Читать книгу Провинциально-столичная поэма. История любви поклонника к известной киноактрисе - Игорь Королёв - Страница 5

В не оправившейся до конца

от военных ранений столице

голос подали свой два птенца.

Их подобные ангелам лица

окружили заботой и лаской

возвращенцы с судьбою мятежной.

Он – известен народу под маской

был Пьеро, автор песенок нежных,

что весь мир распевал вместе с ним

о пажах, попугаях, магнолиях…

Хоть и не был уже молодым,

но отцовским он чувствам раздолье,

наконец, получил. А она

экзотической, полувосточной

молодой красоты полна,

отдала ее крохотным дочкам.

Вся для них папы с мамой любовь.

Друг за дружку держась они вместе,

только сделали пару шагов, —

стали уж героинями песни.

Им для жизни сценарий был нужен.

То, что папа спел – все неспроста:

и был дом, было много игрушек,

и на елке висела звезда.26

Дочь поменьше – ну просто бесенок!

Выдавала сюрпризы, финты

без конца она с самых пеленок.

И бесенком была этим Ты.

Средь артистов живя, мудрено ли

нахвататься искусства бацилл?

Причаститься к писательству что ли?

Способ есть: взять напиться чернил!

И хоть разум еще не окреп,

мысль одну уяснить постаралась:

видно горек писательский хлеб…

(Слава богу, живою осталась!)

Фантастический, призрачный мир

на эстраде творил сам отец.

В мире том был он маг и факир.

И однажды Тебя, наконец,

привели на его выступление.

Вот и он, на него светит рампа,

зал затих, заиграло вступление…

Вдруг раздался крик радостный: «Папа!»

Непосредственность детства являя,

заразила Ты смехом весь зал,

а певец, раздраженьем вскипая,

нервно выплеснул: «Так я и знал!»

……

21 марта 1989 г.

Он не знал, что спустя много лет,

как случился конфуз тот забавный,

всю картину былой его славы

и дорог его горестный след

Ты представишь, надев его маску

и неся в себе дух его гордый,

освежишь потускневшие краски

на прошедших сквозь время аккордах.

Через сердце любимой дочурки,

по ступенькам своих светлых нот

он в печальной судьбы закоулки

новых слушателей поведет.27

……

А тогда, на коленях у мамы,

озорным Твоим детским глазам

экзотическая панорама

непривычных созвучий и гамм

вышивалась в ажурной канве

его песен серебряной нитью.

Зазвучавший в Твоей голове

этот мир стал счастливым открытием.

Но советской эпохи трезвон

заглушал этот голос порою.

Ваша жизнь шла своим чередом.

И когда вы сбирались гурьбою

погорланить эпохе созвучное

пионерскими вечерами,

то вопрос Тебя искренне мучал:

что бы папочке «Взвейтесь кострами…»28

на концерте однажды не спеть?

…Но слишком усталым

и слишком был старым

он для этого марша

и для этой фанфары.29

А Тебе не казалось напрасным

к светлым зорям в шеренге шагать.

Ты, повязана галстуком красным,

с ним готова была даже спать.

Перед сном был другой ритуал.

Не Тобой он придуман, и тщательно

встарь весь род ваш его соблюдал.

Добротой Тебя нежной, внимательной

согревал Божьей Матери взгляд.

И послушные давним традициям,

вы с сестрой с просветленными лицами,

в ожиданьи небесных наград,

слово строгой молитвы твердя,

перед ней на коленях стояли

и знамением крестным себя

при свечах восковых осеняли.

Но эпоха вносила сумбур,

в голове Твоей шло завихрение,

в эпицентре идейных бурь

меж Христом Ты металась и Лениным.

Сникли свечи в бесформенный ком,

под иконою тщетно тлея.

Красный галстук взял верх над крестом

на арене борьбы – Твоей шее.

Рацион ильичевой духовности

в лагерях истощеньем грозил.

Там с сестрой Ты была в «будь-готовности»

по ночам чрез окно проскользить

внутрь столовой за парой буханок.

Дух марксизма там веял над вами,

и настойчиво он спозаранок

в вашу голову полз… вместе с вшами.

Как отец мог не быть удручен,

что дворянства традиции губятся?

