Читать книгу «СЭкс» в большом спорте. Правда о «Спорт-Экспрессе» от топ-журналистов двух поколений - Игорь Рабинер - Страница 11

Советский Союз, как известно, закончил свое существование в декабре 91-го. Тогда же и дорисовалось осознание того, что со следующего сезона на общей раньше территории вместо одного большого будет разыгрываться много маленьких чемпионатов, но что они будут собой представлять – не брался сказать ни один пророк. Даже Анатолий Федорович Бышовец, который всегда был горазд прозорливо заглянуть в будущее, впал в нешуточную панику, поскольку не понимал, что за сборную придется везти на Евро-92: «Это с кем теперь будет играть киевское «Динамо»?! С Шепетовкой?! С Ахтыркой?!» После таких восклицаний он всплескивал руками и замирал, как бы призывая кого-то к ответу за содеянное. Но отвечать ему никто не собирался. За Россию Бышовец, видимо, волновался меньше, а зря. Никогда не забуду свои впечатления от посещения одного из первых матчей первого российского чемпионата, куда, разбив их на две группы, нагнали двадцать команд исключительно для того, чтобы никто не сомневался – в России клубов профессиональных – пруд пруди и не страшны тут нам ни от кого никакие отделения.

Играли «Локомотив» и тюменское «Динамо-Газовик», которое займет в своей группе последнее место с отрывом. На трибунах – человек триста. Приезжие все стоят у своих ворот в надежде, что хозяева ничего не придумают. И вдруг – хаотичный вынос, тюменский форвард стартует со своей половины и несется один на один. Ан нет – офсайд. Гостевая скамейка чуть побузила и успокоилась, но за команду, как выяснилось, было кому заступиться. Сидевший неподалеку от меня человек в кирзачах и телогрейке не спеша перелез через все барьеры на трибуне и оказался на беговой дорожке – дело было еще на старом «Локомотиве». С дорожки снимал Федоров, расположившись у центральной линии и поставив камеру на треногу. Мужик в сапогах, похоже, переразмялся перед игрой, поэтому оперся на Сашкину конструкцию, предварительно, впрочем, спросив разрешения, и, дождавшись, когда боковой судья будет пробегать мимо него, набрал в легкие побольше воздуха и на весь стадион закричал: «Эй, пидарас, ты чего флаг поднял! Там не было «вне игры»! Ты, пидарас, понял, нет, ты обернись, я в глаза тебе хочу сказать, что ты пидарас!»

Таким текстом он, веселя трибуны, окликал арбитра довольно долго, милиции не стадионе то ли не было, то ли вмешиваться ей было лень, но когда терпение у незадачливого лайнсмена лопнуло, он – так ни разу не обернувшись – встал на месте и замахал флажком, привлекая внимание судьи в поле. Тот остановил игру, но едва направился к помощнику, как человек в телогрейке сделал несколько быстрых шагов назад и залег в небольшой ров – была там канавка для стока воды. Трибуна просто рухнула от хохота, наблюдая такую сцену. «В чем дело?» – спросил подбежавший главный. «Мешают», – показал, по-прежнему не оборачиваясь, флажком себе за плечо «махала». Не найдя по указанному направлению никого, кроме Федорова, судья строгим голосом велел ему сдвинуться со всем своим хозяйством назад. Сашка, давясь от смеха, повиновался. Когда игра возобновилась, из своего укрытия под овации зрителей выбрался поборник справедливости и подошел к Федорову: «Извини, друг, за неприятности. А если тебя уволят – давай к нам, в Тюмень, у нас там пидарасов нет!» – «Что, совсем нет?» – спросили за Федорова с трибуны. «Ну, может, немного и есть, но они не жалуются, как этот пидарас! И игры из-за них не останавливают, потому что знают, что они пидарасы!»

Это была какая-то не очень смешная стенгазетная карикатура, картинка из матча заводских команд, собравшихся сгонять на выставленный профкомом ящик пива – со своими болельщиками и судьей из соседнего цеха, которого при случае и отметелить по-свойски могут. И что, вот это местечковое зрелище станет теперь зваться чемпионатом, извините меня, страны?..

