Читать книгу Сталин должен был умереть - Игорь Гольдман - Страница 7

Во времена Сталина все, что было связано с научной деятельностью (студенческая дипломная работа, кандидатская или докторская диссертация, монография, семинар, конференция, конгресс), в обязательном порядке должно было начинаться и заканчиваться здравицей в его честь. Причина этого состояла в том, что Сталин считал для себя возможным определять, какие научные направления правильные, а какие неправильные, становясь, таким образом, как бы соавтором поддерживаемых лично им научных идей. Славословие в адрес Сталина было подтверждением политической благонадежности ученого. Моральный и экономический урон, который Сталин нанес российской науке, ощущался долгое время после его смерти. Сталин прозевал развитие атомной физики. Еще при его жизни пришлось поспешно догонять американцев, первыми создавшими атомную бомбу, что потребовало огромных финансовых затрат и не обошлось без воровства чужих технологических секретов. Теорию относительности Эйнштейна при Сталине называли не иначе, как «реакционным эйнштейнианством». Сталин посчитал буржуазной наукой кибернетику. Классическую генетику при Сталине объявили «продажной девкой империализма».

Сталин намеревался «подправить» великий русский язык, проведя реформу в языкознании.

При Сталине многие ученые, ставшие впоследствии всемирно известными, начинали свой творческий путь за колючей проволокой, в так называемых шарашках. Например, авиаконструктор Андрей Туполев, давший жизнь более 100 типам военных и гражданских самолетов. Не избежал этой печальной участи и создатель ракетной и космической техники Сергей Королев.

Вместе с тем около Сталина роились недоступные для критики псевдоученые.

В начале 1953 года Сталин решил устроить Ольге Борисовне Лепешинской, которая при его активной поддержке сочинила быль о небыли – сказку о живом веществе, очередной научный бенефис.

Двумя годами раньше я сам чуть было не клюнул на ее удочку.

В 1951 году я был первокурсником 2-го Московского медицинского института им. И.В. Сталина. Посещал биологический кружок, которым руководила профессор Маховка (имя ее я запамятовал). Однажды Маховка попросила меня принять участие в чествовании академика Академии медицинских наук Ольги Борисовны Лепешинской, которое должно было состояться в Политехническом музее.

Признаюсь, я тогда не знал, кто такая Ольга Борисовна Лепешинская и чем она знаменита, но приглашение профессора было лестным. Представлялась возможность выступить на публике с небольшим приветственным словом, текст которого Маховка должна была для меня написать. Для храбрости со мной пошел мой институтский товарищ.

Около служебного входа в Политехнический музей Маховка передала меня с рук на руки администратору, который лестницами и закоулками провел за кулисы. Там уже суетился распорядитель, который, сверяясь со своим списком, формировал президиум. Меня посадили крайним с правой стороны длинного, покрытого кумачом стола.

Большой зал Политехнического музея был переполнен.

Я был здесь в первый раз, но еще раньше читал о том, как тут неоднократно выступал Владимир Маяковский, дискутировал с духовенством нарком просвещения Анатолий Васильевич Луначарский.

Какой-то ответственный чиновник из отдела науки ЦК партии открыл торжество. Смысл его выступления состоял в том, что благодаря заботе партии и отеческого внимания товарища Сталина к ученым в нашей стране сделано биологическое открытие мирового значения. Автор этого выдающегося открытия – Ольга Борисовна Лепешинская, которой недавно было присвоено звание лауреата Сталинской премии.

Со стула, поставленного около трибуны, поднялась скромно сидевшая там благообразная 80-летняя старушка со значком депутата Верховного Совета СССР на левом лацкане пиджака и знаком лауреата Сталинской премии на правом лацкане. На несколько минут зал взорвался аплодисментами.

Я плохо ориентировался в происходящем и нервно теребил букет цветов, который мне предстояло вручить «божьему одуванчику».

Выдержки из выступления Ольги Борисовны Лепешинской привожу дословно, поскольку к концу того же года издательство «Молодая гвардия» (тиражом 50 000 экземпляров) выпустило эту «научно-популярную лекцию» отдельной брошюрой.

