Читать книгу Упырь, или Жизнь после смерти - Игорь Журавлев - Страница 3

Лишь через два дня после долгих мытарств и ночного броска через линию фронта, старший лейтенант Данилов попал, наконец, в свою часть. Она, оказывается, была переведена в ближний тыл для доукомплектования. Но ни отдохнуть, ни перекусить ему не дали, услышавший о его появлении особист сразу же вызвал к себе. И понеслась нелегкая по кочкам! Как допустил уничтожение вверенного ему взвода? Почему выжил сам и даже не ранен? Где был двое суток? Далее в том же духе. От усердия особист даже попытался задавать Вене вопросы по-немецки, по долгу службы заподозрив в нем завербованного засланца. Что интересно, Веня, до этого немецкого почти не знавший – так, понемногу, вдруг обнаружил, что очень четко понимает всё сказанное и ему даже стало смешно оттого, как майор коверкает язык. Еле сдержав рвущийся смех, Веня закашлялся, а потом поднял глаза на начальника особой части и сказал:

– Товарищ майор, вы же меня уже год знаете, лейтенантом еще принимали когда я прибыл в часть. Ну какой из меня шпион?

Тот не торопясь молча достал из ящика стола пачку «Казбека» и, выщелкнув папиросу, медленно размял ее в пальцах, постучал мундштуком о ладонь и сунул в рот. Папиросы «Казбек» считались у них элитными, солдатам в пайке выдавали махорку в пачках «Укртютюн» да «Крымтабак», а офицерам хоть и полагался «Казбек», но чаще все же завозили «Звездочку», «Беломорканал» и «Дукат». «Беломор» тоже хорошие папиросы, но «Казбек» был престижнее.

Майор Крылатский щелкнул трофейной немецкой зажигалкой и глубоко затянувшись, выпустил струю дыма прямо Вене в лицо. И от этого простого действия старлея чуть не вырвало, что уже само по себе было крайне удивительным. Дело в том, что Веня был заядлым курильщиком, курил много и курить ему нравилось. Да и кто из мужиков не курит, разве только чахоточные! Но только сейчас ему вдруг пришло в голову, что за двое суток своих скитаний, он не только не выкурил ни одной папироски (а ведь в сидоре было целых две пачки!), он даже ни разу не вспомнил о том, что надо бы покурить. Словно у него разом отбило всякое желание вдыхать табачный дым. И сейчас, когда особист пыхнул ему прямо в нос, Веня понял, что больше никогда в жизни не возьмет в рот эту гадость. Осознание этого факта ошеломило старлея, но обдумать его было некогда, поскольку особист, наконец, решил ответить на его вопрос.

– Если бы не это, Данилов, ты бы у меня уже давно в камере сидел. А я, видишь, с тобой нормально говорю и даже в рыло ни разу не заехал. Цени!

Подумав, майор добавил, подтолкнув к Вене по столу пачку папирос:

– Кури.

В любой другой раз Данилов схватился бы за папиросу, не задумываясь, но сейчас покачал головой:

– Спасибо, товарищ майор, но как-то с голодухи не хочется.

Особист покивал головой, еще раз пристально посмотрел на него и сказал:

– Ладно, пока свободен, – сделав ударение на «пока», – можешь идти. Я тщательно проверю все, что ты мне тут нарасказывал.

И когда Веня, вскочив, уже развернулся, чтобы уйти, добавил:

– И очки свои фашистские спрячь, чтобы я не видел, понял? Разгуливает, понимаешь, по части! Ты не на курорте, а в действующей армии, должен соответствовать облику советского офицера!

– Очки не фашистские, – обиделся Веня, – а американские, союзнические, они их для летчиков делают.

– Ты что, летчик у нас? – прищурился Крылатский.

– Да нет…

– Вот и нечего их носить, соблюдай установленную форму одежды, которая солнечных очков не предусматривает. Всё понял?

Вениамин кивнул – дескать, понятно всё с первого раза, повторять не надо.

– Разрешите идти, товарищ майор?

– Иди и помни: я за тобой наблюдаю.

Веня вновь понимающе кивнул и быстро выскочил на крыльцо. Солнце резануло по глазам, сразу выдавив слезу. Он поглубже натянул фуражку, спрятав глаза в тени козырька и подумав, что надо бы зайти в санчасть насчет глаз – вдруг заразу какую подцепил? Но это потом, больше всего на свете он хотел спать. Есть тоже хотелось, но спасть все же хотелось больше.

