Читать книгу Сентиментальное путешествие из Парижа в Венецию и обратно. Паломники страсти - Игорь Кабаретье - Страница 6

Часть IV

Оглавление

Милан, Городской отель.


– Мадам, для вас у нас есть прекрасные апартаменты, две кровати, и всего 12 франков… Но у нас нет никакой свободной «смежной с вашей комнаты» для синьора… и портье указал на Художника.


– Môssieu? Мусьё, как мы, французы, называем таких надменных типов, неужели вы ничего не можете сделать для нас что-нибудь в таком случае?! – возмутилась Этри.


– Тогда, дамы, давайте поднимемся в ваши комнаты, а уже потом подумаем.


Итак, три часа, толстяк-эконом гордо шествует перед ними, как человек с претензиями, этакий местный трагопан-сатир. Циркулируя по длинным коридорам, Этри читает вначале номера комнат, затем таблички на них: Купальни… Сад…


– Сад? Как, гарсон, – обидела она гордого толстяка, понизив его в должности, – неужели за этими дверями располагаются сады отеля… как они оказались там?


– О! Да, синьора! Они есть на всех этажах, – и его рот в этот момент хотел выдать что-нибудь остроумное, – это просто места для хорошего настроения… отхожие места.


– Ах! Вполне непринуждённое отношение к терминам.


И она ещё больше, заранее, полюбила Италию, страну, где туалетные комнаты называют «Садами».


Прибыв в свою комнату, Флош вперемежку, без разбора, раскидала свои пакеты, перчатки и шляпки на кроватях. Затем, даже не смотря по сторонам, выдохнула:


– Ну вот! Пожалуйста! Мы видим наши прекрасные апартаменты за 12 франков… с видом на грязный двор! Приехать из Парижа в Милан… чтобы посмотреть, как жарят камбалу во дворе отеля… Я от этого умру!


– О! Милая Флош, не могли бы вы оказать мне любезность и подождать несколько дней, прежде чем сделать это? А пока что, побыстрее выберите себе кровать! – Ответила ей Этри.


– Хм, неужели в подобном коровнике какое-то значение имеет, где находится подстилка!


И Флош присела на самую удобную кровать, и уже из этого форпоста она начала раскладывать свои вещи. Вскоре Этри бросила взгляд по сторонам, недоумевая, почему комната показалась ей столь тесной, и увидела, что буквально каждый её сантиметр Флош отметила своим присутствием, разбрасывая на всей мебели губки, шляпы, кисти и покрывала.


– Побыстрее, моя дорогая подруга, – сказала ей Флош торопливо, – нам пора выходить, мы уже и так потеряли столько времени зря… ценного времени… времени, которое нам стоит, откровенно говоря, девять сантимов час. Я сделала точный расчёт, поделив затраченные нами на поездку деньги на длительность нашего путешествия.


Дамы быстро немного подремонтировали свою внешность, привели себя в порядок, попудрив личико, нанеся ярко красную помаду на губки и, поменяв грязные после поездки дорожные платья, на нарядные, как на прогулке по Елисейским полям, спустились по парадной лестнице симпатичного Городского отеля.


Художник уже ожидал их… он арендовал для них фиакр и предложил провести первый час без всякого плана, просто сделав импровизированный «кружок» по городу. Прямо перед ними в узкой и густонаселённой Корсо Витторио Эммануэле открылся вид на внушительный купол церкви Сан Карло аль Корсо.


– Уберите это от меня! Скройте это с глаз моих! – взвыла Флош, заламывая руки перед своими глазами в классическом жесте, изображающем ужас.


Она знала, что следовала правилам хорошего вкуса, дискредитируя произведение современного искусства и архитектуры. Этри, напротив, объективно, посмотрела на храм. Анфилада колонн и её сочетание с куполом показалось ей красивым, несмотря на несколько шокирующих деталей, а площадь перед ней интересной, как лоток для свадебного торта.


