Читать книгу Ангел Безпечальный - Игорь Изборцев - Страница 1

Судьба изменчива…

Эзоп

Понедельник, начало дня.

Под утро потолок Сената опустился и неимоверной тяжестью навалился на грудь, расплющил ее, придавил спину к тощему матрасу. Сердце, сжалось, закаменело и почти перестало биться. Проснувшись, Борис Глебович почувствовал, что совершает нелепые движения руками вверх, стараясь оттолкнуть от себя ночной кошмар. Он попытался услышать свое сердце, но уши ловили лишь мелкое судорожное, словно предсмертное, дыхание. Невидимая доска не освобождала и все плющила грудь. Так когда-то давно, в босоногие его годы, дышала их дворовая собачка Жучка, прилетавшая стрелой на клич хозяина из каких-то там неимоверных далей. Ему казалось, что у нее вот-вот выпадет язык, и она сейчас издохнет. Но Жучка выправлялась, успокаивалась, и язык ее уж подхалимски слюнявил его руки, а глаза просили ласки и хлеба… «Ей-то что? Что с нее взять – животное? Мне-то, поди, не выправиться, вот сейчас и помру…» – с мучительным страхом подумал Борис Глебович. Ему показалось, что в мутных наплывах краски на потолке проступают контуры острой Жучкиной мордочки. Она то ускользала, то проявлялась необыкновенно отчетливо, так что он ясно мог видеть даже белые подпалины на черной шерстке. Он мучительно напрягался, пытаясь зачем-то разглядеть ее в мельчайших подробностях, словно в этом и было его единственное лекарство, но потолочные пятна расплывались перед глазами, и слагались теперь лишь в какие-то невообразимые болезненные пузыри и нарывы. «Ох, горюшко мое, горе», – протяжно простонал Борис Глебович и вдруг почувствовал некоторое облегчение, как будто детские воспоминания встали между ним и давящей тяжестью потолка упругой успокоительной преградой. «Слава Тебе, Господи! Нет, пожалуй, не сегодня… – вздохнул Борис Глебович, – будь она неладна, эта стенокардия». Он потянулся рукой к тумбочке за таблеткой нитросорбида, выдавил из ломкой пачки крохотную горошину, осторожно положил под язык, затем бережно ощупал свою грудь и затих в ожидании побудки…

Спать не хотелось. Мысли бежали, перебирая былое, – давнее и ближнее, – карабкаясь вверх, пытаясь что-то увидеть-разглядеть там впереди. Но только что там разглядишь? Да и что там есть? Два месяца в стенах Сената… Всего два… Или уже? Или целая жизнь? Которая еще предстоит или уже прожита? Господи, как неуловимо время, как трудно его соотнести, соразмерить с ним же самим. Детство, юность, работа в колхозе, учеба в техникуме – их отсекла, оставила в прошлом армия. Каким же огромным это прошлое казалось прежде? Целая вечность! Не верилось, что ее однажды можно избыть. Но кончилось, как кончается все. Лишь пообвыкся он в зеленом мундире, помесил сапогами грязь на полигонах, и тут же все прошлое превратилось в краткий листок воспоминаний – конспект его прежней жизни: родился… рос… окончил… получил… Многоточия, сокращения, неразборчивые строки… Неужели на это потрачено столько лет? А дальше? Кировский завод, Сибирь, Дальний Восток – неужто и это имело место? И все теперь – опять же, лишь краткий конспект пережитого? А два последних месяца в Сенате – это главное, что было, есть и будет – его настоящая жизнь? Довольно! Борис Глебович запряг разбегающиеся мысли – эх вы, кони, мои кони! – и двинул их туда, к истокам Сената. Два месяца…

* * *

Если точнее, то все началось ровно два месяца и восемь дней тому назад. Борис Глебович проснулся от грохота за стеной. За несколько мгновений до пробуждения, ему привиделось, что он опять на затерянной в Сибирских просторах стройплощадке. Брезентовая роба – его вторая кожа – заляпана раствором, зеленая каска обручем сжимает голову, а уши заложены от чудовищного грохота работающих копров. Сваи, как огромные железобетонные гвозди, протискиваются в грунт, словно пытаются спрятаться там от неумолимо настигающих их ударов молотов и вселенского грохота, который терзает и рвет барабанные перепонки. Терзает и рвет… Борис Глебович сел на постели и с ненавистью посмотрел на стену. Там, в соседней квартире, подросток по имени Валек испытывал акустические возможности неделю назад приобретенного музыкального центра. Терпения видеть его выключенным ему хватало лишь с одиннадцати вечера до восьми утра, в остальное же время, когда был дома, он врубал тяжелый – как он сам это называл – музон на всю… Да что там уши? Дрожали стены, с потолка сыпалась известка и кусочки штукатурки. И что делать? Просить, умолять? Просил… У огромного, как каменный истукан с острова Пасхи, Валькиного папаши. Но истукан – он и есть истукан: безстрастно показал на часы, мол, имеем право, не ночью, чай, гремим. Просил и самого Валька, тот же лишь ехидно усмехнулся да, повернувшись, похлопал себя по тощему заду. Будь его воля, выпорол бы паршивца! Тоже мне – младое племя! Борис Глебович звонил в милицию, но поддержки не нашел и там: что поделать – демократия…

Чувствуя себя разбитым, он поднялся, в раздражении отшвырнул ногой домашний тапок и побрел в ванную. После завтрака пошел выносить ведро и достал из почтового ящика безплатную рекламную газетенку «Рынок». Хотел, было, кинуть ее в угол, но отчего-то передумал, раскрыл и уселся в комнате за письменный стол, читать. И сразу, на первой полосе, увидел это самое объявление, набранное крупным жирным шрифтом:

Если вы немолоды и одиноки, если здоровье ваше оставляет желать лучшего, а средств на качественное лечение не хватает, если ваша скудная пенсия не способна обеспечить вам достойную жизнь, обращайтесь к нам!

И вы не будете более одиноки, стеснены в средствах. Лучшие медики обеспечат вам профессиональный уход и лечение, а ваш досуг будет интересен и разнообразен.

