Читать книгу Возвращение - Игорь Бойко - Страница 3

* * *

Кровь угрюмого погреба терема,

Лишь разбавить звёздной рудой,

Ворон выберет мёртвое дерево,

Хоть летит за живой водой.

Цветок

Зная не цвет… но – стынь,

Да и не будь той – от сердца до кончиков пальцев, —

В ночном саду цветок распускается,

Тьму превращая в синь.

Забайкалье

Друзьям той эпохи

Змея за мною ползёт по следу,

Оставленному – тому столько лет – на горе.

От следа, чаши извечной, отведав,

Исходит восьмёркой, шипя на заре.

К утру гора белеет, как череп,

Гудит мой двойник, мой возлюбленный терем,

И вторит серебряной молнии звон —

Вернулся домой костяной камертон.

* * *

Сдавило досками, любовью, сделкой?..

Морями будь.

Дощечка колыбели тайной стрелкой

Всё ищет путь.

Мотылёк

Мальчик узнал, что умрёт, и громко рыдает.

Улыбается мама: что за брызги из ландышей мая?

«Это будет не скоро, так не скоро, почти никогда,

И сперва буду я, и ещё не умру, а состарюсь,

Да и это почти никогда, сколько вёсен растает».

Не смолкает малыш: всё равно это будет, будет!..

Горе заговаривает мама, как водицу студит:

«Вон летит лепестковая жизнь, мотылёк,

И увянет так скоро, как домик-цветок».

Только это не в счёт.

Заговоры не действуют, горе кричит и течёт.

«Ах, малыш… С океанами тянется век черепах, альбатросов.

Им песчинка – век мотылька, но их жизни равны, говорят,

Если радостью мерить».

«Как же так?»

«Может быть, как во сне, не проснулся пока,

Здесь – миг, а там проживается много».

«Мотылёк проживает во сне?»

Вот и горе ушло.

Но какою дорогой?

Улетел мотылёк. И состарилась, и умерла красавица-мама.

В сон из тени на свет лиц и жизней обрывки,

Твоих парусов чёрных, алых летят панорамы.

Всюду женщина – знак… гений, ангел изменчивости, тёмное пламя,

Как дробится оно в диких водах над головой, под ногами.

И как будто родился горой… баобабом, сосущим века,

Океаном, гудящим черепахами, альбатросами,

Под луною вздымающимся, цепенея торосами,

Но отмерили век мотылька.

По судьбе, по стерне, чисто силой краплёною крыто,

И обрюзглые мысли плетутся, как свиньи в корыто.

Философскую паузу чуткое держит кладбище,

Отдалится, прикинется рощей уютной в накрапах

И стервятников, чинно кивающих, держит за лапы,

Гладит, но и грозит: чьи там глазки всё делят и рыщут?

Выручай, мотылёк,

Принеси ему

Орошённую утра улыбку,

Где беда так не скоро, почти никогда…

В любовь погружённое,

И зерно заполняет мир.

Кто любит, быстрее живёт,

Но между песчинок часов.

Колыбельная мраку улыбка.

Выноси, мотылёк.

Умащения

Мучит зависть – отмщение к мирозданческой роли,

И вот её словно не ты (одержимости дух)

Проживаешь в поступке-обряде и плоти-наряде.

Уподобясь творцу,

Прогонять себя сквозь воплощений хлысты,

Где внутри высекается рай,

А снаружи надсмотрщиком ад.

Где предатель и сребреники берёт

Не денежной выгоды ради;

Императрица,

Ночью шлюхи переодетая,

Берёт за любовь медяки с моряков и солдат.

Где казарма – излюбленная

Императора черновая рубаха,

А клинком распахнутая арена —

Парадный мундир, ибо гения праха.

От сожженья великого города до сожженья амбара —

Всё ступени единого восхождения над…

Умащенье Вселенною —

Как соскобленные

Пот и кровь гладиатора,

В благовония, в драгоценную склянку, —

Плоть и кровь зажигающие

В патрицианке.

Рыба и океан

И если кто бывает приголублен,

То океан давно его прирыбил,

Где в коконе всея материй глуби —

От капли, впадины, до млечной зыби —

Всё памяти кристалл, един глоток,

Теперь вмещённый дабы в твой роток.

Посылы рыбе, горевая стать,

Чтоб одиночествами обменяться,

Как будто сопричастиями братства,

И просто, наконец, друг другом стать…

Где рыбе, тяжестью в сам океан,

И вдох дырою чёрной будет дан.

Ветер

Руками мысли не удержишь —

Ветер

С извилинами рвёт,

Как листья с веткой, —

Где был с вещами и людьми иными

Листок последний – собственное имя…

Я кто? Я где? Почти что пустота,

Пространство облетевшего куста.