***

Сны были странные, непонятные, на сны непохожие, но тело, тем не менее, отдыхало. Ближе к вечеру его разбудил ординарец комполка, мол, «батя» вызывает к себе. Быстро подскочив и сполоснув лицо под рукомойником в углу, Веня пригладил складки на форме и отправился к командиру.

Тот встретил его как родного, в отличие от особиста. Даже налил пятьдесят граммов спирта – помянули погибших ребят. Отношение комполка было понятно, командиры взводов на войне были на вес золота, особенно такие опытные как Веня, побывавшие уже во многих боях и выжившие. Их выбивали в первую очередь, по статистике, на передовой командир взвода жил, в среднем, три дня. А Веня уже год не давал фрицам себя укокошить! Да за такого комвзвода любой командир полка душу отдаст. Тем более, как известно всякому советскому солдату, никакой души не существует. Хотя на войне эта государственная истина была не очень популярна, солдаты, особенно – деревенские, и молились, бывало, под обстрелом, и крестики тайком носили. На что командиры закрывали глаза – главное, чтобы воевали нормально и пока воевать эти поповские байки не мешают, пусть их! Тем более, что и сами командиры, попав на фронт, быстро теряли свою атеистическую уверенность – не все, спору нет, но многие. Когда человек каждый день рискует жизнью, религиозные предрассудки становятся очень популярными, что, с точки зрения психологии, вполне объяснимо.

– В общем так, – сказал подполковник Серегин, – взвода твоего всё равно больше нет, поэтому ставлю тебя на первую роту, бывший командир которой в госпитале с ампутированной ногой лежит. Не боец, в общем, отвоевался парень.

Комполка помолчал, поморщился и продолжил:

– Там тоже почти половина состава выбита, но обещали в течение недели доукомплектовать до штатной численности. Конечно, это будут, в основном, необстрелянные новобранцы, но и из госпиталей кого-то пришлют из выздоровевших, само собой8. Думаю, пара недель у нас есть, раньше в бой не бросят, поэтому время у тебя хоть немного поднатаскать бойцов будет. Смотри, Веня, гоняй их в хвост и в гриву, передышки не давай. Сам знаешь, это повысит их шанс на выживание, даже если они этого сейчас и не понимают. Понял?

– Так точно, понял, товарищ подполковник. Дело привычное, сделаем.

– Ну а раз понял, завтра с утра принимай подразделение. Да, представление тебя на капитана я уже отправил, думаю, подпишут, куда они денутся!

– Спасибо, товарищ подполковник, оправдаю!

– А куда ты денешься – или оправдаешь или ляжешь вместе со всеми в землю-матушку. Давай, Веня, я на тебя рассчитываю!

Вениамин, выйдя из дома, занимаемого комполка, облегченно вздохнул – вечернее небо затянуло тучами и вот-вот пойдет дождь. Раньше бы его это огорчило, все же сейчас не сорок первый, не сорок второй и даже не сорок третий год, сейчас нелетная погода была на руку фрицам, поскольку наши летуны уже завоевали неоспоримое превосходство в воздухе. А погреться на солнышке, позагорать Веня любил всегда, в родной Астрахани солнца всегда было с избытком. И вот, пожалуй, первый раз в жизни он обрадовался плохой погоде не потому, что немецкой авиации не будет, а потому что солнца нет.

Странно это вообще, задумался Веня и повернул в санчасть. Там как раз служил его друг, лейтенант медицинской службы Костя Якубовский, почти его ровесник – на год постарше, с которым они как-то сразу сошлись. Костя был из Ленинграда, потомственный врач, интеллигент в третьем поколении, сам попросился на фронт после второго курса мединститута и, несмотря на то, что пока не доучился, в деле своем разбирался хорошо – сказывалось воспитание в семье врачей, да и полевая практика – это вам не нудная лекция, всё схватываешь на лету. Сам Веня был единственным ребенком двух учителей – тоже, получается, из интеллигентной семьи, хотя его родители были интеллигентами в первом поколении. Вот на этом они и сошлись, ведь большинство окружавших их людей были либо потомственными крестьянами, либо из рабочих, включая даже офицерский состав.

Костю он встретил на подходе к санчасти, расположившейся в уцелевшем здании бывшей районной больницы. Здание было маленьким, но зато почти не затронутым боями. Костя сидел на лавочке у входа и курил. Вид у него был усталый, впрочем, такой вид для него был обычным, сколько его Веня помнил – работы у фронтовых медиков всегда было очень много.

