Читать книгу Этюды - Игорь Николаевич Евтишенков - Страница 2

По телевизору начались новости. Всё делят, делят, никак разделить не могут. Не думал, что доживу до такого. А ведь на дворе уже четырнадцатый год. Вот тебе, бабушка, и Юрьев день! Снова упал самолёт. Украине мало власти, а Белоруссии – газа. Прибалты готовы стать шведами, лишь бы было что есть. Премьер-министр РФ хочет заплатить за долги Исландии. Целых четыре миллиарда долларов. Даже представить не могу такую кучу денег. Говорят, там плохо, есть нечего. А у нас пока есть. Нас кризис почему-то не коснулся. Мы в него не входили. И не выходили. Что за зверь такой, что его не видно, а только говорят о нём? Да, я сам не воевал. Мал был. Всего пять лет от роду было, когда война началась. Ну и что? Никому зато никогда не жаловался. Тогда вообще никто не жаловался. И о кризисе не говорил. Работали все вместе. И умирали тоже вместе. Эх… Кстати, надо сходить проверить пенсию. Заодно и за телефон заплатить. За прошлый месяц. А-то бумажку поздно принесли в этот раз. Электричество, вот, подняли, надо сидеть, считать, что там теперь с этими переплатами получается.

Руки безвольно повисли вдоль тела. Даже подниматься не хотят. Устали. Глаза наткнулись на старые носки у кровати. Надо бы зашить, а то пятки уже проваливаются в ботинки. Утром ничего не получилось. Слюнявил нитку несколько раз, тянул, но в иголку не попал. Всё мимо. Старость – не радость. Слепота одолевает. У соседки, кажется, была иголка побольше. Надо попросить. Лишь бы только не стала телевизор повторять. От неё всегда голова болит. Ладно, потом зайду. Чай уже остыл. Вялый, как Юрка-друг говорил – ни тёплый, ни холодный. Глоток не в радость. Кружку тоже не вымыл с вечера. Волна заварки вокруг выщербленных краёв осталась. Ладно, потом помою. На кухне и так всё чисто. Всё на своих местах. Пол вымыт, посуда – тоже. Да и много ли той посуды на одного?

Медленно прошёл в комнату, посмотрел с тоской на телефон. Молчит чёрная трубка, молчит. Давно не говорит. Юрке больше не позвонишь. Опередил. Ушёл первым. Дети тоже не звонят. Свои заботы. Что им старость? Только прошлое. А жаль… Купили, вот, мобильный. Дочки скинулись на день рождения, чтобы звонить со своих телефонов. И не звонят. Зачем тогда купили? Чтобы был? Непонятно. А нормальный телефон куда? Полгода уже прошло однако. Надо на первый этаж спуститься. Может, письмо пришло? Хоть от кого-то…

Лифт ехал так долго, что казалось, жизнь закончится раньше, чем откроются его двери. Ну ничего. Главное доехал. Дымом пахнет. Курили. И ещё плевали. Грязно и воняет сильно.

Спустился, заглянул в почтовый ящик. Ничего нет. Даже рекламы. Таисия, новая уборщица из небольшой деревеньки под Донецком, теперь каждое утро выгребает весь мусор из незапертых ящиков. Говорит, ругают за разбросанные бумажки. А сама радостная, у неё семья большая. Живут все в подвале их дома. Без горячей воды и газа, туалета и душа. Тоже, вот, судьба закинула сюда. А там была учительницей…

По ступенькам домой вернуться не получилось. Хотя Юрка говорил, что надо ходить до последнего, пока совсем не упадёшь. Вчера тоже не получилось. И позавчера – тоже. Сегодня напрягся, один этаж ещё одолел, а на втором остановился. Воздуха не хватает, сердце стучит, как молот на наковальне, голова надулась, как мешок. Сдался, вызвал лифт.