Похоже,

Это не совсем и ветер…

Или – возникший не на этом свете.

Теперь он возвращается на тот —

Вот-вот макушку-голову снесёт.

* * *

Так помнят созвездия волгло —

Ощупью-светом…

Тонко

Алмазная тлеет наколка

В плече океана: «Ольга»…

Трепеты белых наливов,

Талая ветка смущенья

И святотатство наива

В каждом прикосновенье.

Этим кубышку наполни,

Дрожь закрывая ставнями…

Только подумалось – полно —

Всё – истаяло.

Ночь океана горела,

Схватывая перекрестья,

Над глубиною тело

Вспыхивало созвездьем.

Вечно созвездье тела,

Остановись – прекрасно!..

Мысль отлететь не успела:

Всё – погасло.

Спирт – морозное утро,

Вермуты – чёрные ночи.

Выпьем, звёздная утварь,

Чтоб захлебнулись корчи.

Ковш, эфиоп-виночерпий,

Чокнемся – не было донца,

Темень от пяток до черепа

С теменью перехлестнётся.

Цыгане

1

Наследства – кот наплакал…

Правда, плакал

Брильянтами из тётушкиных дней.

Их блеск был вместе с ней и юн, и лаком,

В ушах, кудрях невестился на ней,

Дробя огни венчальные свечей,

Подушки, взгляд с подложкою ночей.

…Тела поистлевали, как лотки,

Намытые оставив огоньки.

Ты тщилась к ним и своего добавить —

От скудных засух капельку росы

Для внучек, для красавиц дальних, бальных

Улыбку с оболочкою слезы —

В тот чудный день,

Ещё от школьной парты

Обещанный, куда народ, страна

(Он лучше и видней с подложки дна)

Спешили то во сне, а то в запарке.

Те сколочки звезды из-под земли

Не то, чтоб к очагу благополучья

И даже не на тёртый чёрный случай,

Но всё же в красоту глаза вели.

А денежка зажата в кулачке —

Всё светится и, вроде, налегке.

Пожалуй, там была ещё отдышка,

Так аскетизмом превращаешь ты

Убогий быт в сияние звезды,

Графит спрессовывается

До вспышки.

2

Просил повременить, но ты как будто

Идеей одержима беспробудной.

О, как ты торопилась передать,

Как будто перезреет благодать.

Как есть, когда всё сыплется вокруг

Быстрей, чем пересчитанные деньги, —

Успеть с последней пригоршнею – денно,

Покуда держишь лодочкою рук.

А внучке вышла мозговая взбучка…

Цыганкой невеличкой, закорючкой,

Поставленной в рассудок чьей рукой?

Как знак – не преступить и не объехать,

Лишь разгадать – и в памяти прореха,

Когда сотрёшь. Останется с тобой.

Разбив яйцо, цыганка показала

Дух курицы в разводах черноты, —

Ниспосланность проказы и развала

Семье, чью кровь, как чашка, носишь ты.

Мол, «золото-брильянты» нечисты —

Как в тазике, промыть их в Божьем храме,

Чтоб получили Божии охраны

И украшенья и семья, и ты.

…Звон колокола, голос, вера, крылья? —

Головку подхватили и накрыли.

Цыганка… церковь… узелок…

Слова?

И в ней, и с ним —

Всё в басне такова!

И Бог не выдал, и свинья не съела,

Лишь тень уже пустого узелка,

Свернувшись бантиком, взмахнув несмело

Развязанностью кончиков, помлела,

Ушла над колокольней в облака

(А вдруг то было херувима тело,

Платочек Господа – так это кстати,

И здесь Он не оставил благодатью).

Рыданья первыми очнулись сами,

Стуча в мозги и комнату с ментами.

А что менты?

Менты цыганам братья

Карманно-разыскных мероприятий.

3

Я знаю, тон, в котором говорю,

Тебе пришёлся б, мягко так, не очень,

Но здесь, по сути, даже не творю,

А всё, как есть, вколачиваю в строчки.

Прости, что жизнь случилась таковой,

Как сучка с кобелём под визг и вой,

Позолоти, как эти ручки, разно,

Сей тон – а всё в собачьей свадьбе вязнуть.

И как мне было уберечь её?

Учить, что все цыгане сволочьё?

А вдруг не все?

Ведь я же не фашист,

За свастику кишками не подшит.

И что? Она хотела всем помочь,

Отмыть от бед семейство, липнут коли…

За то её по-цыгански казнить

Продленьем мести —

Значит, с ними вместе,

В цыганскую же обращая сыть?

