Читать книгу Причины и следствия моего Я - Игорь Сотников - Страница 6

– И наконец-то, незаконченный, так с трудом нам дающийся роман о неоконах – Определенное смысловой тематикой высказывания замечание Валериана, как, казалось бы, не имеющее в себе ничего такого уж смешного, тем не менее, вызвало смешки у собравшихся у него на летучке не слишком дисциплинированных работников редакции, которым, как оказывается, палец покажи, они ржать начнут. Что, конечно же, для всякого строгого, неуверенного в себе и с отсутствием чувства юмора начальника немыслимо слышать, но всё-таки когда на его месте находится иная властность, умеющая направить в нужное русло хаосность мысли подчиненных, которым только такая образность мышления позволяет создавать приемлемый контент, такое весёлое положение вещей не представляет опасности. И Валериан, не испытывая нетерпения, присоединился к смешкам, а уж затем, остановившись около Алекса, уже испытывая свое терпение, воззривши на него, попытался одной своей начальствующей видимостью достучаться до того.

– Я смотрю, что у Алекса свой, как всегда особенный, сфокусированный взгляд на жизнь и в частности, на рассматриваемую нами тему! – Касторыч не дождавшись от Алекса требуемой реакции всполошенности, решил чудодейственным словесным способом напомнить тому, как о его присутствии здесь, а не там, в его сомнительном (любая фантазийность, не имеющая реальности воплощений, уже своим фактом неосуществления в данный промежуток времени есть вещь сомнительная) мире воображения, так и о своём начальствующем положении, требующем от своих подчиненных внимательности и рефлекторной ответности.

Ну, а так как Касторыч слыл за либерала, то он, конечно же, позволял своим подчиненным иметь свою отдельную, правда, не выходящую за пределы основного направления редакторской политики, точку зрения. Правда, при случае, да и за просто так Касторыч, как особа облаченная властными полномочиями, дабы они не заржавели, был не прочь их использовать на свою полную диктаторскую катушку. И ухватив, к примеру, того же Алекса за его волосы, с удовлетворением добиться от него согласного кивания головой, которая в своей кивающей реакции, согласованной с направлением его ручных действий, постарается себя превозмочь и каждый раз с восторженными звуками, соприкасаясь с поверхностью прилегающего к ней стола, глубоким звуком будет отдавать своё почтение ему.

Но Касторыч всё же не зря поставлен на такой высокий пост, и он умеет унять в себе все эти не позволительные для открытого выражения своей сущности желания. А так, при случае прихватив бутылку коньяка и пару находящихся в неслужебном к нему подчинении (а находящихся в подчинении у своих страстей) работниц, трудящихся на другой ниве культуры, после рабочей смены, расположившись у себя в кабинете, Касторыч уже сможет, заглушив коньяком свои принципы, в забытьи своих начал, к которым относятся его носки и брюки, дать волю своим, так и рвущимся к деятельности деспотичным мыслям, которые, действуя через его загребущие руки, дают им полную свободу куда как нелиберальных действий.

– Ну что, Алекс, скажешь? – Усмехнулся Касторыч, глядя на Алекса, который, вернувшись из очередной задумчивости, которая не способствует вниманию и запоминанию того, о чем идет речь, и поэтому требует от застанного врасплох, своих, развернутых оправданий.

– Да ничего нового. Я не хочу выделяться, – ответил Алекс.

– Это, конечно, дерзко с твоей стороны – вот так прямо накладывать тень на свой коллектив, да и меня подобным хитроумным способом обвинять в экстрасенсорном умении вводить подчиненных в транс, – усмехнулся в ответ Касторыч, который своим ответом вызвал шумную смешливость коллектива редакции.

– Я не ищу лёгких решений и сицилианской защите предпочту защиту «А. Лехина», – поднявшийся шум в кабинете Касторыча, скорее всего, вызвал в еще не полностью пришедшем в себя Алексе защитную реакцию, которая получила такое свое словесное выражение, видимо, от того, что он ещё пребывал под действием своих воображаемых воспоминаний. Правда, Алекс не просто вот так ляпнул вслух слышанное им когда-то, такое созвучное месту выражение, а ему вдруг вспомнился сюжет из одного выпуска «Ералаша», который, по его мнению, очень точно должен был отражать суть этой защиты «А. Лехина».

За шахматной доской, судя по соответствующему их сущности виду, встречаются большой любитель шахмат – некий очкастый тип, непонятно каким ветром его сюда занесло, и его соперник – большой любитель иных подходов в решении своих насущных проблем, бунтарского вида человеческий огрех. Который, не долго думая, и в ответ на первый же шахматный ход своего шахматного соперника подвигнул того на непременное желание заглянуть под стол, где тот к своему изумлению увидел ответный ход – так называемую защиту А. Лехина – кулак этого огреха. Что, конечно же, сразу же сравнивает шансы этого шахматного гения и огреха, и ведёт в неумолимую победную сторону огреха. Но как говорится, на каждую защиту найдётся своя полузащита, и шахматный гений, на то он и гений, чтобы, имея, не использовать шахматные средства, а именно рокировку, которая привела на его место не менее сумрачного вида типа, чей огромный кулак под столом очень доходчиво объяснил этому огреху, что его коса нашла на камень, и указал на то, что и его «косо-бланкина» защита не менее чем его, контрпродуктивна.

– Не понимаю, о чём это ты? – Споткнувшись о высказывания Алекса, недоумевая ответил ему Касторыч, но после быстрого реакционного обдумывания добавил, – Но давай уже, высыпайся дома, а не на работе.

– А ты, значит, за меня не будешь высыпаться с ней? – Стиснув зубы, зло посмотрев на Касторыча, подумал Алекс, видя в Касторыче то извлечение урока из ошибок или ошибок из уроков, тьфу, совсем запутался, в общем, Касторыч первый в списке претендентов на роль того советчика, который за свои советы теперь по полной программе ответит перед ним.

– Или тебе может быть, кажется, что у меня и, значит, у тебя на сегодня других больше дел нет, как… – Касторыч в задумчивости замолчал, уставился на Алекса, затем. почесав себя за ухом, вдруг ухмыльнулся и с улыбкой заявил, – а ведь и в правду, нет. – Чем вновь вызвал улыбки у всей собравшейся сборной солянки.

– Вот только у меня, а не у тебя. – Засмеялся Касторыч. – И хотя мне, в отличие от тебя, нужно постоянно за тебя и за всех вас нести ответственность, что есть факт моей постоянной занятости. А это, скажу вам, вещь сама по себе очень обременительная для моего сердечного клапана, который очень живо реагирует на всё то, что с вами происходит.

«Оттого ты к коньячку-то и пристрастился – переживаешь!» – В неустойчивых и дерзновенных умах, которые всегда существуют в любом рабочем коллективе, пронеслась эта крамольная, вопреки мысль.

– А происходит, как вы сами знаете, многое, и за что как раз и отвечаю я. А вы ведь на этом не останавливаетесь, и в любой подходящий под ваши устремления момент готовы вашего работодателя, а по совместительству благодетеля, – Касторыч сурово посмотрел на подчиненных, ища в их взглядах несогласованные и противоречащие его мнению поветрия, – обвинить во всех грехах и, бросив на произвол судьбы, уйти в другое информационное агентство (тяжелая пауза).

Но я всё-таки, не снимая с себя ответственности за тебя, не оставлю тебя и дам тебе хоть какую-нибудь, да работу, – Касторыч вновь вернулся к Алексу и, улыбнувшись, вернул благодушие в атмосферу редакторского кабинета. После чего Касторыч вернулся к своему рабочему месту, для виду порылся в бумагах и не найдя или может найдя, в общем, не важно, сделав конструктивный вид, обратился к Алексу. – Значит, тут ваш фантаст звонил…

Заслышав упоминание фантаста вместе с ушками на макушке подтянулась вверх Алиса. Касторыч, вдруг что-то вспомнив, посмотрел на Алису:

– Ах, да, Алиса, это и к тебе относится. Так вот, он чуть ли не требовательно просит вас приехать к нему. Вы что, разве не закончили с ним?

– Да вроде бы всё, – пожав плечами, ответила Алиса.

– Ну, не знаю. Он говорит, что самое важное осталось недосказанным, и что перед выходом в свет его интервью ему необходимо ознакомиться с его текстом, – уже советуясь с собой, вслух размышлял Касторыч. – Ладно, ничего не поделаешь, раз я обещал Алексу и этой писательской глыбе… (Касторыч перевел взгляд из себя на Алекса). А ты, Алекс, наверное, нашёл с ним общий, воображаемый язык, раз он так желательно просит тебя видеть? – Касторыч вновь ухмыльнулся, после чего посмотрел на Алису и обратился к ней. – Давай Алиса, бери свой штатив и езжайте к фантасту, – чем заставил зашевелиться мысли Алисы и Алекса, у которого не в пример Алисе при несравнительно одинаковой скорости мысли (такие высокие скорости бытия сложно измеримы и поэтому пока что имеют, скорее, обозначительно-оскорбительные – тугодум, ветер в голове – именования, нежели точные измерительные характеристики) его думанья простерлись несколько дальше (как в последствии выяснится, всё не так, всё-таки мысль – штука мало изученная, и Алиса также не меньше чем и он думала об этом странном человеке) и вернули Алекса к этому фантасту, который в своей прошлой встрече с ними, пришедшим к нему брать интервью, очень живо заинтересовал его.