Приходите к нам, и все ваши невзгоды останутся в прошлом!

Благотворительный фонд «Счастливая старость» ждет вас!

Мы решим все ваши проблемы!

Звоните нам по телефону ….

«Ну, ну!», – пробурчал Борис Глебович и перешел к изучению следующих объявлений. Прочитал о самых дешевых телевизорах в торговой сети «Deceit» и подумал, что неплохо бы и ему заменить свой черно-белый «Рекорд», который давно лишь хрипел и гонял из угла в угол темные пятна. Нет, смотреть, конечно же, было можно, но понять, о чем смотришь – мудрено. Он уж стал прикидывать, сколько месяцев нужно откладывать от пенсии и от чего в привычном рационе можно отказаться, но тут вспомнил вчерашний свой конфуз на рынке. Покупал капусту, морковь и лук для щей. Долго, выбирая, копался на овощном прилавке. Хозяин-кавказец кривил лицо, но терпел. До момента расчета. Как взялся Борис Глебович выгребать из карманов свою наличность (а что делать, пенсия когда уж была?) – сплошь почти копейки, с незначительным вкраплением рублей – да вместе с мусором и трухой выкладывать на прилавок, кавказец зарычал:

– Э-э, зачэм грязь дэлаешь! Не надо твой нищий дэньга! Бэри там бэсплатно! – он указал рукой на отдельно стоящий контейнер, в который свалены были подпорченные овощи.

– Нет, – возмутился Борис Глебович, – я не побирушка, мне отходы не нужны, я заплачу, мелочь – тоже деньги.

– Нэт! – отрезал кавказец. – Нэ возьму!

Борис Глебович начал, было, препираться, но подошли земляки продавца-кавказца и оттеснили его прочь, едва не вытолкали. «Экие проходимцы! – сокрушался Борис Глебович, бредя к дому. – Им, видишь ли, медяки наши российские не деньги! Да и не с Кавказа же они везут овощи? Наше это, российское. За безценок скупают у крестьян, а потом цены вздувают, как на ум их жадный взбредет. Эвон кто у нас нынче хозяева жизни!»

Да уж! Борис Глебович закрыл газету и тут снова увидел то самое объявление. «Счастливая старость», – повторил он машинально, думая про свою стенокардию, про истукана-соседа и тощий зад его сына Валька, про пенсию, которой не хватает на пустые щи и про безстыжих торговцев. «Да пропади оно все пропадом!» – он ударил кулаком по столу и потянулся рукой к телефонной трубке…

Впоследствии он не раз и не два пытался осмыслить этот свой поступок. Зачем? Зачем он, немолодой, умудренный жизнью мужчина, тертый, что называется, калач влез в эту авантюру? Сколько раз прежде недоумевал по поводу глупости человеческой, побуждающей иных из его сограждан вкладывать деньги в разные там сомнительные фонды и пирамиды? «Уж я-то, – думал, – никогда в этот омут голову не суну!» Ан нет! Еще как сунул. По самое, как говорится, никуда! Обстоятельства, будь они не ладны. Так уж все сложилось в тот день – одно к одному. Да еще этот грохот за стеной! В общем, потерял голову. И впрямь, видно, иной раз обстоятельства куда как сильнее нас и нашего рассудка…

Он набрал номер еще не зная, что скажет да и зачем вообще звонит. Ответили после первого гудка. «Да, мы вас слушаем», – этот сочный баритон явно принадлежал солидному самоуверенному мужчине.

– Извините, я попал в «счастливую старость»? – растерянно промямлил Борис Глебович и уже хотел положить трубку, но тут его переключили на другого оператора и ласковый женский голосок, с какими-то даже интимными нотками проворковал:

– Вы не ошиблись, вы сделали правильный выбор. Как вас зовут?

Борис Глебович, не понимая для чего это делает, отрекомендовался и тут же, как глупый комаришка, впутался в липкую паутину разговора. Женщина на том конце провода щебетала канарейкой, называла его «наш дорогой Борис Глебович», «бедный вы наш», «как же я вас понимаю» и так далее – в общем, словно знакома была с ним с младых своих ногтей и более дорогого и любимого человека никогда рядом с собой не имела. Борис Глебович млел и таял, как сахар в чашке с утренним кофе. Он даже подумал и вовсе о крамольном: а не жениться ли ему? Даже об этом! Хотя считал себя убежденным холостяком с тех давних юных лет, когда на три года вкусил прелести семейной жизни.

– Нет, вы просто обязаны приехать к нам. Немедленно! Вы не понимаете, дорогой Борис Глебович, как это важно для вас! – голос юной (как представлялось ему) обольстительницы срывался, выказывая высшее участие и благорасположение.

– Я понимаю, понимаю, – торопился Борис Глебович, замирая душой в предвкушении неведомого, – я приеду. А мы с вами увидимся?

– Ну, конечно же, глупенький! Непременно увидимся! – в голосе его собеседницы появились торжествующие нотки. – Да, не забудьте о пакете документов, которые я вам назвала.

– Я помню. До встречи! – Борис Глебович еще некоторое время держал трубку у уха, испытывая странное умиление от сладкозвучия коротких гудков…

Через час он собрал все необходимые бумаги, почистил щеткой выходной костюм, гладко выбрился, облился одеколоном и побежал на автобусную остановку. Фонд «Счастливая старость» располагался на окраине города, в здании закрытого недавно детского садика. Борис Глебович понял это по специфическим малым формам, раскиданным по двору: качелькам, дугообразным лесенкам, бревнышкам и пенькам. В песочнице, забытое, ржавело металлическое детское ведерко – значит не так уж давно детишки возводили здесь свои хрупкие песчаные замки и дворцы. Впрочем, не более хрупкие, чем окружающие их аналоги из взрослого мира… Борис Глебович, несколько отрезвленный нервной суетой автобусной публики, разговорами о мизерной пенсии и предателях-олигархах, почувствовал в себе возрождающуюся способность критически мыслить. «Что ж я делаю? – пробормотал он озадаченно и приостановился. – Куда иду?» Он уже почти что вырвался из пленившей его давеча паутинки, почти что – по крайней мере, мысленно – повернул назад, но тут его обогнали две старушки. Метнув в него неодобрительные, колючие (Мол, что стоишь? Не мешайся под ногами!) взгляды, они быстренько засеменили к входным дверям, над которыми, явно наспех примастрюченная, висела вывеска: «Благотворительный фонд «Счастливая старость»». «Нет уж, узнаю все до конца, – решился он, – с меня не убудет. Ну и на нее одним глазком посмотрю».