…За хмарью дня присматривает ночь,

При случае свой доливая колер.

Да, этот хлев —

Хоть весь устли соломкой —

Найдут прогал, раздвинут и – с мечты —

Тут с чердака…

Побольше высоты? —

Так с крыши да с конька, с предельной кромки —

Чтоб хрустко, кости норовят, чтоб ломко!

Слеза, которой воздаянья нету,

Сама поёт себе,

Чтоб стать отпетой…

4

С тех пор – как «мелочь» после стольких ран

Котовы слёзы в «сбруе» у цыган.

А те бредут себе, черня, по свету,

Кому-то белому, возможно, им,

Где блеск слезой протравленной монеты,

Как девственность, борделями ценим.

В рыданий недрах тот же грош, ей-ей,

В них сдавленный, алмазней, золотей,

А стало, по всему, иная плата

За вход, а стало, и в иную дверь —

У каждого свой бог и слово свято,

И вдохновенье, конь (иль кто?) крылатый,

Чьей при́горшнею меряешь теперь?

Где статус повышается верёвкой,

Тобою загнанных по петлям ловким.

Ты скажешь, только по добру всё проще —

Во зле и те горят, несчастны, мол…

Да полно, что темнить чумную рощу?

Горит, доху дохаживая, моль!

Но моль – блондинка, эти все чернявы,

Живучи, ибо сами из отравы.

Где сказка пела, чавкала, чернела,

Смеялся гадалчонок, а не плакал,

Подсаживая на иглу, как на кол.

Конечно, грустно, что цыганок бьют,

Когда они добычи не приносят

Баронам; что баронов порча косит,

Свинец, железо, замыкая круг

Всея нечистых дружек и подруг.

Гармония? Порядок и уют.

Барон под камнем делается князем,

Как титул, отшлифованный червём,

Восходит в превращении своём

К прижизненно прилипшей рифме: грязи.

Опять ты скажешь:

«Не впадай в чернуху».

Но знаешь, если все —

под дых да в ухо,

Всё менее спасает красота

И выражения лица и рта.

5

Танцуют – врут и врут – поют и врут

Всем, что имеют, – картами, руками,

Младенцами, больными стариками,

Закатом, сном, своим, чужим лицом,

Куриным, человеческим яйцом.

…Среди хоров тасованных колод,

Когда любая вещь – рубашка карты

Краплёная, гудит орган азарта,

Исхода нет, сюда лишь только вход.

Те облаченья разуму несносны,

То ль упомянутые их обноски!

Чумазыми руками-мотыльками

Бренчит беда на клавишах вещей —

Врунишек… эту музычку подшей,

Как бантик, от извилин до ушей.

6

Всё ж ты права, кота над цыганами

Да будет плач! Они и в нас, и с нами,

В чужих мечтах надетых, как шелках…

Как смерть, что носит украшеньем прах.

И здесь сотрём повторы и эстетство,

Пролитые в невымытый ушат

(Газетой – недоразуменье это!),

Мечтою Зверя с Богом по соседству,

Где всё – звучание, а в числах – средство,

Где мир героев – выросшее детство,

Ты сам – живой тот эпос, ибо в сердце,

Седом и льдистом… в нём, а не в ушах,

Те арии, как бездны, всё глушат.

Цыгане – тучки крови и рубах,

Чужих и с них надетое дыханье,

Как то, чему приглядно издыханье,

Донашивать, что на груди стихает.

Так Смерть плетёт истории ажуры,

Сырцы братая с теми, кто из них

Тянул в татуировке абажуры,

Перчатки для возлюбленных своих,

Её впуская в страсть, любовь, лямуры,

Как падающих листьев дух и стих.

7

Прости за мрачноватость в обороте,

Закончим на весёлой, доброй ноте.

Цыгане, понимаю, не прочтёте

Вы этих строк, они вам до… звезды.

Так мне и надо… вам… выходит – нам.

Тут не запутаться б, короче, дам —

Клянусь на всём, что дорого, в почёте

У вас – кобылах ваших и колёсах

Телег, и на колёсах наркоты,

На картах, верных псах и плётках хлёстких,

В ручонке с дозою рождённых детях,

На вас, ни слов, ни дел не знавших этих,

Клянусь на всём, что тотчас же отпето,

Едва к нему вы прикоснулись где-то, —

Дам цену… две… чёрт с вами, три цены —

Верните только краденые слёзы!

Котовы ли? Где пальчики видны,

Глаза, мечты, чей пыл оплошно роздан.