Дома – пусто. Только телевизор работает. Хоть он говорит. По интонации слышно – снова политика. Кто-то кого-то успокаивает, что у нас ничего не случится. Значит, обязательно случится. Сел, полистал районную газету. Приглашали в центр для пенсионеров. Может, сходить? Не хочется. Не тянет. Лида смотрит с фотографии, как живая. На даче были. С граблями стоит, радуется. Что-то там мудрила с грядками. Да так и не посадила ничего. Радостно улыбается, весело. Даже завидно. Может, ей там лучше, чем здесь? И не спросишь уже. Никого не спросишь. Моего года уже никого в живых не осталось. Юрка был сорокового. Я – тридцать шестого.

Мысли опять вернулись к дочерям. Поздние они у них с Лидой получились. Слишком поздние. Не получалось сначала, а потом болела она долго по женской линии. Но, бог дал, пусть и поздно, но всё же родились две девочки. Почти под сорок. Тяжело тогда было, тяжело. Даже сейчас вспомнить страшно, как врачи кричали и рожать запрещали. На заводе в парткоме пытались объяснить, что поперёк медицины идти нельзя. Хорошо, что директор оказался сердечный, у него сын погиб, а больше детей не было. Помолчал, помнится, тогда, повздыхал, а потом куда-то позвонил, и им с Лидой с роддомом помогли. Хороший человек был, царство ему небесное.

Сейчас Алёна, младшенькая, живёт далеко, за городом, а Света, старшенькая, рядом, две остановки на метро. У Алёны второй муж попался вроде ничего, работящий, но молчун. И недобрый. Всё время волком смотрит, как будто удара ждёт в спину. Видно, жизнь тоже помотала. Про своих родителей ничего не говорит. А здесь, на всё готовом, жить отказался. Тогда ещё Лида жива была. Сказал, что в двушке две семьи не уживутся. Теперь, вот, мыкаются сами, снимают угол где-то. Не по-людски как-то. А произошло-то всё по глупости. По чистой глупости. Не нравилось им, видите ли, как он со стола крошки сметает в ладошку и съедает, не выбрасывает. Муж её кричал, что везде корочки от хлеба сушатся, как в войну. А они только в хлебнице и лежали. Вещи их трогать тоже нельзя было. А как их не трогать? Жили-то все вместе – они с ребёнком в комнате, а он – на кухне. В сад внука водить не доверял… Чтобы позавтракать, приходилось вставать пораньше, чтобы им не мешать. Один раз даже так осерчал, что наорал на Алёну и сказал, что лучше бы «её отцу» пойти работать, чем зря небо коптить. С молдаванами или таджиками улицы мести – тоже работа. Я пошёл бы, да сил уже нет. Не понимает он, молод ещё, горяч, от жизни всего хочет. Так всегда было. Старики всегда молодым мешали. А съехали они после того, как я случайно к ним в комнату зашёл. По телевизору показали Судостроительный завод, гальванику, где мы с матерью работали, и улицы с рельсами между цехами. Хотел порадоваться вместе. А они в это время переодевались куда-то идти. Ну и что тут такого? Я же двоих дочек вырастил, что ж тут такого страшного, что зашёл без стука? Э-э-х… Но нет, заартачился, завтра, кричит, ноги моей в доме этом не будет. Так и съехали к чёрту на кулички. Алёна всё плакала, но куда же ей деваться? Для неё ребёнку отец нужней, чем дед, это ясно. Так вот один я и остался в своей малогабаритке.

Старшая, Света после развода в бога ударилась. До этого по всей стране за мужем колесила. Говорила, он – прораб от бога. Они, мол, ни в чём не нуждаются. А он шулером оказался. У людей деньги за ремонт брал и исчезал. Поэтому и переезжал с места на место. Ну и она – за ним. Машину ему на себя купила, в кредит. Говорила, что ему, как гражданину Молдавии это делать нельзя. Дура. Ребёнка у них не было. Поначалу меня обвиняла во всём, а потом вообще звонить и приходить перестала. Обсуждать эту тему не хочет. И вообще вспоминать мужа не хочет. А что она хочет? Просил к матери свозить на могилу на Красную Горку, а она забыла. В бога стала верить. На каждом углу крестится. А к матери съездить – всегда занята. Как же её бог на это смотрит? Да уж…

