Читать книгу Лень, алчность и понты. Мистический детектив - Игорь Галеев - Страница 5

И ему подумалось, что в этой фразе заключен призыв к спокойному отношению к женщине, без желания унизить, а наоборот – приглашение ценить и любоваться.

Он и полюбовался на незнакомку, вполне зрелую даму – в соломенной шляпе и ярком сарафане.

Ему вспомнилось, как подростком в деревне он собирал со своей ровесницей лесную малину, как целовал эти пахнущие малиной губы и как трепетала каждая клеточка тела от неведомого предвкушения и как не удавалось сломить ее сопротивление, чтобы добиться непонятно чего…

Всё это подростковое так на него нахлынуло, и эта женщина показалась ему такой чистой и невинной, как этот же угасающий летний вечер…

Она махнула кому-то рукой и крикнула «Иду!»

А Афанасий так и остался в состоянии влюбленности непонятно к кому – то ли к той девочке-подростку, то ли к этой женщине в соку.

– Там какая-то роскошная дама собирала малину.

– Красивая?

– Да так себе. Но на телеге к ней не подъедешь.

– Афа, – Ольга любила называть его так. – Что-то Ирина нахохленная. Ты бы повнимательнее с ней.

– Да ну! Я с ней обо всем переговорил и предупреждал, что придется жить затворниками. Она согласилась, а теперь ей тоскливо без своей телефонной болтовни. Слава богу, что у тебя здесь нет телефона, а то бы она не выдержала.

И он продолжил, поведав о своих задумках на будущее.

Он планировал, спустя какое-то время, на имя Ольги купить квартиру, детей отдать в частную школу или лучше нанять учителей на дом, жить-поживать, никуда не высовываясь. Пару лет так пройдет и никто искать не будет. Главное, нигде не светиться с документами.

– И тебе куплю новую машину, – закончил он. – Или откажешься от «грязных» денег?

– Честное слово, Афа, я не знаю, как к этим деньгам… в твоем случае…

– Ну, понятно! Я тебе обещаю, что займусь благотворительностью, и ты будешь первым адресатом. Или мне все отдать и самому бегать по Москве без штанов?

– Не заводись, давай не будем об этом.

Он махнул рукой и ушел в дом. Скоро с верхнего этажа раздался его крик:

– Я же говорил, чтобы ты их не пускала наверх!

Дети заперлись в дальней комнате, боясь его гнева.

– Ты что, не могла проследить?! – кричал он на жену. – Они залили два листа кофе!

– Да я уже их наказала! Я на кухне была. И чего ты орешь, как полоумный? Совсем чокнулся из-за этих дурацких бумаг!

– Ты сама дура! У тебя нет никакого интереса, кроме тряпок и зависти к богатым идиотам! Если бы это были деньги, ты бы проследила!

Ирина тоже завелась и заявила, что соберется и уйдет.

– Ну, правильно, тебе наплевать на детей!

– А тебе что ли не наплевать? Заварил эту кашу, что жизни никакой нет!

– А какая тебе нужна жизнь? Ты бы лучше детей хоть чему-нибудь поучила. Ну как ты хочешь жить? Ты когда последнюю книжку читала? У тебя в голове один мусор и вся эта блажь о красивой жизни! Умрем мы, понимаешь, все умрем! Ни черта с собой не возьмешь!

– А ты что возьмешь? Свое охаивание всех и вся? Что у тебя-то есть?

И Афанасий разом остыл.

– Да пошли вы все! – по инерции ругнулся он и обреченно поднялся наверх.

Следы от кофе уже просохли, листы чуть съежились, и от вида бурых пятен ему стало плохо. Он чуть не заплакал. У него действительно ничего не было. А что он мог? Жизнь – как марафон – нет времени остановиться. Или как прыжок в пропасть – не за что ухватиться. И все, словно беспризорники, не знающие «зачем жить».

Он взял ручку и написал на листе:

«Кто ты? Ответь».

Подождал, но ничего не произошло.

Внизу Ольга успокаивала Ирину, потом поднялась наверх.

– Слушай, нужно купить всем велосипеды, летний бассейн, знаешь, такой надувной, и всяческие летние прибамбасы. Давай деньги.

Он дал.

– Только насколько времени это ее утешит? – ухмыльнулся он.

Она не ответила.

– Завтра с утра я все куплю.

– Лучше бы ты ей купила надувного Шварценеггера.

– Очень остроумно. А что это лист такой пятнистый?

С листами, залитыми кофе, произошли изменения. На них появился узор, напоминающий водяные денежные знаки, получилось так, будто листы равномерно распределили коричневый цвет по всей поверхности, создав из него блеклый кружевной орнамент.

– Красиво и ничего страшного. Стоило так беситься.

Он вырвал у нее лист.

– Моя запись пропала!

– А что ты написал?

– Забыл! – хлопнул он себя по лбу. – Одну фразу или две? Какой-то вопрос задавал.

– Вспомнишь. Пойду вниз.

– Да посиди.

– Пойду на улицу с девчонками, а то они там наревелись.

– Вот как с вами общаться? Тут, можно сказать, фантастическое таинственное явление, а ты тоже о какой-то ерунде думаешь!

– А ты о чем думал, когда увидел женщину в малине? – она понимающе усмехнулась и ушла.

