Читать книгу Сессия: Дневник преподавателя-взяточника - Игорь Данилевский - Страница 4

Стремительно поднявшись на второй этаж своего почти любимого Д-корпуса, я замечаю произошедшую необычную перемену. Вместо привычной покрашенной в белый цвет кондовой фанерной двери кабинета заведующего нашей кафедрой красуется железная дверь темно-коричневого оттенка с пленочным покрытием косяка «под дерево». Дверь чуть приоткрыта, и видно, что, кроме Бочкова, стоящего сейчас ко мне спиной, внутри никого нет. Петли работают почти бесшумно; я тихо проскальзываю в кабинет и первое, что бросается в глаза – интерьер тоже заметно обновлен.

– Отличный вид, Виталий Владимирович! Здравствуйте!

Он оборачивается и мы, улыбаясь, пожимаем друг другу руки.

– Садись! – говорит мне шеф.

Я не без удобства размещаюсь на одном из новых офисных стульев, которыми он заменил стоявшие еще при Дулкановой советские деревяшки.

– Мне понравились твои вчерашние подарки, Игорь! – начинает разговор мой начальник.

– Да ну, что вы, Виталий Владимирович! Это были только презенты, – «ничтоже сумняшись», играю в скромнягу я. – До сих пор не уверен, что они соответствуют вашему уровню. Хотя, признаюсь, – старался, старался…

– …Игорь! – неожиданно серьезным тоном произносит Бочков. – Мы все-таки не первый день знакомы, поэтому я решил с тобой поговорить.

«Оба-на! Это становится интересным!»

– Я вас внимательно слушаю, Виталий Владимирович. Это без иронии – на самом деле внимательно.

– Ну, и чудненько. Ты знаешь, что мне на тебя жалуются каждый день?

Я, конечно, догадываюсь, но для начала можно и прикинуться шлангом.

– Кто?

– Коллеги твои с кафедры очень любят тебя. Практически каждый зашел ко мне и сказал кое-что…

– Коль скоро вы мне говорите мне об этом, Виталий Владимирович, я уже могу предположить, на что именно они жалуются…

– Вот именно. Есть такие, которые вообще чуть ли не каждый раз мне про тебя напоминают. «А вы знаете, что он то-то? А вы знаете, что он делает так-то и так-то?»

– Нетрудно предположить, кто это вещает! Мандиева и Ягирова!

– Ну, вот ты и сам всё понимаешь. Но меня напрягло не это. Я же тебе ни в прошлую, ни в позапрошлую сессии ничего не высказывал, верно? Наоборот, я всех отваживал, говорил: «Да, может быть, он ошибается. Но он работает, у него регулярно публикации в журналах выходят. А у вас они есть?» Они – «Хм!» – и затыкаются. А вывело меня из себя совсем другое…

– Что?

– Какие аргументы ты использовал для того, чтобы получить то, что ты хотел, с некоторых групп в прошлом семестре.

«Та-ак! Донесли все-таки! Вот суки! Но кому же это крыса-староста, всего лишь одна из пяти, проболталась, что я ей сказал о своих эксклюзивных отношениях с Бочковым, и что мы с ним будем плотно работать вместе, даже если проверка выявит, что отличники не могут ответить ни на один тест?».

– Виноват, Виталий Владимирович. Но в то время мне что-то показалось, что я не сильно грешу против истины…

– Может, ты бы и не грешил, если бы поставил меня в известность и что-то отщепнул мне потом.

«Началось! И сколько же тебе отщепнуть, мой дорогой начальник?»

– Ты хороший парень, слов нет, но беспрерывно выслушивать на тебя жалобы просто так мне уже надоело. А с учетом того, какие козыри ты использовал, тем более. Ты сам-то не считаешь, что ты мне должен?

– Считаю, Виталий Владимирович.

– Если по совести, ты мне должен пятьдесят процентов.

Я едва не охаю. Конечно, пятьдесят процентов – обычная ставка для посредников в таких делах, но посредников, которые хоть чуть-чуть, но рискуют – вроде парней, собирающих деньги для сотрудников высокодоходных кафедр. А здесь человек просто хочет получать бабло, ни хера при этом не делая.

– Те деньги уже кончились, Виталий Владимирович, – на всякий случай говорю я.

– Пускай кончились. Я говорю прежде всего про нынешний период.

– Ну, ладно. Тогда сколько ставить?

