Читать книгу Чужая дуэль - Игорь Исайчев - Страница 2

Пронзительный визг стремительно сжавшейся мощной пружины рванул за душу. Дверь за спиной захлопнулась с таким грохотом, что заставила непроизвольно вздрогнуть. Вот же страна наоборот! Генералы на дорогущих внедорожниках рассекают, а на элементарный доводчик денег не наскрести. Нет, все верно! Быстрее валить из этой конторы, куда глаза глядят! Да здравствует свобода!

Стало быть, я, Степан Дмитриевич Исаков, тридцати шести лет отроду, бывший начальник отдела по борьбе… впрочем, не важно с чем, новоиспеченный пенсионер. Низкий поклон первому российскому президенту, который, не иначе как, дернув лишнюю стопку коньячка, подмахнул указ о льготном исчислении выслуги лет оперативным сотрудникам таможенных органов. Для тех, кто разбирается в теме – полный абсурд. Но, как ни странно, работает. В чем я и убедился, став обладателем бордового, с нарядными золотистыми буковками на обложке, пенсионного удостоверения.

Миновав контрольно-пропускной пункт, защищаемый неизвестно от каких врагов упитанными дармоедами в звании прапорщиков, я повернул за угол здания. Там на стоянке вызывающе отсвечивала ржавыми пятнами на боках моя, когда-то ослепительно белая тридцать первая «Волга». Несмотря на непрезентабельное обличье, автомобиль был еще вполне на ходу, а эстетика меня волновала мало. Я не клерк из офиса, чтобы переживать за внешний вид машины.

Середина ноября в граде Петра не самая лучшая пора. Прохватывающий до костей сырой ветер в порывах достигал ураганной силы. Небо, который день наглухо задернутое серой хмарью, то кропило землю ледяной моросью, то осыпало колючим снежком.

Замок водительской двери, как назло прихватило набирающим силу морозцем. Пришлось греть ключ зажигалкой, потом долго, с риском разрядить аккумулятор, крутить стартером не желающий заводится мотор.

Зябко поеживаясь, я успел, вытянуть сигарету, дожидаясь пока печка погонит в салон теплый воздух. Выбросив окурок в приоткрытое окно, поднял стекло, воткнул передачу и моргая сигналом поворота, впихнулся в плотный поток машин на проспекте.

Возле станции метро уже зарождалась пробка. Мне ничего не оставалось, как пристроится в хвост трамваю, замедляющим ход перед остановкой. Я как раз искал возможность перестроиться, когда идущие впереди потрепанные «Жигули» внезапно вильнув, словно специально зацепили перебегающего дорогу парня. Прямо на моих глазах пешехода отбросило под трамвай.

От неожиданности я резко затормозил. Трамвай, тоже остановился, высекая буксами снопы искр.

«Ну, все, – оборвалось внутри, – если сейчас не успею выскочить, застряну до ночи».

О несчастном я старался не думать, ему все равно уже не помочь. А попасть в свидетели дорожно-транспортного происшествия со смертельным исходом, совсем не улыбалось.

Заведомо нарушая правила, я резко вывернул руль и направил машину на встречные рельсы, обгоняя застывший трамвай. Пришлось, свернув голову вправо и непрерывно выверяя дистанцию, вплотную протискиваться к разукрашенному рекламой борту. И тут я непостижимым образом на долю секунды увидел широко открытые мертвые глаза зажатого между вагонами парня.

Такое зрелище само по себе способно надолго испортить настроение, а тут еще эти глаза, навязчивые воспоминания о которых наполняли душу зеленой тоской.

…Минут через сорок, когда я, наконец, выбрался из города, водитель громадной фуры, спешивший разгрузиться до конца рабочего дня, превысил скорость на скользком шоссе. Зачарованно наблюдая, как потерявший управление встречный грузовик разворачивается поперек дороги, с отчаянием пробормотал: «Лучше бы в пробке застрял…»

Леденеющий мозг с бешеной скоростью пытался просчитывать ситуацию, судорожно выискивая спасительную лазейку. В голове неслось: «Тормозить бессмысленно… Не успеваю… Теперь только по обочине…» Побелевшие пальцы до хруста сдавили баранку, а вдоль позвоночника побежала холодная струйка.

Как при замедленной киносъемке уменьшался просвет между летящим навстречу прицепом и дренажной канавой, в которую обрывалась обочина. С каждым ударом бешено молотившего сердца уносились в вечность секунды и я, рискуя выломать педаль, изо всей силы вдавил акселератор в пол.

«Волга» на мгновенье задумалась, переваривая щедро хлынувшее в утробу мотора топливо, а затем, оглушительно взвыв, стремительно скакнула вперед. В какой-то момент мне даже показалось, что пронесет. Но день не задался с утра и левое переднее крыло все же чиркнуло по прицепу. Машину тут же закрутило волчком и швырнуло под тягач.