Пренебрегая большими улицами, они осмотрели несколько старых домов с неровными каменными лоджиями, опутывающими их, словно кружевами, затем ряд церквей, на которых, в связи ближайшими праздниками, висели гирлянды больших драпировок матово красного цвета, а их нефы походили на брачные альковы, отбрасывая приятный и тёплый пурпурный отблеск.


– Я голодна, – внезапно сказала Флош.


– Прекрасно, – сказал Художник. – Кучер, быстрее, Кафе Балди!


Этри показалось, что она оказалась в Австрии, в Вене – всё та же немного крикливая элегантность богатой европейской провинции – никакой утончённости, рафинированности и изысканности Коломбины и других парижских tea-rooms. На столы из тёмного мрамора облокачивались женщины, головы которых были украшены страусиными и павлиньими перьями.


Флош, с глазами изголодавшегося ребёнка, заказала для своего живота оргию из чая, мороженого, пирожных… Но, съев одно, она вдруг задрожала, а затем побледнела. Неужели она вспомнила о двух своих принципах: экономия и умеренность?


Но этот разгул, а именно два франка двадцать сантимов, оплатил художник, после чего Флош моментально успокоилась.


– Вы говорите о двух франках двадцати сантимах за нас всех! Два франка двадцать? Он ошибся, этот добрый малый! Это невозможно, это – сумасшествие! Мы просто не смогли бы съесть в Париже 12 пар пирожных, 3 мороженых, 2 разных сорта чая, пиво… и всего за 2 франка 20 сантимов! Мои друзья, я вполне счастлива! Наша поездка нам не будет стоить ни одного су!


И они встали со словами «Итак, в путь!».


– Да, да, в дорогу… и побыстрее, – продолжила Флош. – Теперь нужно всё это переварить.


И Художник, только что наглядно сыгравший сценку из спектакля под названием «Аттракцион невиданной щедрости», скомандовал кучеру: – «Отель Модрон»


Вдоль длинного замызганного канала, тянувшегося перед домами, стены которых были обтянуты, словно морскими канатами, ветвями виноградной апрельской лозы, и закрывая проходы между домами и скрывая развешанные на верёвках постиранные остатки былой роскоши жильцов этих домов. Немного дальше, Этри, отбросив все плохое, и сконцентрировавшись лишь на положительных эмоциях, воскликнула:


– Ах! Как это красиво, мой дорогой Художник! А что это за балконы? Это что, уже отель Модрон?


На маленьком канале, берега которого были выложены крупными камнями, которые скрывали ветви больших плакучих ив, стояло заброшенное, с виду здание. На его террасе на мраморных подушках присели две прекрасные сирены. Они своими тонкими руками обнимали рог изобилия с экзотическими плодами, склонив над ними свои головы. Их одиночество оживлял заброшенный фонтан. В глубине сада тянулся двойной ряд светлых и стройных колонн, обвитых какими-то безумными нитями плюща и кустами роз. Закрытые ставни скрывали от пылких лучей солнца жёлтые и голубые витражи.


Жизнь остановилась в отеле Модрон с тех самых пор, как завершилась эпоха роскоши. И два старых дерева, омрачавших своим плаксивым видом эту средневековую террасу, лишь удостоверяли их верность весне и двум сиренам, сидящим в их тени на мраморном постаменте.


Паломницы, проникшись аурой Модрона, решили отказаться от дальнейшей экскурсии, чтобы не «разбрасываться» на другие удовольствия, даже на искусство, и возвратились в отель.


Вечером они пошли ужинать в Гамбринус. Там, трое друзей снова окунулись во вселенский шум голосов, стоящий над столиками ресторана, в котором венские дамы на эстраде доминировали над консоме с пашотом и макаронами. Перепоясав свои талии лентами цвета увядших роз, с рассеянным видом, подкрашенные, словно балерины на сцене, эти печальные девушки вполне серьёзно играли роль Коппелии.


Паломники решили съесть что-то сугубо итальянское. Перебрав меню, они выбрали суп Минестроне, равиоли, макароны, ризотто и поленту.