– Вообще, я считаю – брать надо редко, но много. У тебя это получается часто. Но всё равно ставить надо солидно. Чё ж иначе – ты себя не уважаешь?

– А вы знаете, что здесь так не принято? На вашей родной в недалеком прошлом кафедре есть дама, у которой до сих пор шестьсот пятерка, и у нее сейчас идет курс параллельно с моим. В две тыщи четвертом, когда я только-только начал работать, у нее было пятьсот, сейчас, в две тыщи девятом, у нее шестьсот. Вы представляете? А на нашей кафедре есть человек, у которого как было пятьсот, так и есть…

– Мигунов, что ли?

На секунду я замыкаюсь. Мигунов объективно – хороший мужик, и не очень-то хочется его закладывать. Но раз уж Бочков сам знает о нём… К тому же откровенный мигуновский демпинг меня просто достал. Я бы уже давно сделал цены в полтора раза выше, как на кафедрах философии, социологии и даже вшивой культурологии, если бы не он со своими предметами, идущими в том же семестре, что и мои.

– А вы неплохо осведомлены. Да. Правда, еще в прошлом году это у него была пятерка, а сейчас это как бы тройка. То есть он со всех дневников собирает по пятьсот, с вечерников по четыреста, а дальше сам смотрит, кто как занимался, и в зависимости от этого дифференцирует. Пускай это, по сути, гарантированная тройка, но это пятьсот, а не тысяча пятьсот, например.

– И сколько ты хочешь в итоге поставить?

– Я не знаю. Вы мне скажите! По сути, конечно, если в две тысячи четвертом пятерка по нашей гуманитаристике стоила пятьсот стандартно, то сейчас, после всех этих повышений, после такой инфляции она меньше двух штук никак не должна стоить.

– Правильно!

– Но стоит же, вот в чем дело! Из-за некоторых товарищей.

– Ну, если ты хочешь, я могу на экзамен к Мигунову прийти. Посижу у него, и всё, что он соберёт, он отдаст обратно.

– Да, но это будет потом. А на данный момент народ знает, что у него пятьсот, у мадам с кафедры экономики шестьсот, а у меня две тысячи, что ли, будет? Они сразу, даже не думая, пойдут в УБЭП.

– Тогда сколько ты поставишь?

– Я думаю, надо ставить где-то около тысячи восьмисот. Не ровно тысячу восемьсот, потому что если будет так, то они завопят – «В три раза больше, чем у той-то!». Знаете, как магазинах делают цены – не семь тысяч, а шесть девятьсот девяносто девять.

– Ты хочешь тысячу семьсот девяносто девять сделать, что ли? – со смешком интересуется Бочков.

– Нет – тысячу шестьсот пятьдесят, – говорю я. – Немного меньше, чем психологически важная цифра «тысяча восемьсот», и на триста пятьдесят меньше, чем психологически проигрышные две штуки.

– Ну, хорошо, давай так. Кстати, Игорь! На тебя лежат два заявления в нашем районном УБЭПе. Ты, вообще, рисковый парень. Во-первых, это всё до поры до времени…

Я улыбаюсь.

– Да-да-да! Ты знаешь, почему ты всё еще здесь сидишь, а не в другом месте?

– Почему?

– Потому что руководство заключило с ментами негласный договор. Наши у них сначала спросили: неужели нельзя трепать вуз не каждый год, чтобы по телевизору это все видели и слышали? Менты им ответили: «А что мы можем сделать? У вас такие студенты. Они приходят и пишут!» Поэтому сейчас каждый раз, когда встает подобный вопрос, их люди созваниваются с нашими, и наши говорят, кого можно кушать, а кого нельзя.

Объяснение Бочкова кажется мне весьма шатким. Если бы менты действительно спрашивали, можно ли им взять Дулканову, им бы на это отмашки не дали. Хотя вообще-то… если в тот момент ректора, на которого имеет выход кто-то из друзей Дулкановой, не было, а его функции исполнял Иванов, он бы вполне мог это сделать – Дулканову он всегда не переваривал. Тогда, может, и то, что говорит мой начальничек, – правда.

– А, во-вторых, – продолжает Бочков, – ты ведь своими низкими ценами и отсюда – сплошными проставлениями без всяких знаний подставляешь вуз. Через год – аттестация. Твои студенты ничего не смогут толком написать на тестировании, и тогда университет в десять раз больше денег отдаст.