Но это будет уже весной 92-го, а зимой я вцеплюсь в хоккей. Там турнир, начинавшийся как чемпионат СССР, с нового года получит название чемпионата СНГ, но никто, к счастью, не ринется выходить из него раньше времени. Зато по ходу сезона начнут уезжать отдельные игроки, и очень скоро этот процесс примет необратимый характер. Много позже Владимир Владимирович Юрзинов скажет мне, что по-хорошему надо было бы сразу после Олимпиады-88 проводить в НХЛ первую пятерку сборной, не забыв сказать людям спасибо за все, что они для хоккея нашего сделали – и тогда, глядишь, не обошлись бы так нехорошо с родным отечеством Могильный и Федоров. Но Юрзинову будет легко так рассуждать, сидя на балконе своего коттеджа в финском городе Турку, куда его позовут тренировать, и весьма успешно, местную команду ТПС. А вот 30 декабря 1991 года в Дюссельдорфе, после того как «Динамо» займет только третье место в Кубке европейских чемпионов, Юрзинов предложит мне взять прощальное интервью у Александра Семака – и будет главный тренер выглядеть весьма обеспокоенным. «Уперся Сашка – отсюда лечу в Нью-Йорк и никуда больше. Вы же, говорит, обещали отпустить после этого Кубка…» – «А вы обещали?» – «Ну да, был разговор – он помогает до конца года, а потом садимся и договариваемся, как дальше живем. Не договорились… В клубе – ладно, я такой вариант уже продумал, но в феврале Олимпиада – и что я скажу Тихонову?..»

Виктору Васильевичу Тихонову Семак передаст через меня и газету большой и пламенный привет, напомнив, как четыре года назад его отцепили от олимпийской команды буквально в Шереметьево, в день вылета на Игры. И он этого не забыл, Тихонову ни в чем с тех пор никогда не верил, и теперь ни в какой Альбервиль не собирается хотя бы потому, что если приземлится в Америке до 1 января, то его контракт с «Нью-Джерси» сразу вступит в законную силу, и денег он до конца сезона при любом раскладе – хоть все на свете его клуб проиграй – гарантированно поднимет больше, чем вся наша сборная в том случае, если она Олимпиаду выиграет. Одноклубникам по случаю проводов Саша проставится пивом, и все до единого динамовцы, и сборники, и те, кто попроще, будут на его стороне. И каждый, как мне тогда покажется, прикинет для себя: ну хорошо, этот сезон я еще в «Динамо» доиграю, а вот следующий…

А что на следующий никого из них – не только динамовцев, а вообще всех, выигравших ту Олимпиаду и без Семака, – в стране не останется, я окончательно и бесповоротно осознаю в мае в Братиславе с Прагой, куда съедутся, по-моему, все русские таксисты Нью-Йорка, резко решившие переквалифицироваться в хоккейных агентов. Аккредитуются они журналистами от каких-то русскоязычных газет, которые едва ли кто читал за пределами их таксопарков. Наши влетят тогда шведам в четвертьфинале, но им с самого начала будет не до игры: со скорым отъездом придется определяться здесь и сейчас – покуда золото Альбервиля блестит еще так ярко – а вокруг станет вертеться столько разномастных советчиков, пытающихся козырнуть своим знакомством с заокеанскими знаменитостями и очень смешно набивающих себе цену: «Вон, смотри, идет Дэйв Кинг – сколько ж мы с ним там, у нас, об игре проговорили! Хай, Дэйв, хау а ю?» – «Хай, файн, сэнкью!» – «Ну как, видал!» «Впечатляет, что говорить. Но мне кажется, если я с ним поздороваюсь, он среагирует примерно так же…» – «Нет, ну что ты – он, конечно, ответит тебе на приветствие, но это будет неискренне, просто из вежливости.

А со мной ему сейчас было бы что вспомнить – если бы только он так куда-то не торопился. Да, так не знаешь, у Житника есть агент? А у Юшкевича?» Когда я доеду до Америки и тамошнего хоккея, то никого из этой публики в окружении Дэйвов Кингов почему-то не увижу…

Но были, конечно, уже тогда среди агентов и настоящие зубры. Как, например, Марк Гандлер, вовремя сменивший саратовскую прописку на нью-йоркскую и владевший эксклюзивными правами на динамовских хоккеистов, а также кучей языков, в том числе и нехоккейным немецким. Впервые я увидел Марка в Дюссельдорфе, в компании коммерческого директора «Динамо», которого я имел неосторожность панибратски называть Павлинычем, не проинтуичив, что он очень скоро станет вице-мэром Москвы. Впрочем, это никак не скажется на наших отношениях в дальнейшем – жаль только, что Валерий Павлинович Шанцев нынче не мэр столицы, а губернатор Нижнего Новгорода. Так вот, Марк красиво и убедительно доказывал Павлинычу, что теперь хоккеисту рвать когти на манер Могильного с Федоровым уже глупо, ведь когда ты мосты за собой сжег, хорошего контракта тебе не видать, и я просто не мог не сделать с мистером Гандлером интервью по этому поводу. По тем временам это было все равно что разговорить шпиона – может, потому и вышел материал с опечаткой в заголовке, где Марк был назван Гартнером.

