Читать книгу Вторник, №16 (35), декабрь 2021 - Игорь Михайлов - Страница 4

Когда моя бабушка умерла, я ещё не могла оценить всей странности той истории, которая произошла с ней в самые последние месяцы её жизни. А началась она в далёкие послевоенные годы. Мой дед только что пришёл с фронта. Он был старше бабушки на восемь лет, а когда уходил на войну, ей было всего пятнадцать. Возвратился не предупреждая, как и многие возвращались тогда, перепрыгивая из одной попутки в другую. Поцеловал мать, привёл себя в порядок, переоделся и пошёл к дому своей возлюбленной, уверенный, что она его ждёт. Однако застал её катающейся на велосипеде с (как он тогда выразился) «сопливым недотёхой» из соседнего двора, которого он же, по его воспоминаниям, и научил на нём когда-то кататься. Разбираться не стал. Просто навёл на него револьвер и произнёс:

– Отваливай!.. Я долго ждать не буду! Чтоб последний день здесь тебя видел!

Бабушка уже при мне вспоминала этот момент несколько раз. И не потому, что он был страшным, а лишь потому, что именно с него, как она считала, все в её судьбе пошло наперекосяк.

Жили они в небольшом и только что образовавшемся посёлке, причиной появления которого стал завод, с неимоверной скоростью построенный в лесах Прикамья. Ради его обслуживания в посёлок были переселены поволжские немцы, недавние заключенные, специалисты с их семьями и домашней скотиной. Все и у всех были на виду. Характер же у моего деда был вздорный, напористый. Он был из казанских татар, отбывавших свой срок на лагерных работах неподалёку. За что и как его посадили – осталось уже неизвестным, но про то, что с дедом моим лучше не связываться, в посёлке знали все: сначала побьёт, а потом уже разбираться будет, за что и как.

А между тем дед мой был одним из первых пехотинцев, вошедших в Берлин. С немецкой земли он привёз с собой несколько трофеев: старый патефон, кружку с орлом, на себе – немецкий ремень, сапоги и шапку, коричневый чемодан, произведённый в Германии ещё в догитлеровскую эпоху. В него и пятьдесят лет спустя ещё складывали некоторые вещи. Были собраны моим дедом и подарки, которые удалось ему припасти для бабушки, чуть ли не пешком пройдя всю Европу. Несколько колечек, серебряные и золотые серёжки, только уже в девяностые годы снесённые в местный ломбард, большую, белую, очень тонкую, но очень тёплую шаль, в которую бабушка куталась, сидя перед окном в кухне каждую зиму.

Их свадьба состоялась шумно, весело, с большим количеством соседей и вынесенных на улицу вскладчину накрытых столов, и стала чуть ли не первой сыгранной в поселке после войны.

Своему «велосипедному другу» бабушка сказала, что никогда не испытывала к нему симпатий, что просто была война и ей было страшно, что своего суженого она с неё не дождётся. От деда действительно последние полгода не было писем. Слишком сложно им было идти из разорённой Европы.

Однако мне досталось уже то время, когда она с любовью вспоминала первый поцелуй с «сопливым недотёхой», в подробностях и в красках рассказывала собравшимся на её кухне кумушкам, как они вдвоём ранним утром бежали по траве к маленькому озеру, заросшему тиной и мхом, чтобы набрать воды и ей полить саженцы в огороде. Оба наклонились, больно ударились друг о друга висками, а потом, вместо того, чтобы выпрямиться, присели на корточки и начали целоваться. Поднимались уже вместе, почти не отрываясь друг от друга. И было у каждого в груди очень таинственно и тепло. Потом – вечером – опять встретились на этом пруду и опять целовались, а над ними, точно благословляя их любовь, висели белые и крупные звёзды.

Правда же заключалась в том, что бабушка ни на секунду не сомневалась, что, узнав об измене, дедушка тут же возьмёт ружьё и отправит на тот свет её ухажера. И если нужно будет за это сидеть, то будет сидеть, но желанного, своего добьётся. На тот момент «желанным» была она, и она с этим смирилась.

Мать её была крайне рада новоиспечённому зятю; с таким, как ей казалось, дочь не пропадёт! Возможность хоть как-то пристроить одну из четырёх своих дочерей была для неё жизненной необходимостью, прокормить всех было сложно.

