Читать книгу Тайна Тихого океана - Игорь Чубаха - Страница 4

Изображение сместилось – теперь на экран проецировалась вся панорама изуродованных ракетной атакой Муринских болот, зафиксированная с высоты метров десять. Но даже туда долетело несколько брызг, оставив грязные потеки на объективе. Установленная на борту вертолета камера медленно выписала полный круг, демонстрируя зрителям, что от объекта У-18-Б не осталось ничего. Ничего и никого.

Потом по экрану побежали полосы, замелькали какие-то цифры, звездочки, ухмыльнулся невесть как угодивший сюда кадр с Микки Маусом, и изображение пропало. Автоматически включились люминесцентные лампы под высоким потолком, экран бесшумно пополз вверх и скрылся в панели. Кто-то из зрителей робко кашлянул, кто-то шаркнул подошвой.

Привидением скользнувший в щель экран открыл застывшие в диких позах фигуры. Сразу за экраном, устремив стеклянные глаза в вечность и сжав до побелевших костяшек правой рукой кривой портовый нож, стоял сам Джек Потрошитель. Будто наметив следующую жертву. Во избежание разнотолков на твидовый, заляпанный бурыми характерными пятнами сюртук, был пришпилен ярлык, где коротко и ясно значилось: сие и есть тот самый убивец падших женщин.

Направо и чуть позади Джека замер, оскалив алчущие крови восковые клыки, словно окаменевший именно в тот момент, когда устремлялся к невинной душе, ряженный в опереточный плащ граф Влад Цепеш. Тоже с мемориальной, впаянной в пластик этикеткой. Естественно, тоже восковая фигура из музея мадам Тюссо, пропутешествовавшая через океан в ящике с соломой, чтобы завтра на открытии выставки поразить впечатлительных бразильцев. Понятно, восковые куклы издавать звуки не могли. Но кто же тогда шаркал подошвами и кашлял?

Холодный люминесцентный свет не прибавлял жизни восковым истуканам. Наоборот, даже живые люди под слепящим стерильным светом казались если не вылепленными из воска, то отлитыми из пластика и начиненными шестеренками, чтобы двигаться. Действительно, в зале находились живые. Но пойди, угадай их среди раскорячившихся музейных экспонатов.

– Вот и алес, – в наступившей тишине удовлетворенно проговорил Бруно вон Зеельштадт, самый богатый человек Швеции, откладывая пульт дистанционного управления. Крутанул колесико огромной серебряной настольной зажигалки. Блеснув тремя крупными перстнями с алмазами, наклонился к крошечному огоньку. Но, вдруг спохватившись, сунул обратно в пасть не прикуренную бананоподобную сигару «Churchill» формата Grand Corona и пугливо откинул пышный торс на спинку высокого кресла. – Как говорится, быстро, четко, профессионально, – постарался сохранить он в голосе бодрость. Получилось не ахти как.

И тогда швед перевел взгляд на Джека-Потрошителя. Потом левее. Там не дышал наполовину выхвативший из ножен кортик и вроде бы задумавший нанести косой барселонский удар тот, кого в пятнадцатом веке прозвали исчадьем морей и Великим Висельником – одноглазый пират Вилли Шарк. Естественно, тоже восковой и подписанный.

Лорд Кримсон собрался что-то сказать, уже вытянул губы трубочкой, но передумал. Пусть сперва выскажутся другие.

– Б-р-р-р, – демонстративно поежился Бенджамин Альбедиль [7]. – Ну и холод в России. Даже просто смотреть – и то мороз по коже.

Говорил Бенджамин так, словно это вполне невинное замечание в случае чего готов взять обратно. Более прочего Бенджамин был неприязненен лорду Кримсону за то, что одевался в самые банальные костюмы «Hugo Boos», да еще и обувь носил от «Lloyd».

– Увы, – кивнул носом сталелитейный магнат из Аргентины Лукино Маклин. – Фильмы с Марлен Дитрих смотреть гораздо приятнее. – При кажущейся пустяковости фразы это была тонко рассчитанная лесть. И Лукино по очереди прожег каждого из приглашенных коротким взглядом, пытаясь отгадать что-то по лицам.

– Северные варвары не умеют умирать красиво, – изрек Мисимо Танака и замолк, чтоб не сболтнуть чего лишнего. Он держал в руках тонкую бамбуковую трубку с крошечной фарфоровой чашкой, заправленной отборным лаосским табаком. Трубка пока была холодной. И старый самурай делал вид, что вовсе и не хочет раскурить ее, просто ему нужно что-то крутить в пальцах. Длинных и цепких, как паучьи лапы.

– Ну, не знаю, – поморщилась Женевьев Картье – самая богатая француженка и единственная представительница прекрасной половины человечества среди тринадцати участников предстоящей операции – переломила в пальцах тоже не прикуренную тонкую сигарету «Жерминаль» и бросила в пепельницу. – Как-то это… грубо, что ли? Трах, бах, кровь, кишки в разные стороны… Не эстетично. Куда проще было распылить над болотами тонны две кристаллического цианистого калия… Вы не находите? – повернулась она к лорду Кримсону, самому богатому человеку Соединенного королевства (контроль через подставных учредителей над корпорацией по фасовке чая «Lipton», над германским концерном «Bayer», которому принадлежит всемирно известная марка «Аспирин», над влиятельной газетой «USA Today» и еще над добрым десятком не менее широко известных фирм).

Лорд промолчал, гордо проигнорировав вопрос. Аристократ являлся лордом в двенадцатом колене, а Женевьев – всего лишь дочкой зеленщика, да еще и певичкой, разве что успешно выскочившей замуж и успешно овдовевшей.

Говорили заседатели, как положено, по-немецки, но вполголоса, почти шепотом: Мартин, притомившись, видимо, задремал. Его голова с куцыми ворсинками волос, серых у корней и бесцветных на кончиках, склонилась к подлокотнику черного инвалидного кресла марки «Фольксваген». Сегодняшнее кресло – а коллекция Мартина насчитывала около двадцати разных колясок – конструктор стилизовал под сельскохозяйственную машину. Спереди два горизонтальных полотна для стрижки газонов, оскалившихся заточенными металлическими зубьями. Можно было подумать, что погруженный в кресло, как ощипанная курица в кастрюлю, сто двухлетний старец наконец умер, но – нет: из динамиков доносилось едва слышное тяжелое хрипловатое дыхание. На морщинистой лысине, просвечивающей сквозь прозрачную поросль, холодно горел блик от лампы.

