Читать книгу Вопрос формы - Игорь Виняр - Страница 7

Олег шел по улице в полном смятении. В его мозгу всё перевернулось: представление о жизни и смерти, о богатстве и бедности, о славе и забвении. Он подумал, что если сейчас не выпьет бутылку водки, то сойдет с ума. Но, придя домой, он ограничился одним стаканом и лег спать.

Утром проснулся, выпил кофе и зашагал в клинику. Всё было как обычно. Перед началом пятиминутки между ординаторами шёл оживленный разговор. Людмила Степановна, в яркой блузке под халатом, просматривала какие-то документы. За несколько секунд до восьми вошел Максим Исаакович. Олега на мгновение обдало жаром. Как он сразу не понял? Ведь Александр Иванович всем своим разговором и подводил его к мысли, что ВОТ ОН – идеальный объект. Планерка шла своим чередом, а Олег буквально впивался взглядом в своего шефа пытаясь представить его моложе себя.

На этот раз ничего экстраординарного не произошло. Произошло это немного позже. А сейчас Максим Исаакович поднялся со стула и сказал почти торжественно: «Сегодня я решил изменить тему лекции и вместо хронического бронхита будет час вопросов и ответов. Все, кто в это время будет свободен, могут прийти послушать». За множество последних лет профессор ни разу не отошел от графика ни на один сантиметр. Будучи педантом и одновременно человеком в высшей степени ответственным, он никогда не позволял себе подобных вольностей. Поэтому, когда началась лекция, в аудитории были и студенты, и все те, кто присутствовал на пятиминутке, а также сотрудники других отделений. Яблоку негде было упасть. На этот раз лектор был без своих засоленных очков, так как не собирался ничего читать. Он был в чистом накрахмаленном халате, в новой рубашке и, кажется, даже в новом галстуке.

– Дорогие друзья! Так случилось, что начальство запретило мне менять тему лекции и поэтому поговорим сейчас о хроническом бронхите.

Если сказать, что в зале произошел взрыв, то это не сказать ничего. Когда около двухсот человек ожидают сенсацию и эта сенсация рушится в одну секунду, то, образованные, интеллигентные люди превращаются в толпу футбольных болельщиков в самых не лучших своих качествах.

Когда волнения достигли апогея, профессор поднял руку и, наступила тишина.

– Я решил проверить, не ошибся ли я в сегодняшнем своем выборе. Понял, что не ошибся.

Последовала небольшая пауза.

– Когда человеку исполняется 70, он вправе поделиться не только своими мыслями, но и самым, что ни на есть, сокровенным. Если бы я сейчас стал говорить о хроническом бронхите, вы бы это помнили не дольше, чем до дня экзамена. Но если мы сегодня поговорим про другое, то сегодняшние двадцатилетние будут помнить эту лекцию и тогда, когда им будет 70. Поэтому прошу задавать мне вопросы отнюдь не только на медицинские темы.

Опять наступила тишина.

Все приготовились слушать, но никто не приготовился спрашивать. Обстановку разрядил Олег.

– Максим Исаакович, скажите, пожалуйста, Вам не страшно умирать?

В принципе, каверзные вопросы планировались, но не так сразу и не так остро.

– Очень страшно. Настолько страшно, что я стараюсь об этом не думать.

Из зала последовала реплика:

– А как же насчет бессмертия души?

– Чушь! Что такое душа? Это совокупность памяти, эмоций, характера, переживаний, вкусов и стремлений. И всё это базируется на функционировании нервных клеток в коре головного мозга. Жив мозг – есть подпитка. Теперь дальше. Допустим, но только допустим, что человек умирает, а душа где-то рядом. А если умирает месячный ребенок? У него что, есть душа, с памятью, эмоциями, переживаниями, интеллектом? Скорее, нет. А если умирает годовалый ребенок, и мы ставим тот же вопрос? А если трехлетний? Кстати, я себя помню с четырех лет. А кое-кто помнит с пяти. Так, где же граница? Вот до трех лет, девяти месяцев и шестнадцати дней души ещё не существует, а потом вроде как бы и есть. Вроде как бы можно и умирать. Или возьмем другой случай. Человек вот уже несколько лет находится в глубоком старческом маразме. Он не помнит не только о том, что такое любовь, и кто такой Наполеон, он не помнит своего имени и лиц своих детей. Единственное, что он умеет – это пользоваться ложкой. И что же, после его смерти душа тоже будет жить вечно? Душа, которая умерла ещё при жизни… И как душа может жить вечно, если возраст самой Земли ограничен? И не только Земли – всей Солнечной системы.

– Уважаемый Максим Исаакович, а как определить цену жизни? Как её определяли те, которые бросались на амбразуру, те, которые умирали в гладиаторских боях и те, которые в наши дни погибают при мафиозных разборках?