Хоккей на моей памяти всегда являлся видом спорта непростой судьбы. С одной стороны, его золотоносность вроде бы кричала об успехах советской спортивной системы, но с другой – попытки объяснить малейшую неудачу выглядели настолько неуклюжими, что за будущих коллег было неловко еще с давних времен. Но вся тупиковость ситуации открылась мне в декабре 88-го, когда Анатолию Тарасову исполнялось семьдесят, а мэтр, зимуя на даче в Загорянке, не горел ни малейшим желанием принять у себя кого-либо из «Советского спорта». Но заказ поступил с самого что ни на есть верху – Кудрявцев предлагал Тарасову по телефону разные кандидатуры, а тот, услышав очередную фамилию, только матерился и бросал трубку. И тогда мудрый Лев Волькович Россошик (которому в том же декабре исполнялось каких-то сорок два) предложил послать меня – и Тарасов вдруг неожиданно согласился: «Я кое-что из твоего читал – ты вроде задницу никому не лижешь – запоминай адрес».

Запомнить-то я запомнил, но когда дотопал по сугробам от платформы до нужной улицы, то долго стоял у забора, из-за которого просматривалась избенка, ну никак не вязавшаяся в моем мозгу с жилищем человека такого масштаба. Может, там дворник живет – проводит к Анатолию Владимировичу? Но в неказистом домике жил, как оказалось, сам Тарасов, придирчиво оглядевший меня из-под кустистых бровей и предложивший сначала продегустировать настойки собственного приготовления, а потом уже и поговорить. А говорил этот глыба-тренер, отставив в сторону костыль и полулежа на диване, так, что только уши развешивай. И все под разные, вкусней один другого, напитки… В общем, приехал я с утра – и впритык успел на последнюю электричку, хотя Тарасов предлагал другой способ расставания – досидеть до первой утренней. Он вспомнил, как в свое время один из его любимых учеников, Мишаков, возвращавшийся от подруги на ночной электричке этого направления, вынужден был драться с хулиганьем, позарившимся на его дубленку. «Женьку прямо из милиции на тренировку тогда привезли, с фингалом под глазом и оторванным рукавом. Вот, говорят, товарищ тренер, принимайте вашего спортсмена, он четверых в электричке избил, вы его за это как-нибудь проработайте. А я им говорю, что сам разберусь: наказал бы, если б его побили – для чего мы тогда по два раза в день тренируемся?! Это вы со своей шпаной идите работайте – чтоб она в лицо знала тех, к кому лучше не приставать». Но я тогда как-то без драк проскочил – может, потому, что на дубленку к тому времени еще не заработал.

Свой материал «Незнакомый Тарасов» я так и построил – на тостах-воспоминаниях, первый из которых был «за родителей и друзей детства». Леве идея понравилась. Кудрявцев же сказал, что раньше – да, прошло бы на «ура», но сейчас, когда любое выпивание не в почете… А ты тут так нарочито… Но я прочитал текст по телефону Анатолию Владимировичу, и тот одобрил его в своей манере: «По-моему, все честно написано! Ты передай там начальству: или как есть печатаете – или на х..!» Резолюцию эту Кудрявцев озвучил заказчикам – они, как мне потом рассказывали заслуживающие доверия люди, на всякий случай перезвонили юбиляру, получили от него подтверждение: «или – на х..!» и дали, за неимением других вариантов, добро. (Это мое застольное интервью с Тарасовым на долгие годы стало любимой публикацией Толи Чернышева. «Врешь, Егор Кузьмич, не возьмешь – у нас супротив тебя свои приемы!» – говорил он, когда не на словах, а на деле собирался бороться с лигачевским произволом. А боец Толя, как вы уже могли удостовериться, был убежденный.)