Однако одним глазком не получилось. Его сразу взяли в оборот. Какие-то энергичные молодые люди, в безупречных черных костюмах и с эмблемами Фонда на груди, не давая продохнуть, препровождали его из одного кабинета в другой. Там рассматривали его бумаги, задавали самые разнообразные вопросы, причем, некоторые явно для проформы, так как не дожидаясь ответов, переходили к следующим. Одно он понял точно: более всего прочего их интересовало, действительно ли он одинок и нет ли косвенных наследников на его недвижимое имущество? «Ну-ну, – подумал он, пытаясь изыскать хоть какую-нибудь возможность вырваться из этой чехарды, – нашли дурака. Сейчас закончим, и только вы меня и видели». Он попробовал выяснить про молодую особу, с которой говорил по телефону, но все пожимали плечами. Наконец, один юный сотрудник проговорился, что диспетчерская служба Фонда находится совсем в другом месте, на противоположном конце города. «Это что же, обман чистой воды?» – ужаснулся Борис Глебович, но тут его мягко втолкнули в актовый зал, где уже собралось шестьдесят-семьдесят человек пенсионного возраста, а некоторые – так уж и совсем в преклонных годах. У дверей, преграждая выход, встали дюжие молодцы с безстрастными незаинтересованными лицами. «Ладно уж», – вздохнул Борис Глебович и присел рядом с тощим сутулым стариком. Тот повернулся, прожег его колючим прищуренным взглядом и представился:

– Мокий Аксенович, потомственный стоматолог.

Борис Глебович назвал себя и хотел, было, поделиться своими опасениями, но тут уловил какое-то движение и суету у дверей. Сквозь строй охранников в зал протиснулся полный человек в богатом, английской шерсти, костюме. Расплываясь в сладостно-приторной улыбке, он широко развел руками и закивал головой:

– Здравствуйте дорогие друзья, господа пенсионеры! Я – Нечай Нежданович Проклов, генеральный директор фонда «Счастливая старость». Надеюсь, наша сегодняшняя встреча переполняет счастьем не только меня, вашего покорного слугу, но и каждого из вас, здесь сидящих. Уверяю вас, что это счастье отныне будет лишь прибавляться и возрастать. Заботами курирующей наш фонд Областной администрации в лице зама Главы Кирилла Кирилловича Коприева, (Проклов указал рукой на висящий на стене портрет лысого толстяка) мы гарантируем вам стопроцентный комфорт, уход и медицинскую помощь. Но и это еще не все! В конце жизненного пути вас ждут самые престижные кладбища, гражданские панихиды, некрологи в газетах и зависть ваших знакомых, которые так и не обрели счастья быть клиентами нашего Фонда…

«Ну-ну, пой соловей», – неслышно процедил сквозь зубы Борис Глебович, испытывая отвращения от этих липких, как патока, словесных излияний. Похоже, его настроение разделяли многие из присутствующих, поскольку в зале возник какой-то неясный глухой ропот. К Нечаю Неждановичу подошел темнолицый высокий мужчина средних лет, что-то ему шепнул, отчего гендиректор на мгновение обездвижел, замолчал, лицо его превратилось в комическую маску. Но он тут же взял себя в руки и, повернувшись вполоборота к темнолицему, представил его:

– Наш сотрудник и главный консультант, Митридат Ибрагимович Авгиев. Он продолжит беседу с вами, а мне необходимо срочно уехать. Дела, так сказать.

Директор Фонда поспешно, с некоторой даже сумбурностью движений, удалился. Борис Глебович обратил внимание на то, что в присутствии этого самого Авгиева Нечай Нежданович сник, стушевался, перестал самодовольно лосниться. Экая закавыка, что-то тут не так, кто ж у них в самом деле гендиректор? Борис Глебович попытался обдумать это, но ход его мыслей прервал сосед.

– Где-то я его видел? – прошептал Мокий Аксенович. – Погоди-ка…

Он мучительно скривил лицо и ухватил себя за затылок. Митридат Ибрагимович, между тем, пристально оглядел присутствующих и заговорил. Голос его – низкий, полнозвучный – мгновенно наполнил собой все пространство зала, и Борису Глебовичу показалось, что каждый звук этого голоса пропитан горьковато-терпким запахом полыни:

– Здравствуйте, коллеги! («Почему это мы его коллеги»? – озадачился Борис Глебович: ему вовсе не хотелось быть коллегой этого мрачного субъекта.) Сейчас мы обсудим ваш выбор. Ваш правильный выбор! Не ошибиться! – это важно для каждого из нас. Сколько раз нас обманывали! Но можно ли совсем не верить людям? Особенно тем, кто готов позаботиться о вас, жертвуя личными интересами и амбициями? Нет, без веры в лучшее жить невозможно! Но почему, спросите вы, именно здесь и сейчас нас не могут обмануть? Почему именно этим людям из какого-то там Фонда, пусть и под многообещающем названием, можно довериться? Да и можно ли? Можно, скажу я вам! И не просто скажу, но и убедительно докажу, так что все ваши сомнения рассеются! Итак…

Зазвучала музыка, вяжущая мысль, усыпляющая. Борис Глебович разомлел и вдруг поймал себя на том, что верит каждому слову Авгиева и, более того, – вполне готов стать его коллегой. Он хотел взнуздать это странным образом нашедшее на него легковерие, даже пробурчал свое всегдашнее скептическое «ну-ну», но прозвучало оно так неубедительно и слабо, что он, сдавшись, внутренне махнул на все рукой и предался какой-то необыкновенной расслабляющей неге.