Последний из поколения человек

Кто я? Раньше бы я легко ответил на этот не слишком сложный вопрос. Но сейчас… И если даже я найду подходящий ответ на этот вопрос, то от меня ещё, пожалуй (в наш век патентов), потребуют доказательств, которых мне, скорее всего, не сыскать. И я под валом аргументаций, исков и заявлений высококлассифицированных специалистов, буду вынужден признать, что мои, по их мнению, слишком многоговорящие утверждения несут в себе плагиат и копипаст. Так что прежде чем что-то утверждать, было бы разумно заглянуть в административный кодекс, затем в патентное бюро и напоследок в орфографический словарь, где чётко чёрным по белому обозначена принадлежность всех мною употребленных слов такому-то языку. Ну а если я буду его использовать в своих частнособственнических целях и, скорее всего, не по назначению, то ведь всегда можно лишиться этого не как нужно используемого инструмента. Что ж, что сказано, то сказано, ну а мне только и остается делать, как прикусить язык той говорливости, в предупредительность которой мне пожелалось верить. Ну, да ладно, чёрт с ним.

Так кто же всё-таки я? Скажу так, я – последний из оставшихся в живых моего поколения выпуска 19** года. Это может показаться странным (хотя почему), но я не самый старый человек на свете. И я, можно сказать, по возрасту ещё многих моложе, но тем не менее, это не отменяет того факта, что из нашего годового выпуска я остался последним, единственным представителем. Почему так получилось, трудно сказать (я не про себя, а о преждевременной, в сравнении с более старшим выпуском, законченности моего поколения). Кто знает, может быть, наш выпуск был признан не слишком удачным или имеющим в себе некую дефектность, которую там сверху, в конструкторском бюро творца решено было срочно исправить, для чего, собственно, и потребовался наш срочный отзыв обратно.

Претендовать же на какую-то уникальность, в полной мере значения этого слова, наверное, может лишь тот, кто является сам творцом. В нашем же случае мы всего лишь детализация смысловых намерений кого-то там, кто через свой инструмент, природу, облекает свои мысли и смыслы в человеческую форму, которая при всей конвеерности сборки и выхода в свет всё-таки имеет поштучную, свою отличительную внутренность, называемую индивидуальностью, чья начинка в виде эго, в свою очередь, и претендует на свою уникальность.

И ведь как бы мы не утруждали себя размышлениями, в своих бедах ссылаясь на всевышнее провидение, которое, своих замыслов не раскрывая, таким своим таинственным способом ведет нас к своей какой-то цели, до понимания которой нам не то что далеко, но и близко не видно. Так вот, не смотря на все эти преимущества вселенского разума, ему, судя по всему, тяжко без вспомогательных элементов и никак не обойтись без нас. Тем не менее, раз он, поделившись, наделил нас крупицей своего разума, то видимо, он нуждается в нас, и дабы мы уж совсем не заплутали в потёмках, даёт нам свои подсказки, на основании которых мы можем как-то ориентироваться в этой жизни. Так вот, получив инструмент познания – разум и уже его инструментарий в виде логического рассуждения, можно было, не вставая с места, приступить к рассмотрению факта обретения своего я, нашего выпуска, поколения 19**.

Но что по своей сути есть поколение, кроме этих всем известных общих научных формулировок типа – общность людей и объектов, живущих в своей совокупности времени, генетики и другой общности интересов. По мне, то так это есть мобилизированный провидением отряд, созданный для проведения в жизнь востребованных временем решений высшего разума. Ну а что и какие это могут быть решения, об этом мы может только догадываться и исходя из врученного нам в соответствии с временным промежутком прожитья разумом, чьи размеры по сравнению с неандертальцем уже не столь малы, но ещё недостаточно размерны для того, чтобы понять свою суть (чего уж говорить о более существенных вселенских вещах) и делать свои предположения и выводы.

Ведь если исходить из того, что единица времени соответствует определенному состоянию материальности жизни и его пространственному положению в мире, где концентрация единиц живого и неживого объекта при общей неизменной полноте, вполне вероятно, в какой-то момент расбалансировалась и находится в некоторой диспропорции друг к другу, что и потребовало своего вмешательства, обязанности по выполнению которого и были возложены на своё, своевременное поколение, которое, получив свой, согласно времени, разумный инструмент, и должно было навести свой порядок в мире. Ну а какой порядок, то, не имея в своих головах расширенных полномочий, и понимая суть вещей только на уровне своего интеллекта и его обзорности, конечно, трудно давать ответы на столь несоразмерные своему разуму вопросы, которые находятся в компетенции лишь тех, кому это по его, атлантову плечу и демиургову разуму.

Хотя всё же, имея хоть и крупицу разума, всё-таки можно предположить, что, скорее всего, необходимость отбалансировать в свой временный промежуток жизни мировую упорядоченность бытия и является основным посылом любого поколения. Ну а так как общие вопросы нам не подвластны, то наш взор автоматически направляет свое внимание на частности, в которых уж мы, как никто другой, имеем не только значение, но и должны разбираться. И если уж быть совсем внимательным, то как говорил один Козьма, следует зрить в корень, а именно – более усидчиво посмотреть на то, что осталось вне нашего внимания, рожденных в 19** или в любом другом году, что по сути не важно (все детали и частности, приведшие нас в этот мир, всего лишь отличаются, так сказать, элементарной концентрацией тех или иных веществ, в этом держащимся на балансе сил мире).

И как бы вся эта околонаучная рать, определяющая вашу жизнь по звездам, с высоты своего чердачного положения, с умным и с моноклем в глазу видом не пыталась вас запричинить и затерминить, вызывая в вас тягу ко всему таинственному и неизвестному, вам не следует, поддавшись на их уговоры и посылы к звездам, уперевшись рогами (вы же козерог) в небесный свод, видимый вами через телескоп или же гороскоп его желаний, верить всему тому, что, как оказывается, не имеет для вас большого значения. Хотя, всё-таки надо отдать им должное, лучше, конечно, хорошей затрещиной или точным в заднюю часть посылом (чем верой, которая, чем звонче звучит монета, перекладываемая в их карман, тем крепче их убежденность в том, что только вера способствует благоденствию, правда, чьему, они так и не уточнили). Их подход к жаждущим озарения, не малограмотен и очень даже психологически-основательно подготовлен.

Но ведь твой день рождения, по которому строятся все эти темпераментно-характерные астрологические предположения, есть всего лишь следствие чьего-то решения, а не причинность сама по себе, которой она станет уже для другого рода следствий. И понимание этого подследственного факта заставляет нас перенестись назад, на тот временной период созревания плода, именуемый беременностью, и обратить наш внимательный взор на тот божий инструментарий, ваших родителей, чьими руками (ну вы поняли, что это только метафора) был заложен фундамент будущего поколения, или если говорить менее высокопарно и обобщенно, то устроена ваша жизнь. И если уж ваша привязанность к звёздам столь властна над вами, то вам, наверное, стоило бы навести справки, узнать в какой фазе находилась Луна и сопоставить взаимное расположение небесных тел (и только, а то некоторые нетерпеливые натуры, не умеющие останавливаться, пойдут дальше в выяснении столь деликатных вопросов) и уже на основании всех этих информационных данных делать свои блестящие зодиакальные выводы.

Что же касается нас, то мы всё-таки не зря обратили свой взор на причину нашего появления, где все эти частные, а иногда единоличные желания и даже часто вовсе нежелания в едином инстинктивном (умеет творец убеждать) порыве решились на то, что они даже и не предполагали и о чем зачастую не догадывались.

Как, например, в одном самом обычном случае, где все ваши головные боли ушли на задний план и в одно мгновение перестали учитываться, а все этот возбужденный выпитым в таверне, уставший от отказов муж, наслушавшись хвастливых речей своих сотрапезников, вдруг усвоил этот факт своего подкаблучного положения, который в трезвом положении его ещё может быть и устроил бы, но сейчас он, будучи в опасливом для косм и прядей жены состоянии, естественно, и слышать не желает о каких-то головных болях своей благоверной, для лечения которых у него приготовлено чудодейственное средство – звучный, под риторический вопрос «Кто в доме хозяин?!» удар кулаком по столу. После чего у вошедшей в ступор благоверной (впервые за их семилетний брак) пропадает дар речи, и она, не оказав сопротивления, вынуждена прямо сейчас оказать честь своему кормильцу. Правда, уже через девять месяцев она переложила на него свою головную боль, выдав свой плаксивый ответ этому, прямо сказать, не слишком прозорливому умельцу.

– И какого эля я нашел её? – Почесывая свой затылок, многозначительно, с долей растерянности в ногах, поглядывая на свою одновременно головную боль и сокровище, задался вопросом сей достойный муж.

– Нефильтрованное и крепкое, – звуком стаканов отдавалась ему эхо.

Или же в каком-нибудь другом, также в самом обыкновенном случае, когда какой-то самый что ни на есть рядовой студент, оказавшись в своем обычном безденежном положении, в одно и тоже время испытывая нужду и не испытывая затруднений в наличии потенциала для осуществления любых растратных действий, которые не относятся в этой занудной нужде, вынужден тратить свой потенциал на то, чтобы противостоять ей. А именно – заниматься различной подработкой, а когда её нет, то изыскивать средства каким-нибудь оригинальным способом, которые часто, ой, куда заводят.

И ведь что замечательно интересно, так это то, что естественный ход вещей или та эволюционная лестница, по которой движется этот, тот и всякий обычный студент, у которого на одной чаше весов мысли помещается его материальный аспект, который ограничен шишем за душой, не позволяющим ему сильно разгуляться, а на другой чаше – его духовные устремления, готовые пойти на большие растраты для того, чтобы хоть как-то да материализоваться. Где он, исходя из своих ограниченных собой (в полном значении этого слова) возможностей, побуждаемый присутствующим в нём духом, начинает растрачивать себя по максимуму, что приводит, с одной стороны, к оскудению его духовных сил, а с другой, – уже к накоплению материального достатка.

Ну а материальный достаток, не в пример духовному обладанию, не любит растрачивать себя и, конечно, не позволит это делать тому, от кого он зависит. После чего происходит переоценка ценностей, и чаша весов склоняется под грузом достатка, который ощущается во всем теле уже давно не студента, а обладателя лысины и пуза, степенного гражданина. Что в итоге приводит его к кардинальному решению больше не расточать свои духовные силы, которых на всех не напасешься, и теперь, когда студент получил материальные возможности и достаток, сколько душа пожелает тратить, он вдруг понял, что он не имеет никакого желания этого делать. И выходит так, что когда он не имел ничего за душой кроме самой души, то как раз в это время больше всего тратил, а когда получил возможности, то стал наоборот – ещё более скуп.

Ну а пока эти истины находятся вне сферы понимания всякого обыкновенного среднестатистического студента, который приобщиться к ним сможет только через собственное достижение и постижение, то ему пока что некогда отвлекаться на всё это, еще кто знает доступное ли. Пока у него есть желание и духовные силы, то, пожалуй, наверное, есть шанс на то, что все задуманное возьмет да каким-нибудь образом и осуществится. Для чего, конечно же, необходим начальный капитал, которого, как всегда в таких случаях, при наличии великолепной идеи и желания материализовать её, увы, почему-то нет.

А пока никто не хочет вкладываться в идейность обыкновенного студента, то он, как и все его соратники по студенческому делу, не имея ничего другого кроме себя, начинает растрачивать то, что он имеет, а именно то, что и было заявлено в начале предложения, а именно себя. И конечно, этот обыкновенный студент, как он считает, не так уж и обыкновенен и не столь уж прост (каждый человек уникален, вот только почему-то обрушивающиеся на них невзгоды не слишком разнятся, что есть оскорбительный факт для их уникальности, требующий ярко выраженных и индивидуальных невзгод), а все не простые и необыкновенные вещи и субъекты права уже сами по себе должны быть очень востребованы и как минимум вызывать вашу заинтересованность.

– Что ж, раз вы такой весь из себя необыкновенный, то может быть, поделитесь с нами и более детально объясните, что все-таки в вас есть такого, чего у других нет? И как это нами может быть использовано? – Тут же найдутся скептики, которые не любят верить на слово и, поставив вопрос ребром, прижав студента к стенке, своим противным писклявым голосом, сидя за столом в какой-нибудь приёмной комиссии, зададутся этим, однозначно несвоевременным для студента вопросом. И студент, скорей бы всего, ответил бы на этот, ясно, что провокационный вопрос, будь он своевременным (ведь студент ещё находится на стадии поиска себя и своей исключительности, так что пока что в нем есть всего лишь потенциал, а эта такая вещь, которая не демонстрируется публично. Вот почему этот вопрос носит характер не своевременного). Но опять же, будь он своевременным, то скорее всего, он был бы уже запоздалым (вот такой выходит парадокс с этими зависящими от времени постановки вопросами, ведь все и так видно). В любом случае, этот вопрос не имел для себя ответа, и студент, подсознательно чувствуя эту безответную истину, дабы его не сочли за невежду, только промычал в ответ.

– Ну тогда, я посмею предположить, что ваша заявленная необыкновенность, есть та самая обычная черта, которая присуща каждому первому студенту, – не дождавшись ответа, посмеиваясь, заявил скептик, который потрясыванием своей академической бороды вывел из себя и из кабинета студента, решившего, что такое непризнание, есть всего лишь отражение завистливости этих дряхлых умов, и что такова участь всякой необыкновенной личности, которую понять сможет лишь такая же необыкновенная личность, что и он. Студент, как и всякая необыкновенная личность, естественно, обладает не просто, а сверхчувствительностью, которая, разволновавшись от всего этого, основательно взявши рычаги управления над студентом, начинает руководить всеми его импульсивными действиями, которые теперь носят характер порывистости, с которой его кидает в разные стороны, заставляя совершать не то что необдуманные, а очень эксцентричные поступки.

– Я после своей смерти желаю отдать на исследования за наличные свое самое обыкновенное тело! – Огорошил себя студент, но никаким образом не смутил администратора, находящегося на стойке приема одного из специализированных учреждений.

– В этом календарному году все средства уже освоены, – не отрываясь от монитора компьютера, дежурно ответил администратор. – Вот если бы вы предложили нечто необычное… – В задумчивости сказал администратор, после чего оторвал свой взгляд от монитора и изучающе посмотрел на осунувшегося студента. – Так в вас есть что-нибудь такое необычное, чего не было бы у других людей? – Спросил администратор студента, который, поежившись от такого вопроса, с трудом и тише обычного ответил:

– Нет.

– Ну, вот когда будете отвечать нашему стандарту качества, то милости просим! – Улыбнулся администратор, который про себя решил, что он очень даже удачно пошутил.

Студент же побледнев развернулся и, с трудом передвигая ноги, направился на выход из этого мрачного учреждения. Но ему не суждено было прямо сейчас на свежем воздухе выветрить из себя все эти волнения, которые еще в большей степени обратили его сердце вскачь. И как только студент оказался за дверями этого офиса, то ему на глаза попалось висящее, почти что напротив офисного входа рекламное объявление, сообщавшее, что буквально рядом, если проделать два шага до лифта, а затем совершить двухэтажный подъем наверх, то в таком-то офисе вы можете очень выгодно для себя и для всех заинтересованных лиц, под большие преференции поместить свой самый наиценнейший генетический материал, эту потенциальную природную возможность новой жизни.

Куда как чаще, нежели это нужно для понимания каждым из нас неизбежности последнего пути, даются нам все эти напоминания об этом. Ну а столь еще не менее редко встречающееся близкое соседство двух – начальной и конечной – ипостасей жизни и вовсе намекает на их некую нерушимую связь между собой.

– Вот где я с точностью до гена смогу оценить себя! – Прочитав объявление и воспылав надеждой, студент не став полагаться на судьбу, которая в самый нежданный момент любит подвергать тебя сомнению, ставя препоны в виде остановки на полпути лифта, бросился к лестнице. Поднимаясь по ступенькам, он преодолел последние свои сомнения и вновь оказался у администраторской стойки, теперь уже ведущей в этот банк человеческого потенциала.

И хотя на этот раз на администраторском месте, в отличие от прежнего, не то что малосимпатичного, а скорее похожего на урода очкарика, сидела очень приятная, в таком же возрасте особа, она, в свою очередь, так же как и он, не сводила своего взгляда с монитора и на приветственное слово студента только на одно мгновение, для того чтобы бросить мимолетный взгляд, ослабила связь с этим притягивающим её внимание экраном. После чего состыковав в голове некоторые взаимосвязанные нестыковки, не используя ничего кроме рук, достала из ящика стола брошюры и, положив их перед студентом со словами «Вот, ознакомьтесь», отправила его для изучения этих предложений на находящиеся здесь в глубине офиса мягкие диваны.

И хотя такая приветственность администратора не приветствовалась как ее мнительным начальством, так и постоянным клиентом этого места сбора, для самого студента, имеющего некоторые предубеждения против такого подхода и своего участия в этом подходе в это вместилище человеческого потенциала, такая неосмотрительность администратора, в чьём взгляде он не желал видеть всякие потаённые, а, значит, скабрезные на счёт него мысли, была скорее даже желательна.

Студент же, в свою очередь, не стал задаваться лишними вопросами, и, ухватив брошюры, добрался до диванов, где после быстрого осмотра этого пристанища присел, затем удобно расположившись на диване, слегка успокоился и уже после небольшого настроя принялся изучать все эти великолепные предложения. Там, с одной стороны, очень красочно объясняли необходимость этого вложения, которое может дать последний шанс уже потерявшим всякую надежду, тогда как с другой, уже этим потерявшим надежду с той же красочностью расписывали все те преимущества, из которых только и состояли все эти предложения – как обрести надежду и вместе с ней ещё кое-кого.

– Вы, я вижу, новичок в этом деле, – неожиданное заявление незнакомца, очень незаметно присевшего рядом на диване, сбило студента с его мысли. В чем, в общем-то, не было ничего столь уж из ряда вон выходящего. Ведь когда ты очень увлечён чем-то, то твоя связь с окружающим миром прерывается, и любое, даже весьма заметное появление кого-либо зачастую проходит для тебя незаметным. Студент же, между тем, как и все занятые и внезапно отвлеченные от своего дела люди, с видимым удивлением, под которым скрывалось недовольство, внимательно посмотрел на этого, посмевшего его отвлекать, однозначно бездельника. И уже после проведения идентификационных действий, которые должны были дать возможность студенту определиться как себя вести с этим, однозначно сующим свой нос в чужие дела типом (чем он уже заслужил для себя некоторые нелицеприятные соответствия), решил дать тому шанс. И хотя этот тип, сующий свой нос в чужие дела, своим длинным носом и соответствовал своему бестактному поведению, он, тем не менее, всем своим несколько странным видом, где наряду с его длинным носом, все его части тела имели такие же очень длинные, прилагательные пропорции, вызвал у студента некоторое расположение к себе и даже благоприятное впечатление.

– И что же вас навело на такую мысль? – Студент после небольшой паузы решил поупражняться в учтивости разговора.

– А разве это не очевидно?! – Тип с длинным носом своим намекливым ответом вогнал в краску студента, только сейчас понявшего свою неосмотрительную оплошность.

– Да не переживайте так. Я бы мог сказать, что вам еще рано себя вести таким образом, что, наверное, для всякой молодости это обидно слышать. Тогда как каждый из нас, кому уже не рано, а зачастую и поздно, за это преимущество, многое, что отдал бы. – Тип с длинным носом и с такой же величиной своего возрастного пути с горестным чувством вздохнул.

Ну а нужда… Да-да, не спорьте (незнакомец поспешил перебить студента, попытавшегося было оспорить это его утверждение), именно нужда привела как вас, так и всех, оказавшихся здесь клиентов. Но вы, наверное, поняли, что нужда, всё же, нужде рознь, и если для кого-то некоторая сумма будет в самый раз, то для других, как говорится, не в этом счастье. – Тип с длинным носом задумался, после чего неожиданно для студента, пододвинувшись, обратился к нему с очень личным вопросом.

– Посмотрите на меня, – развернувшись всем своим телом к студенту, с долей горячности в голосе побудил студента к действию этот странный тип, что при таких заявленных незнакомцем словах только в случае слепоты вопрошаемого (и то не факт) не может остаться без ответного действия.

Так что, если даже студент в это мгновение и смотрел на этого носатого типа, то он все равно после этих его требовательных слов должен был на него заново взглянуть. И студент, придав своим глазам внимательности и сфокусировав взгляд, уже таким новым способом посмотрел на него.

– Вы, наверное, заметили, что я, имея некоторые особенности в своем внешнем физическом виде, тем самым в некоторой степени отличаюсь от обычного среднестатистического человека, – тип с длинным носом и с такими же габаритами своего тела внимательно посмотрел на студента, пытаясь рассмотреть в его глазах понимание этого своего достатка.

Студент, решив не спешить с ответом, тем не менее, сделал внешний, видимый для глаз незнакомца обзор его тела, чем дал понять тому, что он был услышан. Этот новый обзорный взгляд на незнакомца выявил массу несоответствий с существующим на данный временной промежуток стандартом человека, которому при всем к нему уважении не были доступны такие столь высокие количественные параметры, которыми обладал этот тип, как казалось при первом взгляде, с длинным, но если принимать во внимание его общую габаритность, то вполне соответствующим им и ему носом.

– Наверное, вам, обычному человеку, будет сложно понять, что испытывает такой человек как я, чья, скажем так, определенная несхожесть налагает свой подтекст как на мое отношение к миру, так и его ко мне, – тип с длинным носом вновь глубоко выдохнув, посмотрел куда-то сквозь студента, который оказавшись под давлением этого вздоха, не слишком понимал, как себя вести дальше.

Это, наверное, стало доступно пониманию незнакомца, у которого, всего вероятнее, и внутренняя составляющая мысли имела не меньшую глубинную размерность, с которой можно было очень далеко заглянуть, и он, заметив эту приспособленность к внешним обстоятельствам жизни студента, решил прекратить эту неудобную для него паузу.

– И хотя здесь всем рулит полная анонимность, которая является первейшим правилом, которым руководствуется в своей работе это заведение, тем не менее, не мне вам говорить, что при должном подходе всегда можно найти уже свой анонимный подход, позволяющий приоткрыть некоторые завесы над этой анонимности. – Тип с длинным носом, наклонившись к студенту, к его удивлению (чему я обязан столь высокой чести?!), одновременно перешел на откровенный и заговорщицкий тон.

Спрашиваете, зачем мне это нужно? – Незнакомец своими заявленными словами, в которых сквозил его провидческий дар, все больше удивлял, ничего такого, не спрашивающего студента. – Я, так сказать, хочу посмотреть на себя с другой стороны, где я буду не тем, кем есть, а одновременно тем же, но только обычным, – сделав слишком громкое ударение на последнем слове, незнакомец своей импульсивностью несколько испугал студента. – Я надеюсь, что природа примет во внимание мое самое обыкновенное желание и создаст свое генетическое чудо, в котором не будет ничего необычного, – проговорил носатый тип, вернувшись к своему обычному вздыхающему виду.

– Разве настолько плохо не подходить под общий стандарт? —Студент все же собрался и спросил незнакомца, который вдруг изменился в лице и со злобой в голосе грозно ответил.

– А я ничего другого и не ожидал услышать от обычного человека. И знаешь что: пока ты сам не окажешься в моей шкуре, то никогда не поймешь, что это такое, – незнакомец, заметив недоумение студента, видимо, осознал свое не право осуждения и, состроив жалостную гримасу, с тоской в голосе добавил. – Наверное, я просто устал. – После чего он с трудом поднялся на ноги и, шоркая об пол подошвами огромных ног, не спеша направился к выходу из офиса.

– И как я его не сразу заметил? – Удивился студент, глядя на эту под потолок массивность.

Студент же, пока незнакомец так шел, собирался со своими мыслями, которые только называются так, во множественном числе, тогда как присутствующая обдуманность существовала лишь в единственном экземпляре и все крутилась вокруг этого странного человека и всего им сказанного. И стоило только за этим типом захлопнуться двери, как студент вдруг сумел по-новому себя увидеть и здесь обнаружить. Это, со своей стороны, заставило его подняться на ноги и, бросив прощальный взгляд на лежащие на столе брошюры, обойдя взглядом и самим собой административную расположенность, уже самому оказаться за дверями этого офисного помещения.

– Что ты во мне, в самом что ни на есть обычном человеке, нашла такого необыкновенного? – Со слезами в глазах задался вопросом студент, уткнувшись в самое обыкновенное плечо самой что ни на есть обыкновенной женской расположенности к нему, в виде самой обыкновенной женской красоты, которая смотрела на него глазами его сокурсницы по институту.

– Ты самый необыкновенный человек на свете! – Тихо дала поверить в себя сокурсница студенту, который спустя время, а вернее сказать, через все тот же обычный срок, сопутствующий вложенным намерениям, встретив сокурсницу у родильного дома, заглянув под одеяльце того маленького детского свертка в ее руках, своими глазами увидел собственноручно созданное обыкновенное чудо. А ведь как всем известно, что чудо может быть только обыкновенным, тогда как необыкновенной – лишь только всякая обычность.

Ну, а в каком-нибудь в другом, правда, не совсем в другом, а на государственном уровне случае.

Где бездетная королева, своим затянувшимся бесплодием, уже всех достала, и где у грозной мамаши короля, уже нет больше сил и новых вариаций объяснительных ответов, для этих столь любопытных послов царственных дворов Европы, которые так и жаждут влезть в чужую постель и выведать, кто, с кем и зачем и где, в свою очередь, у уставшего от насилия над собой короля, уже нет даже сил, что либо, доказывать и пробовать, то всё это вместе, наводит на свои тяжкие мысли, требующие немедленных ответов.

И если король, предпочтя возлежаниям в кровати с его королевой, всё больше времени проводил в гулянках и посиделках со своими приближенными, и за кувшином вина, может быть с этим и смирился бы, то государственные интересы и главное, потомственное древо королевской династии, которое жёстко и зловеще олицетворяла мамаша короля, явно не желало с этим мириться.

Так что, королеве, было над чем задуматься. Что лучше сделать? Каким-нибудь коварным способом, отвлечь собою короля от его каждодневных забав и сумев восстановить пылкость отношений, подтвердить своё право на повелевание, не только этим коронованным бурдюком, но и всеми и вся. Либо же, ничего не делав, дождаться пока эта мамаша короля, эта паучиха, сплетёт свои сети заговора, и найдя поддержку у иерархов церкви, а также у представителей других королевских дворов, имеющих множество принцесс на выданье и главное свои плотоядные планы на часть короны короля, возьмёт и расторгнув брак, выпнет её из королевства.

– Нет, уж! Не дождётесь! – вспомнив хищную улыбку мамаши короля, вскипела королева, непроизвольно ущипнув служанку, шнуровавшую её изящные туфельки, чем ввела ту в искушение притянуть шнурок до пределов сжатия сухожилий, ну, а первую статс-даму, церемонно сообщившей королеве, что её ждут к столу, в игры её разума, не предполагавших такого ответа от королевы и теперь не знавшей, что же дальше делать. Ведь только королева, по своему царственному рангу, несравнимо выше всех здесь находящихся в замке и только сам король, сославшись на свою корону на голове и в крайних случаях на скипетр в руках, которым он в случае непослушания, может и взгреть, имеет своё царственное право, перечить королеве.

С другой же стороны, мать короля, под чьим пристальным присмотром находятся все ведущиеся местные интриги, которая при этом умеет очень больно щипаться, имеет, куда большую в практическом, а не в представительном плане власть. Но статс-дама, на то и первая в этом роде дама и поэтому способна не только стойко выдерживать щепки матери короля, но и имеет внутреннюю настойчивость, как можно дольше оставаться первой статс-дамой. Для чего ей нужно внимательно слушать свой голос, интуитивно подсказывающей ей, что пока королева не родила, то она ещё не вошла в полноценное владение своим правом повелевать, то её и нечего слушать.

– Её высочество, ваше величество, настоятельно ждут и без вас, не желают начинать завтрак. – Ещё раз вспомнив длинные ногти матери короля, на ходу придумав аргумент побуждения к действию, во всеуслышание заявила первая статс-дама.

– А разве, для всякого верноподданного, не есть первейшая обязанность и величайшее благо, находиться в ожидании своей королевы. – после того как королева собралась с силами, чьё падение было вызвано этими коробящими её слух словами статс-дамы, где та осмелилась заявить, что её уже настоятельно ждут, она воспылав гневом, со стальными нотками в голосе, поставила ту на место (-Надо срочно, что-то делать. – В голове королевы пронесся этот призыв к действию. – Раз уже первая статс-дама, начинает мне дерзить, то значит мои дела плохи. – Сквозь слой белил побледнела королева.)

– Я, думала… – сделав сильнейший поклон, попыталась оправдаться первая статс-дама, но ей не дали договорить, и сослаться на то, о чём она там думала, когда королева, воспылав желаниями, громко и вне очереди говорить, резко перебила её.

– С каких это пор, подданные, столь много возомнили о себе и в присутствии царственных особ, считают вправе думать. А? – грозный окрик королевы, заставил зашататься первую статс-даму, чьё неуклюжее полусогнутое положение, грозило ей рухнуть в ноги королевы. Что она и проделала, после того как её каблучок на туфле, не привыкший к такому давлению на себя, а привыкший только к нежному к себе обхождению, как со стороны хозяйки, которая только могла изволить, вставая на плечо и тем самым подавляя всякую кавалерскую статность, так и стороны самих кавалеров, использовавших туфельку в виде подставки для фужера с шампанским, взял, подогнулся и вслед за собой уронил первую статс-даму.