Прошлое перед мысленным взором промелькнуть не успело, настолько стремительно все произошло. Только резанула мысль: «Будет очень больно!..»

Потом был кошмарный удар. Полет сквозь лобовое стекло. И темнота…

* * *

Жизнь возвращалась в тело через неприятные покалывания в кончиках пальцев. Я вдруг осознал, что лежу навзничь на чем-то твердом и холодном, а в спину и затылок впились острые иглы. Однако, несмотря на явный дискомфорт, открывать глаза совсем не хотелось, потому как неожиданно ярко вспомнилась авария. Я, замирая от страха, никак не мог решиться шевельнуть ногами, вдруг они не послушаются.

Впрочем, боли совсем не было. Лишь тонко звенело внутри невесомой головы. Казалось, она сейчас оторвется, взмахнет ушами как крыльями и полетит по каким-то своим важным, не касающимся остального тела, делам.

Так и не разлепляя век, я осторожно ощупал себя. Не обнаружив никаких травм, неимоверным усилием воли все же заставил себя открыть глаза и подняться.

Вокруг от горизонта до горизонта раскинулось неухоженное поле, покрытое, словно недельной щетиной сухой стерней, по твердости и остроте, не уступающей гвоздям. Я лихорадочно озирался, пытаясь высмотреть остатки «Волги» и грузовика. Впрочем, не только разбитые машины, но и само шоссе тоже куда-то запропастилось.

Чем дольше я крутил головой, пытаясь зацепить взглядом хоть какую-нибудь знакомую деталь, тем сильнее накатывало ощущение нереальности происходящего. В какой то момент я даже подумал, что погиб в катастрофе и попал на «тот свет», но тут же отогнал подобные мысли, как явно бредовые.

В карманах куртки отыскалась нераспечатанная пачка «Кента» и новенькая зажигалка. Находки чуть приподняли мой жизненный тонус. Однако после вытянутой в четыре затяжки сигареты закружилась голова, и жутко захотелось пить. Жажда, в конце концов, и подтолкнула к активным действиям.

Мобильный телефон не пострадал, но индикатор показывал отсутствие сигнала сотовой сети. Без толку покрутив в руках аппарат, я сунул его обратно в карман, раздраженно затоптал окурок, и решительно направился на поиски самого завалящего ларька, где можно купить минералки.

Через полчаса прыжков по пересеченной местности, порядком утомившись и вспотев, я выбрался на разъезженную грунтовую дорогу. Пытаясь сообразить, откуда она здесь взялась, немного постоял, оглядевшись из-под ладони и переводя дух. Потом, прикинув, что дорога обязательно должна вывести к людям, направился в сторону, где по моим расчетам должен быть город.

Но время шло, а вокруг все также тянулось бескрайнее поле. Я начал потихоньку впадать в отчаяние, и даже хотел развернуться, чтобы идти обратно, когда из высоченного придорожного бурьяна показалась крыша кособокой хибары, непривычно покрытая черной, гнилой соломой.

Судя по виду, обитатели покинули жилище давным-давно, и поэтому соваться в него я не рискнул. Зато утешало другое – раз появились следы человеческой деятельности, значит, направление движения все же было выбрано верно. Не оставалось ничего другого, как продолжать поиски. Но стоило повернуться спиной к строению, как сзади, заставив вздрогнуть от неожиданности, меня окликнули сиплым голосом:

– Эй, паря! Постой!

Медленно обернувшись, я увидел непонятно где до этого прятавшегося невысокого, коренастого мужичка, до самых глаз заросшего огненно рыжей бородой. Но, радость от долгожданной встречи, оказалась явно преждевременной. Чем дольше я его разглядывал, тем меньше он мне нравился. Начиная с нелепого, какого-то карнавального одеяния, заканчивая липким холодным взглядом, от которого по спине бежали мурашки.

Однако, не подавая вида, что насторожился, я нацепил любезную улыбку и дружески протянув руку, шагнул к нему:

– Здорово, дружище! Вот ты то мне и нужен.

Мужик, несмотря на то, что первым меня окликнул, вдруг испуганно отпрянул, не отвечая на приветствие. Завертел головой, затравлено озираясь. А потом, неожиданно перекрестившись, со словами: «Прости, Господи…» – выхватил из-за пазухи громадный тесак.

Давным-давно меня учили защищаться от холодного оружия и казалось напрочь забытые за ненадобностью навыки сработали без участия сознания. Жестко заблокировав нож левой рукой, я изо всей силы влепил правый кулак в лицо нападающего.

Удар в нижнюю точку подбородка вещь крайне неприятная. После него противник не откидывается, а складывается вперед по ходу движения и, как правило, отключается. Получилось так, как доктор прописал. Незадачливый душегуб рухнул в колею как подкошенный.

Ощущая, как внутри все трясется от вскипятившего кровь адреналина, а правая кисть наливается пульсирующей болью, я обессилено опустился на корточки, опасливо поглядывая на неподвижное тело.