Олег Ханин остался в «Советском спорте» – попадать в вытрезвители и никому не рассказывать, с кем, – и в «Спорт-Экспрессе» на первых порах мы делили хоккей с пришедшим из ТАССа Васей Канашенком, который вообще-то по ведомости изначально проходил как шахматный обозреватель, но и в другой умной игре неплохо разбирался. При этом шахматы, естественно, с него никто не снимал – тогда у нас универсалы были в особой цене. Однажды я заглянул на службу и увидел, как Вася смотрит по «ящику» хоккей и одновременно переставляет на доске фигуры, сверяясь с нотацией какой-то важной партии, которую он собирался объяснить продвинутым – а какие еще могли покупать «СЭ» из-за шахмат? – читателям. «А я думал, ты на хоккее». – «Нет, я с шахмат пришел – и теперь точно знаю, как ты будешь выглядеть, когда тронешься умом на этой работе». – «Ну, и как же?» – «Когда я в следующий раз приду, а ты будешь смотреть по телевизору шахматы и играть сам с собой в настольный хоккей…»

Но Вася, он мог и в ответ подколоть, мы с ним в той же Праге соотечественникам из Нью-Йорка столько лапши, перемигиваясь, на уши навешали. Как-то утром Канашенок диктовал из пресс-центра первым, а я проверял очередного «друга Дэйва Кинга» на знание правил игры. И вдруг «агент» услышал, как Вася произносит в трубку: два умножить на семь, пять умножить на три, десять на один… Это были показатели лидеров штрафного зачета – как шахматист Вася очень трепетно относился к любой статистике. «А что это он передает?» – «Как что – таблицу умножения». – «Да это я и сам понял – но зачем?» – «Как зачем – разминает стенографистку, а заодно и сам просыпается, у нас, еще не уехавших в Америку, с Прагой ведь два часа разницы». – «Ну вы даете… Нет, ну это профессионализм!»

Со своим чемпионатом и сборной мы кое-как и вдвоем справлялись – плюс, понятно, отчеты с мест, но Кучмию быстро захотелось охватить и НХЛ как территорию, малознакомую российскому читателю. Но нам бы самим для начала в другом хоккее неплохо было разобраться. Тогда у меня еще не хватало времени в это погружаться, и чтобы начальник от меня отстал, я позвонил Игорю Ларионову, и Профессор сказал, что он совершенно не интересуется заокеанским хоккеем за пределами своего катка. Оттренировался, отыграл за свой «Ванкувер», снял форму – и превратился в обычного человека. А каков там бюджет клуба, чего президент от команды ждет, как менеджер игроков подбирает – Игорю Николаевичу все это глубоко параллельно. И уж на новостях из других клубов он тем более не фокусируется.

Кучмий было загрустил, но тут неожиданно выяснилось, что недавно зачисленный в штат тихий бухгалтер Аркаша Смирнов – хоккейный фанат, поэтому он в газету и пришел, и глаза у него под очками такие беспокойные не потому, что он во внеслужебное время в одиночестве квасит – нет, он по ночам где-то, оказывается, кассеты с энхаэловскими матчами смотрит. Смирнов, едва успев расколоться, был послан в магазин, и в процессе разлив-тестирования выяснилось, что у Аркаши какой-то очень своеобразный взгляд на хоккей. В том смысле, что в происходящем непосредственно на льду наш счетовод ориентировался, примерно как я – в бухгалтерии, но как человек, долгое время имевший дело с большим количеством чужих денег, он с легкостью необыкновенной готов был начать давать советы какому-нибудь Майку Кинэну, как тому грамотней распоряжаться клубными миллионами. Помните замечательную фразу Филиппа Бэнга из культового фильма «Блеф»: «Это так глупо, что может сработать»? Вот ровно по этому принципу мы и запустили Аркашину «экспертизу» в тираж – коль ввязались в авантюру, надо было хотя бы делать вид, что мы все держим под неусыпным контролем. И, конечно, сработало – обидно лишь, что «Железному Майку» ни одной из всех этих подсказок с помойки не перевели, а то бы наш бухгалтер, глядишь, давно уже в другой стране считал другие деньги. И может быть, даже – свои.