Прабабушка моя овдовела ещё во время финской кампании, а сердце её болело об утонувшем четырёхлетнем сыне, поэтому в любовные отношения дочери она не вникала. Случилось это в самом начале войны, но вспоминала об этом прабабушка каждый день своей жизни.

К сожалению, «сто фронтовых» дали себя знать очень скоро! Дедушка достаточно плохо спал ночами, всё время вспоминал о войне. Жёстко пил, когда это ему удавалось. А как напивался, тут же вспоминал бабушке всё, что в трезвом состоянии рассказать ей не мог, в том числе и того мальчика на велосипеде. Сама бабушка прекрасно понимала, что интересовал его куда больше другой вопрос: любит она его или нет? И дедушка, не задавая этого вопроса, понимал, что не любит.

Тем временем родилась одна дочь, за ней – вторая, третья… Работать приходилось много, смены на заводе начинались в восемь утра при шестидневной рабочей неделе. Держали скотину, огород, половину поля для посадки картошки. С каждым годом в дедушке не только не уменьшалась, но как будто разгоралась обида. Несколько лет спустя он начал поколачивать уже не только бабушку, но и своих дочерей, потому что ему казалось, что и они тоже его не любят. И в этом он тоже был прав, потому что весь свой сознательный возраст они с точностью раз в неделю сталкивались с вопросом «Куда бежать?», как только отец их брал в руки табурет и без разбору размахивал им то в одну сторону, то в другую. Часто бабушка собирала их в понедельник по родственникам, вся измученная, с заплаканным, а иногда и покрытым синяками лицом.

На сорок шестом году жизни у дедушки обнаружили рак, и это был первый момент, когда он смог заговорить со своими детьми без ненависти или нападок. На некоторое время вся семья сблизилась. Бабушка в душе своей винила себя, что не смогла дать мужу счастливых дней жизни. В дочерях же проснулось молчавшее до этого чувство родства, и они – то одна, то другая, то третья – сидели у его постели уже в тяжёлые, в последние дни, о многом разговаривали и даже шутили.

«Угробили человека война!» – так отзывалась обо всём моя бабушка, считавшая, что вернулся её муж с фронта не совсем здоровым человеком, и со временем простившая ему всё. Овдовела она в сорок три года, и, когда уже все дочери вышли замуж и разъехались, начала думать: «А как же я?», И вдруг вспомнился тот самый мальчик на велосипеде. И их первый поцелуй, и прогулки, и как всё это было и радостно, и красиво. Захотелось прожить жизнь заново, заново построить свою судьбу.

От бывших его соседей она узнала, что уехал он в соседний город, что живёт один, что так никогда и не женился… Долго думала, взвешивала… И лишь через несколько лет набралась смелости отправиться к нему в гости. Вышла на вокзале и стала искать его дом. Обратилась в справочную службу, спрашивала прохожих. В результате удалось ей узнать не только адрес своего любимого, но и разведать, что живёт он с сестрой, что сестра теперь возможно и дома, а вот его недавно видели проходящим в сторону работы.

Бабушка немножко удивилась, потому что ей показалось, что, когда она сходила со станции, похожий на него мужчина шёл ей навстречу. Они посмотрели внимательно друг другу в глаза, но так и не решились заговорить. Слишком оба за столько лет изменились. Пройдя по сухой, осенней улице с громадным количеством заборов, палисадников и калиток, бабушка наконец нашла дом его сестры, которую она помнила очень смутно, но та, приоткрыв дверь, точно ждала её прихода.

– Кто?.. Клавдия Ивановна?.. Но, голубушка, проходи!

«Видно, кто-то из знакомых уже доложил!» – подумала бабушка. Несколько лет подряд она рассказывала всем своим соседкам о том, что собирается к своему давнему возлюбленному поехать.

Вдвоём с его сестрой они почти всю ночь пили чай, вспоминали о том, каким был посёлок в их юношеские годы, о маках, которые расцветали каждой весной по дороге к пруду, о лавочках, на которых собирались девчонки и мальчишки каждый вечер, даже о клубе, в котором по выходным устраивались посиделки и танцы, вспоминали общих знакомых.