– Что за прекрасное масло подают здесь! – воскликнула Флош, в уголке губ которой таял кусочек этого самого масла, – наш дорогой Антуан Рюмпельмаер в своей кондитерской «Анжелине» постеснялся бы делать свой знаменитый шоколад из другого масла, кроме Миланского, и я думаю, что он стал популярен исключительно благодаря этому. Впрочем, это широко известный факт. Но есть ли что-то ещё, столь же знаменитое, из Милана! Ах! Да, мухи! Миланские мушки! Сеньор! Так это правда… К счастью, сейчас ещё не сезон на эту напасть!


– Вы, наверное, имели ввиду шпанские мушки, – отшутилась Этри, глядя на недоуменное лицо Художника после этих слов Флош, и украшая таким образом ужин, в то время, как Художник стал насвистывать арии из итальянских опер, сопровождая их комментариями по длинному и путаному маршруту меню из итальянских блюд, вин и мелодий, выбранных и сыгранных венскими дамами за соседним столом.


Гамбринус был расположен под огромной стеклянной галереей сомнительного вкуса, но судя по всему, был чрезвычайно ценим миланцами, посвящавшими ему добрую часть своего досуга.


Этри, выходя из ресторана, толкнула бедром маленький столик, замаранный остатками пива и лимонада, и побеспокоив этим движением сидящую за ним одиноко пьющую персону, синьора, отрешённые глаза которого, казалось, следовали лишь за дымом его маленькой вересковой трубки. Господи! Это был Дик! Как она могла забыть о нем?


С той же беззаботностью, а ля Боттичелли, в таком же домотканом костюме, home-spun, и галстуке расцветки, как говорят, «глаз форели», и с таким видом, что глядя на него, можно было сказать, что он еле-еле сдерживается, чтобы не зевнуть, он сидел за грязным столом. Его руки с тонкими запястьями, смешно торчащими из под манжет шёлковой рубашки, бледнели неясной тенью под отблеском клубящейся трубки Курье. Эти мелкие, но важные детали невольно задели душу Этри. Слегка взволнованная, она хотела немного продвинуться вперёд, чтобы показать… разъяснить ему, по крайней мере, что это всего лишь неслыханный случай… их встреча с ним здесь. Но у неё уже не было времени, чтобы действовать таким образом, поскольку два компаньона Этри увлекли её на миг задумавшуюся персону вперёд и вытащили прочь из этого человеческого муравейника.


Тёмная аллея тонула в глубине в ярких отблесках света, и Купол собора, изрезанный тенями вычурных горгулий, словно свадебный торт на фоне неба цвета розового фламинго, вкупе с видом на соседний грязный переулок был одновременно удивительным и фантастический. Все вместе, втроём, они с наслаждением любовались этой фантасмагорической картиной.


В этот момент, около них, на фоне все того же розового неба, замаячил приближающийся к ним силуэт Дика. Этри больше не сомневалась, что он её узнал и последовал за ней, и кровь прилила к её голове, она ощутила, что «её голова оказалась на земле, а ноги на небесах», и непроизвольно стала падать на мостовую.


– О! Нет! – воскликнула возмущённая Флош, – будьте внимательнее! Кого вы там толкнули? Здесь темно… Это что-то мягкое… ребёнок! Мои друзья, это маленький итальянец… бедный маленький итальянский попрошайка, которых и без того полно в Париже! Стоило ради этого ехать в Милан?


И она бросила ему два су.


***


В ту ночь Этри мечтала о Дике. Она представляла, как в позе античного японского божка он её обнял и поцеловал. Она почти чувствовала, как тело её пробуждается, осязала его длинные тонкие пальцы, которые, чтобы его губы могли добраться до её рта, приподняли её подбородок. И его взгляд! Где-то она уже видела эту силу, это одновременное выражение грусти и неизмеримого сладострастия? Этот взгляд «который, вмещал в себя всю Троянскую войну в Илиаде Гомера»!