«В течение 100 лет в биологии господствовала клеточная теория реакционера в науке и политике немецкого ученого Р. Вирхова, – начала Ольга Борисовна. – Вирхов считал, что клетка есть создание творца небесного, и совершенно отрицал возможность ее развития. Клетка, по его мнению, происходит только от клетки, жизнь начинается только с клетки, и до клетки не было и нет ничего живого.

Во всех учебниках и руководствах по биологии и патологии говорилось, что клетка – это “основа жизни”, “единица жизни”, что организм – это сумма клеток».

Далее Ольга Борисовна позволила себе небольшое философское отступление:

«Клетка, несмотря на развитие морфологических и физиологических наук, и по сие время оставалась таинственной незнакомкой, в которой много невыясненного и неизученного.

Причина такого обстоятельства заключается в том, что многие ученые не руководствовались учением Маркса, Энгельса, Ленина и Сталина и не изучали клетку в ее движении и изменении, в ее развитии и происхождении.

Таким образом, оказывается, что учение о клетке и есть тот уголок науки, где до сих пор еще фактически ютятся отживающие идеалистические взгляды, задерживающие продвижение науки вперед».

На большом экране Ольга Борисовна под бурные аплодисменты присутствующих продемонстрировала микрофотографии, на которых были представлены три цитологических компонента крови лягушки и головастика: «зернистость», «желточные шары» и «клетки».

Затем она ударилась в воспоминания:

«Это было в 1933 году (как раз год моего рождения). Я увидела желточные шары самой разнообразной формы. Один шар состоял только из желточных зерен, без всяких признаков ядра; другой с ядром, но без хроматина и с уменьшенным количеством желточных зерен; третий шар был еще меньшего размера и с еще меньшим количеством зернистости в шаре, но ядро было уже вполне оформленным, с хроматином; и, наконец, четвертый шар был с ядром в стадии кариокинетического деления и только со следами желточной зернистости в протоплазме». Воспринимать все это на слух неподготовленному слушателю было сложно. И мне представилась новогодняя елка, разряженная светящимися желтыми шарами, а слово зернистость ассоциировалось с вкусными бутербродами с икрой. Со школьных лет у меня такая психологическая особенность: если что-либо мне непонятно, я выключаюсь.

«Внимательно изучив несколько таких препаратов, я пришла к мысли, что передо мной картина развития какой-то клетки из желточного шара».

Отсюда Ольга Борисовна сделала обобщающий вывод о том, что «клетки размножаются не только путем деления, но и путем распада на мельчайшую зернистость, которая снова развивается и дает новые клетки с новыми качествами по сравнению с теми клетками, из которых они образовались».

Она не преминула еще раз лягнуть Вирхова и заодно генетику: «Положение Вирхова “всякая клетка – от клетки”, по сути дела, отрицает общую закономерность поступательного развития, развития от простого к сложному, от низшего к высшему. Ясно, что эта концепция Вирхова реакционна. Опровергая Вирхова, мы одновременно отрицаем и вейсманизм, менделизм и морганизм, которые построены на основе идеалистического учения Вирхова. Наблюдаемая нами высокая мобильность и изменчивость ядерного вещества в процессе образования клеток достаточно убедительно противоречит утверждениям вейсманистов о непрерывности ядерного вещества и его неизменности».

«Значение этих работ, – говорила Ольга Борисовна Лепешинская, – заключается в том, что они еще больше приближают нас к изучению вопроса о переходе белков неживых в живые, о переходе от вещества к существу (полная бессмыслица. – Автор), к разрешению широчайшей проблемы происхождения жизни».

Дошла очередь и до практики:

«Памятуя слова товарища Сталина, что теория становится беспредметной, если она не связывается с практикой, точно так же, как и практика становится слепой, если она не освещает себе дорогу научной теорией, мы охотно предприняли новую работу по изучению роли живого вещества в процессе заживления ран. Заживление ран – большая теоретическая проблема, имеющая не только громадное оборонное значение, но чрезвычайно важная и для медицины вообще…

После этих наблюдений остается сделать заключение, что новообразование клеток в процессе заживления ран идет не только путем деления клеток и миграции их из сосудов, но и путем их новообразования из живого вещества, выделенного при разрушении и распаде клеток в виде мельчайшей зернистости».