Под утро успели выпить хмельного квасу, приготовить еду к приходу «единственного в доме мужчины». Бабушка даже успела рассказать, что всю жизнь любила только его, что замуж вышла из страха, и ей кажется, что нет в мире ничего лучше, чем, чтобы они сейчас встретились, и зажили бы втроём, все вместе!

Сестра его уже после первых петухов легла спать в сенях, предложив своей гостье устроиться на полатях в кухне. Но бабушка спать не смогла: слишком волнительно и слишком страшно было ей перед долгожданной встречей.

Как только совсем рассвело, она вышла во двор, быстро разобралась, что дать курам, где водокачка, чтобы вымыть руки и лицо, причесала свои длинные и ещё чёрные волосы! Сестра Анатолия (так звали возлюбленного бабушки) вышла на крылечко не торопясь, довольно зевая.

– Ну вот! Теперь и помощница есть! Спи не хочу! А ведь Толька наш уже несколько лет в бане сторожем работает. Раньше трудился на заводе, но потом сильно повредил пальцы и больше работать не смог. Переживал столько. А у меня в тот год и муж умер. Я и позвала брата жить вместе. Так и спокойнее по хозяйству, и проще. Да и не скучно вдвоём, есть с кем слово молвить. Смотри, какие огурцы вместе вырастили!.. А эту лавочку он сам делал, сам и забор чинил!..

Всю эту беседу бабушка моя помнила в деталях, потому что считанные секунды оставались до того момента, как в ворота застучал странный, маленький человек и сиплым, задыхающимся голосом начал кричать:

– Толька!.. Толька!..

Бабушка выскочила на улицу и, взяв его за плечи и глядя прямо в глаза, начала трясти и спрашивать:

– Что Толька?.. Говори, что Толька?..

Мужчина вдруг осунулся, выдохнул и тихо сказал:

– Угорел!

– Как это, угорел? – вышла из калитки не верящая в происходящее сестра. – Ты что, с ума сошёл?!. К нему невеста приехала, а он… угорел?

– У-го-рел! – отрывисто и чётко повторил маленький человек и, уставив в землю глаза, встал как вкопанный, потому что понятия не имел, что делать дальше.

Сестра Анатолия не заплакала: так странно ей всё это было! Бабушка же, вся побледнев и схватившись за верхушку забора, чтобы не упасть, произнесла:

– Вот как, значит!.. В последний путь проводить приехала!..

Уже после, сидя на кухне у себя дома, бабушка почти каждый день рассказывала про то, как встретила его по дороге; корила себя, что не осмелилась подойти, не узнала сразу, не подбежала к нему, а осталась ждать у его сестры до утра; что если бы она была чуть порасторопнее, то горя бы не случилось.

Меня в этих разговорах не брали в расчёт, скорее относились как к мебели, которая и слышит, да разве сможет понять. Сердобольные соседки, сестра и дочери бабушки уже наизусть выучили и саму историю, и то, что она чувствует каждый раз, её вспоминая. Они, рассевшись на широких, дубовых табуретках (тех самых, которыми гонял дедушка когда-то своих дочерей), молчаливо слушали и кивали. Я же про себя повторяла уже подхваченную мной где-то фразу: «Случилось, потому что было не суждено!»

Бабушка прожила совсем недолго после этой поездки. Вскоре и у неё обнаружили рак, а ещё через полгода её не стало. Однако в моей памяти, благодаря тем многочисленным рассказам, она осталась всё той же девушкой, которая идёт ранним утром к пруду, чтобы набрать воды (сиротливая и брошенная на произвол судьбы, военная юность), сталкивается головой со своим соседом, и вдруг они целуются, вдруг вспыхивает любовь.

А потом звёзды, небо, ночь, пруд, и две фигурки влюблённых, которые срослись так, что, казалось бы, вечность не смогут расстаться.

И снова меняется кадр, и вот уже моя бабушка мчится на велосипеде по единственной на весь посёлок заасфальтированной улице. Волосами её играет лёгкий, весенний ветер, а белый просторный подол развивается колоколом, обвивая худые и длинные ноги.

Москва, 2020