На что королева, всегда относившаяся настороженно к первой статс-даме, считая её за наушницу, проводницу в жизнь желаний мамаши короля, увидев в этом жесте статс-дамы, выражение её верноподданнических чувств, которых ей уже давно никто не выказывал, слегка оттаяла и погладив статс-даму по голове, простив её, сказала:

– Ну, полно-те убиваться. Извольте, подняться на ноги.

В свою очередь первая статс-дама, не собираясь разубеждать королеву, поднимается на ноги и смиренно ждет её указаний, которые не заставляют себя ждать, и королева оглашает своё желание, сообщить королеве-матери, что она уже идёт. После чего, первая статс-дама, под волнующимся взглядом убежденной в её верности королевы, прихрамывая на свою без каблучную туфельку (– Вон какая верность, ради меня, не пожалела подвернуть ногу, – на глаза королевы наворачиваются слезы), направилась вон из покоев королевы, где у выхода из опочивальни королевы, в ожидании её, уже стояли другие наушницы, совсем не первые, но жаждущие ими стать, другие статс-дамы.

– А они пожалуй, всё слышали и непременно всё передадут матери короля. – из под сладких улыбок не первых статс-дам, выглядывают острые зубки достоверности этих убеждений первой статс-дамы, чья верность матери короля вдруг поколебалась и теперь поглядывала в сторону действующей королевы.

– Надо торопиться. – решив за себя и не много за королеву, первая статс-дама быстрым шагом направилась в королевские апартаменты, служащие для обеденных церемоний, где как она и ожидала, с перекошенным в гневе лицом, не стоя на месте, накаляла атмосферу мать короля.

– Ничего, теплее будет. – сделав книксен, первая статс-дама в глубине своих мыслей, уже пошла дальше и принялась вольнодумствовать. – Её величество, приказали доложить, что они скоро будут. – из глубины своего присеста, доложила первая статс-дама.

– Да как она смеет. – её больше вскипела мать короля, ища глазами, чем бы можно запулить в первую статс-даму.

– Что я смею? – неожиданное появление королевы и её несвоевременный для матери короля и очень своевременный для головы статс-дамы, прозвучавший вопрос, позволивший отбросить все предположения о плохом слухе королевы, заставил мать короля непроизвольно дернуться от неожиданности и забыв всякие приличия, не проявив почтительность, не улыбнуться в ответ королеве.

– Так что же вы, молчите? Или у вас, от королевы есть тайны? – королева каждым своим замечательным словом, выбивает крепость опоры из под ног матери короля. Которая спустя тяжкий вздох, всё-таки пришла в себя и уклончиво, уже в своем книксене, ответила ей:

– По моему ничтожному мнению, королева имеет полное право, всё сметь. Ну а если вам послышалось в моих словах обратное, то я позволю себе дополнить мою недосказанность. Я имела в виду лишь то, что королева лишь в одном случае не имеет право сметь, а именно сметь, не сметь.

– Что ж, вы как всегда, в своём обычном наряде и репертуаре. И всё также пытаетесь замыслить всю простоту изречений, из которых, я всего лишь поняла одно, а именно вашу ничтожность потуг, что либо, объяснить мне. Ну что ж поделать, раз вы таковы. – королева улыбнувшись, польщенной этим вниманием к себе первой статс-даме и с надменным видом прошла к столу, где и заняла подобающее её рангу и положению место.

– Ничего. Скоро узнаешь, кто из нас ничтожество. – ядовито улыбаясь, с крутящимися мыслями недоброжелательства, снова перебила себе весь аппетит мать короля, которая своей, под своими чёрными одеждами худобой, вселяла страх и ужас в сердца подданных этого королевства. – А критику моего наряда, ещё никто не переживал. – приложившись к кубку с вином, сквозь его стекло, многозначительно посмотрела на королеву мать короля.

– Переживу. – прочитав мысли своей родственницы по мужу, королева со своей стороны подняв кубок, принялась упиваться своим, пока что царственным положением. – И что же всё-таки заставило её, выбрать именно меня? – смягчившись под воздействием вина, посмотрев на мамашу короля, про себя задалась вопросом королева.

– И что же всё-таки заставило меня, выбрать именно её? – с неприязнью посмотрев на королеву, попыталась вспомнить движения своей души мать короля.

А ведь королева, уже не столь молода (аж, под тридцать), не бела, не румяна и стройна, и уже не способна не только повелевать самой собой и своей статностью, но и с пол своего юбочного оборота, заводить этого, не слишком высокорослого главу династической фамилии (хотя, благодаря своей короне на голове, он, не смотря на свой маленький рост, тем самым был всех на голову выше), уже давно не желающего и переставшего заглядывать на её половину. Но спрашивается, почему, так происходит, и самое первое после короля лицо, пребывает в такой для себя, королевской недоступности.

– Презреть! —из глубины памяти, до королевы доносится ответ её матери, другой королевы, другого королевства, когда она будучи всего лишь принцессой, спросила её, -Ваше величество, скажите, как нужно себя вести, чтобы в тебе увидели королеву? – И новая королева, впитав в себя этот матушкин завет, одновременно верно и не совсем правильно, восприняла этот её посыл.

Королева, рассуждая очень здраво, пришла к единственному выводу, что скорей всего в применении этого «Презреть-правила», надо отталкиваться от себя. И стоило только на её голове водрузиться королевской короне, то она, следуя этому своему должному предубеждению, тут же презрела всех и в том числе короля, который под её чрезмерно холодным взглядом, в одно её неусыпное мгновение, презрел себя и все свои маломальские потуги на свою уверенность в себе, которая там же закончилась, где и началась, в этих подлых королевских колготах. После чего король, будучи публичным лицом и значит не свободным от мнений толпы и слухов, не посмев отступить от существующих правил этикета, не стал покидать покои королевы, и заняв место с краешку её постели, таким завернутым в себя способом, проспал эту первую и последнюю свою с ней брачную ночь.

Что же касается королевы, то она, следуя своему королевскому правилу, достигла самых больших высот и презрела всех, в том числе и свой родительский дом, который раз не сумел презреть и согласился на этот её брак с королем, то значит, находится в том более низком положении, когда его можно только презреть. Но видимо королева, так увлеклась выполнением своих королевских обязанностей, что она, увлекшись одним, пренебрегла своей должной и главной обязанностью, способствовать появлению наследника. Что по началу, привело к слухам, следом последовали недомолвки, ну а вскоре поползли свои уверенности в том, что королева, презрев в себе женское начало, в результате чего, стала не способна исполнять обязанности королевы.

– А ведь надо было презреть себя и свои нужды, и полностью отдаться служению короне. – рассуждала королева, следуя по тёмным и очень узким лабиринтам подземелья. Чей проход, своим между стенным пространством, отделял по разные стороны очень неуютные, грязные и закрытые на крепкий засов, отдельные, предназначенные для отдельных людей помещения, в свете и при свете называемые темницами. Но королева, как особа, требующая для себя большей уютности отношений (даже с такими тёмными предназначениями), не остановилась у первой встречной двери, и проследовав до самой широкой двери, где использовав в место своей ухоженной руки, прихваченный с собою скипетр, очень настойчиво постучала в эту дверь. После чего, а вернее будет сказать, после очень небольшой заминки тех, кто находился там за дверью (все знают, что королевские особы не любят ждать и, в общем-то, при своём появлении практически не используют стука. Что касается этой ситуации, то королева, не имея возможности сослаться на церемониймейстера, используя скипетр, взяла на себя эту роль.), эта обитая железом дверь, распахивается и к нежданному удивлению всех внутри присутствующих, королева предстает пред их очами.

Впрочем, как бы то ни было, но к прибытию королевы всё было готово и те, кто сильно заблуждался на счёт себя и не желал идти на контакт, были подцеплены за ребра на крюки и развешены вдоль стен. Ну а тот, кто обладал даром провидения и так не заблуждался на счёт своих сил, не терпящих боли, то тот осмотрительно занял свое центральное место на дыбе. Ну, а заправлял всем здесь, в этом пыточном помещении, очень выдающаяся личность с мифическим именем Дедал. Которая уже одним своим, заставляющим вздрогнуть чувствительные сердца внешним видом, где отсутствие разного рода крайностей плоти лица, как ушей и носа, придавало ему в этих стенах некое изящество, вызывало у попавших сюда, смиренность и желание побыстрее отмучаться.

– Все уже заждались. А мы без вас, разве можем начать. – преклонив голову перед королевой, сказал Дедал. А когда в нём нуждаются царские особы, он всегда чувствует прилив сил и воодушевление, которое и проявляется у него через не свойственную ему шутливость.

– Ну что ж, время не терпит. – ответила королева и сдвинув своим взглядом с прохода Дедала, приблизилась к этой полной внимательности, которую источал задетый за живое крюком и подвешенный на дыбе провидец.

– Слушай Мишель, если ты не хочешь настрадаться, то давай, живо говори, что мне делать? – подойдя вплотную к этому дыбозанимающему провидцу, придвинувшись к его уху, проговорила королева.

– Есть у меня для тебя один катрен. – произнёс в ответ провидец, чем заставил разгневаться королеву. А ведь она, очень трепетно относилась к себе, и не терпела проявления любой фамильярности по отношению к себе, на которую по её мнению, посмел заикнуться этот смертник.

– Ах, ты, чучело бестолковое. – забыв о правиле «ниже пояса не бить», королева использовав скипетр, принялась раз за разом, нарушать это правило бития.

