Читать книгу Вяхирь - Игорь Изборцев - Страница 3

Глупа та птица, которой гнездо своё немило.

Народная мудрость

– Сынок, купляй огурчики. Свеженькие, чуток с грядочки, – баба Вера улыбается, борозды-морщины на её лице движутся, приоткрываются, обнажая свою исподнюю бледность, отчего лицо её, до черноты выдубленное солнцем, начинает светиться беспомощными розовыми лучиками. Сынок – седой мужчина лет шестидесяти – едва удостаивает её мимолётным взглядом и хлопает за собой дверью переливающейся перламутром серебристой иномарки. Через несколько секунд машина исчезает в дрожащей перспективе плавящегося от полудённого зноя шоссе…

Иван попытался подсчитать, сколь раз, начиная с утра, баба Вера произносила эту фразу? Вышло, что не менее двадцати. Причём, женщин она старалась не замечать, только мужеский пол, сынков… Он вспомнил давешнего седовласого пенсионера и про себя усмехнулся: тоже мне, сынок… Впрочем, баба Вера могла себе это позволить. Сколько ей стукнуло? Восемьдесят пять? Нет, пожалуй, поболе, скорее к девяноста. Он сковырнул тяжёлый пласт памяти, проросший длинными рядами нулей в новых многорублёвых купюрах, перестроечной трескотнёй и советскими пятилетками… Ему лет семь-восемь, а баба Вера – она такая же, как сейчас: безжалостно выжженная солнцем, выстуженная морозом, с истончённой бесконечными трудоднями плотью и похожим на геодезическую карту лицом – вот она, её горькая топография… Наша мамушка… Ведь так её, кажется, называли? И не только дети и внуки, но и многие селяне… Однако, давно уже её никто так не зовёт. И почему, спрашивается? Э-э-эх… Иван оттолкнул от себя груз тяжёлых мыслей и посмотрел на стоящий рядом пакет с огурцами. Что толку в том, что было раньше? Сегодня вот огурчики бы продать. С утра он сбыл шесть килограммов по пятнадцать рэ, итого – девяносто рублей. И вся недолга! А бабе Вере, можно сказать, повезло: у неё ушло килограммов двенадцать. Народ, видимо, полагал, что со старушкой легче договориться. И не без основания: часа два назад какой-то плюгавенький мужичонка из красного джипа сторговался с ней на три килограмма по семь с полтиной за кило. Вот гад! – Иван в сердцах сплюнул на асфальт. – Это же литр бензина для его заморского коня. Баба Вера поняла его жест по-своему:

– Истомился, сынок? – спросила, и морщинки участливыми светлыми лучиками скользнули по её лицу. – Кваску испей, вон баночка у меня в кошёлке.

– Спасибо баб Вер, не хочу,– Иван отрицательно качнул головой и опять сплюнул. – Вот ведь жизнь! Сидим мы тут с тобой у магазина почитай уже полдня на жаре, говорить – и то сил нет. Димыч вон только пьяный и болтается. Но ему и других дел-то нет. А мы всё сидим. И какой прок? Летит мимо чужое сытое счастье, и что? По пятнадцать целковых выложить жмодится. А ведь в их городских магазинах в два раза дороже огурчики-то стоят. Да и какие там огурчики? Химия! А жизнь-то мимо летит. Мимо, баб Вер!

– Жизть, она завсегда так, – охотно согласилась баба Вера; она задвигалась, зашевелила своими мешками и кошёлкой, – пойду, однакоть, корове пить дам. Как там, Вань, твоя Галина, детки? Вы ведь в райцентре таперь?

Вот память, – удивился Иван, – и меня, и жену помнит. В девяносто-то лет?

– Нормально, устроились, – он машинально смахнул со лба к виску горячую струйку пота, – я электриком в райпо, Галка пока без работы, трудно работу найти. Не только у нас всё позакрывали, там тоже хорошо постарались. Вот по выходным материны огурчики продаю, как ей отказать? Она-то хворает.

– Слыхала, – баба Вера перекинула через плечо мешки с остатками непроданного товара, – ты ей кланяйся, я Анну-то ещё девчонкой в церкву водила, Херувимскую учила петь. Доведётся ль таперь свидеться? Ну, ладноть, слава Богу за всё! – она перекрестилась и тяжело заскребла по асфальту бесформенными, задубевшими от времени ботами.