Именно Мартин настоял, чтобы последнее тайное заседание синдикат провел здесь, в еще не открытом для широкой публики вернисаже восковых фигур. Присутствующие не смели шептаться об этом, но каждый из них мог поклясться семейными капиталами, что причиной выбора места послужила занявшая одну из ниш, затянутая в черную эссесовскую форму фигура Адольфа Шикельгрубера. Ведь и сам Мартин сегодня прибыл в мундире…

Лорд Кримсон, попыхивая незажженной трубкой «Dunhill», неопределенно передернул узкими плечами. Ему хотелось курить до зуда в пояснице. Больше прочих из сидящих за столом, если не считать даму, он ненавидел именно Бруно. За три плебейских перстня на толстых коротких пальцах. За размером с добрую часовую мину серебряную зажигалку, которую ни за что не позволит себе истинный джентльмен.

– Зато наверняка, – не глядя на Женевьев, возразил вон Зеельштадт, гораздо более суетливый и многословный, чем обычно. – А главное – никаких следов. После акции вертолет прошелся над объектом с электромагнитом на подвеске, и все улики были собраны.

Швед посмотрел в глаза Бенджамину, но тот отвел взгляд. Швед попытался встретиться глазами с Мисимо-сан, – не удалось. Швед глянул в лицо Джеремеи Паплфайеру, но тот в это время позволил себе смотреть только на собственные холеные ногти. Тогда, маскируя злость на соратников широкой улыбкой, швед кивнул на стол, вокруг которого сидело тринадцать заговорщиков.

В центре стола возвышалась устрашающая груда металлических или с металлическими деталями предметов: гильзы, расплющенные пули, ремни с желтоватыми пряжками, булавки, пуговицы… Женевьев Картье двумя пальчиками, за скобу брезгливо подняла незнакомой марки пистолет и словно бы удивленно проговорила:

– Настоящий! – Она еще не выбрала, как вести себя дальше. Хвалить или ругать организатора операции. А может, он станет союзником в борьбе с надменным лордом?

Мисимо-сан наткнулся взглядом на холеные ногти Джеремеи Паплфайера, но тот тут же убрал руки со стола. Мистер Сельпуко откинулся на спинку кресла, что вроде бы свидетельствовало, насколько ему комфортно. Но верилось с трудом.

– Натюрлих! – зажевал сигару вон Зеельштадт. И все равно за поддельным восхищением в его выпуклых рыбьих глазах прятался гаденький страх. – Трофей, можно сказать. Последняя память о безвременно усопшем командире русского объекта… – Его голос звучал как фанфары. Но почему-то Бруно казалось, что окружающие не разделяют радость.

– Память… – эхом вдруг откликнулись проснувшиеся динамики, вмонтированные по бокам над колесами кресла-газонокосилки Мартина. Провод от динамиков черной змейкой тянулся через грудь рейхсляйтера и скрывался в складках дряблой кожи на шее где-то между третьим и четвертым подбородками. Рейхсляйтер медленно поднял голову, обвел присутствующих взглядом мутных, водянистых глаз и медленно, шепотом проговорил: – Память – единственное, что врачи оставили у меня нетронутым. Я помню все: величие и падение Империи, помню факельные шествия и воздетые вверх руки миллионов, речи Йозефа и маленькие, трясущиеся пальчики Адольфа… Какой был план, а, герры? Какой гросс план! Мир у ног Третьего Рейха! И все рухнуло… Рухнуло из-за нескольких киндер швайн, которые шлехт, испугались, профукали, недосмотрели… Полный капут… Предатели…

При первых же словах предводителя головы мистера Паплфайера, Сельпуко и вон Зеельштадта вжились в плечи, шеи остальных вытянулись. Только в дальнем конце стола продолжал, как ни в чем не бывало, строчить по бумаге ручкой очень странный для этой компании молодой человек. Бугай с торсом «Мистер Америка». Равнодушный к происходящему настолько, что остальные ему люто завидовали.

Похожая на разваренную птичью лапу ладонь Мартина судорожно сжала рукоять управления креслом. С кошачьим урчанием заработал электродвигатель, сервоприводы вытолкнули кресло на открытое место. Лезвия газонокосилки заходили туда-сюда с тихим сенокосным шелестом, перемалывая вхолостую пространство зала. И по залу от лезвий во все стороны метнулись люминесцентные зайчики, завораживая заседателей, как глаза кобр.

Мартин неторопливо, с каучуковой мягкостью объехал вокруг стола и остановился за спиной Бруно вон Зеельштадта – и тому пришлось извернуться в своем кресле, чтобы видеть рейхсляйтера. Но Мартин на Бруно не смотрел. Смотрел он на груду металла в центре стола. Все напряженно ждали, подозревая, что неспроста герр Борман сегодня выбрал кресло-газонокосилку.

– Комрад Паплфайер, – не отрываясь от созерцания доставленного с Муринских болот хлама, обратился рейхсляйтер к высокому усачу в ковбойском прикиде (от «Levi's» никуда не денешься), похожему на вымазанного гуталином Курта Воннегута [8], – как прошла акция по нейтрализации контрразведывательных и разведывательных служб вашей великой, хм-хм, страны?

– Вери велл, Мартин, – с ледяной уверенностью улыбнулся поджарый, как насекомое богомол, Джеремея Дж. Паплфайер III – некоронованный король Гарлема, нюхая опять же не зажженную длинную тонкую сигареллу «Cohiba Mini». – Еще в октябре я сказал Билли: «Слушай, парень, если ты жахнешь по этому гребанному Афганистану своими гребаными коммандос, то я тебе подарю ранчо под городом Остин, штат Техас, а сраная Европа наверняка не станет перечить – и поэтому круто облажается со своей евро!» Так я сказал. Не знаю уж, какой из доводов подействовал, но маза-фака Билли войну начал, а потом с этой драной войной влип в бычье дерьмо по самые свои драные Моникой яйца. Так что теперь и долбанное ЦРУ, и долбанное АНБ, и все остальные долбанные янки напрягают свои жопы только на то, чтобы сгладить последствия сраной войны. Кстати, европейские разведки, суки, тоже отвлечены от нас. Они копают под «Бэнк оф Нью-Йорк», чтобы русских посадить на сраку с кредитами МВФ.