А вот в чем повезло «Спорт-Экспрессу», так это в том, что открытие издания практически совпало с открытием границ – именно с осени 91-го рядовой, советский тогда еще гражданин получил возможность выезжать из своей замечательной страны, страшно сказать, на Запад. И не в составе какой-нибудь делегации, а сам по себе, без прохождения перед поездкой выездной комиссии и прочих прелестей, предшествовавших пересечению государственной границы. Вот уж поистине сладкое слово – «свобода»! И первым из спортивных руководителей очень многим моим коллегам дал ее почувствовать Николай Александрович Толстых, правильно решивший для себя одну очень важную экономическую задачку: если ты заказываешь чартер, то его стоимость не зависит от количества пассажиров на борту. Катает ли на этом самолете пилот твою семью или же салон набит битком – это стоит одних и тех же денег. Поэтому президент – тогда еще не всей футбольной лиги, а только своего «Динамо» – начал брать на еврокубковые выезды журналистов пачками, порой по несколько человек из одного издания.

Самым первым таким массовым выездом был вояж в Будапешт, рядом с которым приютился городок Вац, чья команда вышла на динамовцев в первом раунде Кубка УЕФА. Стоит отметить, что еще было выкуплено несколько вагонов в поезде Москва – Будапешт, уже для болельщиков. Но последним матчем «Динамо» перед поездкой стала игра со «Спартаком», закончившаяся для «Динамо» катастрофой – 1:7. На это избиение съехалось несколько моих иногородних друзей – убежденных динамовских болельщиков, которые после игры чуть ли не руки готовы были на себя наложить – и пока я их всех утешал, ранне-утренний рейс с командой улетел без меня. Не беда – мы с приятелем рванули самолетом во Львов, где еще полдня гуляли по красавцу-городу, поджидая, когда через него проедет поезд с болельщиками из Москвы. «Я уж думал, ты к спартаковцам переметнулся», – скажет Толстых, увидев меня в Будапеште.

«Динамо», накрученное после Лужников Газзаевым, пройдет «Вац» уверенно, и на следующие выезды – в Канны к Зидану и на проигрыш «Генту» – я уже не буду опаздывать. Вот только Зидан мне ничем не запомнится – я, конечно, тот еще эксперт, но могу сказать в свое оправдание, что и в самом «Канне», с чьим руководством я успел переговорить, о нем, 19-летнем, никто не говорил как о будущей звезде – тогда все молились на камерунца Франсуа Омам-Бийика, которому я передам привет от его недавнего тренера Непомнящего. И привезу домой симпатичное, как мне покажется, интервью. (Нет, если оно кому-то не понравилось, то и ради бога, но приписка под фамилией автора «Канны – Москва» уже, по-моему, должна была расположить читателей к этому самому автору – это ж не по телефону взято или, как писали когда-то в «Совспорте», «по материалам зарубежной печати»…)

Но одна поездка у меня сорвется. В апреле 92-го я соберусь с мини-футбольной «Диной» на турнир в Чехословакию, пройду таможню и паспортный контроль, но при посадке в самолет знакомый авиадиспетчер, из динамовских болельщиков, подойдет и скажет, что полчаса назад в больнице умер Севидов – и никуда я не полечу, а поеду из Шереметьево в редакцию, вывалю на полполосы некролог и попрошу, чтобы меня несколько дней не дергали…

Итак, теперь появлялась возможность планировать поездки на большие турниры – были бы только у редакции деньги. Наш гендиректор обещал, что он научит нас зарабатывать – но первый переход от слов к делу обернулся не самым удачным с точки зрения коммерции предприятием. К шведскому Евро-92 он задумал выпустить календарь – обычный такой, с делением года на дни, недели и месяцы, плюс футбольные картинки и таблицы двух групп (тогда еще в финальной части участвовало восемь команд) с пустыми, для заполнения, графами. Текста там никакого не предполагалось, поэтому в процессе производства я задействован никак не был.

Зато в реализации мне предложили поучаствовать самым непосредственным образом: поскольку цену за изделие Рубин заломил какую-то несусветную, ни с кем из оптовых распространителей договориться не удалось.

И однажды было собрано экстренное совещание, на котором всем журналистам приказали взять по пачке этих самых календарей и по каким-то своим каналам (?) попытаться их толкнуть. Озвучил это Рубин, и я ждал, что сейчас слово возьмет Кучмий и скажет нечто вроде: как мы вас напугали, а на самом деле есть следующий выход. Но главред сказал, что если эта продукция не продастся, то нечем будет платить нам зарплату – настолько серьезные деньги оказались вложены в производство календаря. Дальше – немая сцена из «Ревизора», но я долго молчать не умел, поэтому и спросил: а кто-нибудь, прежде чем запустить печатный станок, просчитывал возможные риски? Кто и с какого перепугу решил, что этот «боевой листок» пойдет на «ура» по цене хорошей книги – неужели нельзя было придумать что-нибудь не настолько примитивное?