Когда нервная дрожь немного утихла, а мозг вновь обрел способность соображать, я все же решился обыскать нападавшего, в попытке найти хотя бы какое-то логическое объяснение происходящему. Задыхаясь от тяжкого духа прокисшего пота, я тщательно шарил по его одежде, похоже, с момента пошива не знавшей стирки, беспокоя невероятное количество кровососущих паразитов.

Увесистая пачка скрученных в трубку пестрых бумажных листов, на всякий случай последовала во внутренний карман. Остальное – деревянная, прокуренная до черноты трубка с обгрызенным мундштуком, засаленный кисет с остатками табачной пыли, вслед за тесаком полетели в бурьян.

А вот одна найденная у него вещица заинтриговала настолько, что, теряя время и рискуя нарваться на проблемы, я все крутил ее в руках, мучительно пытаясь разгадать назначение. И вдруг меня укололо понимание, а в памяти даже всплыло название – огниво.

Поражаясь скупости мужика, экономившего не только на сигаретах, но и на спичках, я машинально несколько раз ударил кремнем по кресалу, высекая яркие искры, а затем, за ненадобностью, выкинул и эту диковину.

Убедившись, что вокруг по-прежнему нет ни единой живой души и не дожидаясь, пока очухается рыжебородый, я поспешил убраться от греха подальше.

Протрусив на остатках возбуждения после драки мелкой рысью не менее километра, я остановился отдышаться уже в полной темноте. Ситуация становилась все более абсурдной.

Тем не менее, куда бы меня не занесло, нужно было что-то решать с ночевкой, да и пить хотелось все сильнее, так что, хочешь, не хочешь, а пришлось шагать дальше. Метров через двести дорога почти под прямым углом свернула вправо, и я неожиданно оказался то ли на глухой окраине города, то ли в деревне. В потемках угадывались силуэты домов за высокими заборами. Ни фонарей, ни света в окнах, ни прохожих на улице не было. Спотыкаясь и вполголоса матерясь, я бесцельно брел, сопровождаемый брехливым лаем, пока не уткнулся носом в громадные ворота.

Перед ними высились два деревянных столба с фонарями. Только внутри прямоугольных, закопченных стеклянных колб горел не электрический свет, а билось тусклое керосиновое пламя. При таком освещении, хотя и с трудом, но можно было разобрать буквы на жестяной табличке, приколоченной к струганным доскам. Буквально уткнувшись в нее носом, я прочитал: «Иванъ Буханевичъ и компанiя. Постоялый дворъ. Трактиръ».

Земля качнулась под ногами и чтобы позорно не грохнуться в обморок, мне пришлось упереться обеими ладонями в шершавую древесину. Переждав приступ головокружения, я, перебирая руками по забору, завернул за угол и опустился на сложенные под ним бревна. Вытряхнул из пачки сигарету, нервозно закурил, судорожно пытаясь придумать подходящее объяснение прочитанному тексту.

Кроме того, что после аварии я временно потеряв память и ушел в незнакомое место, ничего в голову не приходило. Если следовать подобной логике дальше, то трактир является декорацией для съемки какого-нибудь исторического сериала. А напал на меня оголодавший актер, которому задержали зарплату.

Я тряхнул головой и вслух произнес: «Бред какой-то». Затоптал окурок, повозился, удобнее устраиваясь на жестком бревне, и тут о себе напомнил неприятно упершийся в ребра бумажный сверток. Закурив еще одну сигарету, я достал его из внутреннего кармана и подсвечивая зажигалкой, расправил на колене.

Не нужно было иметь семь пядей во лбу, чтобы опознать в трофее денежные купюры различного достоинства. Только величиной они были почти с тетрадный листок и выполнены в непривычной темно-зеленной гамме.

– Во дает придурок! – за неимением собеседника я продолжал разговаривать сам с собой. – Он еще и краеведческий музей умудрился обчистить. И что мне теперь с этой макулатурой делать?

Я сложил упругую пачку пополам, на этот раз, засунув ее в боковой карман куртки. Попытка в раздражении сплюнуть не удалась. Во рту, после двух сигарет подряд, было сухо и горько, как в соляной пустыне.

Такой жажды мне еще не разу в жизни не довелось испытать. Теряя рассудок, я вскочил и оскальзываясь на влажной траве, бросился к воротам. Рванул на себя калитку. Не обращая внимания на чавкающий под ногами пахучий навоз, пересек двор и с усилием толкнул тяжелую дверь, на которой пронзительно звякнул колокольчик.

Зал встретил сумраком, устоявшимся запахом кухни и плотными рядами столов. На некоторых из них даже белели скатерти. Заведение практически пустовало, лишь в дальнем углу догуливала компания из трех человек. Только у них стояла свеча, да чадила керосиновая лампа на стойке, за которой дородный официант, от скуки лениво полировал тряпкой сальные доски.