Я молчу. С одной стороны, меня как-то мало волнуют подобные проблемы университета – контора у нас богатая; с другой, – я понимаю, что в бочковских словах есть резон, и я, по-видимому, неправильно сделал, что до сих пор не перешел на схему, по которой работают очень многие и даже наш Мигунов теперь, хотя еще год назад он «башлял» по моей системе. Надо действительно собирать со всех по минимуму, хотя бы по пятьсот, а дальше – пускай учат сами.

– Ты вот как проводил экзамен в прошлую сессию? У тебя есть какие-нибудь формальные доказательства того, что у них пятерки не просто так поставлены?

– Конечно, – говорю я. – До сих пор храню. Нас ведь уже давно обязали принимать экзамен сначала в письменной форме, поэтому все билеты, которые я им раздаю, у них заранее написаны, и подписи их имеются.

– Ну, хорошо – написаны. А они выучены ими, эти билеты?

– Не знаю. Когда что-то пишешь, машинально хоть чуть-чуть запоминаешь. Но думаю, что не больше.

– Вот пускай они выучат. Я тогда сообщу твоим коллегам, что ради снятия всех имеющихся вопросов я сам лично приду к тебе на экзамен…

– …Вы тогда уж и Трофимова с собой захватите, чтобы вторые подписи было кому ставить!..

– …Но ты сделай так, чтобы мы с Трофимовым не только сами могли к тебе прийти, а еще и позвать кого-нибудь. И сказать – вот видите, всё нормально.

– Устроим, Виталий Владимирович. Но все-таки проблема демпинга остается. Вы ведь, например, с этой дамой с кафедры экономики ничего сделать не можете – она вне вашей компетенции.

– Ошибаешься. Я могу пригласить сюда куратора нашего университета из УБЭПа, поговорить с ним по душам, и они эту даму слопают. На ближайшие полгода им хватит. Они могут работать только так. Потому что иначе брать надо всех.

В этот момент в кабинет входит парень, присутствовавший вчера на дне рождения у Бочкова. Молчун, которого ВВБ называл «Сан Санычем».

– Ладно, Игорь. Мне сейчас надо другими делами надо заниматься. Но мы с тобой к этому вопросу еще вернемся.

Я встаю, подхожу к своему боссу и крепко жму ему руку, долго потрясая ее, как генсек КПСС лидеру братской компартии. И впервые за последние несколько месяцев улыбаюсь ему совершенно легко и непринужденно, больше не думая с тревогой о том, что же это могло испортить его отношение ко мне и каковы будут перспективы грядущей сессии. Теперь с перспективами все ясно и схвачено надежно, как никогда.

– Хорошо. Спасибо, Виталий Владимирович! Всего вам!

Он не отвечает, но мою пятерню жмет так же крепко. Я подхожу к «Сан Санычу» и протягиваю теперь ладонь ему:

– Счастливо!

Как и в случае с Бочковым, ответом мне является смесь крепкого рукопожатия и молчания. Я выхожу из кабинета и чувствую спиной, насколько пристально оба смотрят мне вслед – даже мурашки по коже забегали. Но ничего: главное уже сделано.

* * *

Взяв ключ от четыреста шестой на вахте и поднявшись на четвертый этаж, я начинаю строчить эсэмэски старостам. В коридоре сутолока, разные группы толпятся в ожидании очереди на зачет, и меня кто-нибудь может толкнуть, не слишком удачно повернувшись. Но сейчас я в такой эйфории, что уверен – со мной ничего плохого не случится: ни в большом, ни в малом. Тем более не стоит бояться того, что кто-то нечаянно выбьет у меня из рук телефон.

Я с комфортом размещаюсь в своей любимой аудитории. Удивительно, но она опять пуста – вероятно, это происходит из-за человеческой лени: все стремятся взять ключи от четыреста второй или четыреста третьей, до которых два шага от лестницы. В ожидании ответных эсэмэсок я зажмуриваю глаза и неторопливо потягиваюсь: кажется, всё складывается, как положено. Внезапно раздается трель звонка. Я на смотрю на высвечивающееся на экране имя: ЛюдСинь. Данное китайское сокращение обозначает мою любовь Синельникову. Меня охватывают двойственные чувства: с одной стороны, сладкая истома, с другой – страх, что Пирогова могла и не поставить ей зачет.

– Здравствуйте, Людмила! – говорю я мягким голосом в трубку.