– Вспомнил! – толкнул вдруг его в бок дантист Мокий Аксенович. – Я точно вспомнил! Вы слышите?

– Что? О чем вы? Не мешайте! – Борису Глебовичу вовсе не хотелось отвлекаться и разговаривать.

– Я вспомнил, где видел этого прохиндея! – торопливо зашептал Мокий Аксенович. – Он гипнотизер! Я у него на сеансе был. Когда в Новгород ездили на экскурсию, мы с Гришкой Палкиным на его представление и попали. Едва выбрались, он там такое вытворял, мерзавец!

– Что? О чем вы? – смысл последних слов дантиста каким-то чудом дошел до сознания Бориса Глебовича, и он невероятным усилием воли выдрал свои мысли из вязко-смоляного потока чарующей разум речи Авгиева. – Что ж вы раньше-то… Бежать отсюда надо! Бежать! – по всей видимости, он выкрикнул это слишком громко, так что обратил на себя внимание и охранников, и самого Авгиева.

– Да потише вы! – прошептал дантист, но было уже поздно. Главный консультант неведомо как вдруг оказался рядом с ними и положил руки на их головы.

– Оставьте свои сомнения! Забудьте! – проговорил он медленно и твердо. – Отныне вы полностью доверяете Фонду и мне! Спать! Вы безмятежно спите! На счет «пятьдесят» вы, и все присутствующие в зале, проснетесь и почувствуете себя счастливыми! Раз, два… – он начал не спеша вести отсчет. Борис Глебович и его сосед в это время действительно безмятежно спали…

Проснувшись, Борис Глебович все забыл: и свои опасения, и предостережения дантиста-стоматолога. Да тот и сам все что знал, из головы просыпал, и более не вспоминал… А зал, переполненный счастьем и радостью, спешил выразить благодарность всем работникам Фонда. Даже охранников старички и старушки хлопали по плечам и пытались пожать их мужественные руки.

– Внимание, господа! – пресек вдруг эту вакханалию восторгов Авгиев. – Прошу всех пройти в канцелярию для оформления договоров. Не спешите, не толкайтесь, каждый получит все, что ему причитается.

Процедуру заполнения бумаг Борис Глебович запомнил смутно. Позднее он пытался прояснить для себя: читал ли он то, что подписывал или нет? Не прояснил – как корова языком память вылизала. Лишь названия документов в голове сохранились: доверенности, договора, обязательства… А что в них? Бог весть…

– Завтра в одиннадцать утра отъезд, – объявил Авгиев после завершения всех юридических процедур, – сбор здесь в девять тридцать. Едем двумя группами: одна в Положню, вторая в Половинкино. Списки персонального состава групп завтра будут объявлены. Вещи с собой брать только самые необходимые, остальное получите на месте. Все, прошу не опаздывать. Повторяю: завтра… всем… быть… здесь… в девять часов тридцать минут утра, – последнее Авгиев произнес раздельно и твердо, словно гвозди забивал.

Борис Глебович заметил, что все его коллеги-подписанты одобрительно закивали. Никаких возражений! И у него самого по поводу происходящего не возникло не единого сомнения. Полдня на сборы, и назавтра с единой парой сменного белья – неведомо в какие края, причем навсегда? Что ж тут особенного! Квартира, имущество? А зачем они ему там? Там – счастливая старость… Одним словом – все нормально!

Далее все было как во сне: приехал домой, собрал вещи, документы и на боковую… Проснулся, хлебнул чайку, запер квартиру, ключ в карман (его еще надо сдавать) и вперед к «счастливой старости»… Точно в девять тридцать прибыл на место…

На перекличке выяснилось, что не явился некто по фамилии Федулов. Авгиев дал команду выяснить причину его отсутствия. Звонили домой – безрезультатно.

– Узнайте номер телефона соседей и работайте, работайте! – приказал Авгиев молодым референтам и строго предупредил: – Через час, кровь из носа, надо выехать, с нами Сам поедет!

Главный консультант нервничал, референты дергались, бегали туда-сюда, лишь охранники сохраняли спокойствие и бдительно блюли порядок, не давая пенсионерам разбредаться. На черном лимузине приехал Нечай Нежданович, сразу оценил нервозность обстановки и молчком остановился в сторонке. Гендиректора сопровождала непривлекательной наружности дама бальзаковского возраста. Низенького роста, чернявая, большеносая, с маленькими, глубоко посаженными глазками, с узкой полоской обезкровленных губ, она сразу напомнила Борису Глебовичу нахохлившуюся ворону. И звали ее для этого подходяще – Вероника Карловна Киваева. Но голос… Как только Борис Глебович услышал ее голос, у него приключилось головокружение, едва не закончившееся обмороком. Дама приблизилась к Авгиеву и нежно прощебетала:

– Дорогой Митридат Ибрагимович, не могли бы вы объяснить, что у вас происходит? Вот-вот прибудет Коприев с прессой, да и Нечай Нежданович переживает. С него ведь спросят!

– Пусть прочистит свое поддувало ваш Нечай Нежданович! – грубо отрезал Авгиев, но тут же несколько смягчился: – Простите, Вероника Карловна, ей-ей не до вас. Сейчас решим вопрос – и в автобусы! Все будет окей!

Борис Глебович не вникал в смысл разговора, но голос Вероники Карловны – это была стрела прямо в сердце! Разве можно забыть столь сладкозвучное воркование? Положительно нет! Борис Глебович пошатнулся и стал нащупывать рукой телефонную трубку. Нимфа? Его вчерашняя телефонная нимфа? Ворона! Тьфу… Экая игра природы – всадить ангельский голосок в этакое чудо в перьях! Да уж, обмишурился… Ладно, главное, в остальном все нормально – впереди счастливая старость…

Наконец вопрос с пропавшим Федуловым разрешился. Один из референтов доложил Авгиеву, что, по словам соседей, с бедолагой ночью случился инфаркт, по коей причине он и был доставлен неотложкой в кардиологию городской больницы.