– Спасибо за вопрос. Это, пожалуй, и есть самый главный вопрос, на который надо дать самый главный ответ. Цена жизни бесценна. Когда смотришь гангстерские фильмы – серия трупов. Там сорвался с высоты, там взорвался в автомобиле, а там «положительный» герой одной автоматной очередью уложил десяток, так, между прочим. Кажется, что гибнут не люди в расцвете лет, а оловянные солдатики. А теперь вспомните фильм «Скалолаз», когда Сталлоне в своей руке держал над пропастью руку девушки. Как она его умоляла о своем спасении. В эти две последние минуты её жизни, когда она понимала, что это уже последние мгновенья, желание жизни было настолько велико, что если бы его, это желание, трансформировать в тепловую энергию, то эта энергия растопила бы льды Северного Ледовитого океана.

Люди тратят сотни тысяч долларов (если они конечно есть), чтобы ещё хотя бы один раз увидеть рассвет. Если родится такой Нострадамус, который напишет достоверную всемирную историю вплоть до конца цивилизации, то только в этом случае человеку, прочитавшему эту историю, будет не так обидно умирать. Но, как Вы все понимаете, такая книга, такая история из области фантастики. Одно утешает: нам, живущим в 21 веке, менее обидно умирать, чем тем, кто жил, скажем, 2000 лет назад. Что ни говори, а 80 процентов от максимальной цивилизации мы с вами застали: телевизор, телефон, компьютер, высадку на Луну и атомную бомбу. А вот рабы Древнего Рима даже во сне не могли предвидеть всего этого… Я вот сейчас подумал, а может и наоборот, им легче было умирать, потому что нечего было терять и потому что они верили в загробную жизнь? Как бы там ни было, но МОЯ жизнь дороже всего золота мира, дороже всех материальных ценностей, которые произвело человечество с момента его появления. Потому дороже, что с моей смертью Вселенная прекратит своё существование. И так должен рассуждать любой нормальный человек, подчеркиваю, нормальный. Потому, что работает самый мощный инстинкт – инстинкт самосохранения. А если природа и обделила кого-то этим инстинктом, то, как там говорил Горький: «Безумству храбрых поем мы песню».

– Уважаемый профессор, скажите, пожалуйста, что Вы, лично делаете, чтобы продлить свою жизнь?

– Любой образованный и мало-мальски уважающий себя человек, которому за 50, должен, по крайней мере, знать две цифры: уровень своего давления и уровень холестерина. И, разумеется, не только знать, а постоянно понижать их до нормы. Думаете, мне не хочется яичницы на сале, всего копченого, всего жареного и, при этом 0,5 водочки. Но за последние годы я себя приучил к умеренности, и, верьте – не верьте, но у меня нет ностальгии к обильным застольям. Если в молодости счастливые минуты я испытывал только в хорошей компании и, непременно, в лучах алкогольной эйфории, то сейчас я счастлив, хотя бы потому, что в свои 70 стою перед вами, а не погиб двадцатилетним в Афганистане. И ещё я счастлив от ощущения нужности. Если меня убедят в том, что от меня ничего не зависит, то я просто умру.

– А как же воспоминания тех, кто перенес клиническую смерть? – раздалась реплика из зала.

– Милостивый государь, не путайте клиническую смерть с биологической. Если в течение 6 минут возвратить к жизни любого, то каждый скажет о каких-то коридорах, о каких-то свечениях в конце тоннеля и т. д. Но если Вы вернете кого-нибудь к жизни после 6 минут клинической смерти, то он не вспомнит ничего по той простой причине, что после 6 минут Вы не вернете никого. Нет живых нервных клеток, нет и их продукции в виде мыслей.

Только в одном случае не бывает у человека этих дополнительных шести минут – если он попадает в эпицентр большого взрыва, где от человека в одну секунду остается лишь клочок неорганической материи с набором некоторых химических элементов.

– Господин профессор, скажите, пожалуйста, только откровенно, Бог есть?

– Известна точная дата образования Земли – 4,5 млрд. лет назад. Ну, никак не 6 тысяч. Три миллиарда лет назад образовались первые микроорганизмы. Потом грянула эволюция, которая давала всё новые и новые, более сложные формы жизни. Потом некоторые из этих форм освоили сушу. 65 миллионов лет назад в районе Мексики упал огромный астероид, который уничтожил 80 процентов живых организмов, и, прежде всего, динозавров. Если бы не эта катастрофа, нас бы с вами не было. Динозавры до сих пор были бы хозяевами на планете. А так, появилась возможность для мелких млекопитающих, которые уцелели в норах, развиваться и не бояться быть съеденными. Развитие шло по нескольким направлениям. Одно из них в конечном итоге привело к homo sapiens.. Ну и вот куда здесь можно воткнуть Бога?

Даже если допустить, что жизнь образовалась не на нашей планете, а прилетела откуда-то из космоса (с метеоритами, кометами), то всё равно она образовалась из белков, а те из аминокислот, а те из углеродных соединений… Путём триллионных комбинаций, рано или поздно это произошло. Благо, в запасе были миллиарды лет.

Как далеко распространялось бы влияние Иисуса, если бы он действительно был? Только на Земле? А если мы колонизируем Марс или соседнюю Галактику? