Читать книгу Темь - Игорь Николаевич Киселев, Игорь Киселев - Страница 4

Идиллия закончилась поздней ночью, когда в городскую лесную берлогу явился Леха.

Он любил парады.

Леха прибыл на руках Весняны, сопровождаемый донельзя смущенным Никитичем. Отставной скинхед был пьян, возмущен и одновременно удовлетворен, если признаком этого можно считать утроенную в объеме верхнюю губу, мешавшую ему изображать торжествующую ухмылку. Кто-то, видимо, изрядно промахнулся, попав ниже предполагавшегося Лехиного носа, чем доставил его обладателю чисто детскую радость.

Парадный внос Лехи в прихожую сопровождался тривиальной народной лексикой, однозначно адресованной почему-то современной попсе. И даже не совсем современной, скорее даже исторической, а именно – миллиону алых роз. Пока Весняна возносила Лехино бренное тело до ближайшего дивана, он даже пытался эту попсу воспроизвести, причем сарказм его производил удручающее впечатление.

Уяснить столь сложные взаимосвязи между попсой и утроенной губой татуированного ненавистника цветов помогли Никитич с Весняной после того, как со стороны терпеливого дивана раздался, наконец, заливистый храп, свидетельствовавший о Лехиной полной умиротворенности.

– И что это было? – осведомился Антон, кутаясь в одолженный ему Никитичем утром халат и заспанно моргая. – Возвращение блудного сына из розария? Поспать не дают болезному, чесс-слово…

– Дак ить его! – фальшиво возмутился Никитич. – Ведь еле вытащил-то из этого… трактира. Клуб который, имя ему – «Ночные поганки». Тьфу! Поганки и есть…– дед явно что-то не договаривал и старательно таращил чистые синие глаза.

Поза Весняны в это момент являла собой статую разгневанной Фемиды – если только богиня правосудия имела обыкновение подбочениваться и метать из глаз зеленые молнии.

– Как же! – донельзя ядовито заявила она. – То-то ты и твоя ведьма вопили, что грибов еще не пробовали… А этот, – Весняна гневно ткнула пальцем в невинно дрыхавшего Леху, – орал, что ему надо найти веник роз, а он его еще не нашел…

– Зачем?! – поразился Антон, предполагая, что из всех ароматов Леха уважал лишь запах еще не выпитого свежего пива, но отнюдь не цветов.

И Весняна, и Никитич вдруг стали очень похожи друг на друга в некоем смущении.

– Ну… это, – ответствовал, наконец, дед, – он хотел вставить веник какому-то скомороху. Туда, откуда ноги растут.

– И как можно глубже, – злорадно добавила Весняна. – Вот это бы еще сделать твоей ведьме.

– Ты Маврушу не трожь! – взвился Никитич. – Знаешь, как она по кумполу съездила охранителя этого скомороха! А то пришлось бы собирать Леху по кусочкам!

– Как же, как же, таким помелом – и по голове… Пополам!

– Голова? – ошеломленно спросил Антон.

– Помело! – яростно ответствовала Весняна. – Так потом эта Маврушка еще и ныла, где она теперь транспортное средство достанет такого качества. Надоела совсем!

– А и нечего осуждать, – пошел в наступление Никитич, – молодо-зелено. Она на этом помеле полтонны могла увезть, дерево-то африканское, крепче железа, а нынешние-то и от двух пудов обломятся, из сосны деланы, самопал. Не то нынче изделие пошло, не то, а вот ранее бывало…

– Ей, конечно, виднее, – Весняниновому яду могла бы до боли в зубах позавидовать любая гюрза, – с ее-то возрастом…

– Э… – предупреждающе крякнул Антон, видя, что диалог домовых грозит перейти на личности, – так как насчет того места, откуда ноги растут? И почему Леха хотел устроить букет обязательно туда?

После допроса с пристрастием, длившегося не менее часа и поминутно грозившего перейти во взаимные обвинения допрашиваемых, картина стала проясняться.

Никитич не любил болтаться без дела, да еще ожидая кого-то, в данном случае – Митромира. А в предчувствии предстоящего путешествия он решил отринуть дела как таковые, навестить одну ведьмочку, отловленную им в недрах интернета, и сказать ей последнее, быть может, «прости». Впрочем, такое свидание тоже было делом – и, судя по вздыбившейся от приятных воспоминаний бороде Никитича, требовавшим немалых трудов. Во всяком случае, после такового понадобилось отдохнуть, и парочка решила мирно пофланировать по вечернему Невскому проспекту, вспоминая старину, бывшую от сего дня в какой-нибудь паре-тройке столетий.