«Мы работаем над проблемой происхождения клеток из живого вещества более пятнадцати лет, и до сих пор наши данные еще никем экспериментально не опровергнуты, а подтверждения, в особенности за последнее время, есть…» Тут она назвала с десяток фамилий, но среди них оказались только ее ученики или последователи.

Если бы Ольга Борисовна на этом закончила, быть бы ей с моим букетом. Она же ополчилась против своих оппонентов (эту часть ее выступления я слушал с большим вниманием):

«Спрашивается, почему иные ученые так цеплялись за концепции Вирхова и так боролись против новых идей и экспериментальных данных, построенных на основании учения Маркса – Энгельса – Ленина – Сталина?

На этот вопрос можно получить ответ из двух откровенных высказываний.

Когда я первую свою работу о происхождении клеток из живого вещества принесла для опубликования ее в “Биологическом журнале”, редактор сказал мне, что против фактического материала работы он не протестует и ему он даже нравится, но с выводами из него он никак не может согласиться, так как, если он согласится с ними, то ему придется все свои многолетние труды с совершенно противоположными выводами сложить в мешок и сжечь в печке, то есть произвести над собой научное самоубийство. А на это у него нет сил, и этого он никогда не сделает.

Другой профессор в своей рецензии на мою книгу, подготовленную к печати, писал следующее: “Если бы биологам удалось найти хотя бы некоторые указания на существование подобных доклеточных стадий, было бы достаточно, чтобы произвести полную революцию во всей биологии… Поскольку же вся биология утверждает, что все организмы при своем развитии происходят из одной делящейся клетки, поскольку все современные экспериментальные данные говорят за то, что новая клетка может произойти только путем деления материнской клетки, постольку постановка вопроса о доклеточных стадиях клетки и индивидуальном развитии кажется современным биологам совершенно непонятной и, если угодно, дерзкой”.

Один испугался признания своей научной несостоятельности, а другой испугался новаторства в науке.

В речи на первом Всесоюзном совещании стахановцев товарищ Сталин указывал, что сила стахановского движения – в смелой ломке консерватизма в технике, в ломке старых традиций и норм и утверждении новых, передовых технических норм».

Ольгу Борисовну понесло. Ей захотелось публично пригвоздить всех своих обидчиков:

«Тринадцать ленинградских ученых, ярых последователей Вирхова, выступили с критикой наших взглядов. Они считали, что описанные картины представляют собой процесс дегенерации (разрушения клеток)…» (так оно и оказалось на самом деле. – Автор).

Я внутренне насторожился. Бабушка, внешне смахивающая на лифтершу, огульно зачеркивала научное творчество целого поколения ученых. Кстати, недавно я успешно сдал зачет по гистологии на кафедре известного российского цитолога Григория Константиновича Хрущова, ранее бывшего директором Института цитологии, гистологии и эмбриологии АН СССР. О Лепешинской на этой кафедре тогда никто и не заикался.

В выступлении Лепешинской было что-то нескромное, кричащее, истеричное, кликушеское.

«В своей борьбе против новаторов в науке, – гремела Ольга Борисовна, – против последователей учения Маркса – Энгельса – Ленина – Сталина такие ученые не пренебрегают ничем. Они прибегают и к подтасовке фактов, к передержкам. Чтобы дискредитировать новую проблему о происхождении клеток из живого вещества, подобные ученые отождествляют эту проблему с ненаучной фантазией Парацельса (в XVI веке) о происхождении высокоорганизованных существ (таких, как мыши и рыбы) из гнилой воды. Они уверяют, что “происхождение клеток из живого вещества есть повторение опытов Парацельса”, а поэтому это такая же ненаучная фантазия, которую изучать нельзя».

Аналогия с «гнилой водой» явилась последним аргументом, навсегда приобщившим меня к Вирхову. Случилось это за столом президиума в большом лекционном зале Политехнического музея. От роду мне было тогда 17 лет.

В заключение Ольга Лепешинская принесла «глубокую, самую сердечную благодарность нашему великому учителю и другу, гениальнейшему из всех ученых, корифею передовой науки, дорогому товарищу Сталину».

Последние слова выступления Ольги Борисовны потонули в аплодисментах. Все встали. Президиум смешался. Я быстро сунул свой букет стоящему рядом со мной незнакомому человеку и юркнул за сцену.