– Секвойи незыблемы, пока незыблемы ветер и вода, – раздался приглушенный голос из полумрака в дальнем конце залы.

Заговорщики непроизвольно вздрогнули. Всякий вздрагивал, когда слышал голос первого помощника Мартина Бормана, индейца из племени бороро по имени Кортес (или это была фамилия? или прозвище? кличка? звание? – никто не знал. И редко кто понимал смысл его метафор и эвфемизмов).

Кортес стоял в сумерках алькова, скрестив руки на груди, неподвижный, как статуя командора, тонкогубый, с заплетенными на затылке в тонкую косицу волосами. Тем не менее, люминесцентный луч дотягивался щупальцем в нишу достаточно, чтобы, как надпись на Исифгемском камне, на лице Кортеса читался шрам. Начинающийся у левого виска, пересекающий надбровье, спускающийся по переносице и носовому хрящу, делающий круг по периметру правого глаза и заканчивающийся у правого уголка рта.

– Данке шон, мистер Паплфайер, – растянул в ответной улыбке жирные синюшные губы рейхсляйтер. – Вы на славу поработали. Мне уже доложили. – Несмотря на неарийский цвет кожи, негр напоминал Мартину начальника партийной канцелярии Гесса, которого, дай бог памяти, в тридцать не вспомнить каком году еще молодой Борман сменил на этой должности. – А что скажет партайгеноссе Альбедиль?

Мистер Паплфайер еще собирал дружеские, ободряющие улыбки коллег, а Бенджамин Альбедиль уже проворно вскочил, чуть не отшвырнув кресло. Если б его сейчас увидел кто-нибудь из подчиненных, то наверняка не узнал бы, столько животного подобострастия заключалось в услужливо изогнувшейся фигуре обычно невозмутимого мистера.

– Задача битте на четыреста процентов, – ловя малейшие нюансы в мимике предводителя, поедая предводителя влюбленными глазами, бодро начал мистер Альбедиль. – С чувством удовлетворения от выполненного долга могу заявить, что академическая наука поверила. Эти кретины уже готовят экспедиции и берут пробы льда в Антарктиде. В мировой прессе за прошедшую неделю опубликовано тысяча шестьсот семьдесят три статьи про грядущее всеобщее потепление и пятьсот девяносто одна про наступающий ледниковый период. По ведущим телеканалам сорока девяти государств слова «глобальное потепление» за прошедшую неделю прозвучали один миллион семьсот сорок шесть раз, «новый ледниковый период» – пятьсот тридцать одна тысяча восемьсот пять раз. Из них даже двести два раза по МТВ, благодаря мною оплаченными съемками клипа «Кипяченая вьюга». В общем, легенда про начавшееся изменение климата планеты благополучно внедрена в массовое сознание. И я смею битте, что в этом есть дер кнабе и моих скромных заслуг. – В финале выступления мистер Альбедиль позволил себе чуть разогнуть спину, поскольку глаза босса снова смежились, и из динамиков послышалось убаюкивающее сопение.

– Как-то это у вас слишком шнель выходит. И как-то слишком обтекаемо вы говорите, – буркнул под нос давний недруг мистера Альбедиля мистер Сельпуко. Однако видя, что колкость не разбудила предводителя, почел за лучшее заткнуться.

– Вас ист дас? – подчеркнул сиюминутное поражение врага мистер Альбедиль. Естественно, не ожидая ответа на вопрос.

– Маклин? – вяло шевельнул пальцами главарь.

Лукино Маклин живо подхватился с места:

– Аргентина многие годы считалась образцом динамично развивающейся экономики. Теперь наш внешний долг – сто тридцать два миллиарда долларов. Аргентина входила в группу так называемых новых богатых стран. Теперь сокращены зарплаты госслужащих и прекращены выплаты пенсионных пособий. В Буэнос-Айресе полиции пришлось разгонять слезоточивым газом многотысячную демонстрацию, собравшуюся перед президентским дворцом. По стране прокатилась волна погромов и грабежей. Министр экономики Доминго Кавальо подал в отставку, а президент объявил о введении чрезвычайного положения.

– Кримсон? – устало выдохнулБорман.

Лорд встал, храня достоинство:

– Индия готова обрушить на Пакистан весь свой ядерный потенциал. Пакистан готов засыпать Индию своими ядерными ракетами. Срыв миротворческих миссий западной дипломатии мне ежедневно обходится в миллион четыреста двадцать тысяч триста восемьсот семь фунтов стерлингов.

Борман, не поднимая век, кивком ладони усадил докладчика и махнул рукой туда, где увлеченно, дешевой авторучкой строчил что-то на уже восьмом с начала заседания листе бумаги молодой атлет. Почти греческий бог. Почти самый необычный в этой компании. Выгоревшую на солнце и изношенную до ниток рубашку и самопально скроенные из старых джинсов шорты никто другой здесь бы надеть не посмел. А парень – ничего. И не замечал частых косых взглядов, настолько был погружен в писанину. Только иногда морщинка пробегала по размытым бровям, словно нарисованным черной гуашью на мокром ватмане.

Даже сейчас он оторвался от исписанных листов лишь после второго приглашающего взмаха руки босса и после того, как над столом повисло особо гнетущее молчание.

Поняв наконец, чьего доклада все ждут, молодой человек нимало не смутился. Наоборот: поморщился, будто его отвлекли от гораздо более важных, чем пустопорожний треп дел, неторопливо встал, посмотрел в бумаги. И неожиданно приятным, хотя и ленивым тенором заговорил – причем не на немецком, а на пиджн-инглиш:

– Ну, чего тут размазывать… В общем, выбранная дата, конечно, не идеальна, но дальше тянуть нельзя. «Славянская булава» переполнена электричеством и может сработать самопроизвольно. Я как раз рассчитываю, к чему это приведет, и ничего утешительного не нахожу. С метеорологической точки зрения, понятно. Так что, мы просто обязаны управиться до первого января две тысячи второго года.

