Читать книгу Японский ковчег - Игорь Курай - Страница 4

Тем временем профессор Кудзуо Мияма, сидя у окошка в дальнем углу таверны «Кусинобо», что на пятом этаже западного флигеля небоскреба Роппонги-хиллз, задумчиво жевал уже третий по счету росток молодой спаржи в кляре. Таверна была, в сущности, шашлычной, предлагавшей посетителям шестьдесят шесть вариантов блюд на маленьких деревянных вертелах плюс салатики и соленья. Время от времени поглядывая на входную дверь, которая бесшумно отъезжала влево, пропуская очередного посетителя, профессор потягивал из высокого бокала пиво «Эбису» и, чтобы не терять времени даром, как всегда, мысленно подыскивал русские идиоматические определения для своего нынешнего статуса:

«Как дурак с намятой шеей». Нет, не совсем так. «Как бревно в порубке». Нет, кажется, не бревно… «Бешеного три года ждут». «Хуже нет, чем ждать и угонять…» Вот уж, действительно, хуже нет. И куда мог запропаститься этот Рюмин?! Всегда является вовремя, а тут уже полчаса прошло…

Сквозь толстенное звуконепроницаемое стекло виднелся кластер модных бутиков, протянувшихся налево и вниз, к Адзабу дзюбан. Неслышно, как призраки, скользили машины, суетливо семенили по плиточному тротуару стайки пестро одетых людей. Тридцатиградусная токийская жара в хорошо кондиционированном помещении, разумеется, не ощущалась. Наоборот, здесь, пожалуй, было даже слишком прохладно.

Мияма давно облюбовал это местечко для деловых и дружеских встреч. Весь комплекс Роппонги-хиллз был открыт в апреле 2003 года в самом сердце столицы, в районе посольств, консульств и дипломатических сеттльментов, а также в двух шагах от парадиза западных туристов – бесчисленных баров, кафе и ночных клубов старого Роппонги.

Это был пилотный проект, выполненный Коном Педерсеном Фоксом, с сотнями офисов, дюжинами ресторанов, отелем, жилыми апартаментами, кинотеатром, выставочными залами, телестудией и даже музеем современного искусства, привольно расположившимися на пятидесяти четырех этажах гигантской Башни Хори и во флигелях. В прессе тогда писали, что со временем такими высотными суперкомплексами будет застроена вся центральная часть Токио. Сообщали также, что часть новых гиперсооружений будет представлять собой перевернутые небоскребы-чикаро, уходящие на десятки этажей под землю. Они будут иметь сверхсовременное оборудование для кондиционирования воздуха, а также для регенерации воды и для производства высококалорийной эрзац-пищи. Все, что позволит использовать подземные катакомбы как автономные макроубежища при любой космической или техногенной катастрофе, в том числе – что не обсуждалось, но подразумевалось – и в случае ядерной войны. Некоторые здания будут иметь почти равные по площади внешнюю и внутреннюю части, так что в случае тревоги все обитатели надземных этажей смогут быстро и безболезненно переместиться под землю, полностью изолировав доступ в убежище. Постепенно сливаясь в единый аггломерат, эти футуристические конструкции когда-нибудь образуют город будущего с уникальной экосистемой.

План уже давно начали воплощать в жизнь. Действительно, за последние десять-пятнадцать лет небоскребов-универсалов на поверхности заметно прибавилось, но до города будущего было явно еще далеко. Вероятно, и в Роппонги-хиллз тоже имелись многочисленные подземные этажи, но для публики пока доступны были только три подземных яруса с парковкой и ресторанными отсеками.

При всей видимой прозрачности своих стеклобетонных помещений Роппонги-хиллз давал немало возможностей для интимного общения вдали от посторонних глаз. Заехав сюда на машине, можно было, не привлекая лишнего внимания, подняться на лифте и нырнуть в дверцу кафе, где гостя окутывал приятный полумрак, пропитанный легким ароматом цветочного дезодоранта. Мияма обычно пользовался услугами такси, поскольку водить машину так и не научился. Несколько раз пробовал, но, увы, ничего не вышло. Стоило ему сесть за руль, как сердце начинало бешено колотиться, охваченное безотчетным ужасом. Другое дело – такси. Оно всегда внушает доверие. Вот и сейчас таксист благополучно высадил его ровно в двенадцать на высоком пандусе прямо перед входом и укатил, а через две минуты профессор уже сидел за своим постоянным столиком в углу. Интересно, на чем добирается господин Рюмин?..