– Да как ты смеешь, своим грязным ртом, поганить моё имя! Которое в таком неподобающем для слуха укороченном виде, даже сам король не осмеливается произносить. – приведя к бесчувствию провидца, королева упала без чувств на вовремя подставленный стул.

– Сейчас он придёт в себя. – вылив ушат воды на провидца, Дедал с помощью чувствительной затрещины, привёл в чувство Мишеля. Который придя в себя, с ужасом насладился видами окровавленного скипетра, всё также находящегося в руках королевы и пока не пришло желание посмотреть вниз, на следствия её исступления (а оно было огромным и только веревка на шее, не позволяла этого сделать), найдя в себе нужные слова, сумел убедить королеву в том, что она не так его поняла.

– Ладно. Давай, свой катрен. – не выпуская из рук скипетр, королева смилостивилась к Мишелю.

– От судьбы не уйти никогда.

И ты, рожденный по знаком стрельца,

Как бы меток ты не был,

Ты промахнешься, и на том,

Ты попадёшь и попадёшься на одном. – прочитав своё предсказание, Мишель замер в ожидании реакции королевы.

– Из всего того, что ты мне тут наплёл, я поняла лишь одно, что его надо ловить на охоте. – устремленный на Мишеля взгляд королевы, заставил его как-то умудриться и ещё раз облизать свой язык пересохшим горлом.

– Ладно. Отпусти его. – развернувшись к Дедалу, дала указание королева, после чего добавив, – Только, не слишком далеко. Он нам, ещё понадобится. – мерным шагом прошлась вдоль висячего на крюках несогласия с политикой её величества, где ещё разочек для острастки, кровавым скипетром приударила по наиболее выделяющимся чреслам и вздохнув над тем, что у неё нет достаточного времени, для того чтобы более детально побеседовать с этими отступниками, тем же путем каким и вошла, удалилась отсюда.

– Знаешь, какого моё мнение. – Проводив глазами королеву, обратился к Мишелю Дедал, к чьёму мнению между тем, надо сказать честно, в этих стенах прислушивались. Так что он, мог не беспокоясь, рассчитывать на должное внимание этого Мишеля.

– Хреновый из тебя провидец. – слова Дедала с одной стороны, как ножом по сердцу прошлись по Мишелю, а с другой, нож с зазубринами в руках Дедала, как серпом прошелся по груди Мишеля, что поставило в тупик всё того же Мишеля, не слишком разумеющего, чему же отдать предпочтение.

– И ты, даже в самом дальнем уголке своего прозрения, не сможешь увидеть то, что я зачастую вижу здесь через день. —Делал сплюнул остатки лука, которым он перебивал свой зловонный запах изо рта (всё ради королевы) и решив, что не дело не использовать такой великолепный шанс, проверить работу дыбы, принялся натягивать Мишеля в его писклявую струну.

Ну, а что король? А король, на то он и король, чтобы тут же почувствовать желание заняться государственными делами и уйдя в них с головой, в общем, и в частности, забыл о существовании королевы. Теперь король, имел насущную государственную занятость, в которой первое место для него заняло питие и охота (что ж поделать, раз таковы обязанности всякого короля). Правда, надо заметить, что и в государственных делах не всё и всегда шло гладко, и часто не обходилось без своих затруднений.

Ну а когда всё это наскучивало и подданные начинали брюзжать, то король, будучи не столь глуп, а наоборот, будучи даже весьма очень находчивым королем, посмотрев на приунывших подданных (несколько уставших от предсказуемости и упорядоченности хода их жизни), сдвигал на бок корону, напускал на себя значительности, для чего ему пришлось вдохнуть в себя пару лишних порций воздуха, что при его общей занятости организма, всегда переполненного желаниями и вином, со всякой снедью, было героически трудно сделать (на что не пойдешь, ради своих подданных) и с высоты своего положения, своим заявлением вновь вселял надежду в сердца своих подданных. Которые, а то уже было начали задуматься над тем, а зачем им задумываться, раз их жизнь столь упорядочено одинаково движется. А ведь, наверное, в присутствии короля, даже очень не позволительно иметь в своих головах такую затруднительность, как мозги, да ещё к тому же и думающие.

– Отныне и во веки веков, вначале будет охота, а уж после неё пир! – огласил свой приговор всякому лесному зверю король, который учтя малую приспособленность ко всякому виду стрелкового оружия, после крепкого застолья своей королевской рати, сделал этот весьма своевременный вывод. Что и говорить, а король должен своевременно (иначе они могут задуматься о замене короля) думать и заботиться о нуждах своих верноподданных, которые после крепкого застолья, хоть и обретали мужественность, но в виду того, что они вместе с ней, также обретали неповоротливость тела и мысли, то такое положение больше способствовало увеличению продолжительности жизни диких животных (о домашних, в виду некоторых ошибочных заездов охотников на крестьянское подворье, лучше будет промолчать), нежели самих охотников, подвергающих большей опасности своих товарищей по охоте, чем эту не загнанную в тупик лесную дичь.

Сказано (тем более королем), сделано и вот в один из светлых для природы и тёмных (после вчерашней подготовительной попойки) для сознания верноподданных короля дней, охотничий рог протрубил, что пора бы подняться с постели и натянув на себя зелёные охотничьи колготы, присоединиться к охотничьей свите короля. И если королевской свитой двигала их обязанность перед своей головой, не желающей лететь с плеч вон, то король, имея на счёт себя несколько большего мнения, нежели его дворовая свита, мог и не спешить.

Да вот только буйный нрав его главного ловчего, который явно находясь в оппозиции к последнему указу короля, где тот ввёл такие кардинальные изменения в очередность распития горячительных напитков, естественно не смог стерпеть всякого промедления (главный ловчий обладал неоценимым качеством, необходимым для того чтобы занимать эту должность, а именно самой большой и луженой глоткой, позволявшей ему заглушать рёв охотничьего рога, а также крепче всех радоваться за короля, как всегда не оставшегося без охотничьих трофеев), грозившего ему пересыханием этих животворящих, сообщающихся с атмосферой труб.

– Ваше величество! – прогремел голос главного ловчего у входа в палатку короля. Чем вызвал переполох находящихся в покое мурашек короля, тут же бросившихся по его телу в рассыпную.

– Да-да. – король всего лишь только подтвердил, что это он ваше величество, но главный ловчий, использовав своё тугодумие в своих личных целях, не стал вдаваться во все эти смыслозначения сказанного королем, и в один свой мощный оборот, лишив своего устоявшегося места стражу, резко переместившуюся на оземь, ворвался в палатку короля, чем поставил того перед главным ловчим в одних колготах.

Но главного ловчего трудно смутить одними колготами (даже если они принадлежат королевской особе) и он не заметив замешательства на лице короля, начинает очень громко побуждать короля к сборочным действиям. Ведь по его сугубо личному мнению, этот дикий зверь в лесу, совершенно не знаком с придворным этикетом и не обладает придворной учтивостью, в связи с чем, от него можно всякой подлости ожидать и он скорей всего, не будет ждать, когда король растележится и зверь действуя по своему звериному помыслу, возьмёт и каким-нибудь хитрым образом умыкнет. После такой убедительности сказанного главным ловчим, королю ничего другого не остается делать и он смирившись с таким положением вещей, где зверь столь неучтив даже к королевской особе, с помощью главного ловчего быстро натягивает на себя охотничий жилет и позволив зеркалу отдать должное его великолепию, направляется вслед за главным ловчим.

– Да здравствует, король! – дружный, но всё же несколько вялый хор голосов придворных, встречает короля у выхода из палатки.

– Да здравствует, охота! – поприветствовал в ответ король, вызвав жалкие ответные улыбки своих подданных, которые только теперь постигли непреложную суть круговорота вещей, изменение порядка которого, как оказывается, приводит к своим весьма чувствительным и главное неприятным изменениям. И если раньше, они использовав руководствующие их действиями, сопутствующие появлению храбрости напитки, с коей (храбростью) ничего не было страшно, то теперь на голодный желудок и главное на трезвую голову, им почему то, с одной стороны, очень не терпелось приступить ко второй части охоты, пиру, а с другой, даже терпелось не лезть на рожон, под клыки кабана.

Король же в свою очередь, получив доступ к своему носу, который с утра не имея внутренних испарений, теперь мог точно ощущать все запахи, вдруг к своему неудовольствию, ощутил лишь источаемый подданными запах унылости и не радостности таким их, на сухую положением. Что, конечно же, побуждало короля к гневу, но все же он, ощущая себя в некоторой степени, в таком же неэнергичном положении, махнул на это рукой, что к его неожиданности для главного ловчего послужило сигналом к действию, и он проорав: «Король открывает охоту!», тем самым призвал охотников к шевелению.

И вот гудок рога и уже все придворные готовы подставить своё плечо королю, чья поступь на плечо придворного, позволяет ему без лишних замешательств оказаться в седле лошади, где его, как стрельца по знаку зодиака, уже ждёт свой королевский лук.

– Сегодня, нас ждёт удача. Я просто чувствую это. – принюхавшись к своей меховой накидке, главный ловчий своим несколько возбужденным видом, заставил короля заподозриться на счёт него и король пропустив через свои ноздри дополнительную порцию воздуха, попытался прочувствовать этот момент, где к его нюхательному неудовольствию ему в нос ударили запахи конских отложений, к которым примешивалось столько всего, что король решив не испытывать судьбу, которая через эту вонь, склоняла его пойти прочь из седла, и покрепче ухватившись одной рукой за лук, а другой за стремя, приготовился отправиться во весь опор вскачь.

