Читать книгу Сказки для Евы - Игорь Фарбаржевич - Страница 5

Суббота – это не только Божий подарок и Божья милость после шести рабочих дней создания Мира, но и долгожданный покой для всех евреев, после вывода их по воле Бога из египетского плена.

«Борум шеф квод малхуто ле-олам ва-эд!..»

В этот Святой День нельзя ничего делать – ни застилать постель, ни готовить ужин, ни даже играть с кошкой. Зажечь свет в коридоре, и то считается грехом – ведь если Бог отдыхал в субботу, то так должны поступать и люди.

Поэтому еду готовили заранее, а свет включали во всём доме ещё с раннего вечера в пятницу (а в давние времена, зажигали свечи), и так, при лампочках или свечах, пребывая в мире и покое, семья молились, ела и пила во славу Божию, ожидая окончания шабеса.

«Благословенно имя Его царствия вовеки веков!..»

Правда, в шабес почему-то разрешается переставлять тяжёлую мебель, и, представьте себе! – до сих пор находятся семьи, которые этой поблажкой пользуются, тем самым, пытаясь даже в Святую Субботу немного улучшить свою жизнь.

В тот шабес, который выпал на День рождения Евы, вернее, в прошлый День её рождения, который выпал на субботу, никто из родственников мебель не переставлял. Это так, к слову. На самом же деле, случилось вот что. В их большом семействе были два верующих родственника, которых с жёнами тоже пригласили на семейный праздник. Один из них – кузен бабушки Берты, другой – дедушки Павла. Первого звали Лазарем Наумовичем, второго Михаилом Менделевичем. Ну, а их жён соответственно – Идой и Сарой.

Михаил Менделевич Левантович считался в Зуеве прекрасным часовщиком. Он мог оживить любые часы – от наручных и «луковок» до стенных и напольных. Даже куранты на башне Горисполкома, благодаря его умению, отбивают каждый час музыкальным боем. Честно отработав в кооперативной мастерской, Михаил Левантович недавно ушёл на заслуженный отдых. Был он невысок, совершенно лыс и отличался медлительностью. Его жизненная философия гласила: «Зачем спешить, если Время вечно?..». Жена Сара Соломоновна, в отличие от своего супруга, была женщиной энергичной и крупной, носила обувь сорок второго размера и, в полном смысле слова, любила жить «на широкую ногу». В то же время была она тонкой натурой и преподавала в музыкальной школе по классу фортепиано.

Второй родственник Лазарь Наумович Утевский тоже был пенсионером с небольшим стажем. Ещё два года назад он служил, не где-нибудь, а в районном Управлении Народного Комиссариата путей сообщения. И не кем-нибудь, а главным бухгалтером. Всю жизнь Лазарь Наумович очень дорожил этим местом и был человеком до крайности дисциплинированным – никогда не опаздывал на службу, не пил, не курил, редко улыбался. Когда все управленцы отправлялись раз в год в культпоход, ну, скажем на фильм «Волга-Волга», Лазарь Наумович сидел весь сеанс с каменным лицом и стеклянным взглядом, как комик немого кино Бастер Китон, словно показывали ему не музыкальную комедию Александрова, а «Божественную комедию» Данте. Но как бы изумились его коллеги, столкнись они с Лазарем Утевским вне службы! Они услышали бы шутки и анекдоты, которые буквально выплёскивались из этого смешливого рыжего человека! Правда, анекдоты не всегда «свежие» и почти всегда «с бородой».

А уж то, что он был набожным евреем, знали только самые близкие родственники и то под большим секретом. Когда он ходил в синагогу, то надевал чёрные очки, шляпу надвигал по самые брови и высоко поднимал воротник плаща, чтобы его, не дай Бог, никто случайно не увидел из Управления.

Жену его Иду Григорьевну можно было охарактеризовать не так щедро и подробно, а всего лишь двумя словами, зато какими! – «Прекрасная домохозяйка!». Вот так!