Иван провожал её рассеянным взглядом, также рассеянно слушая, как блажит где-то за ларьками местная кликуша Дарья; как с глухим гулом взрывается над шоссе воздух, пронзаемый торпедами авто; как гудят колёса, скрипят тормоза… тормоза… Что-то там на шоссе происходило: движение вперёд застопорилось, и постепенно выстраивался длинный хвост из машин… Но Иван не обращал пока на это внимания, всё ещё не отпуская взглядом изломанную фигурку бабы Веры, покуда не истаяла она окончательно в дрожащем от зноя полуденном мареве…

Из-за угла магазина вывернул Димыч, ошалело огляделся, подтянул сползающие, побуревшие от грязи зелёные трико и, выписывая ногами кренделя, двинулся к Ивану. Тот в сердцах сплюнул, заранее зная, что сейчас услышит.

– Эх, душа горит, Рассея плачет! – дурашливым фальцетом вывел Димыч (Ивана коробило от этой его всегдашней глумливой приговорки). – Налей сто грамм, Ванёк.

– Обойдёшься! – отмахнулся Иван. – Загнёшься скоро от своего пойла. Ты же младше меня, а тебя уж жена успела выгнать, дети голодают. Освинел совсем!

– Сволочь я, гад! – не стал спорить Димыч и, обтирая спиной стену, опустился рядом на корточки. – Под расстрел меня! Я готов! Но налей сначала, душа горит. Вон слышь, как Дашка мычит? Тоже болеет. Но ей не треба сто грамм, а мне позарез. Налей за неё, будь человеком.

– И было бы, не налил, – жёстко отрезал Иван, – Дарью-то чего приплёл? Человек не в себе. За чужие грехи, быть может, страдает. Отец Никон так и говорит: грешат все, а отдувается она одна, одну её бесы мучат. А ты охолонись, куда катишься?

– Ну, говорю же, что сволочь я! Но всё, что халтурю по дворам, Нинке отношу. На эти не пью, мне лучше попросить. Да и вообще, – Димыч потряс в воздухе кулаком, – не я это придумал – пилораму закрывать и фермы не я закрыл, и стадо колхозное не я продавал. Я хоть и гад, но работал всю жизнь. А теперь где?

– Давай в район, я помогу найти что-нибудь, – Иван вздохнул, выходило, что тут Димыч был прав по все статьям: работы действительно в округе не имелось никакой.

– Обмозгую, – пообещал Димыч и, указывая на шоссе, замычал: – Глянь, что творится!

А ситуация и вправду накалялась: хвост из машин вырос, утянулся влево и там затерялся. Гудели клаксоны, кричали, перекрывая шум моторов, водители, пассажиры выскакивали из раскалённых душных коробок и расползались по площади у магазина.

– Пойду, поработаю. Эх, душа горит, Рассея плачет, – Димыч тряхнул на ходу нечёсаными сивыми лохмами и метнулся в гущу разрастающейся толпы. Через минуту его высоченная сгорбленная фигура замаячила средь ожесточённо жестикулирующих и орущих обитателей этого странного, нежданного здесь автопоезда…

По обочине, объезжая застывший ряд машин, на площадь вкатился большущий «Мерседес», за ним огромный как вагон чёрный джип. Из него выскочили наружу четверо откормленных, грозного вида, парней в чёрных костюмах, при галстуках. Они профессионально быстро огляделись и тут же взялись выталкивать всю шумящую публику ближе к шоссе. В руках одного из мужчин Иван с удивлением разглядел короткоствольный автомат. Вскоре площадь опять опустела, оттеснённый к своим авто народ тихо оттуда поругивался, но более просто зыркал в сторону «Мерседеса». Его дверь, со стороны водителя откупорилась, появился высокий русоголовый энергичного вида мужчина в ярком зелёном пиджаке. Он быстро обежал машину и открыл заднюю правую дверь… Сначала асфальта коснулась нога в остроносом чёрном, без малейшего признака пыли, ботинке, брезгливо шаркнула, словно испытывая земную твердь на профпригодность, убедившись, что всё – более-менее, вызвала наружу свою вторую половину, а ещё через миг показалось и всё остальное: смуглолицый среднего роста человек в шикарном в крупную полоску костюме. Хозяин!