Теперь подробности. Озоновый слой в экваториальном поясе составит в этот день три-пять десятых сантиметра. Температура нижней тропосферы среднестатистическая – на большинстве участков. Так, что еще?.. Циклонов будет мало, волчков пятнадцать-двадцать, и геострофическое движение воздушных масс они не нарушат. А впрочем, вам, баранам, все это – пустой звук. То есть, на большинстве участков мы получаем что-то вроде метеорологической стены между Северным и Южным полушариями…

Он оторвал взгляд от бумажки и оглядел присутствующих. Присутствующие ждали продолжения с непроницаемыми лицами. Молодой человек нервно скомкал последнюю из исписанных бумажек и бросил ее в угол. На лице его появилось плохо скрываемое презрение к дилетантам.

– Ладно, короче: все у нас зер гут. Кое-какие ураганы, конечно, до наших побережий докатятся, но в общем и целом грядущие пертурбации в обоих полушариях не сопоставимы.

– Другими словами, вы гарантируете, что «Славянская булава» оправдает наши надежды? – робко подала голос Женевьев.

– Вы читали сводки из Венесуэлы? Нет? Напомню. В начале декабря на северную прибрежную часть Венесуэлы обрушились проливные дожди. К концу недели ливни усилились. Это привело к наводнениям и оползням, которые начали сходить с горной гряды Авила, расположенной к югу от Каракаса [9]. Представьте себе в эти дни кладбище в Каракасе. С помощью спецтехники рабочие день и ночь копали бесчисленные могилы, чтобы похоронить задохнувшихся под оползнями или утонувших в потоках грязи людей. Перед входом на кладбище висели тысячи фотографий обезображенных человеческих тел. Это был единственный способ сообщить людям о гибели их близких. Бедствие получило название «Ника» и унесло жизни тридцати тысяч жертв. Помимо наводнений и оползней «Ника» стала причиной страшных холодов и массового голода: практически все запасы продовольствия были уничтожены стихией. В наших же руках сосредоточена мощь, превышающая потенциал «Ники» в сотни тысяч раз.

Не дожидаясь разрешающего кивка Бормана, докладчик сел и увлеченно застрочил дешевой ручкой, совершенно оставив без внимания, какую реакцию родили его слова у собравшихся.

Внешне предводитель никак не отреагировал на явное нарушение субординации. Еще с далекого сорок третьего, когда Декретом от девятого июня был создан Совет по научным исследованиям, в который вместе с Борманом вошли Гиммлер и Кейтль, Мартин привык не обращать внимание на свойственное ученым мужам фрондерство. Пускай молокосос потешится до поры, до времени. Лишь бы пользу приносил.

Мистер Альбедиль решил было высказаться по поводу услышанного, но промолчал. И это – мистер Альбедиль, про которого рассказывали, что на своей крокодиловой ферме он раз в неделю выбирает самый крупный образец, заходит в вольер и смотрит рептилии в глаза, пока та не отвернется.

Комрад Паплфайер открыл, было, рот, чтобы что-то переспросить, но тоже остерегся. Кому охота лишний раз прослыть кретином? И это –комрад Джеремея Паплфайер, за которым шла слава, будто если в любом конце Северной Америки грабители банка заперлись с заложниками, окруженные копами по самые стрит и авеню, комраду Паплфайеру достаточно позвонить отвязанным боям по мобильному телефону, чтобы обошлось без жертв. Или закончилось такой резней, по сравнению с которой выходки банды Мейсона выглядели бы воскресным благотворительным пикником монашек из Армии Спасения.

Даже застывший наподобие восковых соседей в альковой нише меднокожий Кортес не выдал очередную из своих сентенций. Лишь отступил глубже в тень, и жуткий шрам стал почти не виден.

Мартин Борман тронул рукоять управления креслом, и кресло рывком развернулось к вон Зеельштадту.

– А вы, мой друг? Как ваши успехи? – Глаза вождя блеснули могильным холодом, голос превратился в змеиное шипение. Или это барахлили динамики? – Как прошла нейтрализация Русской разведки?

– Как и должна была пройти, – заносчиво ответил Бруно, но в конце фразы, на последнем слове голос его предательски дрогнул. – Единственной реальной силой в России, способной помешать выполнению наших планов, являлся отряд мегатонников – так называемых бойцов последнего рубежа, расквартированных на сверхсекретном военном объекте У-18-Б. В ходе организованной мною операции объект и его личный состав были уничтожены под корень. Я тут показывал пленку…

Француженка не преминула позавидовать умению шведа в пиковой ситуации связно строить длинные предложения. «Все-таки есть что-то в этом „шведском социализме"“ – решила она, с удовольствием следя за развитием сюжета.

– Знаю. Видел, – оборвал толстяка толстяк. И закрыл глаза. Помолчал, будто к чему-то готовясь. – Значит, со стороны русских нам ничто не угрожает?

– Мальчик дошел до берега, но там было пусто, – раздался голос Кортеса, и все снова вздрогнули. – Когда его послали во второй раз, он заметил отражение большой птицы Ам, летящей над водой.

Кортес беззвучно приблизился к столу, но на свободное кресло не сел. Его страшный шрам не мог помешать зрителям следить за разговором между Мартином и Бруно, но, тем не менее, добавлял сцене некую жуткую трансцендентальность. Вон Зеельштадт открыл, было, рот, чтобы ответить утвердительно на вопрос Мартина Бормана, но осекся. Не привиделась ли ему едкая издевка в голосе рейхсляйтера?

– Да, – наконец выдавил он, решив настаивать на своем до конца. – Отряд мегатонников уничтожен.

– Что ж, – протянул одетый в черную форму герр Борман и, словно совсем лишившись сил, откинул голову на подголовник, лоснящийся прекрасной выделки черной кожей. – Даст ист гут. Зер гут. А это, на столе, надо понимать, трофеи с поля боя? Бруно, майн фройнд, подайте-ка мне вон ту игрушку…

Вон Зеельштадт, заставив руку не дрожать, протянул Мартину Борману пистолет, который недавно рассматривала Женевьев Картье.