А теперь ещё и Макарыч на прошлой неделе ушёл. Последний после Юрки был, с кем можно было поговорить. Многое помнил. Хороший человек был. Вдумчивый. На десять лет старше. Войну прошёл. Сейчас таких уже нет. Все только о себе говорят. И ещё о деньгах. Больше – ничего. Не дай бог о Советском Союзе вспомнить или о восстановлении Ташкента, где мы с Лидой работали, так вообще затюкают. Для них Родина только там, где платят больше. С кем теперь можно прошлое вспомнить? Да, и не с кем, получается…

Дверь входная вот просела. Щель между косяком и дверью уже приличная. Надо бы поменять, да одному несподручно. Таисия из подвала обещала, но как её, женщину, просить об этом?

Новое утро. С молодой соседкой договорился, что буду ходить на детскую кухню. Она одна, без мужа. А мне в радость, всё равно недалеко. Хорошо стоит, рядом со Сбербанком. Тут же и продуктовый небольшой. Удобно. Дверь только у них тяжеленная. Ну, ничего, народ постоянно входит и выходит. Кто-то да откроет. Так и есть. Внутри всего одна женщина с ребёнком на руках. Хорошо. Назвал номерок, расписался в бумажечке и пошёл к окошку получать. Там вторая женщина, посерьёзнее, стоит на выдаче у компьютера и молчит, как будто не замечает меня.

– Девушка, у меня номерок семнадцатый, – напоминаю ей.

– Дедушка, вам не сказали? Завтра приходить! – как из радиоприёмника выпалила.

– Как это завтра? – я даже опешил. – Что ж, детям сегодня ничего не дают?

– Всё, теперь решили, что через день получать будете! – смотрит на меня, как будто я с неба свалился, и ей теперь в тысячный раз надо объяснять какие-то прописные истины. Кто-то вошёл и стал сзади. Дышит тяжело. По ступенькам поднимался.

– Как же так? Я же ничего не знаю. Почему? – всё ещё растерянно пытаюсь понять, где совершил ошибку, и как теперь объяснять соседке, что им будут давать питание через день.

– Так удобнее. Неужели не понимаете? – уже начиная закипать, отвечает «молочница». – Вам же через день удобнее. Меньше ходить. Удобнее, дедушка! – почти шипит она.

Стою и смотрю на неё. Её это, видимо, сильно раздражает. Мужчина сзади не вытерпел и покашлял.

– Вы позволите? – указал рукой на пакеты с молоком, как бы спрашивая разрешения получить их.

– Да, да конечно, – отвечаю, отодвинувшись в сторону. – Я тут просто понять пытаюсь…

– Да вы не волнуйтесь, это же удобнее, – мужчина пытается снисходительно улыбнуться, чуть повернув подбородок в мою сторону. Старается быть вежливым. – В вашем возрасте это даже лучше.

– Кому лучше? – я никак не могу понять, почему за меня так решили. Мужчина пожимает плечами. Смотрит с сочувствием на молочницу. Та сокрушённо вздыхает. Прямо, театр у них для умалишённых. Нет, ну не может ведь так быть! Наклоняюсь к окошку и спрашиваю: – Простите, а кто так решил, чтобы через день выдавать?

– У меня приказ, вы понимаете?! – взвилась «молочница». – При-каз-з-з! – произнесла она по слогам, выразительно подняв указательный палец вверх.

– Да, да, понимаю. Но я же об этом не знаю, – слышу, как вошёл кто-то ещё. Сейчас будут ругаться.

– Ну так это ваша проблема, уважаемый! – разводит в стороны руки «начальница молочного прилавка». – Читать надо! Читать! Объявление висит уже целую неделю. А вы никто не читаете. Раз не читаете, значит, согласны.

– Простите, но я же не соглашался получать через день, – пытаюсь возразить, чувствуя возрастающее напряжение сбоку. Там уже нетерпеливо переминаются с ноги на ногу двое людей.

– Вы понимаете русский язык или нет? – глаза из орбит выскочили и висят, как на ниточках. Закусила удила, сейчас ржать, как лошадь начнёт. – Я же вам сказала, у меня приказ! Сверху, из поликлиники. От главврача.