Наконец дверь в очередной раз скользнула влево, пропуская рослого, дородного, брылястого мужчину европейской наружности с аккуратно расчесанными на пробор рыжеватыми волосами и слегка расплющенном посередине носом, что придавало ему сходство с боксером-профессионалом, давно забросившим спорт. Несмотря на жару новый посетитель был в серой пиджачной паре и при туго затянутом темном галстуке. Направившись строевым шагом к дальнему столику, где его поджидал Мияма, иностранец резко остановился, чуть прищелкнув каблуками, и склонил голову в легком шутливом поклоне. Мияме сразу же пришел на ум Шервинский из фильма «Белая гвардия», который он только вчера показывал студентам.

– Приветствую вас, профессор! – бодро, по-военному поздоровался Рюмин, расплываясь в радостной бесконечной улыбке. – Прошу простить за опоздание. Сами знаете, жизнь наша – сплошная суета. Одним словом, сансара.

– Добро пожаловали, Ростислав Михайлович, – кисло улыбнулся в ответ Мияма. – А я уже начал беспокоиться. Вы обычно так пуктуальны. На вас просто часы можно переставлять!

– Да, точность – вежливость королей, дорогой профессор, но я-то еще не король, – хохотнул Рюмин, довольный своей остротой, и, не дожидаясь приглашения, уселся за столик. – Дела, дела… А вы, как я погляжу, уже отдыхаете. Что ж, давайте покушаем. Фирма угощает!

Взмахом руки он подозвал официанта, заказал кружку «Эбису» и принялся с озабоченным видом изучать цветную брошюру меню.

– Мне как всегда, – сказал Мияма, прихлебывая пиво, – большую тарелочку куси мориавасэ[1].

– Ну ассорти, так ассорти, – согласился Рюмин, – меня тоже устраивает. Главное, легко и питательно.

Он расслабил узел галстука, стащил, не вставая, пиджак и повесил на соседний стул. На рубашке с длинным рукавом под мышками, а также на груди и на припухлом животе расплывались обширные пятна пота. Такие же разводы, вероятно, были и на спине. Капли пота обильно стекали по его лицу и падали на краешек скатерти. Официант принес горячую влажную махровую салфетку сибори. Рюмин деловито принялся обтирать лоб, щеки, шею, уши и, наконец, руки. Закончив, он бросил скомканную салфетку на плетеный бамбуковый подносик и жадно отхлебнул из бокала. Пена осела на верхней губе.

Мияма молча наблюдал. Что взять с рыжего варвара? Не учить же его манерам – поздновато. Атташе по культуре мог бы давно уже сам всему научиться. Но не дано, так не дано… У русских есть какая-то подходящая пословица на эту тему: «За не именем херболайфа пишем просто…» Нет, не так. Ох, уж эта идиоматика!

Они знакомы с Рюминым уже третий год. Можно сказать, близко знакомы. Встречаются дважды в месяц в «Кусинобо», едят куриные окорочка или каракатицу в кляре, пьют пиво и беседуют. В основном о новостях в японском академическом мире, об университетской реформе, о приоритетных направлениях в Министерстве образования и науки, о строительстве научных и информационных центров, о перемещениях в руководстве. Рюмину всё интересно. Говорит, что как атташе по культуре он все это должен знать. Для улучшения сотрудничества между нашими странами. Почему бы и нет? Тем более, что его организация за эту болтовню еще и благодарит материально. Раз в месяц из портфеля Рюмина появляется плотный запечатанный конверт, а в нем двадцать банкнот по десять тысяч йен – так сказать, на проезд. Немного, но на проезд достаточно. И должность у него, в общем-то, не официозная, не совсем посольская. Он представляет чудесную общественную организацию Росвоскооперация, которая налаживает связи с друзьями России на Дальнем Востоке. А также с некоторыми соотечественниками за рубежом.

Сам Рюмин в прошлый раз хвалился, что успешно провел перепись соотечественниц-хостес в токийских барах. Составил на них полную базу данных. Для порядка, конечно. Чтобы поставить на учет этих хостес, ему пришлось много потеть. Как это он сказал? «Семь потов ушло». Все-таки до чего колоритный язык! Интересно, почему именно при переписи хостес надо было так ужасно потеть? Впрочем, он ведь всегда обильно потеет…

– Что новенького, профессор? – игриво осведомился Рюмин, опустошив полбокала. – Чем порадуете любителя японской культуры и научно-технического прогресса? Хотя техника, конечно, не по вашей части. За этим придется в Цукубу наведаться.

– Ничем не порадую вас, Рюмин-сан. За эти две недели ничего особенно нового не проистекало. Вы же знаете – лето. Наши ученые и неученые все отдыхают.

– Неужели даже наши друзья из Общества Русолюбов не проводят своих семинаров?

– А, да! Последний семинар у наших специалистов был только что, в начале июня. Я вас уже по телефону оведомлял. Тогда еще обсужали речь вашего президента Зайцева на саммите в Осло.

– Вы это упоминали, но без подробностей. И что наши друзья говорили?

– Говорили, что такого они еще никогда не слышали.

– В каком смысле? Им так понравилась речь?

– Наоборот. Особенно, когда он помянул про северные территории.

– А-а… Такие, значит, у нас друзья! И кто это сказал?

– Профессор Камата. Он еще много разного сказал о вашем доскопочтенном президенте. И о вашем кабинете. И о вашей Думе тоже.

– Значит, он не наш друг?

– Не знаю. Наверное, не ваш. И уж точно не мой. Он написал такую рецензию на мой перевод Федора Михайловича, что кому-то надо сделать сэппуку[2] – или ему, или мне. Вы ему визу больше не давайте!

– На какой перевод, простите?

– Ну конечно, на роман Федора Михайловича «Идиотки».

– Кажется, у Достоевского все-таки «Идиот», а не «Идиотки». Хотя… Простите, я забыл, что в свое время сам министр культуры Российской Федерации вручил вам почетную грамоту за этот замечательный перевод. Тогда нет вопросов.

– Вот! И не надо вопросов! Я так прочитал этот мастерпис и дал свою интертрепацию. Да, я Федора Михайловича исправил там, где он ошибся. И стиль у него иногда ковыляет – пришлось улучшевать. Переписал несколько глав и получилось гораздо намного лучше – сам господин министр культуры признавал. Он, наверное, прочитал весь мой перевод. Может быть, он даже прочитал оригинал. А этот Камата в своей рецензии меня назвал «росиагаку но ахо» – «идиот от русистики»! Как будто ему никогда неизвестно, что у Достоевского совсем не «ахо», а «хакути». Не «идиот», а «идиот»! Совсем в другом смысле. Никогда ему не прощаю!

У меня свой вид. Я, например, считаю, что главная идиотка – Настасья Филипповна. Вы только смотрите, как она всегда дурака валит! Потому что дура. И вообще все женщины идиотки. У меня тоже есть бывшая жена…

Мияма в сердцах шлепнул ладонью по столу, так что бокалы с недопитым пивом подскочили и желтые брызги выплеснулись на скатерть.

– Успокойтесь, профессор! – засуетился Рюмин, видя, что невольно наступил собеседнику на больную мозоль. – Я же не сомневаюсь. Ну переписали, улучшили – главное, грамоту получили и ваши роялти. Какая разница, что там вышло! Между нами говоря, я вот «Идиота» никогда не читал. И ничего – нормально себя чувствую. Его ведь в нашей школьной программе не было. Ну, а то, что шедевр, это всем известно. И Россия ваши заслуги по достоинству оценила, так ведь? Мы вам регулярно воздаем… гм, должное. Давайте-ка лучше вы мне расскажете о своих новых творческих планах. Что сейчас замышляете? Есть новые грандиозные проекты?

– Еще бы как! – самодовольно погладил живот Мияма. – Вот сейчас пишу «Преступление и наказание».

– То есть? Разве оно еще не написано? По-моему, я даже читал когда-то. И переводов на японский, кажется, уже есть штук десять…

– Написано Федором Михайловичем, но у меня получится гораздо намного лучше. В таком легковатом стиле для наших молодых юношей. И с рисунками манга, конечно.

– Да? А как с копирайтом?

– Хорошо. Просто будут два автора – Достоевский и Мияма. И название немножко другое: по-японски получится не «Цуми то бацу»[3], как раньше, а «Мару то бацу»[4].

– То есть «крестики и нолики»?

– Ну, тут есть имплицитная коннотация: «за и против». Очень глубоко. Хочу эту книгу на премию продвинуть, но в Японии не дадут – Камата и другие разные будут мешаться. Может быть, в России получится? Вы похлопотаете, Рюмин-сан?

– Ну как не порадеть родному человечку!

– Это, кажется, цитата. Из Пушкина?

– Нет, э-э… из Некрасова. Мой любимый поэт.

– Очень замечательно, что у атташе по культуре такой вкус. Я всегда знал, что у вас в Министерстве культуры много интеллектных специалистов. Я тоже люблю Некрасова. Помните его иммортальное:

– Почему вурдалаки? Там, кажется, не так…

– Разве не вурдалаки? Может быть, я что-то немножко попутал. Я всегда считал, что вурдалаки – очень популярные герои русского фольклора. Вот они и воют от своей злой тоски. А поэт в этом символичном эпизоде показал всю трагедию беспроцветной русской жизни. Я его переведу!

– Переведете, переведете профессор. Без проблем переведете. Знаю, что вы много такого уже перевели. Ну ладно, а о чем еще говорят в научной среде? Неужели нет достойных внимания тем?

– Достойных есть. Одна.

– И какая же?

– Конец света, разумеемся.

– Конец света? Но мне казалось, что мы это уже проехали в 2012 году. Шесть лет прошло – и, вроде, ничего. Тогда все поговорили – и успокоились. Неужели опять?