Рейхсляйтер пренебрежительно оглядел оружие справа и слева. Прищурившись, заглянул в дверной глазок смерти, прочитал дарственную гравировку, выполненную по-русски («Генералу В. М. Евахнову от командования Северо-западным военным округом») и вдруг направил пистолет на Бруно вон Зеельштадта. Черный пистолет почти полностью утонул в отечной ладони рейхсляйтера, толстый сизый палец-сосиска с трудом протиснулся в скобу и коснулся спускового крючка.

Щелкнул предохранитель. Бруно вон Зеельштадт издал булькающий звук и попытался поглубже вжать расплывшиеся телеса в кресло. И это был тот самый Бруно, который не побоялся инициировать вытеснение русской мафии с испанского рынка недвижимости. Все за столом замерли. Даже дышать прекратили. Лишь шелестели зубья газонокосилки.

Так прошло айн, цвай, драй… десять секунд. Видя, что пауза затянулась, Джеремея Паплфайер прокашлялся и обратился к Мисиме-сан:

– А вот мне всегда казалось, что этот маза-фака вон Зеельштадт – пис оф буллшит. Какого хрена он участвовал в траханных благотворительных программах Джорджа Сороса для долбанных малоразвитых стран?

– Да-да, – торопливо встряла француженка. – По моим данным, он совершенно не укрывается от налогов. Разве можно доверять такому человеку?

Бенджамин Альбедиль, боясь опоздать, тоже ввернул – обращаясь к мистеру Лукино:

– И я еще сомневался, когда в прессу просочилась информация, что Бруно высказался против присоединения Эстонии к НАТО…

Внезапный шорох со стороны входа заставил всех замереть. Быстрым тычком пальца Борман выключил мотор кресла. И теперь уж точно заседателей было не отличить от застывших в самых причудливых позах восковых болванов.

Шорох приближался. Нет, не ребята из МИ-16, не «тюлени» и не йеменские бородачи с зелеными повязками «смерть неверным». По залу от фигуры к фигуре переходили два подростка, совсем мальчишки. Из форса один держал руки в карманах шорт и говорил подчеркнуто громко, но было видно, что ему также неуютно здесь, как и его товарищу.

– Эй, приятель, а вдруг красотку еще не успели распаковать? – спросил на португальском более робкий, не вынимая палец из носа. И его акцент выдал жителя района Барра.

– Не бзди. Мой брат не дерьмо дряхлого кондора, он знает, что говорит.

– Эй, приятель, а ты не задавайся, он у тебя всего лишь мусорщик.

– Иди ты в куст акации. Он начальник над уборщиками. С ним советовались, где кого поставить. Он сказал директору музея, что Колумба не потерпит в зале, и Колумба нет в зале. Ты где-то здесь видишь Колумба?

Рука человека из инвалидного кресла, в которой прятался пистолет, незаметно опустилась на распухшее колено. Почти неуловимым движением палец потянулся к кнопке, включающей стальные челюсти газонокосилки. Но нет, безумный огонек в заплывших глазах угас. И сидящие за столом заговорщики восприняли этот как приказ ничего не предпринимать.

– Иди убирай какашки за игуанами, я не верю, что их так классно лепили, – снова заупрямился более робкий. – Откуда твой poperti [10] брат знает, что под трусами у белой червячихи все как у настоящей телки? Он что, сам проверял?

– Иди ты в куст акации, дерьмо собачье, мой брат никогда не врет.

– Ой, вот она!..

Непроизвольно каждый из заседателей самыми крешками глаз покосился туда, куда указывала немытая рука робкого парнишки. Там, на высоком постаменте, пыталась совладать с платьем восковая копия самой знаменитой фотографии Мерилин Монро.

Пацаны обошли кинозвезду по кругу. Более решительный потянулся к воздушному платью, но второй удержал его за рукав футболки:

– Сломаешь!

Первый тоже крепко трусил и потому, поколебавшись, отступил:

– Точняк, мы не в перчатках. На дело всегда надо ходить в перчатках – так меня учил Косой Запата из Шакальего тупика. Еще пальчики оставим на восковых ляжках… Ладно, пошли отсюда. Но давай договоримся в школе всем рассказывать, что мы…

– Ой, а это кто такие? – прервал робкий.

– Это… это… – Мальчишка почти вплотную подошел к столу с заговорщикам. – Что за бабуин, траханный анакондой на секвойе? А может, в трусы заглянем этой телке? – неожиданно указал он на старающуюся не дышать Женевьев Картье.

– Да ну. Она совсем старуха. В такой духоте скоро растает и на пол стечет. Дерьмо дряхлого кондора. Во, глянь, этот восковой толстяк уже плавится, – малец ткнул грязным пальцем в огромные капли пота на лбу Бруно. – А, я понял, кто это такие.

– Эй, приятель, кто? – Робкий от души высморкался на пол.

Вопрос сопливого подростка сделал неслышным чей-то скрип зубов.

– Это подписание Декларации Независимости янкесов. Помнишь, нам историчка трендела. Джакомо подглядывал – ее физрук после уроков трахал. Вон индеец, – рука указала на Кортеса. – Видишь, как скалится. Родину продал, падла. А рожа-то страшная, как настоящая. А это Линкольн, – удосужился персонального жеста лорд Кримсон.

Трубка в побелевших буквально до восковой бледности пальцах лорда чуть не хрустнула. Его предки получили дворянство, сражаясь, чтобы Новый Свет остался колонией. И теперь услышать такое!.. Одного внятного выдоха рейхсляйтера хватило бы, чтобы лорд сорвался с места и придушил бы на месте быдло. Но Мартин хранил неподвижность статуи.

– Ладно, приятель, пошли отсюдова. Там, на втором этаже, есть скелет динозавра. С во-от таким костяным початком.

И югенды, шаркая, как это делают только обитатели района Барра, направились к выходу и покинули зал.