Флош её вытащила из этого вороха воспоминаний и мечтаний:


– Вам хорошо спалось сегодня? Не знаю, как вы, но я превосходно выспалась. И я вас люблю, моя дорогая подруга, – продолжила Флош, вытаскивая свой платок, – потому что, что вы – как неразумная девушка… О! Что это? Там… Там! Блоха! Этри, Блоха! (Флош выпрыгнула долой из постели) … одна… большая… нет, огромная… коричневая… с длинным туловищем! Что я говорила! Грязная Италия! Приехать сюда за тысячу льё, чтобы тебя искусали итальянские блохи… действительно… в этом нет никакого здравомыслия! Я устала от всего этого… А ведь только что я проснулась настоль счастливая от одной только мысли о том, что нахожусь около вас… в этом номере… в этой гостинице! А сейчас, как только я подумаю, что эти грязные звери будут сосать по очереди нашу кровь, меня это совсем не радует. Если бы ещё у каждой из нас была своя собственная блоха, которая сосала бы кровь индивидуально… исключительно только у каждой из нас… и умирала бы после этого! И какой он сильный и ловкий, этот дикий зверь, его невозможно поймать! Впрочем, таким образом передаются все болезни, это хорошо известно. К тому же, в довершение всего, эти итальянцы… да они же никогда они не моются!


– Успокойтесь, – сказала Этри, – единственно опасные блохи – это те, которые кусают в ухо.


– Это правда? Вы прелестны! Моя дорогая, вы меня поражаете… Ваши исключительные познания в разных сферах, то, что вы знаете о таких вещах, это феноменально…!


– Не преувеличивайте, я просто наблюдательна, – рассмеялась Этри.


– О! Я восхищаюсь вашим умом… и не только им. То, что также прелестно в вас, так это то, что у вас есть свои собственные идеи… собственные мании… такие, как привычка открывать окна по утрам, чтобы чистый воздух дезинфицировал помещение. (И Флош бросила подозрительный взгляд по сторонам). Все это я вижу моим маленьким мозгом. Итак… посмотрите… вот на это, наверху, перед нами. На мой взгляд это фронтон времён Наполеона. Я представляю, что он жил в этом отеле и должен был остановиться в этой комнате.


– Без сомнения… и номер 13 должен был принести ему счастье! 12 франков в день… конечно, он останавливался именно здесь.


И таким образом девушки беседовали вплоть до завтрака, который они съели в постели, перечитывая текущую корреспонденцию.


В десять часов утра, свежие как два горных ручейка, они нашли Художника в музее Брера.


Поражённая увиденным, Этри неожиданно остановилась перед монументальными фресками этого музея, после чего, увлечённая своим воображением, она молча удалилась от своих компаньонов и пошла одна по галереям, пытаясь сделать зарисовки с понравившихся ей картин в свою записную книжку, гибкими движениями рук и с суггестивным выражением лица. Но на что может претендовать художник-любитель перед лицом прекрасных ликов на картинах классиков пятнадцатого века, где отягчённые тайными страстями веки и губы, выражающие сомнение уголками рта лица уже предвещали появление да Винчи? Святой Рох Амброджо Бергоньоне, какое двойственное впечатление произвела его обнажённая нога на бедную девушку, ведь его столь чистые и девственные, немного припухшие губы, очевидно, не знали поцелуя любимой? Хотя он и сам похож на девушку… И какой контраст с тонкими, но, очевидно, умелыми губами стоящего рядом с ним вполне брутального Святого Людовика Тулузского! Хотя, если присмотреться, и в нем было что-то женственное…


Ах! Бедная Этри! Какое это мучение, любоваться творениями итальянских классиков! Перед Аполлоном и Дафной её стали преследовать воспоминания, а не тело ли Дика изобразил Андреи Аппиани в образе молодого Бога? Аполлон, расставивший свои красивые обнажённые ноги под короткой распахнувшейся туникой, с открытой мощной шеей, за которую держалась своей томной рукой Дафна, открыв вид своей прелестной головы и лица. Этри жадно смотрела на этот рот, иронично, легко поднятые углы которого исправляли грусть взгляда, зафиксированного на теле Дафны. Нимфа, в то время как её ноги уже подогнулись под напором Аполлона, недвусмысленно предлагала свою напряжённую грудь губам любовника, и Этри даже слышал, как Аполлон шептал своей возлюбленной: «Я знаю ещё и другие поцелуи и другие сладострастные местечки для них!»