Увидев своего приятеля, Костя вскочил, отбросил папироску и они крепко обнялись.

– Венька! Чертяка! Живой! А я уж подумал было, что сгинул мой друг в той мясорубке.

Веня нахмурился:

– Как не сгинул, сам не понимаю, по самому краешку прошел. Видно, потерял сознание и фрицы за мертвого приняли в темноте. Когда очнулся, все мои ребята уже ушли за кромку. А мне, видишь, повезло, опять ни одной царапины.

Костя успокоительно похлопал его по спине, отодвинул от себя и взглянул в лицо:

– Не суди себя, я уверен, в том нет твоей вины. Если остался живой, значит, будет возможность за ребят отомстить. Так это и рассматривай, хорошо?

Веня только кивнул, здесь их мысли совпадали.

– Так, не понял, – Костя удивленно выкатил глаза, – а где твой шрам на лбу, который я самолично полгода назад зашивал?

– Как где? – Не понял Веня и пошарил ладонью над левой бровью На ощупь лоб был гладким, никакого шрама не ощущалась. – А где у вас зеркало?

Костя молча достал маленькое прямоугольное зеркальце из кармана кителя и повернул его к Вене:

– На, сам смотри.

Старший лейтенант Вениамин Данилов взглянул и с удивлением увидел чистый, без единой царапинки и морщинки лоб. Если бы он не знал точно, то с уверенностью бы заявил, что на этом лбу никогда никакого шрама не было. Он задумался, крепко задумался. Стал вспоминать и понял, что ни комполка, ни особист его, скорее всего, последние полгода после того ранения не видели. Иначе бы они сразу обратили внимание, уж слишком броская была примета – напополам разваленная и зашитая левая бровь и уходящий под челку кривой красный шрам. Как тогда чиркнувший на излете осколок глаз не задел – только чудом, не иначе. Взвода его, где всем этот шрам был хорошо знаком, уже нет почти – трое раненых, отправленные в госпиталь, скорее всего, в свою часть не вернутся. А если и вернутся, он что-нибудь придумает. Да и не будут они трепаться. Кто еще видел? – Да черт его знает, видеть многие могли, тот же комроты, командиры взводов, а вот кто запомнил, а кто нет, так и не скажешь, на войне такие вещи в глаза не бросаются, многие ходят со шрамами. Но если начальство об этом узнает, тот же особист, например, хана ему точно, замучаешься доказывать, что ты – это ты. Одного подозрения хватит, чтобы по законам военного времени…

Веня удивился тому, что думает не о том, куда делся шрам, а о том, как бы это скрыть. Он поднял голову и посмотрел на Костю, который удивленно разглядывал его лоб:

– Слушай, Костя, – Вениамин взял друга под руку и повел в сторону, подальше от санчасти, – ты-то веришь, что я – это я?

Тот удивленно вытаращил на него глаза, но потом понимание отразилось в его взгляде, а с пониманием и задумчивость. Веня встряхнул его покрепче и повторил, глядя ему прямо в глаза:

– Костя, ты веришь, что я – это я или нет?

Тот тряхнул головой, но ответил не сразу. Сначала наклонился, сорвал травинку, сунул ее в рот и зачем-то посмотрел в хмурое темнеющее небо. Потом подошел поближе к Вене и внимательно ощупал его лоб, словно подозревал, что его друг, решив разыграть его, как-то загримировал свой шрам. Наконец, вздохнул и задумчивым, странным таким голосом ответил:

– Верю, Веня, конечно, верю. Неужели я своего друга не узнаю? Но ты должен рассказать мне все, понял?

Веня пожал плечами и задумался, вспоминая события прошедших дней. Потом ровным голосом начал говорить:

– Да что там рассказывать, не знаю даже. Как два дня назад эсэсовцы поперли в контратаку, так почти сразу весь взвод выбили. Хорошо еще, пока была связь с нашими, успели тяжелораненых отправить. А потом вообще потерялись, отступая под шквальным огнем. Да о чем я? Какое там отступали? Правильнее сказать – драпали мы, Костя, куда глаза глядят, лишь бы выжить. Я не стесняюсь говорить это, ты знаешь, я не трус. Но и погибать, да и людей своих губить в бессмысленном сопротивлении не буду. Потому и выжил до сих пор, хотя за то время, пока воюю, в других взводах командиры не по одному разу сменились.