– Здравствуйте, Игорь Владиславович! – звонкий, журчащий ручеек ее тембра заставляет мое сердце сжаться. – Вас можно сейчас увидеть?

– Вам всегда можно! Я там же, где и в прошлый раз.

– В Д-406?

– Именно.

– Я сейчас буду! Подождите меня, пожалуйста, не уходите!

– Да я и не собираюсь!

– Хорошо! – В трубке раздаются гудки.

Вскоре распахивается дверь. Я вижу незнакомое лицо какого-то студента. Он тупо смотрит на меня, потом, ничего не говоря, отваливает обратно. Через минуту ситуация повторяется, только на этот раз заглядывают какие-то две девчушки. На третий раз в аудиторию на полном ходу влетает Синельникова. Одета, как и в понедельник, только прическа изменена на «конский хвост».

– Ох, здравствуйте, Игорь Владиславович! Как я торопилась! – ее милая улыбка начинает растапливать мое сердце.

– Здравствуйте, дорогая! Присаживайтесь, – я указываю ей на стул рядом со своим. – Что у вас случилось? Что-то с Пироговой?

– Нет-нет, с Пироговой все нормально. – Она занимает предложенное место и слегка поправляет волосы на голове. – У меня проблемы с электротехникой.

– Да вы что? У вас, такой умницы и красавицы, проблемы?

– Ага.

– А в чем они заключаются?

– Сама я могу не сдать – там слишком сложно. У нас ведет Эшпай. Раньше, как все говорили, на нее можно было выйти через Николину – она у нее практику часто ведет, и вообще они подруги. А сейчас Николина всем отказывает. Может, кто-то с ней и договорился, но это совсем немного человек, и никто не знает, кому это удалось. Скорее всего, это парни – она с ними обычно тю-тю-тю, сю-сю-сю.

– А напрямую к Эшпай подойти не пробовали?

– Напрямую она не берет. Ее как-то поймали прямо на зачете с деньгами. Правда, ничего не было – дело сразу закрыли, оставили работать – у нее там связи какие-то. Но после этого напрямую к ней уже никак.

– Ясно. А порядок цен у нее какой? Как у всех или выше?

– Выше. Тройка четыре, пятерка девять.

– Поня-ятно, поня-ятно – растягиваю слова я, уже предвкушая удачу. Потом подхожу к двери, запираю замок и убираю ключ в карман пиджака. Любой лоботряс, дернув закрытую дверь и заглянув краем глаза в пустую скважину, должен убедить себя, что в комнате никто не заперся изнутри. – Вам ведь надо не меньше четверки, Людмила, верно?

– Я иду на красный диплом, Игорь Владиславович! – улыбается мне Синельникова. – Стипендия уж, само собой, тоже нужна.

Я смотрю ей прямо в глаза. Попытаюсь не спугнуть.

– Хорошо, Людмила. Я помогу вам. Только мне от вас не нужно никаких денег.

Она опускает глаза и молчит, начиная понимать, куда я клоню. Лицо ее становится пунцовым.

– Я могу сделать для вас все, что угодно, если вы… ну, скажем так, дадите мне твердое обещание встретиться со мной.

Она вновь молчит секунду-другую, затем поднимает на меня глаза.

– Хорошо, Игорь Владиславович. Только если вы мне тоже дадите обещание, что никому не скажете об этом.

– Что вы такое говорите, Людмила! – восклицаю я. – Неужели вы всерьез думаете, что я буду болтать об этом направо-налево?

– Ну, нет в принципе, – она смущенно улыбается. – Просто уж на всякий случай сказала.

Я решаю, что пора переходить в наступление по всем фронтам.

– Людмила! А давайте…. Встретимся…. Прямо сейчас.

Она вновь вспыхивает багрянцем.

– Что, прямо здесь?

– Да. Вы привлекательны, я чертовски привлекателен. Чего зря время терять?

Она хихикает, на секунду отводит взгляд куда-то в сторону, затем поворачивается на своем стуле ко мне всем корпусом. Ее коленки теперь вплотную примыкают к моим, а приличная по размерам грудь заметно вздымается.