Вот тут их угораздило встретить Леху. Мир, как известно, тесен, а пути шествия отставных скинхедов и вечных студентов неисповедимы, если не знать точного расположения ближайших пивных баров. А на Невском эти угодные народу заведения чередовались один за другим. Леха именно шествовал – от одного бара к другому – в компании закованных в скрипящую кожу с заклепками юношей, глазевших в рот наставнику, который вдохновенно изрекал нетленные, очевидно, истины.

Судя по Лехиному вдохновению и твердости его походки, принятого им литража ячменного напитка было явно недостаточно. А денежный источник у всей компании, похоже, иссякал. Наверное, отчасти этим объяснялись те радость и надежда, с коими Леха всенародно лобызался с Никитичем.

Тут бы деду и проявить вековую мудрость, но…

– Бес в ребро, – с ожесточением вставила в этом месте повествования Весняна.

Еще бы: ведьмочка глазела так нежно, так преданно… И Никитич парадно распахнул свой бумажник, возгласив: «Веди, Леха!».

Узрев «лопатник», полный «бабла», Леха воссиял. Ему уже мерещился безбрежный пивной океан, накрытый душистой шапкой пены и маняще катящий волны от континента к континенту, когда выяснилось, что лично на Никитича этот простор не производит впечатления. То есть не усваивает его организм веселящие свойства традиционных спиртных напитков этого мира.

– Мясизьм не тот, – пытался втолковать Лехе Никитич, для наглядности щипая себя за бока.

– Фу! – стыдливо отворачивалась Мавруша. – Сизьм-то здесь причем?

Пока Леха уяснил, что дед имеет в виду метаболизм, вся компания окончательно замерзла на леденящем ветру, просвистывающем ущелье проспекта. Кожаные юноши робко топтались рядом и не вмешивались в высоконаучный спор.

– А что же ты усваиваешь, Никитич? – печально спросил, наконец, Леха, мысленным взором с грустью провожая уходящий вдаль океан.

– Грибную настойку, – стыдливо отвечал Никитич, страстно желая совместить свои интересы с Лехиными.

Как на грех, именно в этом месте над сверкающим потоком авто, льющимся по засыпаемому ледяной крошкой Невскому, красовался плакат-растяжка с вызывающей надписью «Только в «Ночных поганках» вы навсегда обретете мир и покой». На фоне светящихся вывесок прочих заведений растяжка смотрелась непритязательно, но многообещающе.

– Вот, – ликующе ткнул пальцем в плакат Леха. – Лучший ночной клуб на Невском! Только для своих. Тут, Никитич, ты обретешь поганки, то есть настойку, мир и покой, а я – пиво! А вам, братишки, – он сурово повернулся к застывшей стайке соратников, – это еще рано. До встречи на баррикадах.

Соратники, поняв всю важность данной конспиративной встречи, солидно продолжили путь в сторону ближайшего виноводочного подвальчика.

– Дак ить поганки! – пытался было опротестовать предложенное решение Никитич. – И ночные какие-то…

– А ты знаешь, что викинги только с помощью таких настоек били врагов и становились вождями? – грозно возгласил Леха. – Может, там еще и мухоморы найдутся – это вообще круто, особенно для мужской силы.

Последний довод сразил деда наповал, и через пять минут «Ночные поганки» приняли троицу в свои залитые огнем объятия.

Правда, не сразу. Охранявший вход верзила с безмятежным отсутствием мысли на челе заявил было: «Сегодня частная вечеринка», но Никитич небрежно махнул рукой, и тот угодливо распахнул перед ним двери:

– Прошу, прошу, Какий Какиевич, сегодня все свои.

Чуть погодя Леха яростно шипел: «Ты под кого закосил, Никитич? Какого Каку?», на что тот ответствовал солидно: «Под начальника, конечно. Ну, может, депутата. Или губернатора. Какая разница-то? Все они для сего охранителя каки. Откель мне знать, что он в своей головенке сообразил?».

Дальнейшее вызывало у Никитича только гневные междометия. Вечеринка действительно была частная и очень откровенная. Во всяком случае, когда какой-то пузан с физиономией, виденной Лехой где-то на предвыборном плакате, пытался с помощью икры художественно татуировать обнаженную известную труженицу телесериалов, взгромоздив ее на один из столиков, энтузиазма это у домового не вызвало, чего нельзя было сказать об остальной публике. В большом зале на эстраде упражнялись в терзании слуха публики чахлые молодые люди в ковбойских сапогах, разукрашенные мертвенной синевой. Впрочем, публике было не до них: потная толпа скороспелых знаменитостей, бизнесменов, политиков, бандитов и просто странных личностей, подсвечиваемая лазерными бликами, качалась из зала в зал в поисках развлечений и острых ощущений. В туалетах радостно совокуплялись, усеивая пол презервативами.