Потоптавшись на входе, я, вдруг утрачивая решимость, опасливо направился к одному из застеленных столов. Стоило громыхнуть отодвигаемым табуретом, как официант прервал свое занятие и, вытирая на ходу руки о не первой свежести фартук, лениво зашаркал подошвами ко мне, неся зажженную свечу в массивном подсвечнике.

– Чего изволите-с?

Я не нашел ничего лучшего, как переспросить:

– А что есть?

Он закатил глаза и монотонно забубнил:

– Гороховый суп с говядиной и гренками, суп с макаронами на мясном бульоне, рассольник из гусиных потрохов, ростбиф с картофелем и соленым огурцом, битки говяжьи с брюквенным пюре, бифштекс с картофелем и свеклой в уксусе…

– Стоп, стоп, стоп, – в нетерпении я хлопнул ладонью по столу, – Пить, что есть? И выпить?

Официант, словно его и не прерывали, невозмутимо продолжил:

– Квас хлебный, собственного приготовления. Водка казенная-с.

– Вот! – я ткнул в его сторону указательным пальцем. – Тащи квас, водку и бифштекс, с этой, как ее, свеклой в уксусе.

– Неужто совсем супа не желаете-с? – изумился официант.

– Я тебя умоляю, – взмолился я. – Отстань со своим супом и квасу прямо сейчас принеси.

– Слушаю-с, – и он степенно отправился на кухню.

Стоило вожделенному кувшину, в компании с глиняной кружкой оказался на столе, я не успокоился, пока не влил в себя все его содержимое. На удивление быстро подавший горячее официант, убирая пустую посуду из-под кваса, только спросил:

– Еще?

– Довольно отдуваясь, я кивнул:

– Само собой. И водку, водку тащи. Только холодную.

После того, как я, наконец, утолил жажду, то понял, что оказывается, зверски голоден. Но, когда захлебываясь слюной, примерился к ломтю сочащегося мяса, не обнаружил не только ножа, но и даже вилки. На сомнительной свежести салфетке, сиротливо застыла одна деревянная ложка.

– Эй, любезный! – на весь зал гаркнул я, заставив притихнуть компанию по соседству.

Официант, копавшийся за стойкой, подскочил к столу.

– Это что? – брезгливо отброшенная ложка запрыгала по столу. – Ты издеваешься, скотина?!.. Где вилка?!.. Где нож?!..

У меня потемнело в глазах от бешенства. Я и так находился на грани нервного срыва, а такое откровенное пренебрежение вспенило первобытную ярость.

Ощутивший исходившую от меня волну нешуточной угрозы, официант втянул голову в плечи и испуганно заблеял:

– Простите барин, ради Бога. Виноват-с. Сей момент исправлюсь. Только, – он замялся, – вот-с… ну как бы это...

– У тебя проблемы?! Вилки кончились?! – кипевшая внутри злоба была готова вырваться наружу в любую секунду.

Покрасневший как вареный рак официант выпалил:

– Немедля принесу, барин. Только, ради Иисуса, – он даже перекрестился, – приборы с собой не прихватывайте. А то хозяин с меня три шкуры спустит.

Подобного поворота я никак не ожидал. Гнев моментально испарился, сменившись истеричным весельем. Кашляя и вытирая выступившие от смеха слезы, я с трудом выдавил:

– Ну, скажи, на кой мне твоя вилка?.. В каком месте ей ковырять?.. Клянусь чем хочешь, верну в целости и сохранности… Тащи уже… Или руками жрать прикажешь?

Получив, в конце концов, вожделенную вилку в комплекте с увесистым ножом, я набросился на еду, не забывая подливать из графина в пузатую рюмку.

Моментом опустошив тарелку, я одним махом опрокинул в рот остатки водки, осадив ее квасом и сыто отвалился от стола. Приятная тяжесть в желудке, слегка кружащий голову хмель и накопившаяся за безумный день усталость, исподтишка сделали свое дело. Я поймал себя на том, что клюю носом, откровенно засыпая. Необычайно остро встала проблема ночлега.

Пораскинув мозгами, я пальцем подманил не выпускающего меня из вида официанта и выяснил, что «постоялый дворъ» действительно переводится на нормальный русский язык как гостиница и лучшим считается номер первого разряда, в который при желании можно сразу и заселиться.

Не удержавшись от усмешки, я из рук в руки передал гарсону столь дорогие его сердцу столовые приборы. Затем привычно сунулся во внутренний карман за бумажником, благо после расчета с финансовым отделом в нем лежала солидная по моим меркам сумма, но в последнюю секунду остановился. Рискуя оказаться в идиотском положении я решил поэкспериментировать и вместо привычных денег, незаметно выудил отобранную на дороге пачку. Под столом отделил верхнюю купюру и, скрывая внутренний трепет, подчеркнуто небрежно бросил ее на стол.