– Ну, хорошо. Только вы, Игорь Владиславович, никому не говорите. У меня парень есть. Он часто заходит за мной в университет. Если наши узнают, они ему сразу же…

– Успокойтесь, Людмила, милая! – мои интимные полутона в голосе удивляют артистичностью даже меня самого. – Здесь мальчиков нет. И я обещал вам…

С этими словами я распрямляюсь перед ней в полный рост, и мои оттопыривающиеся брюки оказываются прямо напротив ее лица. Я чуть наклоняю ее голову ближе к себе. Ее нос на мгновение упирается в прячущееся в одежде вздыбленное окончание моего лучшего друга. Она вздрагивает, на секунду замирает, но потом своими едва сохраняющими следы старого маникюра пальцами начинает расстегивать мне молнию на брюках. Высвободив мое богатство, она вновь на несколько мгновений останавливается, рассматривает его, будто решая, как лучше к нему подступиться. Дотрагивается языком до фиолетового купола, на долю секунды вызывая у меня подозрение, что сейчас будет демонстрироваться техника «девочка облизывает эскимо», которую, признаться, я не очень люблю. Но нет, всё нормально. В следующую секунду она заглатывает мое сокровище наполовину и начинает ритмично двигать ртом вдоль его древа. Достаточно быстро и умело, надо сказать. Я, раздумывая по ходу дела о том, на что еще ради карьеры готовы девушки, имеющие постоянных парней, кладу правую руку ей на голову и глубоко зарываю пальцы в густые каштановые волосы:

– Чуть медленнее, Людмила!

Она едва заметно вздрагивает и, на мгновение вскинув ресницы, выполняет мою просьбу. Я балдею. Сегодня у меня идеальный день. Внезапно из моей лежащей на столе «Моторолы» раздается мелодия вызова, установленная для деловых контактов, но сейчас самый большой грех – торопиться. Я медленно поднимаю раскладушку, чья позолота мешает рассмотреть в окне имя абонента, откидываю пальцем панель и, не всматриваясь в надпись на дисплее, вальяжным движением подношу телефон к уху. Чувствую себя Биллом Клинтоном.

– Да?

– Игорь Владиславович, это я, Лейсан! – верещит знакомым и кажущимся мне сейчас довольно противным голосом моя клиентка Валиуллина.

– Что случилось, Лейсан? – спрашиваю я, приглаживая по голове Синельникову, которая в эту секунду явно ослабила свою хватку. «Продолжай, продолжай!» – подбадриваю я её.

– Он поставил мне «два»! – почти кричит Валиуллина в трубку.

У меня возникает предательское ощущение, что сейчас у меня, в такой-то момент, пропадет эрекция. Чтобы поддержать самообладание, я обхватываю Синельникову за шею и начинаю глубже, чем обычно, насаживать ее на себя.

– Куда поставил? – от неожиданности и пикантности ситуации задаю я идиотский вопрос.

– В ведомость! Прямо в ведомость! – хнычет на другом конце Валиуллина.

– Я скоро буду и подойду к нему. Не уходите! – командую я и полностью отключаю мобильник, чтобы больше никто меня не беспокоил в столь ответственный час.

Людмила тем временем начинает приближать меня к пику блаженства. «Отлично!» – шепчу я. Впрочем, эти мои заверения в том, что я сейчас ловлю немыслимый кайф (хотя так оно и есть), предназначены не столько для нее, сколько для себя самого. Я восстанавливаю равновесие после звонка Валиуллиной и делаю это весьма успешно. Ну, что такого произошло? Ничего! В крайнем случае верну ей эти несчастные две тысячи, невелика потеря!

Наконец, я извергаю в Синельникову струю. Проглотив млечные потоки, она смотрит на меня своими васильковыми глазами и ждет, что я ей скажу. Я наклоняюсь и целую ее в губы. Поцелуй получается жарким, как это должно быть, и протяжным.

– Я вас обожаю, Людмила! И всегда обожал, с самой первой лекции!

Ее реакция не заставляет себя ждать:

– Вы мне тоже очень нравитесь, Игорь Владиславович. И тоже с первой лекции. – Заметив мою улыбку, она добавляет:

– Честно.

«Кукушка хвалит Сокола за то, что хвалит он кукушку, – мысленно переиначиваю я школьную басню. – Но ничего. Ведь, в конце концов, так всё и делается в нашем мире».