– Ну, я же говорил, все будет окей! – усмехнулся разом успокоившийся Авгиев. – Никакого вам НКВД! Мотор отказал у деда, и все недолга – обычное у стариков дело. Никакого провала! Наше дело правое!

Все происходящее Борис Глебович видел каким-то отстраненным зрением, словно его это ровным счетом не касалось. Нет, он не потерял способность думать, и думал весьма здраво о чем-то постороннем, но все, что касалось фонда «Счастливая старость», лиц, в нем состоящих, а также вся совокупность событий с ними связанная, словно покрылось толстым слоем какой-то сахарной ваты, склеивающей на этом участке сознания его мысли. Все хорошо, все нормально, все правильно – никакой критической оценки! Коллеги-пенсионеры насчет происходящего, похоже, пребывали в такой же эйфории: знакомились, поздравляли друг друга – едва не обнимались.

Референты еще раз провели перекличку, собрали ключи от квартир и домов, потом разделили пенсионеров на две группы и стали рассаживать в двух подкативших красных «Икарусах», под лобовыми стеклами которых стояли таблички с указанием направления движения: в первом «Положня», во втором – «Половинкино». Борису Глебовичу выпала «Положня» и это его вполне устроило, поскольку ни о том, ни о другом месте он ровным счетом ничего не знал. Уже расположившись в салоне, он заметил огромный серебристый «Мерседес», в котором, по всей видимости, прибыл долгожданный Коприев. Но самого зама Главы не рассмотрел: тот лишь на мгновение выглянул через опущенное стекло, помахал всем рукой и опять скрылся за темной тонировкой. Авгиев уселся в другой автобус, не дав пенсионерам никаких успокоительных указаний, отчего Борис Глебович сразу ощутил легкое безпокойство. Надутый шарик счастья начал как-то незаметно сдуваться, и неприятные колкие мыслишки стали, нет-нет, пощипывать и покалывать его и без того больное сердце. «Да нет, да нет же!» – гнал он прочь сомнения. Между тем автобус покинул городские пределы, вырвался на дорожный простор и с крейсерской скоростью устремился в неизвестность. Теперь она… нет, не пугала, но настораживала. Слой сахарной ваты истончился и почти не связывал мыслей. Сейчас он уже сам успокаивал себя: «Все будет хорошо! Да и как же может быть иначе?» Чуть остудив себя от волнений, он сосредоточился на дороге…

Оттого, верно, что ехали на экскурсионном «Икарусе», все дальнейшее представлялось увлекательной экскурсией. Борис Глебович ощутил нечто подобное тому, что испытывал в конце пятидесятых, когда мальчишкой еще отправился в Ленинград поступать в техникум. Фанерный чемодан, сменная пара белья, толстая клеенчатая тетрадь, да затертый томик «Робинзона Крузо» – вот и весь его тогдашний нехитрый скарб. Но сколько счастья на сердце? Сколько волнующих ожиданий, заставляющих душу биться и трепетать? Увы, разочарований было немногим меньше. С каждым прожитым годом множился и толстел унылый пепельный слой безнадежья. Однако… так уж видно устроена человеческая душа, что и многажды обманувшись, все равно время от времени вдруг воспламенится, вспыхнет надеждой, взволнуется ожиданием… И сейчас, когда холодок скепсиса добирался к сердцу, Борис Глебович не спешил заглушать угольки надежды. А ну как все иначе повернется и наконец-то можно будет вдохнуть полной грудью и пожить еще чуток? Вдруг там впереди что-то настоящее, которое не околпачит, не обернется звериной оскаленной мордой? «Дурак, ты дурак!», – подзуживал ехидный рассудочный голосок. Но Борис Глебович тут же натягивал струну надежды: прочь сомнение!

Рядом у окна сидела бабка Агафья (самая, наверное, древняя из их заполнившего автобус стариковского племени), она крестилась и нашептывала: «Господи, помилуй!» Святая простота… Борис Глебович никогда не считал себя невером, но и чаяний больших на веру не возлагал. Разве ж можно что-то шептанием да поклоном исправить? Только на себя уповай, да на удачу, которая, впрочем, к нему и ему подобным – всегда спиной… Так был воспитан, да и жизнь учила именно тому. «Песком просыпается, а сущее дитя», – подумал Борис Глебович, еще раз взглянув на бабку Агафью.

Он повернулся и тут же встретился глазами с сидящим через проход напротив Анисимом Ивановичем, таким же, как и он, сам, пожилым мужиком, да и внешне на него чем-то похожим: и ростом не выше среднего, и худощавым сложением, и взглядом задумчивым. Анисим Иванович внимательно посмотрел на него и вздернул вверх носом: чего, мол, загрустил, друг ситный?

– Да я что? – качнул головой Борис Глебович – Нормально!

– Жив, курилка, – усмехнулся Анисим Иванович и моргнул умными глазами. Отчего-то в этот миг показался он Борису Глебовичу похожим на столяра Джузеппе, когда осматривал тот полено, определяя очертания будущего строптивого шалуна Пиноккио. Ну что ж, возможно это и есть будущий товарищ по несчастью. Или счастью? Или-или… «Дурак!», – опять напомнил о себе внутренний менторский шепоток.

А автобус запел. Аделаида Тихомировна, интеллигентного вида женщина с элегантной прической, низким, хорошо поставленным голосом выводила «Клен ты мой опавший…» Тяжелый, кряжистый Савелий Софроньевич с руками молотобойца неожиданным для его комплекции писклявым тенорком тянул частушки… Потомственный стоматолог Мокий Аксенович своим желчным языком пытался подперчить пение Савелия Софроньевича матерными припевами, но его дружно пресекли.

– Вы, простите, в каком обществе? – скривила подкрашенные губки Аделаида Тихомировна, – здесь вам не скотобойня.

– Да-с! – поддакнул Капитон Модестович, ученого вида пенсионер, полный как груша, с тяжелым дряблым задом, – вам, любезный, следовало бы щадить родной язык, да и слух окружающих тоже. Здесь, как верно выразилась Аделаида Тихомировна, не скотобойня.