Официант без тени сомнения сгреб бумажку и почтительно поинтересовался:

– Сколь изволите прибывать у нас, сударь?

В замешательстве потеребив кончик, я нерешительно протянул:

– Ну-у-ууу… скажем пару суток… Да, да, пока дня два… А там посмотрим, как карта ляжет.

Переломившись в пояснице, он почтительно забубнил:

– Сей момент подам сдачу, и пожалте-с в апартамент.

Окончательно отчаявшись разобраться в происходящем, я решил на все плюнуть и, доверившись народной мудрости про утро вечера мудренее, как можно скорее завалиться в кровать, чтобы хоть до рассвета избавиться от доводящих до безумия, не имеющих ответа вопросов.

…Несмотря на жуткое утомление, спал я скверно, ворочаясь и часто просыпаясь, подолгу слепо таращась в смутно белеющий в темноте потолок, а с утра поднялся разбитым, будто всю ночь грузил мешки со щебнем. Наручные часы, безмятежно тикающие на полированной тумбочке возле кровати, показывали пять минут восьмого слабо фосфоресцирующими в густых предрассветных сумерках стрелками. Многолетняя привычка ежедневно просыпаться в одно время сработала безотказно, но бесполезно, так как в это утро торопиться, мне, собственно говоря, было некуда.

Номер, в который меня определи на постой, представлял собой большую квадратную комнату на втором этаже трехэтажного, крепко срубленного здания, поклеенную местами потертыми бумажными обоями в легкомысленный цветочек. У дальней стены раскинулась громадная двуспальная кровать, с грудой расшитых подушек и жарким стеганым одеялом. От посторонних взглядов ее прикрывала высокая пыльная ширма, похоже, испокон веку не двигавшаяся с места. Посреди номера вытоптанный крашенный пол грузно попирал тяжеленный обеденный стол из дуба на резных гнутых ножках с тремя придвинутыми к нему вплотную стульями. Еще имелся шкаф для верхней одежды, а также брюхатый комод, две полированные тумбочки по краям кровати, и глубокое мягкое кресло для отдыха.

Одевшись, я бесцельно пошатался от стены к стене, постоял у давно немытого окна, бездумно наблюдая, как в утренних сумерках дворник в длинном фартуке, натянутом поверх то ли шинели, то ли длинного серого пальто, деревянной лопатой неторопливо соскребает лошадиный навоз и посыпает двор свежими опилками.

Как бы я не оттягивал этот момент, но нужно было посмотреть правде в глаза. Когда вчера невозмутимый официант приволок двадцать три рубля сдачи с потешной четвертной, я с огромным трудом удержался, чтобы не засветить ему в слащавую рожу, так захотелось прекратить этот маскарад. Но наступившее утро не принесло видимых перемен.

Следовательно, мне придется признать невероятное. Никакие вокруг не съемки, не самодеятельность и не розыгрыш, а самая что ни на есть реальная действительность. А я каким-то немыслимым образом провалился в прошлое. Грохнул машину в родном времени, а очнулся после аварии, минимум, лет на сто позже.

Я порывисто подскочил к столу, с размаху плюхнулся на жесткое сиденье стула, воткнув локти в столешницу, крепко стиснул лицо повлажневшими ладонями, и изо всех сил зажмурился, как в детстве ныряя в спасительную тьму. И, как ни странно, через несколько минут меня неожиданно отпустило. Градус настроения пошел вверх, а тренированная продолжительной годами государевой службы психика, наконец, задавила стресс, подсказав даже некие плюсы в моем нынешнем положении.

Ну, на самом деле, что меня ждало после ухода на пенсию? Поиск более-менее достойно оплачиваемой, но безумно скучной работы? Очередная, скорее всего неудачная попытка устроить личную жизнь? И это после восемнадцати лет непрерывной нервотрепки? Финал истории банален и предсказуем – скорая депрессия, плавно перетекающая в запойный алкоголизм. А тут подвернулось невероятное приключение!

В лихорадочном возбуждении вскочив и нарезав несколько кругов вокруг стола, наконец, я сообразил, что нужно сделать в первую очередь. С третьей попытки засветив стоявшую на столе лампу, и морщась от едкого керосинового запаха, несколько раз пересчитал имеющуюся наличность.

Закончив, я в задумчивости откинулся на спинку стула. У меня имелось, ни много, ни мало, почти полторы тысячи рублей Российской империи. То есть получалось, что мне вновь крупно повезло, и я не только провалился в прошлое родной страны, но и с ходу умудрился разжиться солидной суммой. Ужин, два дня проживания на постоялом дворе и чаевые обошлись всего в каких-то два жалких целковых. Таким образом, экспроприированная у разбойника наличность превращала меня в весьма состоятельного по местным меркам человеком.

