Читать книгу История российского предпринимательства - Игорь Баринов - Страница 9

С Кяхтой был связан целый пласт своеобразной культуры и традиций ведения бизнеса. В Кяхте сформировался особый, кяхтинский язык, служивший для взаимопонимания русских и китайских контрагентов. Самая известная фраза на кяхтинском – «моя твоя не понимай» – распространилась с торговыми караванами по всей России. К слову, аналогичным явлением был северорусский русеннорск (смесь русского с норвежским) со своей знаменитой фразой «шпрех по твоя», то есть «говорю на твоём языке». Другими характерными выражениями на кяхтинском были «нихэлаошау няобу» («нехорошее небо», то есть плохая погода), «дуоя гусы» («твоя кушай», приглашение к столу) и «дуоя тцаи мала-мала худаеси», что означало «мне кажется, что тот чай, который ты мне предлагаешь, не отличается высоким качеством». Долгое время именно кяхтинский считался в Китае русским и изучался чиновниками. Русский язык также обогатился за счёт китайского. К примеру, известная категория чайного качества – байховый – произошла от китайского «бай хоа» (белая ресница), названия ворсинок на внутренней поверхности дорогого чайного листа.

В кяхтинском языке существовал и свой профессиональный сленг, непонятный никому, кроме чаеторговцев. Вот некоторые слова из их лексикона: «цыбик» (корзина с чаем весом 30–45 кг, обшитая кожей), «бунта» (пирамида, в которую складывались цыбики), «фактура» (большой ящик чая, где содержался продукт разного качества). На заре чайного импорта дела велись так: в Кяхту приходил китайский караван с чаем, рабочие разгружали цыбики и фактуры, а затем приказчики встречались за чашкой чая и начинали обсуждать цены покупки и продажи.

Главная проблема заключалась в том, что верить приходилось на слово: если протыкать цыбики щипцами и проверять содержимое китайцы ещё соглашались, то фактуры открывать не позволяли. Задача русских купцов была максимально сбить цену на фактуру, чтобы при случае суметь «отбить» некачественный чай за счёт более хорошего. Мелкие предприниматели покупали товар на свой страх и риск, только богатые дилеры могли позволить себе взять сразу большую партию и рассортировать её. Разумеется, ситуация была неравноценной, однако до открытия в 1869 году Суэцкого канала сухопутный путь через Сибирь был единственным для поставок чая в Россию, и китайцы, которые продавали чай не только в Россию, а вообще всем своим соседям, в данном случае могли диктовать русским свои условия.

Изначально народ относился к чаю прохладно, воспринимая его скорее как лекарство и предпочитая квас или сбитень. Этот момент был подмечен Пушкиным в его романе «Капитанская дочка». Описывая события крестьянского восстания 1773–1774 годов, автор сталкивает на постоялом дворе главного героя, молодого офицера Гринёва, и будущего предводителя восстания Емельяна Пугачёва:

«Я поднёс ему чашку чаю; он отведал и поморщился. «Ваше благородие, сделайте мне такую милость, – прикажите поднести стакан вина; чай не наше казацкое питьё».

Однако со временем напиток распробовали, и он занял прочное место в повседневном обиходе. Если в 1749 году его было закуплено русской стороной на 4 тысячи рублей (примерно 12 миллионов рублей, переводя на сегодняшние деньги), то в 1799 году – на 400 тысяч рублей (соответственно, 1,2 миллиарда современных), то есть ввоз возрос стократно. За пятьдесят предреволюционных лет (1867–1917 гг.) ввоз чая вырос в пять с половиной раз – с 0,76 до 4,5 миллиона пудов в год (или, переводя в тонны, с 12,3 тысячи до 68,1 тысячи тонн).

Популярность напитка среди небогатых слоёв населения способствовала появлению обширного «серого» рынка чая. В городах его развитию способствовали официанты в дешёвых трактирах, которые сливали чай из заварочных чайников вместе с лимонными корками, ссыпали туда пепел от сигар и перепродавали скупщикам. Те просеивали эти отходы, подкрашивали свекольным соком, добавляли немного свежего чая и пускали в продажу. Изготовлением контрафактного чая занимались целые районы. Среди наиболее известных можно назвать Рогожскую слободу в Москве (сейчас это район станции метро «Площадь Ильича») или село Копорье под Петербургом (местные крестьяне подмешивали в спитой чай высушенные травы и листья деревьев). В Москве про такой чай говорили, что через него город видно (жидкий и прозрачный), а в Питере его назвали «белые ночи». Дороговизна настоящего чая отразилась в пословице «Кяхтинский чай да муромский калач – завтракает богач».

Существовал и чёрный чайный рынок. Основными артериями контрабанды были традиционные караванные пути из Китая в Сибирь и из Китая в Среднюю Азию. В первом случае купцы нелегально пересекали границу и уходили в Саянские горы, откуда потом спускались на равнину и распространяли товар. Во втором случае караван шёл не на север, а на запад, в Кашгарию, куда съезжались перекупщики, которые затем везли чай в Семипалатинск и Омск. Уже оттуда он попадал во внутренние районы России.

Что касалось индийских и цейлонских чаёв, которые шли из Европы (главным образом из Англии), то разгрузка шла через финские порты, и контрабандой занимались уже местные жители. По оценкам исследователей, до трети всего чайного рынка России середины XIX века можно было рассматривать как контрафакт. Во второй половине XIX и в особенности в начале XX века в правительстве активно обсуждались проекты государственной чайной монополии, однако всякий раз выявлялась сложность реализации подобной меры. Даже опытные специалисты не могли точно определить, где и как чай поступает в страну, как сортируется и фасуется.

Тем временем потребление чая с каждым десятилетием только возрастало. Согласно статистике, в 1860-х оно составляло 0,4 фунта (или 180 г) на душу населения в год, в 1890-х – уже 0,8 фунта (360 г), а перед революцией перевалило за 1 фунт (450 г). Если не брать в расчёт Англию, потреблявшую до 7 фунтов чая (больше 3 кг!) в год на человека, то Россия лидировала по чайному потреблению в континентальной Европе: так, в Германии этот показатель составлял 0,15 фунта (около 68 г), в Австрии и Франции – по 0,08 фунта (около 36 г) в год. Получалось, что один русский в год выпивал чаю, как двенадцать французов или шесть немцев.