощряла их к учёбе, следила за их успехами. Отец её в этом не поддерживал и обращал внимание на сыновей только когда хотел их наказать: Доран иногда получал от него крепкие подзатыльники, а вот Мэта, старшего из двух сыновей, который с определённой поры ощутимо дополнял семейные проблемы, он избивал жестоко; как-то очень сильно досталось и матери… очень сильно.

Кстати, как теперь представлялось Дорану, после того случая мать больше времени стала проводить с мужем и вне дома, разумеется, перенимая его вредные привычки. Вскоре неожиданно для всех она сделала татуировку внизу поясницы и на голени. Дом в это время погружался в неухоженность.

Мэт сначала попался на краже в соседском доме, но тогда ему сошло с рук. Потом он был обвинён в нападении в составе банды и получил условный срок в три года.

Каких-то нехороших воспоминаний о брате у Дорана не было – просто негативный настрой, обида. Но сейчас он вспомнил подарок брата, который долго его радовал. Это были дорогие, только-только появившиеся в продаже электронные говорящие часы. Купить их он конечно не мог, и о часах не знали ни отец, ни мать. Брат заметил, что Доран не может отвести взгляда от гаджета.

– Хочешь такие? – спросил старший.

Доран поднял сияющие глаза на него и покивал.

Брат снял часы и протянул их младшему:

– Держи.

Потом он дал ещё и зарядное устройство к чудесному гаджету.

Доран вначале носил часы тайком, надевая их только на улице и в школе, и они были общей, его с братом, тайной, а когда мать заметила на руке младшего сына довольно дорогой предмет, то Доран солгал, мол, это дешёвая игрушка, выменянная им на какую-то другую безделицу.

«Всё-таки мать любила Мэта больше».

Кончина первенца надломила женщину; теперь у неё как будто осталась одна забота – угодить мужу, а Доран был предоставлен самому себе.

Потом отца убили.

Среди множества неприятностей, связанных с отцом, была одна, запомнившаяся Дорану особенно. Боб Макмилли пришёл тогда домой в порванной рубахе, с разбитой губой и ссадинами на кулаках, плечах, груди. Он умывался в ванной, мать стояла рядом с ним, комкая испорченную рубашку, а Доран с братом глядели из коридора. На укоры жены Боб ответил:

– Я дерусь, чтобы боялись обидеть их, – а потом, как-то особо взглянув на жену, с твёрдостью добавил. – И чтобы всякие ублюдки не болтали лишнее про тебя.

С годами Доран уверился – пьяные дебоши отца если и были связаны с защитой семьи (скорее, это была лишь отговорка или предлог), то совсем в ничтожной степени. Тем не менее, произнесённые слова некоторым образом показывали его теперь с положительной стороны.

В последнем классе средней школы у Дорана были плохие результаты. Мать вызвали в администрацию, обсудить с ней резкое ухудшение результатов учёбы Макмилли, и после этого она завела с ним разговор на тему успеваемости, но как-то вяло и… словно извиняясь. А Доран к тому времени стал замечать падение матери, и она теперь не была для него той личностью, чьи слова следует воспринимать как истину, как императив; за её словами не было силы личного примера или принуждающей фигуры отца.

В следующие мгновения Доран окинул внутренним видением свою жизнь… и стало очевидно – он, как и прочие, обыкновенно имел в итоге совсем не то, к чему стремился. «Мы просто не знаем, как правильно, – повторил про себя Доран обобщающую мысль, а спустя минуту, раздумывая об отношениях Фло с отцом и о подготавливаемой опасной операции, добавил: – Но дело зашло слишком далеко и ставка высока».

«Было бы лучше, если бы Фло вообще не участвовала в этом деле».

Отступить было никак нельзя, но без сообщников, при ощутимом недостатке денег и времени, пришлось бы плотно привлекать Фло. Однако она – единственная нить, связывающая исполнителя будущей акции с жертвой: её надо держать подальше, а в идеале, вообще отстранить до тех пор, когда куш будет на руках и шум вокруг этого дела успокоится.

Да и вне практических соображений Доран не хотел, чтобы Фло участвовала в столь рискованной затее и как-то была замарана кровью.

«Она дочь богатого человека, и единственная причина, толкающая её на такое преступление… а это преступление… – размышлял Доран, – какое-то патологическое сопротивление воле отца».