У обоих пожилых пар было по одной дочке, и обеих звали Лилями. Никто специально не договаривался, но так получилось. Когда Утевские должны были произвести на свет ребёнка, они жили на Украине, в Конотопе, и почти не общались с родственниками из Зуева. И, естественно, не знали, что у Левантовичей уже есть дочка Лиля. Когда же Лазарь с семьёй переехал жить в Зуев – что-либо поменять уже было поздно. Да и зачем?

Однако чтобы не путать девочек в разговоре, родственники стали звать дочь Утевских Лилей-Большой, а дочь Левантовичей Лилей-Маленькой. Прозвали их так не по возрасту, а по росту. Лиля Утевская, которая была на год младше Лили Левантович, была выше её на целую голову.

Лиля-Маленькая с детства мечтала стать скрипачкой, успешно закончила музыкальный техникум по классу вокала, но ещё с большим успехом сразу после техникума выскочила замуж за зубного техника Изю Бограда. Это была трагедия для её родителей, особенно для мамы Сары. Та мечтала когда-нибудь вместе с дочкой выступить в концерте – Лиля поёт, мама аккомпанирует. Но дочь спрятала свой диплом в платяной шкаф под стопку белья и, окончив курсы медсестёр, стала помогать мужу в его частном зубном кабинете. А спустя несколько лет у них уже родились дети – Вова и Элла, которым сегодня было по девять и семь лет, и Лиле стало совсем не до музыки. Правда, Сара пыталась учить игре на фортепиано своих внуков, но те пошли в породу Боградов – умные мозги, но голоса ни на одну ноту! Зато в августе в их семье ждали пополнение. И на третьего внука у Сары были большие надежды – уж на нём, она думала, отыграется на все семь с четвертью октав!

Что же касается Лили-Большой, то официально Лилия Лазаревна была незамужней, но при этом имела девятилетнего сына Марика с фамилией Глазер. В честь кого она дала сыну эту фамилию – не знал никто, даже сама Ида, которая была в курсе всего на свете. А может быть, и знала – её дело! По городу ходили разные слухи. Якобы тайный отец Марика был подпольный миллионер Саша Глазер, которого потом арестовали и расстреляли, по другим слухам – племянник известного Бени Крика, который проездом из Одессы в Москву остановился на ночь в Зуеве. Впрочем, слухи слухами, а сплетни сплетнями. Важно другое – в семье Утевских рос красивый и крепкий парень «в их породу», то есть, с веснушками на лице и по всему телу, как у Лазаря Наумовича и его дочки. Как говорят: «когда у девушки нет других достоинств, то веснушки – прелесть». Поэтому всех троих стали звать для краткости «рыжими». Кроме самой Иды. Она поседела ещё девочкой, в 1890 году, в Конотопе, во время погрома, когда на её глазах убили всю семью, и с тех пор красила волосы басмой.

Работала Лиля-Большая у дяди Миши Левантовича в часовой мастерской на полставки приёмщицей заказов и ещё на полставки уборщицей.

Следует добавить, что жили эти две семьи на одной и той же улице, где и семья Евы, каждая в собственном доме. Только Шварцы жили наверху, на горе, в самом начале Черноглазовской, а Левантовичи с Утевскими в самом низу. Оттого-то место стали звать «Низом». Достаточно было сказать: «у них, в Низу», или «пойдём в Низ», как всем было ясно, о чём идёт речь.

Улицу же Черноглазовскую назвали так потому, что жила на ней, лет триста тому назад, красивая девушка с чёрными глазами, которую родители разлучили с женихом и заставили выйти замуж за другого. А она, возьми – да не выйди, а она, возьми – да утопись!

Вот теперь, когда вы немного познакомились с этим двумя семьями, позвольте, наконец. закончить историю, которая произошла с Лазарем Наумовичем и Михаилом Менделевичем в прошлогодний День рождения Евы.