Я убираю неэстетично съежившийся член в трусы, застегиваю ширинку. Затем опускаюсь на стул, и мы с Синельниковой какое-то время испытующе смотрим друг на друга. Смотрим, не говоря ни слова. Я не хочу никуда идти. Я уже мысленно плюнул на полученные в понедельник две тысячи, и единственное мое желание – чтобы мой лучший друг как можно скорей ожил, и мы бы еще раз всё повторили. Или продолжили как-нибудь иначе. Пауза затягивается, и я решаю разбавить необходимое для восстановления сил время каким-нибудь трепом. Сначала мы болтаем о всякой ерунде вроде той, что в последнее время менты стали внезапно останавливать на улицах не только парней, но и девчонок, требуя предъявить мобильник для сканирования, и не дай Бог, если в этот момент телефона с собой не будет; потом переходим к нормальным темам.

– Людмила, вас родители куда-нибудь уже собираются определить в смысле места будущей работы?

– Нет, какой там! – она машет рукой.

– А сейчас вы где работаете?

– Мерчендайзером, – говорит она со смехом. – В промоакциях участвую.

– Это отстой!

– Конечно. Но вот мои девчонки знакомые работали в салонах сотовой связи, и там немногим лучше.

– Такого, мне кажется, быть не может, – замечаю я.

– Еще как может! Вот одна работала сначала в «Евросети», засиживалась там до вечера, а их за все, что можно, депремировали. Например, утром приходит менеджер-контролер, видит, что тут ценники криво стоят, там еще что-то, записывает, и потом всем двадцать процентов обрубают. Это уборщица на самом деле оставила, но контролеру и всем вышестоящим пофиг. Подружка уволилась и пошла к конкурентам евриков, в «Радист». А там вообще на коленях ползать заставляли…

– Да вы что? – ахаю я.

– Серьезно! На тренингах. Задание такое: надо упасть на колени и умолять что-то сделать. Она спросила – типа, на каком основании вы меня заставляете это вытворять, а ей сказали: «Ты – продавец, значит – должна уметь сыграть любую роль, уметь склонять на свою сторону клиента любым способом». Вот так.

Историй занятнее я не слышал уже давно: впечатление сравнимо с некоторыми зарубежными городами. И было бы из-за чего проходить через такое! Из-за работы в банке, с окладом в несколько тысяч у.е. – это еще как-то можно понять, хотя и не принять, но в салоне сотовой связи?… М-да! После такого трахнуться с преподавателем – это, конечно, уже совсем легко. Как выпить стакан воды, согласно рецепту мадам Коллонтай.

– Вы меня потрясли до глубины души, Людмил!

– Честно, Игорь Владиславович! Моя подружка потом сказала, что лучше уж она будет в промо-акциях участвовать, чем во всяких сектах работать.

– У меня довольно много знакомых, занимающихся бизнесом, которым бывают нужны свежие кадры. Если что, я вам скажу.

– Ладно, спасибо.

– Пока не за что. Честно говоря, я бы сам вас с удовольствием взял к себе – секретарем, например. Пошли бы ко мне?

– Пошла бы! А чего вы свою фирму не откроете?

– Уже открывал как-то. С друзьями, правда. Не пошло – только переругались и перессорились все из-за денег. Теперь вот не разговариваем друг с другом.

– А одному открыть?

– А зачем мне, с другой стороны? У меня и здесь бизнес неплохо поставлен.

– Это да! – смеется она.

– Не каждый бизнесмен в Волго-Камске имеет такие деньги, которые я имею. Он, конечно, напрямую под статьей, как я, не ходит, но там свои риски есть. Да и работать надо постоянно, контролировать процесс. Я же прихожу всего лишь на шесть часов в неделю и могу уехать куда угодно отдыхать в любое время, кроме сессии.

– Хорошо, конечно, тоже!

– Людмила! А вы куда за границу ездили?

– Никуда!

– Даже в Египет?

– Ага.

– А что так?

– Ну-у… Деньги нужны.

– Не знаю, как сейчас, но еще не так давно Египет стоил сущие копейки. За пятьсот долларов прекрасный отель в Хургаде. Все включено: еда от пуза, море, солнце. Уж такую сумму при желании всегда можно скопить.

– Наверное, – пожимает плечами она. Мне в этот момент начинает казаться, что зря я сказал ей про эти пятьсот долларов. Наверняка она сейчас думает что-то вроде «Если бы вас, преподов, не надо было кормить, я бы поехала». Поэтому я отчасти из-за желания загладить неловкость, отчасти искренне говорю:

– А, может, вывезти вас как-нибудь, Людмила? Можно было бы пожить недельку или в Египте, или в Турции. Что сказать вашему парню по поводу отлучки, не соображу – вам виднее. Что-нибудь уж придумаете…

Она смущенно улыбается, поправляя волосы:

– Ну, не знаю, Игорь Владиславович. Можно, наверное.