Веня помолчал и продолжил:

– В общем, к вечеру оказались мы на окраине какого-то леска, от немцев удалось оторваться и я принял решение там, в лесу, и заночевать. Нас всего-то девять человек осталось, некоторые раненые, правда – легко, но все же. Выставил двух часовых, распределил смены, ребята сразу же вырубились, а я не могу заснуть и всё тут! Первый раз такое за всё время, пока воюю. Ну, я и присел у костерка уже почти потухающего, подхватил какую-то палку, что под ногами валялась, достал нож и стал ее машинально строгать, так что кол получился. Я не собирался, правда, руки сами выбрали, надо было их чем-то занять.

Веня замолчал, обдумывая сказанное и снова удивляясь такому совпадению, не мог же он знать, что этот кол поможет ему выжить. Не слишком ли много странного происходит с ним в последнее время? Но Костя ждал и надо было продолжать рассказ.

– Тут слышу, вроде, шорох какой-то, но не поймешь, то ли почудилось, то ли зверек какой пробежал. И неожиданно прямо из темноты мне в грудину сильнейший удар. Костя, там точно никого не было, я бы заметил, веришь? Удар словно из самого мрака пришел. Ну, мне так показалось тогда, сейчас уж и не поручусь… У меня аж дыхалку перехватило, я к кустам отлетел и чувствую, ребра у меня сломаны. Я еще подумал, что, не дай Боже, ребро легкое заденет или еще чего там. В глазах потемнело от боли, заорал даже, помню, а как тут не заорать? Руку машинально поднимаю, чтобы глаза протереть, потому что все как в тумане, и в это время на меня здоровенный эсэсовец прыгает. Зачем, я и сейчас не понимаю, ведь мог же просто дать очередь из автомата? В общем, не знаю, может, у него патроны кончились или еще что, только прыгнул он на меня как зверь какой-то. Только не повезло ему, в руке у меня, которую я поднял, кол этот был заточенный, понял? Просто совпадение, я про него и забыл уже после того удара в грудь. Но помог он мне, представляешь? Кол, в смысле. Бывает же такое в жизни! Немец прямо на острие и насадился как муха на иголку. И на меня сверху навалился. Я уже подумал, что труп, но он вдруг глаза открывает – красные такие, кровью залитые, век их не забуду, и говорит…

Веня вдруг замолчал, почесал в затылке и как-то неуверенно продолжил:

– Знаешь, Костя, я ведь тогда не понял ничего. Ты в курсе, что с немецким у меня не очень – так, несколько фраз заучил, не более. Но сейчас я откуда-то точно знаю, что он тогда сказал, даже удивительно – просто знаю и всё.

– Что? – не выдержал Костя. – Что он сказал?

– Да это…Что-то типа: «Дьявол, да это же осина!». Вроде как ругнулся.

– Осина? – удивился Якубовский.

– Тогда времени не было, а сейчас я думаю, это он про кол, которым я его проколол, что он оказался осиновым. Я-то в деревьях не разбираюсь, ну, березу там, дуб, клен, сосну с ёлкой отличу, конечно, а остальные для меня все одинаковые.

Костя кивнул и поторопил:

– Дальше что?

– А дальше он по-немецки пожелал мне долгой жизни, назвал братом, улыбнулся и тут у него кровища фонтаном как хлынет прямо изо рта! А у меня у самого в это время рот был открыт, я вздохнуть пытался, вот вся эта кровища мне прямо в рот, представляешь? А мне и голову не отвернуть даже, так он меня прижал, кабанина здоровый был! Пришлось мне эту кровь глотать, чтобы не захлебнуться. А потом будто что-то у меня внутри взорвалось и я потерял сознание. Очнулся – уже светать начало. Встал, ощупал себя, вроде, не болит ничего. Даже грудь не болит, представляешь, а ведь я точно чувствовал, что фриц мне ребра сломал! Не, конечно, мог и ошибиться, понятно, но удар был очень сильный, а тут вообще ничего не чувствую и даже синяка на груди нет.

Веня опять замолчал, припоминая. Костя не выдержал затянувшегося молчания и поторопил его:

– Ну? А дальше-то что?

– А? – словно опомнился Костя. – Дальше? Да что дальше… Выбрался из-под этого кабана – штурмбанфюрер СС оказался, кстати, собрал у ребят солдатские книжки, подобрал оружие и пошел к нашим. Всё.

О том, что в мундире штурмбаннфюрера оказался старый скелет Веня почему-то решил промолчать. Хватит и так с Кости непоняток.