А если нет – пусть не долижет червь

Барона вашего – чтоб тот из гроба

К вам ночью шёл, гроб захватя, чтоб оба,

Нет – трое лучше:

Червь до кучи – бучей,

Ленивую свою гоняли чернь —

Досыпать недокраденное, чтобы,

Как ни расти воровушка-казна,

Чтоб – пусто ей, поскольку гроб без дна.

8

Бог шельму метит, и не только Бог.

Кто метит их, вопрос, увы, изрытый,

Как говорится, было бы корыто,

А свиньи будут… Метит Кабысдох.

Да будет с ними Кабысдоха мета,

А над тобой – с брильянтами комета,

Которой, впрочем, все в одной цене.

Тебе не так, но так почти что мне.

9. Апология цыган

…Но Ольга, вещая в стихе, Шевчук,

Как человек, меня гораздо лучше,

Не говоря про цыган (будь я слущен!),

Да и знакомый голос всех излук

Воды, земли, поэзии и прочих

Стихий, где, как в извилины, вколочен

Вселенский разум, где все устья разом,

И да! В пределе – перевёртыш-эхо,

Ещё бы чуть (нельзя!) и – альтер эго —

Предписывают мне любить цыган,

Как братьев, пусть не меньших, может, сводных.

Да я любил… Сам чувствую изъян,

Младенец выплеснут? Утоплен в водах?

Рассмотрим поподробней от исходных.

Вот эту строчку, будто занавеску

Из ситца подними – в окне за ней

Базарный клёкот городов и весей,

Мерцанье сбруй, гаданий – горсть огней,

Созвездием летящих над дорогой,

Крылатый клин до искончанья дней,

Где всё возьми, спусти – узду не трогай,

Что свешена с небес, – сей искус Бога,

Ведущую в огни и без огней.

Она распятьем даже в изголовье,

Средь талых туч и солнц, метелей носких,

Где ветра вечного с попутным ловля, —

Выходит, реквизит всея подмостков.

Любовь, что вечно окликает кровь,

То ж эхо криво, близнецы, творцы —

Да кто – кого? Да обе, да по кругу

Изгонному… смешаться, стать друг другом,

Всё, всё есть ложе, выстланное сердцем,

Как в полынью иль молнию одеться.

Тут в оберег себя не скажешь: «Чур!»,

Хоть смехом, хоть проклятьем поливая,

Для русского то рифма роковая,

Как для французов их лямур – тужур.

Так средь земель на кошелёк напасть,

Мог и не брать, но взял и тратил всласть,

Хоть чуял костью – это всё не просто,

А в кошельке, что ни деньга – напасть.

10. Из протокола разума

«Народ за дочь свою не отвечает».

«Скорее, дочь иная за народ».

«А впрочем, кто их, к чёрту, разберёт,

Кто за кого, кого и как дерёт».

В картинках протокол забыт? Нечаян?

А разум в пробуксовке сам не тот.

Рука перекрестить стремится рот,

Гранёный посох шаря наперёд.

11. Апология чистого разума

Идея воли обыскалась тела,

Для воплощенья лучше не нашла —

В напев навоз отёрла, как сумела,

И в гривы розу дикую вплела.

Вбивая кол, шепнула: «Ни кола!»

Зато и в ручку волю заложила,

Чужого горя золотую жилу.

Коней, костры, шиповник – век изжил,

Оставив ручку золочёных жил.

Позолоти – когда тебя ети.

Что править, если создавал не ты,

Что утирать морщины мелодрамы —

Возьми сновья и холст, и кисть, и раму —

Вдруг прежнее осколкам красоты

Подложка, зданья истинности ниша,

Где омовение теней излишне —

Чтоб мрамор новорожденней блестел,

Как радость, страсть… Да неужели лучше,

Как в бизнесе проплаченные кущи,

Всеправедно, где самый смысл дебел?

Месторождение

Бред неба превращённого,

И луч, и гвоздь.

Наколото, и кровь запомнила настои.

Вселенная колючей проволоки звёзд.

Богатство горьких душ, распятие святое.

* * *

Завязью, червоточиной яблони

В камнях дома

Вызревало заклятье: «От ворот – до ворот»,

Где уличная девчонка читает слепому,

Прозревая страницами, по которым ведёт.

* * *

Прожилки листьев – деревца повторы,

Все вместе – реки, пущенные вспять.

Одни текут во тьму земного моря,

Те тянутся к небесному… Не вскоре

В надежде где-то там друг другом стать.

Все воды тянет глубь…

Но лишь слились —

Уже воронкою морочит высь.

Что душам – высь?..

Им снятся – лишь взлетели —

Тела, оставленные на постели.

* * *

От ангелов Христовых

До языческого блуда —

Беспредельность,

Взыскующая предел.

Любовь – сообщающиеся сосуды

Душ и тел.