Мокий Аксенович позеленел, съежился лицом, от чего стал походить на злое моченое яблоко; он уже готов был выдать профессору по полной, но вдруг вытаращился в окно и захохотал:

– Во! Здесь точно не скотобойня, здесь гробоположня!

– Что? – нервно вскрикнула Аделаида Тихомировна и, повернувшись к окну, с ужасом прочитала наименование деревни на указателе: “Гробоположня».

Автобус двигался медленно, так что все, кто сидел по его правому борту, успели прочитать это зловещее название.

– Вот те вам родной язык, – ехидно прохихикал Мокий Аксенович, – съели?

– Чур меня! – воскликнула Аделаида Тихомировна и, повысив голос, попросила водителя: – Если можно, пожалуйста, прибавьте скорость, жуткое место!

– А чего ее прибавлять? – тут же отзывался водитель. – Мы уж, почитай, приехали. Это как раз и есть нужное вам место.

– Как? – Аделаида Тихомировна схватилась за сердце.

Борис Глебович почувствовал, что каменеет грудью, и потянулся за нитросорбитом. Рядом с ним бабка Агафья, пришептывая «Свят… Свят… Свят…», крестилась и била головой поклоны…

В автобусе воцарилось молчание, соответствующее именованию здешних мест, и лишь Мокий Аксенович, привстав над сиденьем, торжествующе грозил кому-то пальцем и с сипением, словно выпуская из себя избытки пара, шептал:

– Съели? Съели? Съели?..

– Так вот она какая, эта самая Положня, с этаким кладбищенским колоритом, – задумчиво протянул Анисим Иванович, и так взглянул Борису Глебовичу в глаза, что тот тут же подумал: «А он, как и я, обо всем уже понял».

– Ну что ж, не хотели нас расстраивать, – нашлась вдруг Аделаида Тихомировна и взялась всех успокаивать: – в русском языке приняты сокращения. Это языковая норма. Не так ли, Капитон Модестович?

– Топонимика, вещь непредсказуемая, – пожал плечами профессор, – бывают такие ойконимы1, что произнести вслух культурному человеку просто невозможно.

– Вот видите? – всплеснула руками Аделаида Тихомировна и тут же затянула: – Надежда, мой компас земной…

«А ведь и она терзается, – догадался вдруг Борис Глебович, – и другие, верно, тоже? Все?» Он по настоящему испугался и кинул под язык сразу две таблетки.

Деревня Гробоположня показалась ему пустынной и мрачной. Дома покосившиеся, осевшие в землю и, словно исподлобья, настороженно выглядывающие черными глазницами окон. Не единой живой души, будто вымерли все. Да уж, действительно гробоположня… Впоследствии, он убедился в ошибочности этого первого впечатления: деревня как деревня, вовсе не мертвая, но лишь, как и все прочие, доживающая свое последнее, отпущенное ей власть предержащими, время…

Вдруг на обочине, у съехавшего набок сарая с прогнувшейся внутрь крытой дранкой крышей, он увидел нечто совершенно здесь невозможное: он увидел юношу в белой – белее всего, что можно вообразить – длиннополой одежде. В поясе и, крест на крест, на груди он был перетянут золотой лентой, волосы, такие же золотые, мягко ниспадали на плечи; и лицо его сияло, так что глазам было больно смотреть.

«Что это?» – вздохнул Борис Глебович разом осипшим голосом. Нет, он не испугался. Это было совершенно иное чувство: он испытал какой-то мгновенный и неведомый ему доселе восторг – будто исполнилась самая его заветная мечта. Все это длилось только миг, сарай и юноша подле него, остались позади. Борис Глебович выкручивал шею, но уже ничего не мог разглядеть.

– Вы видели? – шепотом спросил он у бабки Агафьи, но та лишь испуганно съежилась и опять перекрестилась. «А вы?», – хотел он, было, крикнуть всем, – всем пассажирам автобуса, – но, взглянув на окружающие его лица, равнодушные и напряженные, стал остывать и успокаиваться…

Автобус, между тем, миновал деревенские пределы и, застилая пространство за задним стеклом клубами пыли, тащился по проселочной дороге к лесу, который, по приближении, оказался заброшенным парком. Борис Глебович, не имея сейчас сил на осмысление приключившегося ему видения, постарался переключиться на происходящее. Атмосфера в салоне оттаяла, пенсионеры, оглядываясь по сторонам, оживленно переговаривались. В перспективе обсаженной липами аллеи открылся вид на старинную усадьбу – комплекс из нескольких зданий и хозяйственных построек. Автобус остановился у двухэтажного дома, выкрашенного в желтые и белые тона. У центрального, с четырьмя колоннами, портика уже были припаркованы серебристый «Мерседес», микроавтобус с надписью «Пресса» на боку и черный лимузин гендиректора Фонда. В группе стоящих рядом людей Борис Глебович разглядел жизнерадостного Проклова и того самого Коприева, приземистого лысого толстяка, чей портрет он, не далее как вчера лицезрел в актовом зале. Даже на фоне небрежно одетых представителей прессы, зам Главы, на первый взгляд, выглядел весьма непрезентабельно: брюки висели на нем мешком, расстегнутый пиджачок явно не мог охватить вываливающийся живот и от того казался маломерным. Но и рядом с разряженным, как манекен в магазине модной одежды, и достаточно по барски вальяжным Нечаем Неждановичем, Коприев не терял важного начальственного вида. Более того, он выделялся им, он весь был пропитан этаким властительским духом; оттиснут на лбу печатью с надписью: «начальник».