…Завтрак, на всякий случай, я решил заказать в номер. Телефон, надо полагать, еще не изобрели и, наверное, поэтому, возле двери висел витой шнурок с пушистой кисточкой на конце. Я несколько раз дернул за импровизированное сигнальное устройство, предварительно щелчком указательного пальца сбив с него беспечно шевелившего усами откормленного таракана.

Не очень приятной неожиданностью для меня явилось личное прибытие владельца заведения – Ивана Павловича Буханевича, небольшого роста, сухонького, подвижного, словно капля ртути, мужчины, возрастом за пятьдесят. Особенное впечатление производили его переливающиеся, иссиня-черные, в тонкую белую полоску, брюки, с напуском заправленные в отполированные до зеркального блеска сапоги тонкого хрома. А расшитая шелковая рубаха на выпуск, подпоясанная узким ремешком, серая жилетка с искрой и продетой в петлю золотой цепочкой карманных часов, безусловно, являлись показателем высокого достатка их обладателя.

Постреливая из-под наплывших век хитрыми глазками по сторонам, Буханевич зашел издалека. Пока выскочивший из-за его спины, как чертик из коробочки, служка, поливал мне за ширмой, мы поболтали о погоде, как на дрожжах растущих на рынке ценах и видах на будущий урожай. Причем, нарочито беспечно трепался он, а я в тон ему только невнятно мычал да поддакивал.

Когда Иван Павлович все же подобрался к цели моего прибытия, ради чего, по всей видимости, и появился здесь, я уже был готов. Решительно отослав прислугу, и понизив голос до шепота, поведал ему, что являюсь частным детективом, и прибыл инкогнито с важным расследованием, сути которого пока раскрыть никак не могу.

Однако Буханевич очень странно отреагировал на выдуманную с ходу безобидную легенду. Испуганно отшатнувшись и изменившись в лице, он, часто сглатывая, с видимым трудом справился с собой. Блуждая по сторонам отсутствующим взглядом, величественно кивнул, соглашаясь с необходимостью соблюдения тайны в таком тонком деле, и вдруг, скептически прищурившись на меня, едко съязвил:

– Как-то вы не по моде одеты-с, Степан Дмитриевич? Можно сказать, странно даже одеты-с. Ой, не гоже при вашей профессии так-то из толпы выделяться.

Я досадливо крякнул. Трактирщик был, бесспорно, прав. Моя турецкая кожанка, свитер и джинсы в купе с утепленными кроссовками, так органично вписывающиеся в современный мне городской пейзаж, здесь смотрелись, по меньшей мере, экзотично.

– Понимаете… ну это… так получилось, – пока я мямлил, мучительно пытаясь придумать приемлемое объяснение, Буханевич сам пришел мне на помощь.

– Да вы, сударь, не тушуйтесь. В миг вашему горю поможем. Приказчика прям в номер прикажете. Слово даю, обслужит, по высшему разряду. Вы ведь, – он понизил голос и проникновенно заглянул мне в глаза, – можете себе позволить? В этом смысле, – большой и указательный пальцы трактирщика выразительно потерлись один о другой.

Я снисходительно улыбнулся и ответил вопросом на вопрос:

– А вы как считаете?

– Полагаю, очень даже можете, – согласно кивнул Буханевич.

– Тогда, – теперь я звонко щелкнул пальцами. – За чем же дело стало? Давайте вашего приказчика, и, еще, пожалуй, завтрак…

К половине одиннадцатого я был сыт, слегка пьян, а главное, одет с головы до ног во все новое. Не слишком удобно, учитывая былое пристрастие к спортивному стилю, но терпимо, принимая во внимание отсутствие альтернативы.

Все обновки обошлись в сорок два рубля тридцать две копейки. При такой стоимости жизни, и рациональном использовании негаданной добычи, у меня имелся реальный шанс уцелеть, успев приспособиться к новым условиям существования.

Так как теперь, по заверениям Буханевича, мой внешний вид абсолютно соответствовал общепринятому, я решил, что не грех и высунуть нос за ворота. Нужно же когда-то начинать знакомство с миром, где возможно придется провести долгие годы, …если не всю оставшуюся жизнь…

Хотя утреннее возбуждение постепенно остывало, с постоялого двора я выходил с настроением, все же ближе к мажорному. Но развеяться, вдохнув полной грудью чистейшего, непривычно переполненного кислородом воздуха редкого погожего утра поздней осени, так и не сложилось.

Сразу за воротами, по дну глубокой, ощетинившейся по склонам густым высохшим чертополохом канавы на закраине дороги, жизнерадостно журчал ручеек. У самого излома забора постоялого двора через него тянулись хлипкие мостки, ведущие в кривой проулок меж запущенных палисадников. Прошлой ночью такие подробности, само собой, мне были недоступны, и сейчас я лишь тихо порадовался, что впотьмах не оступился и не свернуть себе шею.