Что же касается главного ловчего, то подозрения короля на его счёт, были не столь уж беспочвенны и как только с утра, он выполнил свою миссию по побуждению короля к действию, то по выходу из палатки короля, вовсе не присоединился к дружным голоса придворных, приветствующих короля, а соблазненный увещеваниями неких третьих лиц (но как выяснилось позже, не последних, а даже вторых лиц королевства), поддавшись предательскому голосу своего ненасытного желудка, без тени сожаления оставил короля на произвол своих придворных, и в одно мгновение оказался у другой палатки, где готовился стол для встречи усталых охотников.

Что и говорить, исходящий из этой палатки запах, не просто сводил с ума всякого не потерявшего обоняние, но и разил их наповал, что естественно не могло быть спокойно воспринято главным ловчим, уже приготовившимся сразиться со стоящей на здешнем посту стражей, но к большому огорчению главного ловчего, местная стража, не в пример страже у королевской палатки, была откормлено крепка, что сводило бы на нет, его любые потуги, если бы он вдруг решился прорваться к столу.

Но главного ловчего уже здесь ждали и не успел он омрачиться всеми исходящими запахами, как незаметно для любого невнимательного взгляда, выглянувшая из-за широких плеч стражи женская фигура, поманила пальчиком главного ловчего, который заметив этот знак внимания, как в первую очередь рыцарь, для которого всякое желание дамы закон (надо признаться и со всей откровенностью заявить, что главный ловчий, никогда не отказывал себе и самой обладательнице пальчика, в удовольствие ответить на этот её призыв) и он уже было приготовился сцепиться с хмурого вида стражником, как к его удивлению, тот видимо уколотый в спину всё тем же пальчиком, потерял всю свою хмурость и пропустил главного ловчего через себя.

Ну, а что произошло там, в глубине темноты палатки, то, не смотря, на всю кипящую во мне страсть и желание поделиться, всем тем не увиденным, но очень живо представляемым мною, то я также как и главный ловчий, не чуждый рыцарской учтивости, имея что и он ту же претензию, закрою забрало и предоставлю своё слово уже вашей учтивости, которая со своей свойственностью, сможет в своих подробностях, всё рассказать каждому внимающей ей интеллекту. В свою очередь главный ловчий, испытав всё то, что ему было суждено испытать, прикрыв под поясом, наполненную средством взаимопонимания фляжку, с довольным видом быстро преодолел расстояние от этой палатки до короля, который было вдруг спохватившись, хотел спросить: «А где главный ловчий?», как выглянувшая из-за его спины довольная рожа главного ловчего, тут же укорила его.

– Вперёд! А-ту, его! —неожиданно для всех, вдруг звучно заорал главный ловчий и взбудораженные подданные, сам король, а ещё больше лошади, в одно это звучное мгновение, в спохватились и понеслись вскачь. И если кто спохватился верно, за стремя, то, тот удержался в седле, ну а те, кто спохватился за нечто другое, как например, за воображаемые телеса своей мадам де Тужур, то их призывно ждала грязная оземь, куда они, не удержавшись в седле, были в одно мгновение и отправлены вскачь.

На что король, конечно же, хотел выразить своё возмущение, но резвость его перепуганного коня, не то что не позволяла ему как-то там говорить, а она вообще, к полному недоумению или вернее сказать, к полнейшей осадочности в седле короля, лишила его полной самостоятельности принятия решений, отчего он от страха, не мог вымолвить и слова (в общем, заставила почувствовать себя обычным, в подчиненном положении, просто ездовым человеком).

А всё этот, безумный главный ловчий, который в своих поступках совершенно не знал удержу, что естественно уже не способствовало удержу, несущихся во весь опор коней, как короля, так и уже начавших отставать от него, как оказывается, не таких уж и верноподданных. Что, наверное, всё же имеет свое естественное объяснение. Ведь лучшие лошади находятся под седлом короля и его главного ловчего, а значит, место подданных всегда позади них, но с другой стороны, когда дело касается королевских особ, то в этом случае, логика существования простых вещей, разбивается о свою логичность носителя королевской крови, считающего, что подданный, только в том случае будет считаться верноподданным, если он сумеет вывернуться так, что одновременно всегда будет находиться позади короля, и в тоже самое время, своей грудью встречая опасность, оберегать его стоя впереди. Так что в данном случае, только главный ловчий, мог соответствовать этому высокому званию верноподданного, правда слишком ретивого и внушающего опаску, верноподданного.

– Врёшь, не уйдёшь! – продолжал орать и безумствовать главный ловчий, вынуждая короля, раз за разом, в страхе проглатывать наслоение слюней, время от времени грозивших перелиться через свои естественные препоны, губы.

– Кто, кого, ко? —подпрыгивая на седле, король не понимая, кто там при такой их скорости сможет уйти, попытался согласовать со своей тряской своё мыслевыражение, вылившееся в такое, в зуб ногой отскакивание.

– Готовь лук и стрелы, сейчас мы эту собаку поймаем! – последовавший угрожающий крик главного ловчего, ещё больше смутил короля, совершенно не собиравшегося охотиться на каких либо и даже породистых собак (-Не пристало королю питаться собачатиной и в случае крайней нужды, голода, и то, он только до голубей и пирожных опустится, -в короле взыграла его королевская гордость и кровь.). Но безумный вид главного ловчего, определенно внушал беспокойство и король, дабы не будить лихо, пока оно тихо, ухватился за лук и стрелы, и приготовился, если что, пустить стрелу в спину этому опасному ловчему.

– Вон, она! – вновь заорал ловчий, рукой указывая куда-то в чащу леса, в которой королю кроме чащи, так ничего и не увиделось.

– Да чего ты, ждёшь! – обдал короля своей яростью ловчий. -Да стреляй же, ты, скотина! – звоном языка колокола оглушила короля эта бестактность главного ловчего, и король задрожав, сквозь пелену наступившего умственного затмения, отпустил натянутую тетиву. После чего, то что последнее он увидел, так это ошарашенное выражение лица главного ловчего, не ожидавшего ничего такого из произошедшего, как точного попадания стрелы короля, так и того, что местом цели была выбрана его задняя тыловая часть.

– Что, как, где я? – очнувшись, лёжа на мягкой постели из сена, приподнявшись на локти, смутно понимая где он находится и что происходит, заметив не слишком отчетливо видную фигуру, слившуюся со светом, исходящим со стороны всё той же фигуры, с трепетом в голосе, полный жалости к себе, попытался спросив, не расстроить эту незнакомую фигуру король. Но фигура не спешила отвечать на все эти мольбы короля, чем ещё больше разволновала и встревожила его.

– Может она (А почему она, а не он, ну во-первых, так будет верней лингвинистически, а во-вторых, было бы желательней, чтобы это была она, – в случае опасности, подмысль короля работает вовсю королевскую голову.) не знает, что я король и поэтому не спешит выразить свое почтение. – попытался утешить себя, уже взмокший от страха король.

– Вы меня слышите? А? – не слишком громко, чтобы не расстроить эту фигуру и не слишком тихо, чтобы всё же быть услышанным, проговорил король и к своему неповоротливому состоянию и ужасу заметил, что фигура, чья чёткость, так и оставалась вне его фокусировки, расстроенных всеми этими событиями глаз, вдруг повернулась в его сторону и после паузы, которая скорей всего была потрачена для того чтобы более внимательно рассмотреть это ничтожество, которым сейчас себя видел и причислял король, начала потихоньку приближаться к нему.

– Мама. – Вскрикнул про себя король и не выдержав вида приближающейся действительности, крепко сжал свои веки. Но к его удивлению, затаенности и страстному желанию, острый меч не вонзился в его, столь чувствительное к внешним воззваниям и влияниям, ещё не готовое к смерти тело. А вместо этого, до его уха донеслось тихое пожелание:

– Вот ты и попал.

После чего неизвестная фигура, чей голос был достаточно сильно знаком королю, видимо решив, что король благодаря своему занимаемому высокому положению, достоин большего, и вместо быстрой смерти, выявила желание предложить ему альтернативу, а именно долгую мучительную борьбу, правда, почему-то, только за чужую жизнь.

На что король, несмотря на его зависимое от себя (одновременно величества и ничтожества) и своего положения (на сеновале), проявил политическую ловкость и сообразно своему высокому статусу, попытался оказать сопротивление, которое заключалось во всё том же состоянии его полной отрешенности от происходящего, где он, придерживая свои глаза закрытыми, попытался таким известным издревле способом, противостоять неизбежности, где он был как бы при чём и в тоже время совсем не при чём (таковы уж все, и во все времена политики). Что, надо признать честно, принесло свои плоды и король можно сказать, не потеряв ничего существенного, кроме разве что его именной жемчужной серьги из уха, как он потом обнаружил, похлопав себя по всем местам и в том числе по ушам (ну, а честь, так эта субстанция неопределимая и не имеющая своё свободное хождение среди королевских особ). Что, конечно же, слегка огорчило короля, не привыкшего ни с кем и ничем чем-то делиться, но потом он уразумев, что голова осталась на месте, решил, что лучше потерять часть, чем всё основное, тут же успокоился.

Что же касается самого этого противостояния, вылившегося в некое подобие борьбы, то о ней можно судить, либо, исходя из её качественных характеристик, с её ожесточением, которого было мало заметно, либо по количественным, где по длительности противостояния, можно было определить степень вовлеченности, возможности и заинтересованности противника в победе, и уже исходя из этого, сделать соответствующие выводы и определить победителя. Ну, а сколько продолжалась эта борьба за, почему-то называемую чужой, другую жизнь (хотя знающие люди, не долгая думая и не вдаваясь в расчёты, могут с предельной точностью, озвучить пределы этих внимательных минут), то это для будущего не столь важно, а важно лишь то, что спустя своё положенное время, наследник проявил свою королевскую вежливость (которая она у него в крови) и ровно в срок, проявил себя через крик и объявился на свет.