– В Германии, – глухо и как бы обращаясь к самому себе просипел Борман, – я имею в виду старый добрый Фатерлянд, такое было бы невозможно. В старой доброй Германии никто не смел пробираться в закрытый музей. Нет, действительно, Бразилия – страна очень вредная для здоровья.

– А я говорил, – несмело и как бы сам к себе обратился мистер Лукино, – не с Бразилии – с Колумбии следовало начинать… Впрочем, я ни на что не намекаю.

И лорду Кримсону вдруг показалось, нет-нет, не показалось, он и вправду заметил не улыбку, а только намек на улыбку, причем на очень злую улыбку в уголках губ Кортеса. Улыбку, не имеющую никакого отношения к шраму.

Рейхсляйтер Борман вдруг ухмыльнулся и кинул пистолет на колени Бруно, плотно, до треска обтянутые брюками от «Marks & Spenser».

– Не бойся, мальчик мой, – просипели динамики, вмонтированные в спинку инвалидного кресла. – Я не буду стрелять. Но позволь спросить, что означает вот это?

Первой сориентировалась Женевьев и повернула худое лицо к мистеру Лукино:

– А впрочем, я сомневаюсь, что наш друг Бруно честно платил все налоги. Ведь у него на Джерси зарегистрировано то ли двадцать, то ли тридцать оффшорных компаний.

Мисимо-сан наконец ответил Джеремее Паплфайеру:

– Мало ли для чего человеку бывает нужно участвовать в благотворительных акциях Джорджа Сороса. Как минимум – это неплохая реклама…

В старческих, нездорово одутловатых веснушчатых руках Бормана появился лист бумаги.

Боясь опоздать, мистер Лукино доверительно сообщил Бенджамину Альбедилю:

– Главное, что наш приятель Бруно ничего не имел против вступления в НАТО Латвии и Литвы. А уж Эстония – дело десятое…

– Здесь написано, что «кровяное давление выше»… не то… – Прежнюю бумажку в руках Бормана сменила другая. – Так, где это… ага вот… «Специальная комиссия Генерального штаба под командованием генерала Гулина (досье N 416b/i) провела расследование факта нападения на объект У-18-Б (категория секретности 2). На месте происшествия было найдено 31142 гильзы»… так-так-так… «…а так же, после переклички, одиннадцать из тринадцати обитателей объекта без видимых физических, аутентичных и моральных повреждений. Два бойца (сержант Кучин и рядовой Зыкин) пропали без вести. До выяснения всех обстоятельств решено считать их находящимися в самовольной отлучке. Особое мнение: командир бывшего объекта У-18-Б Евахнов В. М. настаивает на том, что бойцы Пали Смертью Храбрых в бою с превосходящими силами противника, и ходатайствует о представлении означенных бойцов к званиям Герои России посмертно…»

При гробовой тишине рейхсляйтер Борман смял бумажку и бросил себе за спину.

– Значит, дорогой Бруно, обитатели объекта уничтожены под корень? А как тогда ты объяснишь перехваченный доклад?

На вон Зеельштадта было страшно смотреть. Лицо побагровело, толстые губы затряслись, как студень.

– Эк… эк… – выдавил он. – Как удалось…

– А что ты скажешь по поводу того, – не дал передышки Мартин, – что один из якобы убитых мегатонников получил от российского командования сверхсекретное боевое задание, сути которого мы не знаем?

– Горы выпускают родники наружу только в крайнем случае, – сказал Кортес, и в голосе его проскользнуло легкое недоумение. – Родники – кровь гор, сочащаяся из вскрытых вен.

Самый богатый человек Швеции, облаченный в сюртукоподобный пиджак от «Marks & Spenser» приподнялся в кресле с широко раскрытым ртом. Но рот пришлось захлопнуть. Глаза Бормана опять были закрыты. И, вполне вероятно, рейхсляйтер опять погрузился в сон. Огромное, еле помещающееся в карикатурном «фольксвагене» брюхо мерно вздымалось и источало особенно заметный, если не курить, старческий дух. Однако скоро, очень скоро, через минуту или две Борман проснется.

Мистер Сельпуко – владелец обширнейших пастбищ в Австралии, а заодно и транспортного флота, составляющего две трети ходящих под флагом Либерии сухогрузов, удовлетворенно закинул ногу на ногу и вполголоса нацелил вопрос прямо в подрагивающие губы шведа:

– Партайгенноссе, по-моему, настало самое время поговорить об уступке вами двадцатипроцентного пакета «Вольво». – Это был тщательно просчитанный удар ниже пояса. Чтоб еще больше вывести шведа из равновесия.

– Я думаю, – скромно потупив глазки, мурлыкнула Женевьев, – следует пересмотреть договор, кому после нашей победы будут принадлежать руины судостроительных верфей Гданьска. – И вид при этих, весьма жалящих словах был – сама кротость. – Ведь после катастрофы надо будет восстанавливать мировую экономику. А куда ж мы без Гданьска? – И мадам, как девочка, старательно оправила вызывающую юбку, купленную в последнюю прогулку по Риму, в магазине «Calamo».

– Фрау, оставьте руины в покое, – не менее дружелюбно улыбнулся даме английский лорд; когда дело касалось бизнеса он готов был взять в союзники хоть певичку, хоть прокаженного дьявола. – Мне кажется, при предлагаемом пересмотре речь должна идти минимум о Панамском канале, который уцелеет несомненно. – Как всегда, фраза лорда оказалась стилистически безукоризненна. К зависти так и не освоившей светский лоск Женевьев.

– Айн момент! – запротестовал низкорослый настолько, что ему было неудобно сидеть за столом, Мисимо Танака. – Я тоже имею право голоса!.. – Пока был жив Мао Дзе Дун, на каждый день рождения Мисимо-сан получал поздравительную открытку от Великого Кормчего. Злые языки пытались утверждать, что Китаю именно предки Танаки уступили Манчжурию… Впрочем, никто из злых языков долго не задерживался на этом свете.

Господину вон Зеельштадту захотелось как можно громче закричать: «Не отдам! Мое!!!», чтобы разогнать стаю стервятников, но он боялся разбудить главного хищника.

И тут Кортес очень тихо, тише всех, выдал свою очередную сентенцию:

– Пойду нарежу тростника, а то древки стрел делать не из чего.