Рубина так расстроили мои вопросы, что он не смог толком ничего ответить. Все расходились какие-то подавленные, а меня Кучмий оставил и сказал, что я страшно обидел Ивана, который душу всю вкладывает в новое, в наше общее с ним теперь дело, а я взял да и назвал все его усилия примитивом. «Но он же не пытается продавать у себя в кафе морковные котлеты по цене мясных, понимая, что их тогда никто не купит и назавтра они окажутся на нашей помойке?» – «А ты знаешь, что он целыми днями ходит и думает, как вас с Трахтенбергом в Швецию отправить?» – «Мне казалось, что Леня его для этого и позвал – а он зачем-то календари выпускать бросился…»

В итоге на трехнедельную поездку – на все про все – нам с Леней Федорычем наскребли по всей редакции около двух тысяч долларов. «Я им сказал, что только билеты съедят треть этих денег, но это никого, представь, не взволновало», – объявил мне Леня в тот день, с которого я стал обращаться к нему как к главе нашей делегации. «Даже приведенного тобой гендиректора?» – «Его – в первую очередь. Ну что ж – поеду в Федерацию, попробую договориться, чтоб нас в чартер взяли». – «Удачи, мой шеф, – календарей захватить им не забудь».

Трахтенберг всегда был велик – через несколько дней я сидел в самолете Москва – Стокгольм через проход от Бышовца, и Анатолий Федорович, пожаловавшись на отсутствие аппетита, отдал мне свой завтрак: чтоб лучше о сборной писалось. Я честно ответил, что буду болеть за его команду, как никогда ни за одну другую, – мы ведь и на возвращение заложились с вами же, поэтому у вас просто нет другого выхода, как выйти в финал. Из аэропорта поехали на стадион аккредитовываться – Леня как истинный зам главного редактора стоически тащил с собой увесистую упаковку календарей имени Рубина. (Вообще-то нам каждому дали по пачке в нагрузку – раз не продается, хоть раздарить, но я, пришло время признаться, оставил свою на стойке регистрации в Шереметьево, логично, по-моему, рассудив, что отсюда календари могут полететь в самые разные страны, а не в одну только лишь Швецию.) Из пресс-центра вызвонили сестру Рубина, Маргариту, – она очень удачно, как выяснилось, поселилась несколько лет назад именно в шведской столице, что дало теперь возможность ее брату пристроить нас к ней на несколько дней пожить – а дальше, дескать, разберетесь. При знакомстве я сказал Рите, кому ейный брат обязан своей нынешней высокой должностью, и нас приняли почти как родственников – даже календарь в туалете повесили.

Матч открытия, Швеция – Франция, проблем в освещении не вызывал, ибо судил его Алексей Николаевич Спирин, и тут эксклюзив мне был обеспечен. (Леха, да ежели бы я знал, что за двадцать лет судьи наши и близко к работе на матче такого ранга не подойдут, я бы всю газету одному тебе тогда и посвятил!) Шведы повели, Папен сравнял, к судейству претензий не было – все, словом, сложилось. А через день нам предстоял вояж в город Норчепинг, где наши играли с немцами. У Риты мы оставили часть вещей, взяв с собой самое необходимое – у Лени был подготовлен запасной аэродром: между Стокгольмом и Норчепингом жила одна эмигрантская семья («Ты же знал Вову Циммермана, пока он еще в Данию не уехал? Так вот, его сестра вышла замуж за…»), которая, по его словам, счастлива будет нас принять.

Мы сели на хвост паре голландских коллег, арендовавших машину, – всю сотню с лишним километров Леня рассказывал тому, кто не за рулем, про спартаковское прошлое Игоря Шалимова, я, как мог, переводил – так дорогу и скоротали. А потом наша сборная, чуть не всю игру просидев в защите, едва не выиграет у немцев – на всякий случай, чемпионов мира: на пенальти Добровольского Хесслер ответит со штрафного только на последней минуте, и пойдем мы с Леней общаться с народом. При утреннем отъезде из Стокгольма глава делегации еще раз уточнит, не владею ли я, случайно, немецким, получит отрицательный ответ и предложит бросить жребий: на ком послематчевое послесловие от наших, а на ком – от немцев. Мы подкинем монетку достоинством в одну шведскую крону – и Лене не повезет.