Её слова в сочетании с улыбкой вызывают во мне необоримое желание пофантазировать. За секунду я представляю себе всю картину в целом: как моя палица вновь готова к бою, и как, почувствовав это, я шепчу Синельниковой на ушко:

– Людмила, я хочу вас еще!

– Что, прямо сейчас? – будто бы смеется она, вызывая у меня ощущение чертовски приятного дежа вю.

– Прямо сейчас! Только на этот раз я хочу вас… в общем, обычно.

Я думаю в этот момент о стиле «догги». С такой пышной задницей, как у Синельниковой, я хочу ее именно так, но сообщать об этом пока не тороплюсь. Она, наконец, осознает, что я говорю серьезно, и поджимает губы:

– Ну, хорошо. А у вас есть что-нибудь, Игорь Владиславович? Я сегодня никак не защищена.

– Конечно, – киваю я, тут же расстегивая сумку и доставая бумажный пакетик с фотографией какой-то обнаженной и довольно симпатичной телки. – Мы только отойдем вон туда, – я показываю рукой на стену, разделяющую два окна с видом во двор нашего института. – Чтобы чуть подальше от двери было, ага?

Я раскрываю пакет и, поднявшись со стула, начинаю доставать из него презерватив, а Синельникова тем временем осторожно расстегивает мне молнию на брюках. Потом она аккуратно своими тонкими пальчиками раскатывает резину по моему орудию, и мы идем с ней к противоположной стене – туда, где из окон можно наблюдать, как студенты и преподаватели направляются из корпуса «В» в наш корпус, а навстречу им стремится аналогичный поток. Она хочет уже прислониться спиной к этой стене, как я ей говорю:

– Нет, Людмила! Повернитесь, пожалуйста, ко мне! На сто восемьдесят градусов!

Она смотрит на меня несколько удивленно. Потом поворачивается, опирается левой рукой о стену, правой – о выступ подоконника, и прогибается как можно сильнее. Я задираю ей платье, плавно спускаю колготки и почти рывком – белые (или чёрные?) ажурные трусики. Секунду-другую мы притираемся друг к другу, затем я резко вхожу в нее и мы начинаем сотрясаться в совместном ритме. Мы оба волнуемся и даже нервничаем – в дверь в любой момент могут постучать, – но чем дальше, тем больше я перестаю мысленно отвлекаться на это, а через полминуты уже не обращаю на такого рода возможность почти никакого внимания. Наверняка Людмилу данная ситуация беспокоит больше моего. Похоже, ей еще, помимо прочего, становится не слишком удобно держаться так, как она устроилась изначально – давление на кисти получается разным, и я вижу, как она теперь опирается только о стену. Ее голова сотрясается, ежесекундно создавая тот эффект, к которому я и стремился, когда приказал ей подойти именно сюда: здание В-корпуса с входящими и выходящими из него людьми пляшет то вверх, то вниз, в быстром темпе сменяясь видом прыгающего конского хвоста на ее голове. Мне всегда казалось, что этот тип прически придает женщинам дополнительную изюминку сексуальности, а сейчас он усиливает мои ощущения в разы. Именно это я и хотел увидеть – то, как институт и женская головка, подобно куклам в руках кукловода, дергаются в том темпе и в том виде, который задаю им я. Я управляю процессами, имеющими для меня значение, и делаю это так, как мне заблагорассудится.

Мы кончаем с ней почти одновременно. Она, начав стонать, закусывает губу, чтобы ее, не дай бог, не было слышно в коридоре, а я усиливаю и без того неслабый темп, чтобы излиться как можно скорее. Через минуту мы отваливаемся друг от друга, как плохо склеенные половинки вазы, в разные стороны. Она, натянув трусы, но все еще в спущенных колготках и в задранном платье, садится за парту в правом крыле аудитории, я бухаюсь на такую же парту, но только в левом ряду. В отличие от нее, я сижу на скамье с голой задницей, а мой друг, как флюгер, указывает в ее сторону. Надо бы подсесть к ней поближе, поцеловать или погладить ее, так или иначе без лишних слов отблагодарив за оказанное удовольствие. Но я пока этого не делаю. Все-таки она студентка, а я – ее преподаватель. Формально нас разделяет дистанция, иерархия. Я решаю сделать это позже.