– Ах! Да, моя бедная, бедная Этри, во всём мире постоянно рождаются и «другие» поцелуи, но зачастую слишком поздно, чтобы успеть их попробовать. И почему Дик тоже не сказал ей: «Могу ли я показать вам и другие поцелуи?»


Этри вздохнула. «Впрочем, как выясняется в конце концов, всё самое важное, – сказала она, наконец, сама себе, – состоит лишь в том, чтобы сохранить как можно дольше красивые ноги. Ах! Боги Олимпа! Не играйте сейчас со мной в те же самые игры, что и с Дафной. Это должно было быть очень жестоко стоять там, рядом с ними, словно какая-то капуста, будь ты хоть Богом или даже человеком.»


Тем не менее, эти мысли, почти лишившие её сил после нахлынувшего на неё при виде этих картин возбуждения, опечалили Паломницу. С тяжёлым сердцем она продолжила ходить по залам музея, но вскоре вновь чувственное влечение захлестнуло её при виде обнажённых тел и сладострастных взглядов их обладателей на полотнах итальянских классиков.


Возле Обручения девы Марии работы Рафаэля и Святым семейством кисти Бернардино Луини Этри обнаружила своих компаньонов. Они громко веселились, довольно интимно, почти прижавшись друг к другу, перед этим до сих пор столь современным и столь живым шедевром. Флош и Художник посмеивались над тем, как Святой Иосиф занёс свою руку за Богоматерью, словно хороший плотник, забывший ей подрезать волосы. Он, казалось, мягко шепчет ей: «Не пойдёшь ли ты со мной за город?»… и его глаза с поволокой искоса смотрят на неё! Ангелы позади него словно подтверждали: «Да… он первый парень на деревне». Этри также нашла эту картину чрезвычайно приятной и привлекательной, и даже весёлой, особенно после увиденного ранее. А как бы был удивлён Луини, увидев, на сколь белыми и прозрачными стали краски, сошедшие с его палитры, на сколь они побледнели за века, да до такой степени, что Этри поверила, что цвета эти были похищены им у перламутровых и молочных тел англичанок.


Флош пребывала в хорошем настроении после просмотра «произведений искусства, которые своими сочными красками проникли прямо в её мозг» – по крайней мере так она утверждала, и добавила, что хотела бы закончить это прекрасное утро в лавке у старьёвщика.


– Иногда, именно такие дураки, как мы, находят «жемчужину» во всяком хламе… Вдруг нам повезёт, и мы наткнёмся на неизвестного Луини, да Винчи, Беллини! Кто может поклясться, что в углу затрапезной миланской лавки не лежит «Пиета» или «Ex-homme»! (она хотела, вероятно, сказать «Пьета» и «Ecce homo»). И почему именно я не могу попасть в эту точку и не наткнуться на шедевр?… Разве только маркитанткам может доставаться главный приз!


Они вошли в ближайшую от музея лавку антиквара. Сражение между скупостью и любовью к деньгам ясно виделось и читалось в её глазах, и было понятно, что крайне скупая Флош пребывает в нерешительности. Но в конце концов страсть приобретать что угодно быстро победила все остальные её милые качества. Лихорадочно, загнутой крюком рукой, словно веслом, она касалась всего, что было в лавке, беспорядочно бросая кружева на глиняную посуду, рамки картин на безделушки, ткани на бахрому. В одно мгновенье бутик антиквара превратился в лавку, которую долго грабили, разыскивая бриллиантовое колье. Этри и Художник, смущённые этим варварским татаро-монгольским набегом, обеспокоенно смотрели на старьёвщика-антиквара, который, в надежде на удачный день, двумя руками пригоршнями услужливо предлагал свой товар их компаньонше. После долгих и безрезультатных поисков, Флош, с блеском в глазах, стала размахивать перед ними бесформенным предметом, чем-то вроде бубна или барабана в кружевах, покрытого зелёным шёлком, с ободком, инкрустированный мозаикой из слоновой кости, и который продавец-старьёвщик называл «Мажолином».