На обратном пути пойдет дождь, очень скоро превратившийся в ливень, голландец за рулем все чаще начнет протирать от усталости глаза, второй уснет, а Леня будет упорно сверять надпись на каждом указателе с текстом, выведенным у него на бумажке. Наконец, буквы совпадут, голландцы на этом повороте заправятся, а нам вызовут такси – кто скажет, что мы не можем себе позволить такую роскошь впервые за пять дней! И вот въезжаем мы в искомый район, и остается только отыскать квартал семиэтажных, как в Лениной шпаргалке помечено, домов, а там нас уже встретит Гена, муж сестры Циммермана. Но сколько ни кружим – натыкаемся сплошь на девятиэтажки. И тут замечаем человека в дождевике и тормозим рядом с ним, чтобы сориентироваться с его помощью на местности. Смотрим – ну явно не швед прогуляться в такой ливень вышел. «Леня, то ж ты?!» – «Я, Ген, я!!! Но где тут семиэтажные дома?!» – «Дак первый и седьмой у них технические – они не считаются. Ты шо, не знал, шо ли?..»

Гена в совсем недавней жизни был судовым механиком в Керчи, а когда это ему надоело, заделался политэмигрантом. И принимал нас теперь, разливая «Абсолют», в квартире, предоставленной его семье коммуной, которая возилась со всеми, кто сумел каким-то образом доказать, что его на родине преследовали за шедшие вразрез с местным режимом убеждения. Какие недопонимания были между Геной и крымскими властями – для меня так и осталось загадкой, хотя «Абсолюта» мы с Геной и выпили вроде немало. Начали в ту самую ночь, но быстро осеклись – уж больно Леня выглядел озабоченным.

Оказалось, что Федорыч нашел какого-то знакомого по хоккейным турнирам «Известий» немца, знающего с десяток русских слов, который подвел Леню после матча вплотную к Клинсманну, спросил про впечатления о нашей сборной, и звездный форвард что-то долго и эмоционально говорил. В диктофоне все есть – осталось только найти расшифровщика. «Ген, а ты немецкого совсем не знаешь?» – «Та откуда ж, Лень?! Я вот щас шведский изучаю – дюже трудный, скажу тебе, язык! Но когда «Абсолюту» в магазине спрашиваю – дают!» Короче, когда нас поутру вызвали, пришлось Боре Тосуняну выслушивать из-под Норчепинга откровения Клинсманна, чтобы после перевести их на русский. А потом мы отправимся с сыном Гены, которому только предстояло пойти осенью в первый школьный класс, кататься на велосипедах, и он предложит искупаться в бассейне, расположенном прямо посреди поля. «Там турникет стоит, но можно просто сбоку пройти – у них все на доверии. А в Керчи у нас бесплатно можно было только в море искупаться…»

Потом мы съездим в Гетеборг на нулевую ничью с голландцами, хоть ван Бастен и забьет нам шикарный гол головой в падении, причем по всем правилам. Но его отменят – это я к тому, что не всегда нас засуживали. А Леня еще до начала матча успеет разыскать очередного друга, бывшего киевского динамовца Вадима Евтушенко, заканчивавшего играть в Швеции, и с таким экспертом работаться ему будет просто в радость – Вадик спокойно изъяснялся на нескольких языках. К тому же в чужие уста всегда проще вложить правильные слова: да, сборная СНГ показала, что умеет не проигрывать грандам, но атакующей игры в этих матчах почти совсем не просматривалось – поэтому рано предвосхищать успех во встрече с шотландцами и выход в полуфинал. (Бышовец, впрочем, все равно безошибочно вычислит настоящего автора.)

Город Норчепинг – какое-то вечерне-дождливое место: не успела кончиться игра с шотландцами, как опять полило. Я спущусь с трибуны минут за семь до конца – сразу после того, как Маккалистер забьет пенальти, счет станет 0:3 и полуфинал превратится в последнее место в группе – как карета в тыкву. Попробую подойти поближе к нашей раздевалке – и вдруг два секьюрити, прежде никого в нее не пускавшие, сами делают приглашающий жест: и для нас, и для вас чемпионат закончился – заходи, чего под дождем мокнуть.