В чём вообще причина того, что она так себя ведёт, а он слишком уж терпелив по отношению к ней, хотя явно имеет крутой характер? Она как-то полунамёком обмолвилась… Но нет! Такое не укладывается в голову, после знакомства с ним. Ладно… Как бы то ни было, а ей в таком предприятии не место. Она без всякого обмана, а тем более преступления, может получить миллионное наследство. Зато он может на всю жизнь утвердить свой авторитет в глазах Фло, как человек не робкого десятка и она не сможет им помыкать. Пусть дело будет сделано на её деньги, но без личного участия. У него достаточно ума и предприимчивости обойти всех, в том числе и государство, которое, конечно, будет до поры до времени искать неизвестного гениального налётчика. Даже если дело провалится, Фло не будет замарана, он её не выдаст.

На счёт себя Доран уже не видел альтернативы – он совершит задуманное любой ценой. Потому что деньги открывают ему путь в тот мир избранных, к которому, как ему казалось, он принадлежит в силу имеющихся у него врождённых способностей.

«Но ведь я…»

Доран вспомнил, что несколько часов назад он серьёзно засомневался в себе, сознался в своей несостоятельности, и тогда же пришёл к выводу: его уровень – это уровень его семьи, его знакомых, уровень людей из его квартала. Ну и что с того, что всегда хотел вырваться из порочного круга? А разве они не хотят? Все хотят – и подыхают на том же уровне, в каком появились на свет и росли, впитывая повадки, способы общения, строй мыслей.

«Нет, я другой. То есть… такой же, но с другим зарядом».

Как атомная бомба. Вроде не больше, чем обычная, а как шарахнет!.. Энергия в ней другая.

«Так и я».

Значительный кусок жизни прошёл в оппозиции к своему потенциалу, и потраченное впустую время теперь словно якорь удерживает его. Сразу две удачи ждут его выбора – деньги и богатая невеста. Иметь свой миллионный кусок и жениться на богатой и любимой девушке – что может быть лучшей компенсацией за его прошлые потери? Он станет материально независимым и получит доступ к ещё большим богатствам. Разве можно отказаться от такого, когда почти полжизни позади и никаких хороших перспектив? Что он теряет? Может потерять свободу и жизнь. Он и так не свободен, по сути. А жизнь… Стоит ли вообще держаться за такую жизнь?

«Мартин Иден9», – вспомнил Доран роман, прочитанный в тюрьме.

Он начал читать его с сумасшедшим упоением. Это внезапное прикосновение героя к высшему свету… Это его желание изменить судьбу… Потом много такого… философского, даже научного, что Доран узнал вместе с Мартином, будто одновременно с ним зачитывался каким-то так Миллем или Локком… А ближе к финалу Доран стал подозревать, что он взялся за книгу очень наивного (в житейском смысле), а может быть, наоборот умственно изощрённого человека, который в качестве литературного эксперимента, решил замутить печальную кончину вместо ожидаемого читателем счастливого завершения романа. Финал убивал нелепостью, неправдоподобностью. Этот Мартин Иден, добившись денег и славы, покончил с собой. Идиотизм! Такого не может быть. Он же только начал жить так, как хочет любой. Можешь не работать, не рисковать – получай дивиденды… а он берёт билет на пароход (применяя профессиональные морские знания) и пускает себя ко дну. Чушь. Фальшь. Чего бы не утопиться на пирсе?… без билета?.. без каторги в прачечной… в самом начале книги? А… ну да… книги не было бы… Угу. Вот так и пишут эти «писатели». Ни хрена не знают жизни.

Макмилли попробовал представить, кто из его знакомых, утопился бы (или застрелился, или зарезался бы, или бросил себя под поезд, или отравил бы себя ядом цикуты), когда, пересчитывая бабло, дошёл бы до миллиона – а раньше за десять тысяч в счёте не переваливал. Ну ерунда же! Взять того же Золтона… в принципе, всеобщего любимчика, уважаемого чела… который спит и видит, что ему не надо больше рисковать и он может купить виллу, подцепить шлюх и проводить с ними время возле собственного бассейна с морской водой, попивая коктейли. И что же? Золтон убьётся, став миллионером? Да он попрёт как бизон добывать второй миллион! Он начнёт собирать коллекцию из миллионов… одинаковых, как патроны из одной партии.

Нет, если у тебя в руках большой куш, то и жизнь у тебя не такая, как у того, кто выбирает забегаловку или супермаркет подешевле. Возможности. Океан возможностей. Уже не судьба вертит тобой, а ты сам выбираешь судьбу.