– Я понимаю, но почему нас перевели без нашего согласия? Под роспись такие дела даются. А так это прямое нарушение Конституции.

– Что? – от такой наглости «молочница» просто опешила. Люди в очереди начали недовольно сопеть носами. – Вам, что, приказ показать? – сузив глаза, прошипела она, как змея. Смотрю на часы. Ну, что ж, времени достаточно. Можно и почитать.

– Да, покажите, пожалуйста.

«Молочница» исчезла, а очередь заволновалась:

– Дедушка, вы что, не понимаете, что здесь не место выяснять правду? – натянув вежливую улыбку на напудренное лицо, процедила сквозь зубы какая-то дамочка.

– А где же это место? – искренне недоумеваю я.

– Да вы поймите, для вас же всё делается! Чтобы вам удобнее было. Неужели неясно? – мужчина лет тридцати явно кипятился. Что-то в нём было от Алёниного мужа…

– Всё я понимаю, – примирительно отвечаю им. – Но почему без меня решают?

– Так вам же удобнее. Не надо тратить время. Вам только говорят, куда и когда идти, и вы так делаете, – мужчина уже раздражённо болтал кистями рук, и его пальцы странно выскакивали из кулаков в разные стороны. Странные фигуры получались.

– Да это-то мне понятно. Только вы поймите, что за нас за всех так решают. И всем говорят, куда идти. А я хочу только спросить, на каком основании. Кто за меня решает. Вот, что хочу спросить. Не приказ же безликий сам за меня решает, – пытаюсь воззвать к разуму.

– Дайте, дайте ему приказ, чтобы он прочитал и извинился перед вами, женщина, – наклонившись в окошко, крикнул мужчина.

– Вы не кричите! Сегодня в такой ситуации я оказался, а завтра вы где-нибудь в другом месте. Почему я не могу задать такой вопрос?

– Да потому что люди ждут, понимаете? Люди! – не выдержав, дёрнула головой молодая и загорелая женщина. – Для вас, как лучше делают, а вы ничего не читаете, и ещё тут всех задерживаете! Вы просто всем мешаете!

В окошке внезапно появилась «молочница». А до меня наконец дошло – я всем мешаю! Вот оно, в чём дело!

– Сейчас найдём мы вам этот приказ. Найдём! – она выразительно подняла брови вверх и вдруг внезапно повернулась к разбрасывающемуся пальцами мужчине: – Вы же у нас давно уже получаете питание?

– Да, да, конечно, – с готовностью подтверждает тот.

– И вам удобно же? – продолжает «молочница».

– Ну, да, конечно. Как сказали, так и ходим, – подтвердил мужчина.

– Так вот в том-то и дело, что куда нас посылают, туда мы и ходим. Вот вы сами и говорите это, – в тон ему отвечаю я.

– Отец, будь ты помоложе, я бы тебе по-другому объяснил, – как-то недобро процедил сквозь зубы этот похожий на Алёниного мужа человек. Злой человек, недобрый. Сразу захотелось ответить тем же, но как? Сердце и так колотится от возмущения и несправедливости. Мужчина, не дождавшись ответа, тем временем ушёл. Остальные тоже быстро получили своё питание и растворились. Через пять минут сунули в окно ксерокопию какого-то приказа. Прочитал.

– Простите, но тут написано, что «возможна выдача детского питания» через день. Вы понимаете, возможна, а не обязательна. Это – разные слова. Я хочу просто понять, кто решил, что мы должны получать это питание через день? Здесь этого не написано.

– Дедушка, – обращаясь ко мне, как к слабоумному, начала «молочница», – вы же прочитали, что там написано?

– Да, прочитал.

– Видите, «через день» написано?

– Вижу.

– Ну и что вам ещё надо?

– Мне надо знать, кто конкретно решил выдавать через день именно мне. Кто принял решение, понимаете? Лично вы?

– Ну да, я. Легче вам от этого? Я приняла решение, я. Этого достаточно? – сдалась, наконец, женщина в окошке.