В этот вечер с листами ничего не произошло. Правда, в какой-то момент ему показалось, что на одном листке проявился какой-то портрет, но он не был уверен, что это ему не почудилось из-за узорчатости пятен.

Он то складывал листы в папки, то снова вытаскивал и изучал их, потом догадался их пересчитать. И получилось 665. Вспомнилась библейская цифра 666, считающаяся дьявольским знаком.

Афанасий знал о множестве учений, и в каждом находилось что-нибудь традиционно- предрассудительное – какой-нибудь пустяк, которому придавалось огромное трепетное значение.

Но, к примеру, человечество пережило 666 год безо всяких особых катаклизмов, как любой другой. И почему не 888 или 111, 555. Ляпнет кто-нибудь ерунду, и поколения носятся с этой глупостью, полагая, что раз это задержалось в истории, значит, так оно и есть, значит, это важно и незыблемо. Да и кто это выдумал – одно племя из тысяч! А у других племен были свои боги, свои цифры и значения. Одни религиозные представления вытеснили зачатки или основы иных, но ни одна религия не ответила на главный вопрос: «зачем жить?»

Так считал Афанасий. Он полагал, что есть нечто тайное над человеком, и некоторые религии определили это нечто, но всего лишь образно, не имея возможности увидеть это нечто наглядно.

Но, в основном, все религиозные образы сродни беспредельным фантазиям древних – о черепахах, на которых покоится Земля, о крае света, за которым следует пропасть. Более зрелые образы появились, когда человек начал выстраивать представление о мире, исходя из собственного «я», ставя себя в центр мироздания. И теперь каждый волен создать свою собственную религию, а не примыкать к готовенькому. Каждый волен трактовать старые образы и определять новые.

Афанасий был поглощен этими мыслями весь вечер. Давно он столько не размышлял на такие темы. Занятия торговлей убедили его, что нельзя одновременно заниматься бизнесом и поисками смысла и назначения жизни.

И вот теперь он ощущал боль в висках и затылке, будто мозги отходили от наркоза и в них с трудом начинала пульсировать мысль. Порой ему казалось, что определи он сейчас какую-то истину, и мир расколется на части, ибо незачем ему больше будет стоять.

Но он и представить не мог, сколько человеческих судеб было потрачено на решение главного вопроса: Зачем?

И только через несколько дней он осознал это.

Эти несколько дней были прожиты весело и активно. Ольга привезла и велосипеды, и бассейн, и качели. Погода стояла жаркая. Детвора не выходила из воды, все загорали, ели овощи и фрукты – лучшего отдыха и не придумаешь.

Глядя на эту идиллию, Афанасий думал, что самое хитроумное искушение – это сама жизнь со всеми удовольствиями – наслаждениями. В этом смысле – самые искусившиеся – это животные, лакомящиеся травой или друг другом и греющиеся на солнышке. Человек же имеет свободу дерзаний.

«Мужчина – это шанс», – не забывал он. И до глубокой ночи засиживался над текстами, поздно вставал и снова брался просматривать и изучать листы.

Он перестал делиться своими наблюдениями с Ольгой и Ириной, боясь спугнуть вереницу догадок и предположений.

Он определил, что тексты появляются и исчезают с любой периодичностью: иногда через восемь часов, иногда через два. Возможно какую-то закономерность и можно было бы высчитать, но для этого потребовалось бы уйма времени.

Еще он отметил, что листы делятся на как бы «серьезные» и «несерьезные». Последние содержали поток разнообразнейших бытовых тем или суждений, хозяйственно-политическо-экономическо-житейского порядка с подходящей для этого уровня лексикой. К «несерьезным» можно было отнести и листы жалобные – это были восклицания, вздохи и охи, отрывки переживаний, эмоций и мелких чувств, и листы с шальными рисунками и цифровыми бухгалтерскими высчетами.

К «серьезным» Афанасий отнес заумные схемы и графики, часто без каких-либо сопутствующих разъяснений, зарисовки местности, тексты, похожие на статьи, обрывки рассуждений о жизни, исторические и художественные тексты и мысли как бы льющиеся потоком.

Правда, получилось так, что со временем часть «серьезных» листов перекочевала в стопку «несерьезных» и наоборот. Вообще-то весь этот океан являющейся и исчезающей информации напоминал Афанасию всемирную компьютерную связь, непонятно к чему подключенную и как действующую.

У него была мысль, что листы заряжены многослойной текстовой информацией и просто периодически выдают все, что в них заложено. Они не очень-то походили на обычную или даже сверхкачественную бумагу, но по всем признакам были бумажными и обычными.

А на третью ночь он понял, что имеет дело не с замкнутой на определенной программе системе.

Во-первых, он вычислил один лист, на котором периодически появлялись два слова «память» и «желание», и больше ничего.

Затем был лист, где постоянно проходила вереница имен и фамилий, все время новых и новых. Иных текстов на этих листах не появлялось.

Был еще лист, всегда остающийся чистым.

Но самое неожиданное выдавали листы, залитые кофе, среди которых был и обожженный горячим пеплом. Они воспроизводили единый текст, логически связанный, даже с переносами. В то время, как на других листах текст мог начинаться и обрываться на полуслове и больше нигде не продолжался.