В салон заглянул некто, по виду охранник, и попросил всех с вещами на выход. Пенсионеры высыпали на полянку и, тихо переговариваясь, прижались к автобусу. Проклов призывно махнул рукой:

– Подходите ближе, господа, не стесняйтесь, сегодня среди нас нет начальников и подчиненных, сегодня мы все друзья, объединенные общей радостью. У вас теперь новый красивый, благоустроенный дом, – гендиректор широко обвел рукой окружающее пространство, – вас ждет чуткая опека и забота. Впрочем, об этом вы уже знаете. Несколько слов о вашем новом доме. Когда-то здесь была усадьба дворян Ваниных-Петрушкиных, в советские годы тут был устроен музей, а сейчас, заботами и попечением нашего Фонда, все это выкуплено, отремонтировано и предоставляется, так сказать, вам в безсрочное пользование. Пользуйтесь на здоровье этим пансионатом! Да, а сейчас слово нашему покровителю, нашему, так сказать, защитнику, заместителю Главы Областной администрации Кириллу Кирилловичу Коприеву. Прошу вас! – Нечай Нежданович церемонно поклонился и отступил назад.

– Ну что ж! – Коприев выставил вперед свой объемистый живот. – Не ожидали? Не думали попасть в такое место? Красота! Век будете благодарить, еще не раз в ножки поклонитесь всем, кто это вам преподнес на блюдечке за просто так. Что вы были там? Заброшены, забыты, полуголодны и злы на весь мир. Теперь, наконец, поймете, что и мир не без добрых людей. Что и до вас кому-то есть дело, что кто-то вас любит и готов заботиться…

«Уж вовсе и не за так нам все это дали, – подумал Борис Глебович, – наши квартиры, дома и имущество – это что ж, просто так? Нет, какая-то тут фальшивка!» Он взглянул в лицо Коприева, в его глаза, в которых трудно было что-либо рассмотреть – но чего уж там точно не было, так это любви и заботы. Какая-то мертвая неопределенная муть… «Но по чьей же вине мы заброшены и полуголодны? – Борис Глебович едва не сказал это вслух. – Почему прежде не заботились о нас? Ведь вы же и есть власть? Почему только сейчас через какой-то там Фонд, а не напрямую, по своим обязанностям, признаетесь нам в любви? Да правду ли вы говорите?» Борису Глебовичу вдруг показалось, что он понял этого человека, просчитал, что называется. На своем жизненном пути он не однажды встречал таких людей: они карабкались вверх зачастую из самой ничтожности, самой грязи, расталкивая и кусая всех, кто мешал. Раньше им было сложнее добиваться своего, а теперь, теперь наступила самая их пора. Их выталкивали наверх, наряжали в костюмчики, сажали в «Мерседесы», а уж деньгами они обзаводились сами – это умение было у них в крови. Они стали нужны, ведь надо же кому-то смотреть в глаза народу – им, пенсионерам, рабочим, военным – не испытывая самомалейшего зазрения совести; сохраняя серьезную мину, обещать что угодно, – повышения зарплат, рост благосостояния, скорейшее наказание всех воров и негодяев… что угодно! – доподлинно зная, что ничего из всего этого никогда не будет сделано. «Да уж, – вздохнул Борис Глебович, – похоже, приехали… в гробоположню. Хотя, с другой стороны…» Он оглядел окружающее благолепие: утопающие в зелени красивые дома, особенно этот, с колоннами, уютные флигельки, беседки, ухоженные дорожки. А сам парк? Эти мощные стволы, густые кроны, сирень под окнами? Запах лип, чистый прозрачный воздух? Если все это действительно им, действительно – тогда все не напрасно, тогда в жизни, в отличие от его оскудевшего верой сердца, есть правда. Значит, стоит жить!

– …итак, скажем спасибо всем, кто устроил вам эту красивую жизнь. Надеюсь, ни у кого из вас не возникнет даже мысли отплатить им неблагодарностью. Надеюсь на это!

Закончив речь, Коприев утерся рукавом пиджака и выставил свое обильное тело на обозрение фото и видео объективов. Нечай Нежданович захлопал в ладоши, призывая к тому же пенсионеров. На этих непродолжительных аплодисментах официальная часть и завершилась, а неофициальная началась.

Последние несколько минут работники пансионата при помощи охранников выносили на улицу столы, покрывали их белыми скатертями, расставляли бутылки со спиртными напитками, бокалы, тарелки с закуской. Красная рыбка, селедочка, маслины, крохотные огурчики корнишоны… При виде украшенных завитушками петрушки нарезки из копченой колбасы, буженины и грудинки мысли Бориса Глебовича напряглись и округлились, как капельки жира на поверхности воды. Он болезненно сглотнул и, стыдясь себя, отвел взгляд от горки тонюсеньких лепестков нежного окорока. «Чтоб тебя…, – подумал он, – словно с голодного острова». Но как же все это манило и соблазняло!

– Прошу к столу! – пригласил всех Нечай Нежданович и тут же с барской непринужденностью поднял бокал, куда уже налито было шампанское.

– Мне коньяку! – приказал Коприев и, ухватив выкрашенный янтарем конька стакан, пожелал всем всего. После чего ловко метнул прозрачную янтарную струю в рот и закусил маслинкой.

Представители прессы, старались не отстать от начальства. Борис Глебович к рюмке едва прикоснулся и, сдерживая себя, нарочито медленно закусывал. Он смотрел, как быстро пустеют тарелки с деликатесами, и поймал себя на мысли, что это его необычайно раздражает. «Так, глядишь, и попробовать всего не успеешь… Что они сюда – жрать приехали? В самом деле…» Тут он опять почувствовал стыд. «А сам-то? – укорил он себя и отодвинул тарелку. – Все, баста, хватит…»

Вскоре Коприев объявил о своем отъезде.

– Ждем вас здесь в любое время, – раскланялся Нечай Нежданович, – здесь вам, как говорится, всегда готов и стол, и дом.

– А дам? – скаламбурил раскрасневшийся Коприев и расхохотался. – Шутка!

– Отчего же? Наш дом не без дам! – нашелся Нечай Нежданович, – Так что просим!

– Поглядим, – уже на ходу махнул рукой Коприев, – но лучше вези ко мне и в денежном эквиваленте. Хотя, это само собой разумеется.