Он хотел за него пятнадцать франков.


– Пятнадцать франков! – воскликнула Флош, – Да вы сошли с ума, мой добрый малый! Полагаете ли Вы, что я так долго трудилась в вашей лавке, наводя в ней порядок, и потеряв на этом ценный час своей жизни, вместо того, чтобы осматривать шедевры Милана, буду благодарить вас за такое щедрое предложение…? И после всего этого вы мне предлагаете заплатить за эту грязь пятнадцать франков? Вы сошли с ума. Я вам предлагаю щедрые сто су. И то, только по доброте душевной…


– Но, мадам, я не могу согласиться на это предложение. Мне нужно на что-то жить и что-то есть. И не мне одному… У меня пятеро маленьких детей. И я должен их кормить. И вы не знаете, как мне пришлось потрудиться, сколько всего мне пришлось перенести, сколько вещей перелопатить, прежде чем я сам отыскал эту безделушку… И потом… моя «Мажолин» очень красива…


– Нет, нет! Тысячу раз нет! Максимум сто су, говорю я вам! Мне кажется, что вы меня не слышите. Только задумайтесь, это позволит вам дать по восемнадцать су каждому из ваших херувимов… восемнадцать су на нос, на каждого из ваших деток… вы меня слышите? Что касается безделушек, то не нужно мне рассказывать анекдотов. В Италии, таких как эта, все равно, что каштанов в лесу! Всем это известно.


И протягивая ему Мажолину, она сделала жест, как будто собирается уйти.


– Прошу прощение, мадам, прошу прощения, но я не могу вам столь дёшево уступить эту безделушку. Добавьте, по крайней мере, несколько су мне на табак!


– Хм…! – Флош повернулась к Этри, и шёпотом спросила. – А что вы думаете об этом, моя дорогая подруга? Эта грязная штуковина, стоит ли она такой доплаты? Она не повреждена? Посмотрите, у вас зоркие глаза… а рукоятка? Какой она эпохи?


– Ручка от этого предмета…? Она прелестна… чеканная, и действительно, хозяин прав, только она одна стоит пять франков.


– Браво, браво!


И тогда, обращаясь к торговцу, Флош ласково сказала:


– О! Действительно, мой друг, ваша штуковина мне нравится, и я, пожалуй, соглашусь на предложенное вами повышение цены за счёт табака для вас… упакуйте мне её, а вы, Художник, даёте этому месье несколько сигарет.


Художник предложил пачку сигарет торговцу, а Флош в это время, повернувшись к ним спиной, тихонько прихватила кусок кружев с витрины и засунула их за корсаж своего платья.


Возвратившись в отель, они снова стали собирать свои чемоданы и пакеты.


– Никогда, никогда, – хныкала Флош, – я не смогу разобраться в моей аптечке. Я же вас предупреждала, что мы не сможем обойтись без горничной в поездке. Моя милая Баптистина мне бы мигом привела в порядок… эту настоящую мозаику. А что мне делать со всем этим сейчас? Я такая недотёпа… настоль неуклюжа. Если бы, по крайней мере вам, Этри, вдруг захотелось мне помочь. Но вы – чистейшей воды эгоистка, как и все счастливые женщины, думающие только о себе! Если вы мне не поможете, мне придётся взять это всё в свои руки.


– В свои руки! А что, их у вас нет? Двигайтесь немного энергичней. Призовите на помощь вашу старинную кровь Людовика Толстого, и продолжайте разбирать ваш чемодан.


– О, моя дорогая, не торопите меня! Со мной не следует играть в этом жанре. Когда меня шокируют, давят на меня, я превращаюсь в ёжика, сворачиваюсь клубком, голова между ног, и из меня невозможно больше ничего вытащить.


– В таком случае позвоните и вызовите гарсона.


– Ах! Какая находка!… Какая удачная мысль… Гарсон! Гарсон!