Вокруг мостков, заполонив дорогу, шушукаясь, перетаптывались десятка два местных жителей. Причем женщины, против обыкновения не лезли вперед, а испугано прятались за спинами озабочено почесывающихся мужиков. Погруженный в свои мысли, я лавировал в глухо галдящей толпе, пока меня окончательно не оттерли к обочине, где обвисшая на стволе опасно гнущейся молодой березке молоденькая девчонка в потертом жакете и новом, ярком платке с хрипами, утробным бульканьем и жалобным постаныванием беззастенчиво освобождала желудок от завтрака. Это малоаппетитное зрелище живо вернуло меня обратно в действительность. Интенсивно поработав локтями, я довольно быстро прорвался в первую линию любопытных обывателей и в награду получил чувствительный удар по нервам.

Нет, нельзя сказать, что вид мертвого тела поверг меня в шок. Слава Богу, в силу специфики бывшей службы покойников пришлось навидаться в достатке. Но этот смотрелся как-то особенно омерзительно. Вспоротый от паха до шеи молодой, никак не старше тридцати, парень, раскинулся на спине, погрузившись затылком в темный ил и уставившись остановившимися незрячими глазами сквозь тонкую водяную пленку в линялую синь равнодушного неба. Остроконечные обломки перерубленных ребер щетинились жутким желтовато-розовым частоколом. Вывернутые из разорванной брюшины сизые кишки лениво поласкало неспешное течение. Залившая склон темно-бурая кровь, не принимаемая прихваченной утренним заморозком землей, охрой красила студеную воду, едва заметно парящую воду.

Где-то за спиной, сквозь неразборчивые причитания, испуганные ахи и охи, слух неприятно резанул высокий, на грани истерики, женский голос: «Да что же это, Господи, деется-то? За два-то неполных месяца, почитай уж восьмой упокойник…»

У меня вдруг перехватило горло, по всему телу побежали волны неприятных ледяных мурашек, и стало трудно дышать. Я поспешно вывернулся из толпы, жадно хватая ртом обжигающе холодный воздух, а в голове билась лишь одна заполошная мысль: «Бежать!.. Бежать отсюда немедленно!.. Бежать, куда глаза глядят, лишь бы подальше!..»

О продолжении прогулки речь уже идти не могла, и я как в последний оплот, бросился обратно в номер. А когда минут через четверть часа после возвращения на постоялый двор раздался по-хозяйски напористый стук в дверь, в пепельнице догорала уже пятая сигарета. Мое сердце екнуло и оборвалось от дурного предчувствия. Под ложечкой разлилась слабость, и возникло непреодолимое искушение исчезнуть, испариться, или, как минимум, поглубже забиться под кровать, лишь бы не отворять. Но незваные гости оказались настойчивыми, и уже барабанили в дверь кулаками и ногами.

Обреченно понимая, что отсидеться не удастся, я все же заставил себя подняться, сделать три роковых шага и повернуть ключ, отпирая замок…

Камера, в которую меня бесцеремонно затолкали вломившиеся в номер полицейские, в придачу к тошнотворной вони и клопам, дождем сыпавшимся с низенького потолка, имела еще и постояльцев. Но самый главный сюрприз ждал меня впереди.

Сидя прямо на земляном полу, привалившись спиной к сочащейся ледяной сыростью стене, уронил голову на грудь мой недавний рыжий знакомец. Тот самый любитель пугать ножиком мирных прохожих. Судя по заплывшим зеленью глазам, посиневшей и раздутой физиономии, а также запекшейся в уголках рта кровью, после моей плюхи ему еще кто-то щедро добавил.

Рядом с рыжим, но уже на подгнивших нарах, вольготно развалились два костлявых оборванца. Они, оживленно пихаясь локтями, по очереди плевали в него, стараясь попасть прямиком в макушку.

На мое появление в камере бродяги отреагировали с неподдельным восторгом.

– Гля, Репей, кого привели! – довольно заголосил тот, что повыше. – Точняк первоход! Ну, шлепай, шлепай к нам шустрее, – издевательски поманил он пальцем.

– А клифт у него знатный, – облизнулся второй, нервно дергая левым глазом в предвкушении предстоящей забавы. – Как раз по мне будет.

Действительно, по виду меня запросто можно было принять за ненароком оказавшегося в камере зажиточного обывателя.

Но на этот раз бродяги просчитались. Добыча оказалась им не по зубам. Я угрожающе насупился, вразвалочку подошел вплотную к нарам и сквозь зубы процедил:

– Вы на кого, сявки, хвост задрали?

Пока голодранцы в изумлении лупили глаза, я, не долго думая, схватил их за волосы, и изо всей силы долбанул головами друг о друга. Громыхнуло так, словно столкнулись чугунные ядра.

От их пронзительного визга у меня буквальным образом заложило уши. Но, не обращая на эту какофонию ни малейшего внимания, я плотно прихватил их сальные патлы, сорвал на пол и волоком потащил в дальний угол, к параше – большому, в желто-коричневых потеках жбану под осклизлой деревянной крышкой. Для закрепления воспитательного эффекта пнул каждого по разу под ребра и подвел итог:

– Теперь ваше место здесь! Дошло?.. Или продолжить?