Но спасал от влияния улицы

атмосферы семейной озон.

Что был дом для вас? – счастья оазис,

заповедник всех добрых начал.

И малейшие признаки грязи

за порог он всегда отторгал.

Много было прекрасного в том,

что отца от сибирских морозов

каждый раз согревал этот дом,

и от вас троекратную дозу

поцелуев, объятий и слов

получал он накопленной чашей.

В чем могла проявиться любовь?

В том, какие порою Ты даже

сумасшедшие трюки творила:

чтоб от школьных занятий отлынуть,

Ты мороженым горло студила,

так хитро заработав ангину.

Достигала одной только цели:

позабыв уйму прочих забот,

был сиделкой Твоей всю неделю

сам отец. Целый день напролет

услаждал он Твой слух новой сказкой,

как проказливый кот Клафердон

был любовью Фаншетты обласкан,

тайно к ней пробираясь в ваш дом.

А Фаншетта, рассказом польщенная,

языком нанося маникюр

на свои коготочки точеные

подтверждала все важно: «Мур-р-р – мур-р-р».30

Как никто, мог отец ободрить

и утешить в Твоих неудачах.

Был с улыбкой готов объяснить:

«Нет нисколько причины для плача,

Что не приняли в школу балетную —

обретёшь в новом деле отраду,

станешь Ты пианисткой известною —

мне сыграешь Шопена «Балладу».

Нет, в присутствии папы болезнь —

не беда, а одна только радость:

он Тебе предоставлен был весь!

Хоть вливали микстурную гадость

в рот капризный, да попку кололи —

все терпела. Ты знала: он скоро,

чуть побыв, вновь умчит на гастроли.

Папа дома – какая тут школа!

Школа – это пята Ахиллеса,

Настроенья дурного источник.

Все предметы – сплошная тьма леса.

От науки, водою проточной,

протекающей в шлюзы ушей,

крох, потребных душе, было мало,

и для роста полезных дрожжей

среди них Тебе не попадало.

В пресном запахе школьного варева

не улавливалось благовония,

не поверить дотошною алгеброй

романтичной натуры гармонию.31

Но романов священную пыль

Ты вдыхала всегда с упоением.

Полки книг, что отец накопил,

основным Твоим стали чтением.

Райский остров Тебе огорожен

переплётов высоким забором.

Влезши в Пятницы тёмную кожу,

Ты делила судьбу с Робинзоном.32

Под свистящую музыку шторма,

натянув свои нервы, как ванты,

с Мэри, Робертом шла Ты упорно

на опасные поиски Гранта.33

Небеса в мире странствий синее,

и с улыбкою превосходства

Ты взирала на суетность дней

с высоты гулливерова34 роста.

По тропинкам пленяющих строк

Ты шагала с компанией книжной.

Знала ль Ты? – приближается срок

перемены в судьбе Твоей личной!

Из романов, прочтенных Тобою,

есть один, что к экрану стремится.

Не глазами – своею ногою

ступишь Ты на его страницы.

Скоро будет звучать Твое имя;

никому не смогла бы поверить,

коль сказали б: одной героини

предстоит Тебе платье примерить.

Он предстанет нежданным волшебником

ошарашить девичье ушко

неожиданным утверждением.

Александр Лукич Птушко!35

Камнерезов уральских певец,36

повелитель драконов картонных37

в красоте женской был не слепец,

он источник речей сладко-сонных,

птицу-Феникс, легенду Востока,

заприметил у мамы в чертах38;

ей к экрану сперва дал дорогу.

Так случилось, и Ты на глазах,

повзрослев, у него оказалась.

Но до этого чудного мига,

года за три всего, (эка жалость!)

у отца прервалась жизни книга.

И Твой яркий дебют наблюдать

папа мог лишь с галерки небесной.

Он дочуркам, по правде сказать,

пожелал поспокойней бы место

и дорог поровней, чем его,

без ухабов крутых и извилин.

Чтоб Олимпа достичь своего,

столько каторжных нужно усилий!

Но в него все ж пошли обе доченьки,

не страшась непогоды в пути,

к ним пришли его звездные ноченьки,

им пропели его соловьи.39