И эта фраза вдруг заставила Бормана вернуться к действительности. И первым осмысленным движением было даже не поднятие век, а короткий тычок в кнопку, включающую ножи. Секунда – и шорох мечущихся туда-сюда лезвий боевой колесницы стал громче. Потом еще громче, потом еще…

– Я не люблю ротозеев, – тихо проговорил Борман, почти не слышимый за писком рассекаемого воздуха. Но голос постепенно набирал силу. – Из-за таких ротозеев мы просрали Третий Рейх. И на этот раз я не допущу, чтобы операция провалилась. Выбирайте смерть, герр Зеельштадт. Благородная пуля или острые металлические зубки моего коллекционного «Фольксвагена»?

Вон Зеельштадт вскочил, уронил кресло и пистолет. Но, кажется, этого даже не заметил. Остальные смотрели на происходящее, стараясь сохранить на лицах безучастие. Только пальцы у кого крутили трубку, у кого мяли сигарету, у кого вхолостую чиркали зажигалкой.

– Мартин, Мартин, – быстро заговорил Бруно, – я не знал… Мне доложили, что все прошло как по маслу… Дас ист ошибка… Прошу тебя, Мартин… Я все исправлю…

– Смерть сраному мазе-факе! – оттопыренный большой черный палец гарлемца патрициански указал в пол.

– …но Кашиндукуа не сгинул бесследно. Когда придет конец мира, он оживет, выскочит из пещеры и станет носиться от селения к селению, пожирая мужчин и женщин.

– Да, от селения к селению… – покачал головой Борман, с жалостью глядя на вон Зеельштадта. – Цвай шведских альпиниста пропали на штрассе к Эвересту. Почему они пропали – меня не интересует… Но почему они оказались именно шведскими, а, Бруно? И почему на подступах именно к Эвересту? Почему не Эльбрус? Не Пик Коммунизма?

Вон Зеельштадт вдруг стремительно, что для его комплекции было почти невозможным, наклонился и схватился за пистолет генерала Евахнова. Теперь это был именно тот человек, который изгнал русских мафиози из Испании. Но больше он ничего совершить он не успел.

Газонокосилка взвыла бормашиной и, управляемая старческой дланью Мартина Бормана, рванулась вперед. Машина смерти, в сороковом году разработанная любимчиком фюрера, создателем «Фольксвагена», профессором Порше на фирме «Даймлер Бенц».

Поднявшая пистолет рука Бруно вон Зеельштадта отлетела в сторону, сверкая баснословно дорогой бриллиантовой запонкой и разбрызгивая кровь. Бруно даже закричать не смог: шестьдесят четыре, как у кашалота, острых сверкающих зубьев газонокосилки вмиг перегрызли ткань брюк от «Marks & Spenser», кожу, хрящи и сухожилия ног… И самый богатый человек Швеции опрокинутой кадушкой неуклюже повалился на бок. Кровяной прибой, смыв детские сопли, докатился под столом до ног француженки. Запах освежеванной плоти возбудил сидящих вокруг стола не хуже кокаина. Но внешне никто даже бровью не повел.

Мартин Борман, ловко управляя своим инвалидным креслом-газонокосилкой, отъехал на несколько шагов и вновь бросился на поверженного магната. Мисимо-сан потянулся за мобильником в надежде успеть первым отдать распоряжение о скупке по биржам акций шведских компаний. Но вспомнил, что, как и прочие, оставил «трубу» у охранников на входе.

На этот раз механические челюсти вонзились в необхватный живот шведа. И с чавканьем в разные стороны полетели ошметки фарша. Отсеченный палец с перстнем попал в бровь мистеру Паплфайеру, но тот даже не поморщился. Кресла, стол и соседей украсили пятна крови и недопереваренной пищи. Вон Зеельштадт издал хриплый стон, скрючился, как младенец в утробе, рефлекторно засучил обрубками ног. Зубья газонокосилки увязли в выпотрошенной грудной клетке, шелест перерос в в завывания, инвалидное кресло задергалось от нехватки вольт. Борман переключился на большую скорость, режущая поверхность рывком освободилось, и кресло откатилось от вскрытого шведа.

На остатки костюма от «Marks & Spenser» было жалко смотреть. Швед был мертв. Последней попала под зубья бананоподобная сигара, и перемолотая душистая табачная крошка осыпала тушу как приправа.

Двенадцать человек за столом сохраняли полное молчание и полную внешнюю невозмутимость. За второй и третий пальцы с непомерно дорогими перстнями боролись под столом ногами Женевьев и лорд – борьба без единого звука. Слышалось лишь прерывистое, натуженное дыхание рейхсляйтера в динамиках. Лицо Бормана посерело, с расслабленной губы на воротник черной кожаной формы сползала струйка мутной слюны.

Выдержав паузу, лорд Кримсон позволил себе обмахнуть лицо от капель чужой крови надушенным платочком. Щелкнула пудреницей француженка. Ей повезло отгрести каблуком под себя оба пальца с перстнями – хотя футбол изобрели англичане.

– Индейцы племени шикрин поймали нгути, когда тот был еще совсем маленький, – подал голос нависший над дальним краем стола Кортес.

– Деда!

Этот крик заставил атлета-метеоролога дернуться и даже поднять лицо от исписываемой страницы. Дверь в выставочный зал распахнулась, и через обширное помещение метнулось розовое облако кружев. Восковая фигура графа Дракулы на поднятом ветру развернулась лицом к груде кровавого мяса, словно привлеченная запахом свежей крови. Адольф Гитлер чуть не выпал из своей ниши.

Герда Хоффер, пятнадцатилетняя правнучка рейхсляйтера Мартина Бормана, упала на колени перед креслом и прижалась к подлокотнику пышной грудью, даже не взглянув на распростертого вон Зеельштадта.

– Грандфатер, ну что ты как маленький!? Я по всему городу тебя ищу! А ты вот где! – Собранные в две косички соломенного цвета волосы затрепетали по не худеньким девичьим плечам. – Опять процедуры пропустил! Тебе же нельзя волноваться!

Следом за правнучкой протрусил невзрачный человечек в белом халате и съехавшей набок докторской шапочке.