Как и следовало ожидать, эти поганцы превосходно понимали язык силы и, нарвавшись на достойный отпор, безропотно забились в отведенный угол, даже не помышляя сопротивляться.

Теперь пришло время заняться моим старым знакомым, который на все вообще происходящее никак не отреагировал. Взгромоздить его на нары оказалось непросто. Несмотря на невеликий рост, весил этот бык, как мне показалось, килограмм под девяносто. Пока я его кантовал, выяснилось, что он ко всему еще и в стельку пьян. В ядовитой атмосфере камеры унюхать густой сивушный дух можно было, только сблизившись, нос к носу.

Рыжий очухался, когда я уже смирился с мыслью, что ночь придется провести в зловонной дыре на голых досках. Первым делом он прохрипел:

– Где это я?

– На курорте в Караганде, – не удержался я от нервного смешка. – В кутузке, где еще?

Разбойник застонал, сжав голову ладонями.

– У-у-у, – покачивался он, тоскливо скуля. – Как же башка-то трещит. Сдохнуть легче, чем снести.

Когда же до него, наконец, дошел смысл сказанного, рыжий медленно повернулся и надолго приклеился ко мне мутным похмельным взглядом, затем нерешительно промямлил, потешно шевеля распухшими оладьями разбитых губ:

– Кажись паря, где-то я тебя видал?

– Если кажется, свистеть по утрам надо, – злобно буркнул я в ответ.

– Креститься, – тупо наморщившись, поправил он.

– Тут уж кому как больше нравится. Можешь и креститься, – съехидничал я, и на этом наша весьма содержательная беседа на время прервалась.

Мой сосед, неуклюже ворочаясь, осмотрелся, не обращая особого внимания на затаившихся в углу бродягах. Похоже, он ничегошеньки не помнил, потому как снова повернулся ко мне и, дыхнув перегаром, неожиданно представился:

– Андрюха я, Стахов. Обычно Ржавым кличут.

– Степан, – иронически покосившись на него, отозвался я.

– А тебя, сердешный, за что ироды замели-то? – участливо прошепелявил новый знакомый.

– За мокруху, – небрежно бросил я в ответ, и оборванцы у параши тревожно зашевелились.

– Почетно, – одобрил причину задержания собеседник, – И кого ж ты, – он выразительно чиркнул пальцем по горлу, – коль не секрет, на тот свет спровадил?

С деланным изумлением выкатив на рыжего глаза, на всякий случай я бурно возмутился:

– По подозрению меня закрыли, дурья твоя башка. Понимаешь, по подозрению. У вас тут, сдается вообще так принято, как только новый человек появляется, на него всех собак вешать.

Андрюха задумчиво поскреб в спутанной нечистой бороде и, таращась в низко нависающий потолок, изрек:

– Понятственно. Так тут, почитай, кажну седмицу режут. Маньяк, бают, завелся, или как его там? Сыскари озверели совсем, всех подряд метут. Меня-то тоже, как первого мертвяка нашли, неделю мариновали. А как следующего мочканули, так зараз и ослобонили. Оттого как нет моей в том вины. Под тремя замками сидел, никак не мог зарезать. Так что не боись, днесь непременно другому бедолаге кишки выпустят, тут-то и придет твой черед.

Вдохновленный столь радужной перспективой, я осторожно поинтересовался:

– И часто у вас в округе народец потрошат?

– Никак оглох? Говорю ж, раз в седмицу, всенепременно, – Андрюха повозился, устраиваясь удобнее, после пожаловался: – Глотку сушит, мочи нет. Тута завсегда жбан с водой имелся. Почто убрали, аспиды? Простой воды уже жалко?… А что, жрать-то, еще не давали?

– А здесь еще и кормят? – саркастически приподнял я брови.

– А то, как же. Раз в день непременно. В трактире-то состоятельные господа, типа тебя, трапезничают. Опосля них, доложу я тебе, уйма отменной хавки остается. Вот мудреный трактирщик и наладился ее для кормежки арестантов полицейскому ведомству по дешевке сбывать…

Обрывая разговор, в замке загрохотал ключ. С душераздирающим скрипом отворилась мощная, с обеих сторон обитая железом, дверь и щурясь со свету, забавно морща нос от разлитого по камере смрада, за порог шагнул один из полицейских, задерживавших меня на постоялом дворе.

Андрюха оживился, шустро соскочил с нар, переломился в поклоне и неожиданно тонко для своей туши, проблеял:

– Здравы будьте, Никодим Ананьевич!

Не обратив на Стахова ни малейшего внимания, словно перед ним было пустое место, вошедший наставил на меня палец и брезгливо процедил:

– Ты! На выход!