– Но вы же не имеете права этого делать. Здесь говорится о том, чтобы предложить мне выбор, но не решать за меня. Кстати, а дата-то ведь старая. Смотрите, здесь девяносто девятый год. Ну и ну! Пятнадцать лет назад!

– Ну и что? – на лице каменная маска. – Какая разница, какого года приказ? Вы читать объявление умете? Вот и читайте.

– Простите, – добавляю со вздохом, – а как вас зовут? – но женщина молчит. Другая уходит в подсобку. Снова спрашиваю: – Простите, как ваши фамилия, имя, отчество?

– Ха, ещё чего захотел! – фыркает прямо в лицо. – Не скажу! Не заставите! Никак! Тут и так работать некому.

– Хорошо, а какая у вас вышестоящая организация? – пытаюсь оставаться спокойным.

– Никакая, – как выстрел, отвечает «молочница».

– Как это?

– А вот так это. Если хотите, обращайтесь в сто двадцать третью поликлинику, к главврачу. Все вопросы к ней, – на этом разговор был закончен, потому что вместо лица теперь появилась спина и нижняя часть туловища.

Сердце снова заныло. Я аккуратно сложил пустой полиэтиленовый пакет и сунул его в карман. На выходе никак не мог справиться с дверью. Силы совсем покинули. Откуда-то сзади донеслось:

– И что им всем надо? Хоть бы себе занятие какое-то нашли! Пристал, как банный лист… Вон, моя тоже ходит, приключения себе на одно место ищет. А всё от безделья. Ни себе, ни людям…

На улице было по-весеннему хорошо, но лицо горело. Вспотел. То и дело закладывало уши. Хотел, было, пройтись до поликлиники, – благо дело, она находилась за универсамом, напротив милиции, но потом передумал. Что там эта главврач скажет? Они же тоже сейчас своими заботами заняты. У них тоже кризис…

Вместо этого свернул в продуктовый и купил тот же самый творожок в молочном отделе. К счастью, сегодня было ещё молочко для маленьких, до годика. От сердца отлегло. А Валентине можно и не говорить. Что её заводить? Тоже будет нервничать.

Позвонил три раза. Валентины дома не было. За дверью никто не ответил. Зато Маша, вторая соседка, понаблюдав в глазок, наконец, распахнула дверь и сказала:

– Не будет её сегодня. Она к матери с дочкой уехала.

– Как же так? – такого я не ожидал. Обычно она меня всегда предупреждала. – Что ж она мне не сказала?

– Ну, вот так. Спешила, наверно. А вы в холодильник положите, оно до завтра долежит. Без проблем.

– Да, да, конечно. Спасибо, – мне вдруг стало необычайно одиноко и грустно. В душе образовалась какая-то страшная пустота, которая с каждой секундой всё увеличивалась и увеличивалась. Вспомнились слова женщины в молочной кухне: «Вы всем мешаете!» Повернулся, достал ключи и зашёл в квартиру. В коридоре чисто и сумрачно. Повесил пакет на ручку двери. Не включая свет, доплёлся до комнаты и взял трубку простого телефона. Набрал номер Светы. Потом – Алёны. Долго ждал, но никто не ответил. Только длинные гудки. Положил трубку, подошёл к окну. Хотелось выговориться. Телевизор повторял иностранные слова, иногда вставляя «кризис» и «деньги». Это уж точно – кризис. Даже родные дочери говорить не хотят. Не говоря уже о соседке. Вот тебе и жизнь…

Взял в руки маленький мобильный телефон и посмотрел на экран. Подумал немного, протёр его и положил обратно. Не надо, не стоит. Опять будет раздражённо дребезжать в ухе и отчитывать за что-нибудь. Днём Света всегда занята. Она теперь квартирный агент. Слово это не помню… Может, Алёне на мобильный набрать? Представил мужа, который с раздражением смотрит на неё, и передумал. Поднял глаза на стену. Там фотография с Лидой в пятьдесят первом, в Смоленске. На стройке познакомились. Потом в Москву на Судостроительный по комсомольской путёвке приехали. Она в гальванику пошла. Зря. Долго не выдержала. Заболела. Так до смерти и не вылечилась.