На зов Флош явился какой то старый дылда-увалень с дряблыми руками. Эти руки быстро все уложили, утрамбовали и искусно закрыли чемодан… это был настоящий шедевр.


– Моя дорогая, – воскликнула Этри, этот с виду простофиля… миланский дурачок, сделал свою-твою работу просто прекрасно. Этот процесс… как роды: умная и деликатная помощь… и «Пуф!» – ребёнок появляется на свет…


Готовые к отъезду раньше условленного времени, бездельницы сидели в холле отеля и ждали. Этри спросила Флош:


– А теперь объясните мне, почему вы возите с собой всю эту аптеку на десять дней? Это немного… глуповато.


– Вы всё время говорите о том, в чём совершенно не разбираетесь. Во-первых, я обязательно должна была взять с собой бутылки с дезинфицирующем средством и полосканием для рта… а как обойтись без Морской воды, керосина Ринальдо и спирта для спиртовки…


– Что это такое… полоскание для рта и Морская вода?


– Жидкость для полоскания рта? Но это для моего пенька… поломанного зуба. Смотрите… вот этот обломок… он великолепен, не правда ли? Итак, он нуждается в каждодневном уходе… Там, снаружи. Я должна постоянно обрабатывать его вяжущим лосьоном. Если этого не делать, я вполне могу потерять его за обедом в моем супе, или, что ещё хуже, он провалится в мой желудок, а оттуда в кишечник, который он непременно проткнёт своими острыми краями и я умру от внутреннего кровотечения. И я не понимаю, почему бы мне не заплатить моему аптекарю Берже за то, что он спасает мою жизнь с помощью своего чудодейственного лосьона.


– А «Морская вода»?


– Это, моя дорогая, гениальная находка, которую я сделала в Биаррице прошлым летом. И я похищала понемногу этой чудесной воды в Солончаковых ваннах… совсем немного… но каждый день… и так набрала себе 25 литров воды из Брискуса. Вы смеётесь? Это глупо. Эта вода чудесна для кожи… избавляет от морщин… Вы помещаете кофейную ложку этой чудодейственной воды во впадину морщинок, держите там пять минут и промываете питьевой водой. Великолепная американская леди… миссис… забыла её имя… иначе уже и не моется на протяжении последних двадцати лет… и вот результат-она-икона стиля для всех дам в нашем мире. И я сама уже месяц пользуюсь ей и чувствую, на сколь я окрепла за это время. (И она звонко хлопнула ладонью по своей груди, которая буквально зазвенела, как будто стукнули по пустой коробке и задрожала, пойдя волнами, как желе). Разве вы этого не заметили?


– Этри стала внимательно её рассматривать.


– Но… признаюсь…


В этот момент в гостиницу буквально ворвался Художник. Омнибус был уже у входа, и было необходимо срочно погрузить в него багаж путешественниц.


– Счёт! – закричала Флош. – Проверили ли Вы счет? Вы же знаете, что в Италии все мошенники. Внимательно рассмотрите его и проверьте. Здесь одни воры.


Вскоре, снова пережив толкучку Миланского вокзала, они оказались сидящими в переполненном купе поезда.


Внезапно Флош снова закричала Художнику:


– Деньги… Деньги, ветреник вы этакий… я уверена, что вы забыли мои деньги в бюро отеля! И после этого вы снова будете пытаться утверждать, что у вас присутствует здравый смысл! У того, что вы сделали, нет ни имени, ни названия! Это моя «Кубышка»! Как мы доберёмся без денег до Венеции? У меня при себе точно было лишь двадцать сантимов, чтобы доехать до вокзала. Идите… живей! Отправляйтесь на поиски моих денег, и когда вы их найдёте, то сможете присоединиться к нам ночным поездом.


Но Этри ему сделала знак ничего не делать, после чего расстегнула свою блузку и погрузила руку в свой корсет, из которого торчали две маленькие розовые ленты.