Потом вместе со своим другом мы долго молча шли по ночной Москве.

Ольга Борисовна Лепешинская (урожденная Протопопова) родилась в 1871 году в богатой купеческой семье. В 1894 году она примкнула к революционному движению, вышла замуж за профессионала-революционера П.Н. Лепешинского, с ним побывала в ссылке в Сибири, а затем в эмиграции, где они тесно общались с Лениным. В партию Лепешинская вступила в 1898 году, когда оканчивала Рождественские фельдшерские курсы в Петербурге. Потом она чему-то училась в Лозанне (1902 г.). В 1906 году продолжила медицинское образование на частных женских медицинских курсах в Москве. В 1915 году выдержала экзамены при Московском университете, получила диплом лекаря. Многие сомневаются, что ее университетское образование было систематическим, поскольку ее дальнейшая деятельность с этим утверждением плохо вяжется.

Как бы там ни было, она стала работать участковым врачом железнодорожной станции. Сначала под Москвой, потом в Крыму.

Научная карьера старого большевика Ольги Борисовны Лепешинской началась в гистологической лаборатории Биологического института имени К.А.Тимирязева. Жила тогда Ольга Борисовна в Кремле, в Кавалерийском корпусе.

В самом начале карьеры ученого ей крепко досталось от своих коллег. На втором Всесоюзном съезде зоологов, анатомов и гистологов в Москве она представила претенциозный доклад «Развитие кости с диалектической точки зрения». Естественно, что он провалился.

В 1925 году пыл революционной борьбы еще обходил стороной научные лаборатории.

К начинающему ученому, а Ольге Борисовне тогда шел шестой десяток, пришло озарение. В своей книге «Воинствующий витализм», посвященной критике работы профессора А.Г. Гуревича «Лекции по общей гистологии», она выразила его так: «В наше время весьма обостренной и все более обостряющейся классовой борьбы не может быть безразличным то обстоятельство, какую позицию займет тот или иной профессор советской высшей школы, работая даже в какой-нибудь очень специальной отрасли знаний. Если он станет “по ту сторону”, если он кормит университетскую молодежь идеалистическими благоглупостями, если он толкает научное сознание этой молодежи в сторону той или иной разновидности идеализма, он должен быть во имя классовых интересов пролетариата призван к порядку…»

На некоторое время Лепешинская переключилась на проблемы продления жизни. В 30-х годах, занимаясь изучением оболочек эритроцитов, она увидела, что по мере старения их оболочки становятся более плотными и хуже проницаемыми, а «сода их мягчит». Отсюда родилась смелая теория: «Чтобы сохранить молодость, нужно принимать содовые ванны». Первыми пользователями ее знахарских советов стали обитатели Кремля и Дома на набережной, куда она переехала в 1931 году.

Об этом стали писать газеты, в результате из продажи начала исчезать сода. На этом Ольга Борисовна не успокоилась и стала рекомендовать содовые ванны для борьбы с гипертонической болезнью, склерозом и другими заболеваниями. Эти ее идеи оказались настолько живучими, что дожили до 1953 года, когда еще при жизни Сталина, в первом номере журнала «Клиническая медицина», она опубликовала специальную статью «О принципах лечения содовыми ваннами».

Этого ей показалось мало. Она предложила впрыскивать соду в оплодотворенные яйца курицы. По ее данным, «содовые цыплята» быстрее росли и не болели ревматизмом. Но самые замечательные результаты она получила при замачивании семян овощных культур. Корнеплоды свеклы, например, стали весить на 40 % больше.

Особенно ее радовали юннаты, которые рапортовали о своих успехах в растениеводстве.

После ликвидации Тимирязевского института Лепешинская перешла на работу в Институт экспериментальной биологии Академии медицинских наук, заняв там впоследствии должность заведующего отделом развития живого вещества.

Теперь своим партийным долгом она считала, что «нужно ускорить темпы выполнения указаний товарища Сталина – превзойти в ближайшее время достижения науки за пределами нашей страны».

Сталину очень хотелось, чтобы в его стране делались научные открытия, поэтому он бездумно ухватился за соломинку, выросшую в гнилой воде.