Дряхлая рука рейхсляйтера рывками поднялась в воздух, нашарила девичью головку и ласково погладила по завитушкам. Мартин сфокусировал взгляд на Герде и попытался улыбнуться. Получилось.

Доктор быстро набрал из ампулы прозрачную, отливающую малахитом жидкость в шприц и сквозь ткань мундира умело всадил иглу в и без того исколотое, рыхлое и дряблое предплечье Бормана.

– Данке, доктор Вальтер, – просипели динамики.

Неизвестно, то ли лекарство подействовало, то ли близость правнучки, но дыхание старика выровнялось, лицо приобрело более менее нормальный для такого возраста цвет. И лорд Кримсон снова отметил спрятавшуюся в самые уголки губ Кортеса брезгливую улыбочку. Правда, на этот раз это была улыбка разочарования.

Борман сухо прокашлялся. Покосился на окровавленное туловище потомка викингов, на далеко отброшенную руку. Так и не выпустившую трофейной русский пистолет.

– Правильно, – донеслось спокойно из динамиков. – Шнауцеру шнауцерова смерть… И через шесть дней об этом узнает весь мир. Мир думает, что я капут, но я еще удивлю мир… Не забывайте, герры, не забывайте, фройляйн: до начала операции осталось меньше недели. Мы преподнесем этому миру новогодний подарок – мы уничтожим его и на руинах воздвигнем другой тысячелетний мир. Не тот, который не сумел построить бесноватый Адольф, нет. Лучше. Гораздо лучше. Мир Мартина Бормана Первого, Императора Севера и Юга, от Амазонки до Рейна. И я никому не позволю думать, будто он может обмануть будущего властителя Земли. Кто-нибудь со мной не согласен? – В глазах инвалида блеснули надраенные железные кресты.

Гнетущая тишина была ему ответом. Мартин не спешил прерывать паузу. Нет, на этот раз его не сморила старческая дрема. Мартин вспоминал.

Двадцать шестого апреля из бункера сбежал шурин фюрера Фегелейн. Двадцать седьмого на розыски труса фюрер бросил группу последних верных эсэеовцев. Естественно, беглеца поймали. А на следующий день еще работающий приемник принял передачу Би-Би-Си, в которой сообщалось насчет встречи Гиммлера с Бернадоттом и насчет предложения перебежчика о капитуляции. А русские танки уже били прямой наводкой вдоль Потсдамер-плац.

Беднягу Фегерлейна расстреляли. Потом была жуткая, почти траурная церемония бракосочетания с Евой. А потом Адольф стал диктовать перепуганной насмерть секретарше завещание.

«Геринг и Гиммлер – не говоря уж о об их нечестности по отношению лично ко мне – нанесли колоссальный вред народу и германской нации, – тихим, равнодушным голосом диктовал фюрер, – вступив без моего ведома и разрешения в тайные переговоры с врагом и пытаясь противозаконно захватить власть в государстве…»

Тогда же Гитлер назначил Мартина душеприказчиком. И тем же вечером позвал его в свой кабинет. Одного. Выпроводив Еву. Даже отпустив охранников. И поведал Борману самую страшную тайну двадцатого века, воспользоваться которой фюрер не успел. Поведал одному Борману. Только ему. Будто загодя знал, что рейхсляйтер переживет всех сподвижников… Ах, старый хитрый пес, даже после смерти он собирался отомстить миру за падение Рейха!..

Тридцатого апреля, пока догорали трупы застрелившегося Адольфа, отравившейся Евы и семьи Гебельса, последние обитатели бункера выбрались наружу – в надежде просочиться сквозь боевые порядки русских.

Два очевидца засвидетельствовали смерть Мартина. Эрик Кемпки, шофер Гитлера вроде бы видел, как Борман был убит разорвавшимся в центре группы беглецов русским снарядом. А руководитель гитлеровского союза молодежи обергебитсфюрер Артур Аксман клялся на Нюрнбергском процессе, что партайгеноссе проглотил ампулу с ядом, когда понял, что через русские позиции не пробиться. Бормана списали в расход. А он выжил. И продолжал нести в себе зловещую тайну Гитлера. Сквозь годы и континенты, лишения и поддельные паспорта, вынужденные убийства и забвение. Чтобы построить новую империю на обломках старой. И в один прекрасный день выпустить демона за границы пентаграммы.

И вот этот день грядет.

Наваждение воспоминаний отпустило.

– Что ж, последние приготовления завершены, – сообщил Борман твердым голосом. – Силы, которые могли бы нам помешать, нейтрализованы… Почти. Ох уж эти русские. Опять русские… Но руссиш швайн не успеют. Шесть дней – слишком малый срок. Господа, вы свободны. Фройляйн Картье, вы знаете, как поступить с двумя юнцами, что столь беспардонно нарушили ход заседания?

– Конечно, герр рейхсляйтер, – хищно улыбнулась Женевьев.

– Тогда я попрошу вас позаботиться и о моих телохранителях за дверями, прозевавших это вторжение. Кажется, вы что-то говорили про цианистый калий. Никогда больше не буду набирать охрану из местных. Дисциплина для бризильских мачо – пустой звук. А будущие руины Гданьских верфей отныне ваши. Таузант тойфель на эту Бразилию… Кстати, научите мою правнучку покупать красивые вещи. Это на вас «Sergio Rossi»?

– Нет, «Calamo», – потупилась француженка.

Герда, оголив пухлую ножку в белом чулке, что-то жарко прошептала на ухо прадеду. Заскрипела кожа отодвигаемых кресел.

– Герр Кримсон, Герда просит напомнить, что мы ждем вас послезавтра на ужин, – сказал Борман.

– Непременно буду. Заодно и разыграем в «бинго» акции «Вольво», – галантно поклонился лорд Кримсон и прихватил со стола уже не нужную покойнику серебряную зажигалку.

– Комрад Абельдиль, у вас рукав запачкался кровью. Позвольте предложить мой платок, – сказал Борман.

– Ах, пустое. Должно же у меня хоть что-то остаться на память о мнем приятеле Бруно.

– Яволь. Кортес, а вас я попрошу остаться, – сказал Борман.