Молча снял фотографию, протёр указательным пальцем рамку. Запылилась. Хотел повесить обратно, но передумал. Положил на диван. Сердце защемило, в горле застрял комок. По телевизору рассказывали о закрытии зоопарка. Животные постепенно начали умирать, и теперь остались одни птицы. Их раздали сердобольным гражданам на попечение. А на месте зоопарка что будет? В Голландии собрали детей, чтобы им показать, как убивают жирафа и льва. Кормить, говорят, нечем. А так хоть урок проведут по живой природе. Тоже польза. Может, я сошёл с ума? Жирафа за что? Он же листья ест! С горя выключил ящик и бросил пульт на диван.

Открыл балкон и достал стремянку. Поставил её под люстрой и вышел на лестничную клетку, чтобы отключить электричество. Дома аккуратно отсоединил люстру от проводов и замотал голые концы изолентой. Везде должен быть порядок! Постояв немного посреди комнаты, решил вынести люстру на балкон. Там же достал старые лыжи и размотал верёвку, ещё с завода, прочная. Лыжи прислонил к шкафу, рядом поставил палки. Потом вышел с балкона и плотно закрыл дверь. Стремянка стояла неровно. Поправил и медленно забрался наверх. Крюк в потолке был большой, так что верёвка прошла легко. Сложил её вдвое и завязал морским узлом. Потом сделал большую петлю без узла и просунул туда голову. Стремянка, как живая, заскрипела. А в голове вопрос: «Почему не страшно? Почему?»

Обвёл комнату взглядом. Голова вдруг закружилась, всё поплыло по кругу. Руки сами схватились за край стремянки, но от падения это не спасло. Она с грохотом упала, а я повис. Боли не было, просто дыхание комом в горле стало и в глазах потемнело.

Как же так? Почему я очнулся? Лежу на полу. Вокруг тихо. Попытался сесть, но в голове всё кружится и шея болит так, как будто по ней прошлись ножовкой. Провёл рукой. Нащупал край верёвки. Сразу всё вспомнилось. На потолке осталась втора часть. Порвалась, значит. Плохо. Но голова стала работать яснее. Я снял с шеи остатки петли и вышел в коридор. Надел куртку, взял ключи и деньги. Лифт долго вёз до первого этажа, но я считал только удары сердца. Двадцать два. Медленно как-то. Странно, сердце не торопится. У подъезда столкнулся с Васькой с девятого этажа. Молодой ещё. Но без ног. Сахарный диабет. Отрезали. Живёт с украинской девчонкой. Она с утра до вечера торгует на рынке, а у него комнату снимает за то, что готовит и обстирывает. Ухаживает за ним. И ещё за водкой бегает в магазин. Пьёт Васька много.

– Привет, отец! – опухшее лицо расплывается в искренней улыбке. Странно, знает меня с детства, а по имени-отчеству так ни разу и не назвал… Зато никогда мимо не проходит, как остальные. Идут себе, смотрят сквозь меня, как будто не видят. Призрак я, что ли?

– Привет, – отвечаю, чувствуя, как в горле что-то захрипело и забулькало. Да и голос как будто не свой…

– В магазин? – сочувственно спрашивает безногий.

– Нет, в аптеку.

– Да, работаем на аптеку, как говорится. Коптим небо зазря, да? – поцокал языком, вздохнул и добавил: – За лекарствами, наверно, да, батя?

– За снотворным, – уже более привычным голосом отвечаю я.

– Чо, не спится?

– Есть немного, – и тут меня вдруг осенило. А вдруг Вася знает, что надо? – Слушай, а ты не знаешь, какое нормальное?

– Что нормальное? – удивился тот, не понимая.

– Снотворное нормальное. Чтобы спать хорошо. А то они продают всё подряд, а заснуть не получается. Надо настоящее!

– О как! Не-а, не знаю. А на хрена оно мне? Я водки выпил, и сразу в сон. Чо ещё надо? Я и так нормально сплю, – Васька рассмеялся своим хриплым пьяным смехом.