Бумажник обозленного Никитича стремительно пустел в полном соответствии с уровнем местных цен и потребляемого Лехой пива. К тому же Мавруша, попривыкнув к особенностям отдыха питерского бомонда, перестала держаться за рукав Никитича, шарахаться от игривых подмигиваний томных мальчиков («Любители старины», – нетактично ворчал на этот счет Леха) и возымела интерес к французскому шампанскому, спарже, осетрине и прочим интересным вещам. Никитич понемногу зверел, но целеустремленного деда не оставляла надежда отведать хваленой грибной настойки.

– Где твои поганки? – орал он то на Леху, то на проносящегося мимо ошалелого официанта. – А мухоморы где? – но грохот из динамиков и жизнерадостные вопли толпы мешали ему достучаться до истины.

Ситуацию помог разрулить неожиданный знакомый деда, возникший из дымного сумрака и оказавшийся, к изумлению Никитича, совладельцем «Поганок».

– Я-то думал, – объяснял потом Антону дед, – что живет этот Козюкевич тихо и спокойно, вампирит на долю малую, а он, гляди-ка, развернулся, отъелся, ровно генерал какой… Брюхо – точно генеральское! Только вот зенки почему-то теперь в разные стороны съехали.

Как выяснилось, был Козюкевич рядовым затрапезным вампиром, побирался по притонам бомжей, и, судя по всему, недолго ему оставалось до того, чтобы вообще стать бесплотной тенью. Но, как видно, кому-то очень услужил он, если сейчас в качестве хозяина элитарного клуба предложил Никитичу грибную настойку собственного изготовления.

– «Я имел удовольствие лично и с трепетом собирать этот бесценный продукт вот этими мозолистыми натруженными руками!», – злобно цитировал Никитич неожиданного знакомого. – «И ви можете наглядно наблюдать, какую опасность для жизни я имею, когда пробую своими хрупкими зубами нежность и безвредность каждого продукта!», – память у деда была избирательно отменная. – Еще и клыки свои нам совал – пощупать, кровопивец недоделанный…

Спасло деда то, что чернявая и бровастая физиономия собирателя грибов сразу возбудила скинхедские инстинкты Лехи. И когда в руках Козюкевича неведомо откуда объявилась внушительная посудина с дымящейся ядовито-зеленоватой жидкостью, он заорал на ее владельца: «Ополосни клыки сначала!». Освеженный пивом вопль Лехи был настолько могуч, что заглушил всю стихию веселья, и Козюкевич с перепугу макнул свои желтые клыки, которые он без стеснения являл народу, в зелье.

Эффект был неутешительный для Никитича. Челюсть вампира вначале мелко затряслась, потом отвалилась, из пасти игриво вылетел султанчик дыма, после чего Козюкевич, закатив глаза, пал на затертый пол «Ночных поганок». Впечатленная толпа вокруг радостно возликовала.

К несчастью, неутомимый дед повел себя бесшабашно: успел выхватить у интригана сосуд с напитком, понюхал его и торжествующе объявил, что грибы тут присутствуют. После чего произвел над сосудом какие-то пассы. В результате напиток изменил зеленый цвет на розовый, а затем наполовину исчез в распахнувшейся бороде деда. Видимо, атмосфера всеобщей безответственности оказала тлетворное влияние и на домового.

Дальнейший рассказ Никитича носил подозрительно обрывистый и противоречивый характер, из чего можно было заключить, что дед ликвидировал вредные свойства зелья явно не полностью. Что и подтвердила Весняна:

– Я неладное почуяла с дедом и помчалась по ориентиру к нему. По мышиным ходам. Тебя, Ант, будить не стала, а надо было… Когда их выкидывали на улицу, дед ну совсем окосевший был! Да и Леха не меньше.

– Кого выкидывали? – взвился Никитич. – Это мы их там распушили! Вот ежели бы Мавруша под ногами не путалась, я бы этих поганок по кирпичику раскатал!..

– Если бы не Мавра, ты бы этот кувшин с пойлом допил, и тогда неизвестно, что бы с тобою сталось!

– Или с «Поганками», – сердито буркнул дед, явно чувствующий свою вину. – А кувшин из рук забирать да об пол брякать – это несправедливо. Особливо, когда он не пустой.

До сути конфликта, возникшего между разгулявшейся троицей и ночным заведением, Антон докопался не сразу. Никитич шипел, а его дымчатая борода возмущенно парила в воздухе, прежде чем стало ясно: на одном из этажей заведения тусовалась компания, возглавляемая неким деятелем от шоу-бизнеса, коего окружающие звали Няшкой, а дед тут же переименовал в Бяшку. Пока деятель кокетливо и томно бросался на руки почитателям, Никитич терпел, тем более что Леха популярно объяснил ему, что сей субъект имеет отдаленное отношение к лично им уважаемому старинному шлягеру, трогательно повествующему о миллионе алых роз, а также к серии других не менее уважаемых шлягеров, ныне незаслуженно забытых.

Однако тут в «Ночных поганках» объявилась стайка стеснительных юношей, призванных, как выяснилось, отнюдь не для придания дополнительного колорита заведению, поскольку вышеозначенный Бяшка немузыкально взвыл: «Зайки мои!», после чего, прихватив самого миловидного обладателя подкрашенных век, блудливо удалился с ним в ближайший туалет.

– Это он чего? – не понял поначалу Никитич. – На горшок пацана повел?

– Посмотри – увидишь, – сердито буркнул Леха, наливаясь злобой. – Гад, а еще об алых розах тут распинался… Вставить бы ему эти розы в заднее место! Продюсер хренов. Мало ему львиц светских.

Любопытный дед ничего не понял и, подогретый вампирским напитком, шмыгнул вслед за парочкой, непонятно как миновав телохранителей любителя заек.

Минутой позже девиз «Ночных поганок», повествующий о мире и покое, был окончательно посрамлен.

Прежде всего из туалетных недр раздался совсем немузыкальный визг Бяшки. Затем из зеркальных дверей вылетел пунцовый вьюноша. Быстрота его объяснялась пинками Никитича, которыми тот с молниеносным темпом награждал юную особь пониже спины, приговаривая: «Будешь знать, чем угождать».

Оперативность действий разъяренного домового явно превосходила скорость мыслительных процессов двух охранных шкафов, отстраненно взиравших на воспитательный процесс вьюноши. Лишь когда визг, вырывавшийся из туалета, достиг немыслимых высот и стал переходить в ультразвук, шкафы, набычив шеи, оживились и обозначили действия в рамках должностных инструкций. Один из них, выбросив вперед длань, более похожую на бревно, поймал Никитича и подвесил его в воздухе, чем невольно помог воспитуемой особи исчезнуть в восторженно вопящей толпе, узревшей новое зрелище. Другой пытался двинуться в туалет, но заклинился в двери плечами.

– Скины, наших бьют! – немедленно отреагировал уже перешедший середину пивного океана Леха и прицельно метнул недопитую бутылку в верзилу, раздумчиво державшего на весу Никитича.

Прицел, однако, был неверен, и коварный сосуд с треском разлетелся о затылок застрявшего в дверях телохранителя, придав тому некое ускорение. Дверной косяк возмущенно хрустнул и вместе с плечами верзилы пошел навстречу страдальческому визгу.

И вот здесь с воплем боевой ведьмы в дело вступила Мавруша. Из ее кокетливого, с кружавчиками рукава взметнулась та самая знаменитая метла из африканского дерева и обрушилась на бритый лоб шкафа, продолжавшего задумчиво взвешивать на вытянутой руке онемевшего от такой наглости Никитича. Наверное, в дело примешалось еще какое-то заклинание, поскольку от грохота, пронесшегося по залу, вся плотно сбившаяся толпа зрителей синхронно присела. Метла печально разлетелась пополам, а верзила, отпустив Никитича, задумчиво почесал лоб.

–Р-разорю! Р-размаячу! Р-размагничу и замр-ру! – заорал, почуяв под собой землю, Никитич.

Земля, однако, оказалась для него шаткой, и пущенная неверной рукой деда зеленая ветвистая молния хлестко опоясала седалище охранника вместо того, чтобы наверняка попасть хотя бы в солнечное сплетение. Но и этого хватило.

–У-ау! – взвыл шкаф в унисон туалетному визгу и навис над вредным дедом.

Назревала тривиальная драка, но как раз в этот момент и объявилась Весняна, примчавшаяся по одной ей ведомым туннелям. Первым делом она ошарашила присутствующих болотным туманом, чтобы утишить страсти. А затем, поскольку Леха, Никитич, да и Мавруша находились в не совсем транспортабельном состоянии, домовене пришлось выволочь их на свежий воздух и вызвать обыкновенное такси. Тащить всю эту ораву по мышиным норам было бы делом слишком утомительным – тем более, что вся компания рвалась назад: Леха – к недопитому океану и желанию вставить кому надо веник роз, Мавруша – к погибшей метле, а Никитич – к неутоленному мщению и грибам. Хорошо еще, что наиболее трезвая и не отравленная туманом часть публики помогла Весняне выпроводить буйных посетителей на улицу, не стесняясь на дружеские, но щедрые тумаки.

Последнее, что увидела Весняна в «Ночных поганках» – выползавшего из туалета Бяшку. Его визг уже перешел в тоскливый, безнадежный вой, а позади деятеля шоу-бизнеса торжествующе цвел наипышнейший куст алых роз с длиннющими шипами. В данном случае желания Никитича и Лехи полностью совпали.