– Не знаю, может быть, вы и проехали, а у нас в Японии о конце света всегда помнят. Такая геопозиция.

– Да-да, ясно: землетрясения, вулканы, цунами… Опять что-то ожидается?

– Ожидается, наверное. И не только у нас. У вас тоже. Но я детали воспроизвестировать не могу. Лучше посмотрите в интернете: уже в нескольких газетах недавно было интервью с авторитарным астрономом Ито Синтаро. Вы не читали? Наверное, уже и в вашей прессе есть материал.

– Нет, кажется, не читал… И что он нам обещает?

– Я же сказал: конец света. Сэкай сюмацу[5]. Это не секрет, у вас тоже уже должны знать, наверное. Какой-то новый астероид к нам летит, и вероятность коллизии очень высокая. Кажется, семьдесят пять процентов.

– Ничего себе! А мы тут сидим… И когда же этот астероид до нас доберется?

– Точно не помню. Может быть, через полгода или немножко раньше. В общем, время есть. Так что давайте закажем еще пива, если не возражаете.

– Не возражаю, – ошарашенно качнул головой Рюмин и подозвал официанта.

Когда два запотевших бокала перекочевали с подноса на стол, четко встав в серединку фирменных пластиковых костеров с контуром Роппонги-хиллз, Рюмин осторожно, словно боясь невольно навлечь словами катастрофу, продолжил разговор.

– А большой он, этот астероид?

– Как будто бы не очень. Даже, говорят, совсем маленький. Меньше километра в диаметре.

– Тогда, может быть, еще ничего? Переживем как-нибудь?

– Ито-сэнсэй оценивает масштаб ущерба для Земли в девять десятых.

– В каком смысле?

– Ну, девять десятых всех живых существующих будет уничижено.

– А одна десятая?

– Странный вопрос. Они, наверное, спасут себя.

– А как они спасутся? Ваш Ито-сэнсэй ничего про это не говорил?

От огорчения, а может быть, и от испуга Рюмин снова начал обильно потеть – жирные капли градом катились у него по лбу и щекам, а рубашка взмокла, как после колки дров.

Мияма меланхолически отхлебнул большой глоток пива и ответил утвердительно:

– Говорил. Он и раньше про это часто писал. Всем надо строить подпольные убежища, чтобы было, куда убежать. На несколько сотен метров в глубину. А сверху полная инсуляция, как бы большая пробка. Водонепробиваемая. Конечно, самому такое выкопать нельзя – нужна техника, много техники.

– Подземные убежища? И кто же их будет строить?

– Странно, что вы не слышали. В Японии уже построили достаточно за последние пятнадцать лет и еще строят во всех городах и регионах. У нас всегда к эксстрёмным ситуациям подносятся серьезно, вы же знаете. Вокруг всех Японских островов есть бетонные волноразрезы. Все коттеджи, городские билдинги и небоскребы стоят на прочном антисемитическом фундаменте. Правда, Фукусима показала, что и со старухой бывает разруха, но это же было цунами больше двадцати метров высотой!

Астероид, наверное, еще намного более ужасней, но наши технологии, я думаю, способны и с такими страшными ужасами расправиться. Построят еще подземные и подморские бункеры. Уже сейчас, наверное, треть Токио может спасаться, а ведь время еще есть. Мы успеем.

– Ну и ну-у! – протянул Рюмин, утирая пот мятым платком. – А вы говорите, Достоевский, вурдалаки… Тут бы ноги не протянуть раньше времени…

– Почему вы так боитесь протянуть ноги, Рюмин-сан? – удивился Мияма. – Протягивайте прямо сейчас, я подвинусь. Протягивать ноги очень полезно для кровопревращения.

– Да нет, – смутился Рюмин, – я имею в виду вообще… коньки отбросить.

– А зачем коньков отбрасывать куда-то? Это, наверное, образ из русского фольклора? Или из замечательной поэмы-сказки Павела Павловича Ершова про конька-горбунька? А вы, господин атташе, большой эрундит!

– Немного есть, – на сей раз охотно согласился Рюмин, допивая пиво. – Уж чему научили в нашей Школе… Ну, спасибо вам, профессор, за беседу. Много интересного вы мне сообщили, будет над чем подумать. И в Цукубу надо съездить – уточнить кое-какие детали. А насчет премии вы не беспокойтесь, будем ваши «За и против» продвигать. Есть у меня в Союзе писателей свои людишки, помогут. Только поторопитесь, пока комета не прилетела.

Он поднялся, слегка отдуваясь, натянул пиджак и, прихватив торчавший в пластиковом стаканчике счет, двинулся к кассе у дверей. Мияма шел следом, ощупывая в кармане конверт из плотной бумаги.