И тут на меня вышел Бышовец – он был как в прострации (хотя почему – как?), по нескольку раз повторяя одни и те же слова, слабо связанные друг с другом. Мы долго говорили совершенно ни о чем, пока тренера не отловили и не увели на пресс-конференцию. Еще каких-то полтора часа назад он был триумфатором Сеула – теперь стал неудачником Норчепинга. А запоминается-то последнее… Потом Серега Юран примется мне говорить, что если не сохранят такую команду, это станет преступлением: «Нам по двадцать три года, за нами – будущее. Я не знаю, как будет эта сборная называться дальше, но мы должны продолжить играть вместе». Доктор Орджоникидзе проведет мимо нас Каху Цхададзе – злосчастный рикошет при втором голе еще и палец ему сломает, надо ехать на рентген. А этот гол ведь и всю команду сломал…

Ночью Гена, боровшийся за шведское гражданство, но в душе все равно остававшийся крымчанином, начнет пытать меня за «Абсолютом»: «А что, теперь у нас с тобой разные сборные могут быть?» – «Похоже, что так». – «И что, они друг против друга могут сыграть?» – «Могут». – «И даже – на чемпионате Европы?» – «Ну, сначала туда еще и тем, и другим попасть нужно будет…» – «Нам тоже теперь домой попасть как-то нужно будет», – напомнил писавший в другой комнате свой текст Трахтенберг. Что ж, Леня привез меня сюда – теперь мой долг вернуть его на родину.

А заодно и самому вернуться.

В стокгольмском офисе «Аэрофлота» я обнаружу всего один календарь на немаленькое помещение: друзья, да как же вы в таких условиях билеты на нужные рейсы ухитряетесь выписывать?! Вот вам каждому по личному календарю – с автографами игроков сборной (чистая правда, мне на нескольких экземплярах Каха расписался, когда у него все пальцы еще целы были). С чего я так любезен? Да пару билетов нужно перебить с чартера на регулярный. Нет-нет, еще не улетел – команда после таких поражений по утрам обычно тяжело собирается. Да, если бы вчера выиграли, летели бы потом с ними. А дешевле не получится? Да, дату вылета изменять больше точно не будем – обещаю. Тогда такая цена? Да, конечно, мы ведь все болельщики…

Посетив Гетеборг на игре с Голландией, мы заодно выяснили, что все места в городских и окрестных отелях были забронированы задолго до образования «Спорт-Экспресса». А в этом чудном городе, где нам предстояло провести последнюю неделю чемпионата, знакомых эмигрантов не оказалось даже у Трахтенберга. Но организаторы преподнесли нам подарок: по аккредитации мы имели возможность бесплатно сплавать паромом в Данию и даже вернуться. А если пользоваться ночными паромами – то и номер в гостинице, получается, не нужен – его заменяла мини-каюта. Чем мы и воспользовались с одним мастером фотографического цеха, с которым в Стокгольме виделись только мельком.

Федоров работал тогда уже и на иностранные какие-то конторы, спал урывками. «В Стокгольме сел сейчас в поезд, смотрю – напротив два шведа. Рожи – как из дерева высечены. Лесорубы – они и есть лесорубы. Положил железки свои под голову, только задремывать начал, как один другому говорит: глянь, Вась, а у этого придурка шведского часы-то – наши, командирские…» В Дании нам понравилось – цены на любимые нами напитки были не чета шведским, а датской сборной, спешно заменившей югославов и состоявшей из отпусников, мы симпатизировали с самого начала. Поэтому мы очень быстро обросли в той стране приятелями из болельщицкой среды – некоторым из них я как лицо, не подлежащее досмотру, каюсь, помог пронести на финал с немцами пиротехнику – это были вполне безобидные ракеты, летевшие исключительно в воздух. Зато какой фейерверк после победы люди устроили! Едва-едва мы тогда с ними, по привычке уже, в Данию не уплыли…

А в Москве я передам гендиректору посылку от сестры и скажу, что это было, конечно, веселое приключение, но какие-то моменты от работы все-таки отвлекали – например, некоторая неопределенность с жильем. И узнаю, что это все потому, что календари не продались – кстати, в Швеции на них хоть обратили внимание? Да я, можно сказать, обратный билет по бартеру брал! Ну вот видишь, а ты говорил – примитив…