Что поначалу привело короля, почувствовавшего шаткость своего трона, в волнительное положение, заставив с подозрительностью посмотреть на довольную королеву. После чего король, явно науськанный мамашей, уже было хотел позвать палача, как выпавшая из одеяльца наследника, пропавшая у него, в виде жемчужины серёжка, своим звоном об пол, звонко отдалась в сердце короля. Ну, а после этого происшествия, королева, обдав ледяным взглядом, стоящего перед нею на коленях короля, уже с полным своим, подтвержденным наследником правом, могла всех презреть.

– И хотя все указанные примеры относятся к разным временам и эпохам, но всё-таки, наверное, главная суть всё же была уловлена при всех различиях в подходах. И в первом случае появление новой жизни способствовало укреплению брака, во втором позволило понять, что такое ответственность, ну а в третьем, повлияло на ход дальнейшего развития целого королевства. И из всего этого с должным пониманием вырисовывается первостепенное значение явления в мир того или иного поколения, чья необходимость появления на этом не заканчивается, а наоборот, только начинает набирать свой требовательный оборот, – глубоко вздохнул Алекс, вслед за исписанным мелким почерком листком бумаги, который, надо заметить, всегда вздыхает, когда его перегибают по линии сгиба, служащей для того, чтобы либо же перейти от прочитанности к новой, ещё пока что ожидающей своей участи слов, либо же, согнувшись в три погибели, отправиться в карман пиджака или брюк до следующего поветрия в голове этого никуда не спешащего читателя.

Сам Алекс не последовал ни одному из предложенных вариантов действий и, перевернув этот всего лишь памятливый лист бумаги, повествовавший о своей размазанной буквами жизни, не стал вчитываться в эту свою виртуальную памятливость, в которой ещё столько места занимал рассказ того фантаста, чья скупость высказываний была разбавлена его нескупостью – в четкие ряды выложенных на этих нескольких страницах листов бумаги слова. Что ж поделать, раз таковы в большинстве своем все писатели, косноязычные в гостях при разговоре и красноречивые дома на бумаге.

– Что же касается меня, – после того как Алекс уселся на свободное место в автобусе (Алиса, сославшись на что-то свое важное, сказала, что его вскоре нагонит), фантаст продолжил свой памятливый рассказ, – то я не могу похвастаться, столь дальновидными предположениями на счет своей значимости появления. Но это и не столь важно, когда перед нами стоит более важная задача: понять главную необходимость именно нашего появления в тот или в иной период времени.

Фантаст сделал паузу, чтобы своим временным, через пущенную в ход и в зубы сигарету, задымлением, убедив прослезиться, а, может, даже и достигнув большего – кашля слушателя, тем самым заставить его пробраться мыслью до глубины своих пока что только легких.

– Что же касается меня, – вновь повторился фантаст, – то я назвал бы себя плотью от плоти или, используя технические термины, одним из элементов в общем ряду выпуска 19** года, который, используя терминологию, применимую в данных случаях, будет называться не партией, а, как принято среди людей, поколением 19** года. Правда, надо заметить, что со временем вся эта терминологическая детализированность поистерлась, и грани различий между этими, столь разными одушевленными и неодушевленными продуктами, перестали ощущаться. Ведь взятый на вооружение новый принцип взаимоотношения с миром, где определяющим мир стала приставка «Нео», изменил весь характер взаимоотношений между этими по наличию одного элемента, души, различиями. Так, к изначальному примеру, слово партия из своей товарной неодушевленности давно уже перешло в значение Нео-одушевленного элемента жизни, вобравшего в себя столько много, что иные разговоры, ведущиеся в разрез курса партии, могут привести тебя к тому, что ты перестанешь быть одушевленным, а станешь Неодушевленным элементом жизни. А вот значение слова поколение, наоборот, всё чаще употребляется в значении неодушевленного товара, которые всё больше стали одушевляться, тогда как человек – употребляться и овещеваться.

Эта же приставка «Нео», впитав в себя все передовые помыслы и желания потребителя, окультивировала его, и стала путеводной звездой для него в этом мире потребления, которым теперь он и стал. Так в мире образовался свой новый культ молодости, где теперь правил и заправлял всем страх, как бы не показаться устаревшим, что, в свою очередь, ускорило сроки устаревания продукта до максимального, и теперь зависевшего лишь от зевания потребителя и не зевания поставщика самого продукта потребления.

Хотя, возможно, всё дело обстояло с точностью наоборот, и производитель как раз не давал возможности раздумать и зевнуть потребителю, который оказывался перед свершившимся фактом, и новое поколение продукта, вышедшего на рынок, уже с укором смотрело на его, уже однозначно устаревший гаджет, с которым ходит только самая последняя модель (теперь все девушки признанного за стандарт красоты вида носят свою именную Нео-душевленность). Ну а если ты не хочешь быть самой последней моделью, то тогда просто обязана иметь и фотографировать в зеркало свое надутое одиночество (теперь вам понятно, почему у них губы надуты, они надувшись таким искусственным образом выражают свои природные эмоции) только через глазок этой последней модели поколения Нео.

Но всё-таки все эти Нео-последствия именно и есть следствия, а не причина, и, как я считаю, проблему, как и эту свою дефектность моего поколения выпуска, надо искать в предыдущем времени, где, возможно, и скрыто всё то, что повлекло наш экстренный отзыв, но ввиду невозможности установления истины путем одного лишь анализа, то, я думаю, что, применив свой подход к любому времени, можно будет хотя бы приблизиться к пониманию общих принципов, на каких строится вся эта поколейная круговерть.

А ведь если более пристально, прямо цепляясь за каждое слово, которое есть часто прямое и ещё чаще не прямое отражение сущего – вещи или предмета, то можно многое для себя уяснить. А между тем, всё и так лежит на виду. И если посмотреть на мир с обобщающей точки зрения, то, пожалуй, можно сделать вывод о том, что мир по общей сути делится на две общности, разделенные по наличию или не наличию определяющей их сущности – души. Ну а дальше не сложно составить классификационную модель мира, и всё то, что не обладает этой внутренней отличительностью, душой, тем самым записывается в «что», в вещи. Тогда как те, имеющие при себе эту одухотворенность, имеют право отвечать на вопрос «кто?» и определяются за живое. Естественно, не все организмы находятся на одном высоком уровне развития и исходя из их душевности, а также наличия разума они образуют свои подклассы.

Общий принцип разделения по душевому составу выражается по такой формуле, где живость объекта находится в прямой зависимости от количественной характеристики, широты души (видимо объекты жизни как камни, обладая самими мизерами крупиц духовности (все сущее, имея божественную природу, ясно-понятно, несет в себе частичку его духа) в виду этой количественной несущественности, поэтому столь и затвердели в своей вещественной обездвиженности).

Но раз человек в отличие от вещи имеет в себе душу, то можно предположить, что он находится на более высокой ступени бытия, нежели любая вещь, которая, в свою очередь, если использовать всё тот же подход, можно предположить, что если вещь наполнить душою, то вполне вероятно, она может возобладать жизнью. А чтобы понять большее (которым является обладатель души, человек; за какие такие заслуги – это другой вопрос), нужно обратить свой взор на малое – вещь, и через познание его уже постараться постичь большее – человека. И вот тут-то мы, вооружившись этими знаниями, можем подойти к более детальному рассмотрению этой новой реальности, где за переход от душевного к без душевной вещи теперь отвечает эта новая приставка «нео». Ну а что значит, эта столь ставшая всем известной уже и не приставка, а определяющая основу слова эта сущность «нео»?

Нео в своем значении «новый» – есть прилагательное, но, опять же, не в полном значении прилагательного, а в некотором ответвлении от своего прилагательного предшественника «старый», которое, в свою очередь, тоже исходная прилагательная сущность, возникшая на временных переломах настоящего, которое, будучи существительным, вследствие воздействия на него времени в одно или в потребное для этого мгновение переформатируется в своё временное и востребованное человеком прилагательное (служащее идентификационным ключом).

Но в чём же всё-таки состоит это, главное уже, отличие между старым и новым прилагательными, которые, если не вдаваться в частности, по большому счёту, как раз и отличаются между собой как раз этой приставкой «нео», которая подтекстно несёт в себе отрицание своего предыдущего, хотя будет корректнее назвать, иного состояния вещей. В чём уже видится попытка этой новой условности самоутвердиться, которая, как и всякая условность (любая вещность не зря, а по чьему-то вездесущему велению, имея в своем отступлении букву «щ», а не «ч», не вечна и поэтому называется вещью), видит себя несменяемой незыблемостью.

– И вот я, допустив возможность познать больше через малое, обратил свой взор на вещь. На вещь в прямом и буквальном смысле этого слова. Почему я так говорю? – пустив памятливый дым в лицо Алексу, проговорил фантаст. – Да наверное, потому, что когда я её вытаскивал на всеобщее обозрение, из своего уникального места для хранения, подкладки пиджака, то первое, что я услышал в восхищенных устах зрителей, были слова: «вот это, вещь!» – Фантаст сделал ещё одну значительную и очень тяжкую для своих лёгких затяжку, улыбнулся самому себе и продолжил внушать.

А это уже признание, которого, по моему мнению, заслуживают действительно стоящие вещи. И это наводит меня на последовательную мысль, подсказывающую мне, что любая из существующих в этом мире вещей, хоть и воспринимается нами несколько отличительно по-разному, но, тем не менее, видится нами не совсем в должном понимании. Скорее всего, все из существующих вещей по отношению друг к другу, как и люди неандертальского прошлого в сравнении с гомо сапиенсом, также находятся на разной ступени развития, где эти стоящие и настоящие вещи находятся на своем ближнем полпути к человеку, от которого, как было замечено, вещь отличает лишь наличие или отсутствие души. Это дает нам возможность приблизиться к пониманию сути вещи, которая после объявления своего нового прилагательного, которое в данном случае есть отображение его сущности, может стать определяемой.