– Так с водки не помрёшь. А от снотворного можно, – вырвалось у меня.

– Да ты что, всерьёз? – инвалид расхохотался ещё громче. – Ну ты, отец, даёшь! – прекратив смеяться, он высморкался и предложил: – Зачем деньги на таблетки тратить, повеситься можно. Не пытался? – он всё ещё улыбался, думая, что всё это шутка.

– Пытался, – вздыхаю я. – Вот, верёвка шею рванула, да не выдержала, – показываю след на шее. Васька хмурится.

– Ты что, серьёзно, отец? – теперь у него уже другая интонация.

– Да нет, шучу я, шучу. Упал с лестницы, вот и поранился.

– Ну ты даёшь! А я-то подумал!.. – ещё громче расхохотался Васька. – Ну, ты даёшь! Ну и хохмач!.. А я-то… – и он ещё долго полу кашлял – полу смеялся где-то у меня за спиной. Что толку с ним разговаривать? Надо других спрашивать.

В аптеке девушка оказалась потолковее и сразу стала предлагать какие-то странные названия.

– Да мне бы получше такое… чтобы посильнее было, – волнуясь, попросил я. – А цена неважно какая. Всё равно.

– Тогда вот эти, – протянула она красную упаковку. – Только попробуйте по полтаблетки сначала. Они очень сильные.

– Мне три пачки, пожалуйста. Чтобы не ходить часто сюда, – вру ей. – А точно они сильные? Это хорошо, если так. Хорошо… Что, можно крепко заснуть, если десяточек выпить? – усмехаюсь, но шутка не получилась. Девушка на мгновение замерла, пытаясь понять, что у меня на уме, но, увидев протянутые деньги, сразу переключилась на кассовый аппарат и стала пробивать чек. Да, деньги для них превыше всего!

До дома я дошёл без приключений. Только пить очень хотелось. Когда дверь за спиной закрылась, даже не оглянулся. Слишком громко стукнула. Не люблю, когда что-то не так – разболтано, сломано или не работает. Сразу тянет починить. А тут ещё так громко хлопнула! Как будто крышка гроба упала на пол.

На часах было полвторого. Я постоял немного, положил ключи в карман и, впервые за много лет не разуваясь, прошёл на кухню. Наклонился к крану с холодной водой. Почему-то она сегодня показалась невкусная. Вытер рукавом губы и достал все три упаковки. Аккуратно выдавил все таблетки из фольги на блюдце и выкинул пустую коробку в мусорное ведро. Потом достал старые, которые ещё в прошлом году врач выписывал в поликлинике по рецепту. Тоже высыпал на блюдце. Коробку – в мусорку. Во всём должен быть порядок! Мусор не должен валяться, где попало. Потом высыпал таблетки на ладонь и стал по одной класть в рот, запивая старым чаем. Руки стали дрожать сильнее. Устал, наверное. Наконец, таблетки кончились, а чай в стакане – нет. Выливать не стал. Старая привычка. В коридоре на полу виднелись грязные следы от ботинок. Поморщился и стал искать взглядом веник с совком. Нет, тут тряпка нужна, наверное. «Наследил», – мелькнуло в голове. Снял ботинки и хотел пойти в туалет за тряпкой. Нехорошо, надо убрать за собой. Не успел, однако… В голове всё поплыло. Я присел на маленький пуфик у входа и привалился плечом к стене. «Всё? Не встану уже, – мелькнула в голове слабая мысль, а глаза не отрывались от грязных следов на полу. – Наследил, однако», – подумал ещё раз и устало закрыл глаза.

Прошло несколько часов. За окном наступил вечер. Следы на полу уже высохли и невзрачно белели светлыми разводами на старом линолеуме. Солнце медленно стекало за горизонт яичным желтком, тени становились длиннее, и квартира постепенно погружалась в серый мрак наступавшего вечера. Ничто не нарушало жившего здесь одиночества, и только позабытый на кухне старый пакет с творожком изредка вздрагивал и шуршал от сквозняка, который незаметно проникал в щель между косяком и дверью.