Нечай Нежданович конфузливо огляделся вокруг. «Ну и наглец! – подумал Борис Глебович. – Кажется, все-таки мы проданы с потрохами, от таких людей добра не жди».

Как только начальственный автомобильный кортеж скрылся из глаз, пенсионеров тут же оттеснили от трапезы. Остатки банкетных прелестей сложили в коробки, столы освободили, и все это унесли в дом.

– Простите, уважаемый Нечай Нежданович, мы на каком этаже разместимся? – спросила Аделаида Тихомировна. – Я бы хотела на втором. Это возможно?

– Все вопросы к администратору, – рассеянно ответил Проклов, – мне срочно надо ехать к вашим коллегам в Половинкино. Они ведь, чай, тоже люди? Э-э, Порфирьев, подойдите-ка ко мне, – он поманил высоченного краснолицего мужчину и представил его: – рекомендую, администратор пансионата э-э… Порфирьев, прошу любить и жаловать, – похоже, имя-отчество своего подчиненного гендиректор забыл или просто не знал, – прошу его уважать и слушаться. Впрочем, надеюсь, это решится в рабочем, так сказать, порядке. Итак, все вопросы к нему, – Проклов поспешно ретировался к своему черному лимузину и тут же отбыл.

Борис Глебович давно уже обратил внимание на этого могучего ростом и сложением мужика лет сорока – сорока пяти. Во время банкета он в общение ни с кем не вступал, молча пил водку стаканами, почти не закусывая, однако признаков опьянения не выказывал, лишь все более и более краснел лицом. Порьфирьев обвел притихших пенсионеров тяжелым взглядом. «Вот оно и начинается», – подумал Борис Глебович и не ошибся…

– Слушай сюда! – рявкнул администратор. – Дурацких вопросов не задавать, следовать за мной, размещаться молча, где укажу. Далее все по распорядку!

– Это как? – растерянно промямлила Аделаида Тихомировна.

– Разговорчики! – рыкнул Порфирьев и скомандовал: За мной шагом а-арш!

– В чем, собственно дело? Почему он так с нами разговаривает? – истерично выпалил Капитон Модестович. – Или это шутка?

– Ну да, шутка юмора, – усмехнулся Мокий Аксенович, – в гробу мы видали таких шутников.

– Жаловаться надо, что б впредь неповадно было, – строгим учительским голоском сказала Васса Парамоновна, хроменькая кособокая старушка, расплющенная сорокалетним педагогическим стажем, – мы таких шутников из школы быстро выпроваживали.

Порфирьев ничего этого не слышал («И, слава Богу!» – подумал Борис Глебович), он уже отшагал метров тридцать вперед, причем в противоположную от красивого двухэтажного дома сторону. Остановившись, он обернулся и рявкнул:

– Вы что оглохли, дедки? За мной! Или на улице будем ночевать?

С ропотом и ворчанием пенсионеры двинулись вслед за администратором, прошли через хозяйственный двор, мимо поленниц с дровами и штабелей досок, и остановились около длинного дощатого сарая, переоборудованного в жилой барак. Причем, совсем недавно: под свежеокрашенными окнами неубраны еще были стружка и опилки.

– Здесь будете размещаться, – Порфирьев ткнул кулаком в дверь, врезанную в наглухо заколоченные ворота, – передняя половина для мужиков, задняя – для баб. Все ясно, дедки?

– Ладно, пошутили и довольно, – взвизгнул Капитон Модестович, – мы в полной мере оценили ваше чувство юмора, любезный. Ведите нас обратно. Мы устали, хотим принять душ. И, в конце концов…

– Цыц, дедок! – грозно оскалился Порфирьев. – На первый раз прощаю! Потом буду пресекать нещадно! Объясняю еще раз для самых тупых: спальни бабские и мужские здесь, душ в котельной у второго флигеля, для мужиков – в среду, для женщин – в пятницу. Сортир – вон он, желтая будка налево во дворе. Направо, в сарае, столовая. Завтрак в девять, обед в час тридцать, ужин в семь. С утра до восемнадцати трудотерапия с перерывом на обед. Потом до отбоя свободное время. Отбой в двадцать три ноль-ноль. К нарушителям распорядка будут применяться санкции. Да, подъем в восемь утра. Все ясно?

Борис Глебович ожидал возмущений, шума, бури – чего угодно, только не этого странного гробового молчания, не этих испуганных, застывших лиц. Но он и сам молчал, он даже не думал, мысли замерли, они боялись сами себя, настолько были ужасны и безысходны…

Где-то, невидимая отсюда, гудела газонокосилка, с другого конца усадьбы ей лениво отбрехивалась собака. Борис Глебович видел пригревшихся на стене сарая откормленных сине-зеленых мух, слышал их жужжание вокруг себя. «Откуда их тут столько?» – подумал он, что бы хоть о чем-то подумать, чтобы сердце не зашлось и не остановилось от страха, чтоб не лопнула в голове болезненно пульсирующая жилка…

– А здесь раньше что, хранили сенаж? – спросил вдруг, обрушив тишину, Анисим Иванович и поддел ногой лепешку из слипшейся с грязью соломы.

– А вам какая на хрен разница? – оскаблился Порфирьев. – Еще вопросы есть? Если нет, занимайте койки. Я в первом флигеле, но, предупреждаю: без нужды не безпокойте. Все! – Порфирьев по-военному резко развернулся и зашагал прочь.

– Прост-тите, – заикаясь, переспросила у Анисима Ивановича Аделаида Тихомировна, – как вы сказали? Здесь раньше был сенат? Так?

– Сенат? – Анисим Иванович вскинул вверх брови и пожевал губами, словно пробуя это слово на вкус, затем мрачно улыбнулся. – Не знаю как раньше, а теперь здесь точно будет Сенат, а мы все – почетные сенаторы. Да здравствует Сенат! – он распахнул двери и первым шагнул в пахнущую краской темноту…

Так в их жизни появился Сенат. К этому названию все быстро привыкли (хотя сенаторами стать не захотели, выбрали более подходящее – сенатовцы) и иначе свой новый дом уже и не называли. Сенат…