Читать книгу Книга ангелов и небесного «я». Как услышать небесного покровителя и раскрыть свой потенциал - Игорь Сибальди - Страница 17

По правде говоря, то, что критерии нашей рациональности несовместимы с ангелологией, не зависит от недостатков последней.

Дело в том, что уже пару веков любой вопрос о причинах заставляет нас нервничать. Дело в том, что с XVIII века наука не осознает, насколько преувеличена та независимость от религии, которой она хвастается. Очевидно, религиозный образ мышления проделал в умах более глубокие борозды, чем можно было предположить, и ученые, двигаясь в сторону прогресса, не заметили, что они всегда следовали какой-то линии богословских идей позднего Средневековья: прежде всего, убежденности, что во Вселенной всегда существовала первопричина, от которой рождаются другие причины, каждая из которых, в свою очередь, производит свой эффект.

Для религиозных людей этой первопричиной, конечно же, был Бог. Желая найти одну или несколько нетеологических причин, ученые XIX века попали в ловушку. Нет ничего более невыгодного для ученых, чем ставить перед собой цель с приставкой «не»: то, что это «не» должно отрицать, неизбежно станет ограничивать их кругозор. Таким образом, именно в те годы, когда прямое влияние религии на культуру Запада все больше уменьшалось, религиозное представление о причинности как единственном объяснении всех явлений возродилось как главный принцип современной науки. Как раз в начале XIX века мы находим утверждения, подобные сделанному астрономом де Лапласом:

Мы должны учитывать нынешнее состояние Вселенной как следствие своего предыдущего состояния и как причину того, которое последует за ним.

«Аналитическая теория вероятностей», 1812

Обратите особое внимание на слова «Мы должны». И пятьдесят лет спустя вот другое высказывание Клода Бернара, одного из ведущих ученых того времени:

Неизменный принцип экспериментальных наук – необходимость детерминизма. Опыт показывает нам только форму явлений; но отношение следствия к определенной причине является необходимостью и не зависит от опыта: оно – математическое и абсолютное.

«Введение в изучение экспериментальной медицины», 1865

Тем временем Дарвин полностью посвятил себя изучению происхождения, что и стало торжеством причинности и привело к большим последствиям. Затем у Фрейда:

Мы опираемся на предпосылки, что существует массовая психика, в которой психические процессы развиваются так же, как и в психике одного человека. Особенно мы верим, что тысячелетиями существовало чувство вины, передаваемое из поколения в поколение, которое берет свое начало в преступлении настолько древнем, что люди более поздних поколений не могут ничего об этом знать.

«Тотем и табу», 1913

Никто и не заметил, что с этим господством причинности в современную эпоху просачивалось главное намерение богословов, из-за которого они и посвятили себя культу первопричины, то есть потребность убедиться и продемонстрировать, что прошлое сильнее настоящего и абсолютно его определяет. В религиях это вполне понятно и функционально: они действительно должны опираться на традиции, чтобы выжить. Чтобы лучше воздействовать на верующих, они должны уговорить их, что в жизни прошлое (а не будущее) имеет решающее значение: из-за первородного греха Адама человек не может своими же силами спасти самого себя.

Таким образом, на Западе мы имеем науку, которая полусознательно ограничивает свой кругозор и в которой причинность является не столько нормативным принципом, сколько фиксацией, патологией сознания, которая не может не вызывать нервозность у тех, кто на ней настаивает, и которая мешает им видеть другие перспективы мышления.