– Мои друзья, – сказала она им, – у меня есть своя маленькая кубышка… она приколота к моему корсету… И благодаря мне всё великолепно устроится, вот увидите. Моя кормилица привила мне эту привычку. Она сама помещала все свои сбережения в маленький мешочек из тафты в этом укромном местечке. И Этри вытащила маленький конверт небесно голубого цвета, перевязанный малиновой лентой. Казалось, что это маленький старинный пакет восемнадцатого века. Только, крупная пуговица из корозо, через которую были протянуты ленточки напоминала о происхождении этого произведения… родом из воскресного рынка.-Итак, вы хотите знать, какую субсидию я могу предоставить для успешного завершения нашего путешествия? – Её пальцы были всё ещё таинственно зафиксированы в корсете.


– О! Дорогая, – воскликнула Флош, – вы же видите, что мы уже готовы целовать вашу грудь.


В купе остальные пассажиры приняли их за актёров провинциальной труппы, отправившейся в турне по городам и весям, и обращались к ним достаточно фамильярно, к большой радости Этри, которая смогла вполне непринуждённо поговорить со своим соседом. Мимоходом, проезжая мимо какого-то города, этот мужчина произнёс его название-Брешиа… таким тоном и образом, как будто он целовал это имя. От этой неожиданной ласки Этри почувствовала, как маленькие муравьи удовольствия стали подниматься по её затылку… Брешиа… Со своей женской изобретательностью она сумела заставить своего соседа повторить несколько раз это магическое имя, чтобы ещё и ещё раз испытать неожиданное наслаждение. Муравьи вновь и вновь вгрызались в её мозг. Она закрыла глаза. Фрески Брера танцевали перед нею: Святой Рох с его тёплой раной и чувственным ртом, Аполлон с наготой его плеч и Дик, выделяющийся на розовом небе, рядом с Куполом… Увидит ли она когда-нибудь его снова, этого Дика? Поговорит ли с ним однажды? Появится ли у него желание ухаживать за ней? Обладает ли он изысканным вкусом, чтобы оценить таланты её ума и редкую красоту тела? Кем же нужно быть, чтобы игнорировать её существование?


Перед её бессилием понять и предсказать своё будущее, Этри быстро охватило отчаяние и она стала раздражительной. Муравьи спустились к её ногам, где они уже в высшей степени раздражают, а не возбуждают, что известно любой женщине.


– Нужно пойти в вагон-ресторан и «принять пищу», – изящно выразилась и решила за всех Флош.


Там они оказались в толпе пассажиров и клубах густого и застойного табачного дыма, клубившегося чуть выше пустых и не совсем бутылок. Этри всегда нервничала при таких «приёмах пищи» в заведениях, подобных осушённому аквариуму, где посетители, буквально липнущие друг к другу из-за тесноты заведения, не могли поднести руку к своему рту, не почувствовав тёплого контакта со своим соседом. Гарсон, двусмысленно балансируя между поездными гурманами, как цирковой эквилибрист, с траурными каёмочками под ногтями, рассеянно бросал на тарелки пищу, обливая их одежду каплями жира и соуса. Затем он убегал, вольтижируя с полотенцем в руке, в своей отвратительной ливрее из лавки старьёвщика, но настолько пригнанной к его телу какой-то опытной швеёй, что костюмчик казался его второй кожей.


После того Флош тщательно протёрла свои столовые приборы и стакан, она триумфально продемонстрировала всем покрывшуюся черными разводами салфетку и заявила, что она была бы очень счастлива, если бы точно такая же грязь не оказалась в её животе после употребления всего того, что она не имеет возможности протереть.


– Гарсон! Минеральной воды, прошу вас! Спасибо! Итак, «Cicina», натурально газированная вода из Альп!» Так утверждает эта этикетка. Затем Флош прочитала громко: «Пить по одной бутылке в день… Катар пузыря, блуждающие почки, критический возраст!…» Это превосходно, все мои симптомы. Налейте себе, Художник, и пейте, сколько сможете. От пуза, что называется…!

Сентиментальное путешествие из Парижа в Венецию и обратно. Паломники страсти

Подняться наверх