Дождавшись окончания Святой Субботы – а это был уже вечер – две пожилые пары, договорившись заранее, стали готовиться к походу в гости. Пока женщины одевались и причёсывались, пока красили губы и решали, какое платье надеть, пока подобрали туфли, которые подойдут к платью, пока собрали подарки, наступил поздний вечер. Они уже думали пойти завтра, но «хороша ложка к обеду». Ну, хотя бы к ужину. Потому что завтра, 16 июня, уже будет День рождения не Евы, а какой-нибудь другой девочки, скажем, Нади Пинкензон. Так что всё нужно делать вовремя. Сказано – сделано! Но как не спешили гости на торжество, преодолевая крутой подъём улицы по бесконечным деревянным ступеням, оказалось, что в доме Шварцев веселье давно закончилось, а сама именинница видит уже третий сон. Так что родителям Евы, облачёнными уже в пижамы и домашние халаты, пришлось извиняться перед запыхавшимися ночными гостями. Их, конечно же, покормили, напоили, но всё как-то быстро и наспех, так что праздника для них не получилось.

Вот вам одно из неудобств, когда День рождения приходится на субботу! Правда, только в тех семьях, где есть праведные евреи.

…Другим неудобством было то, что школьники в этот день тоже учились. Даже первоклашки. Должно было пройти ещё лет двадцать пять, пока, наконец, не только школа, но и вся страна получила в подарок два выходных дня в неделю. И сегодня почти никто из молодых людей не знает о «шестидневках», а о «семидневках», тем более.

Но в те времена, о которых я веду речь, у всего взрослого населения была семидневная неделя – то есть, «вкалывали» люди без выходных. Ибо строить социализм – дело хотя и почётное, но довольное тяжёлое. Хорошо, хоть в школах был один выходной, в воскресенье.

Вот мы и вернулись в начало рассказа, в то летнеевоскресное утро, когда Еве Шварц исполнилось девять лет.

…Гостей ожидалось много, человек двадцать. Впрочем, много это или мало, судить вам. У каждого свой кошелёк и свои гости. Для кого-то и десять человек аншлаг, а для других и полсотни не деньги. Словом, количество гостей – дело сугубо личное.

Кроме детей-родственников, о которых я уже упомянул, Ева пригласила ещё троих соседских ребят – своих давних приятелей по двору – Надю, Тату и Шурку. Надя Пинкензон росла в семье инженера, Тата Маляр в семье партийного работника, а Шурик Холодов был сыном дворничихи Зины, и жили они вдвоём с матерью в подвале старинного четырёхэтажного дома. А ещё Ева позвала трёх своих одноклассников, с которыми закончила первый класс – Лёлю Турчину, Олега Гончарко и Марьяну Клейдман.

В те годы, о которых идёт речь, в первый класс брали строго с восьми лет. И если кто-то родился в октябре, то в школу всё равно попадал только на будущий год. То же самое произошло и с Евой. В сентябре ей было уже больше семи. И хотя родители убеждали директора школы, что их дочь умеет читать, писать и считать, её всё равно взяли в первый класс в положенное время, когда Еве давно исполнилось восемь.

Впрочем, в то время всё было очень строго – если «с восьми», значит, с восьми, и тут уж никакое начальство не переспорить.

…Ева повернула голову к соседней кровати. Там крепко и спокойно спал младший брат Лёвка. Хотя понятие «спать спокойно» было не для него. Одна рука свисала к полу, зато ноги лежали на подушке – там, где должна была покоиться голова в кудрях. И происходил этот «перевёртыш» почти каждую ночь.

Внезапно с небес раздался звонкий голос под музыку скрипки:

Ева вскочила с постели и бросилась босиком к раскрытому окну.

Высоко над двором, среди голубей дяди Коли, кружила старая коза Тася, широко распластав по небу свои белоснежные крылья. На ней сидел весёлый человек неопределённых лет, по имени Янкель-Сирота. Он распевал во всё горло, подыгрывая себе на скрипке.

– Ну, и какое вам до них дело?! Летают себе, и летают! – каждый раз защищала эту парочку от всех недовольных на Городском рынке торговка птицей Маня Гомельская. – Вам шо от этого, холодно? Мне, например, даже не жарко!.. – обмахивалась она газетой.

Точно так же думало большинство жителей. Ведь не вражеский аэроплан, в самом-то деле, летал в небе над Зуевом! А свой городской мешигинэр верхом на козе!

Вот тут уж позвольте за него вступиться!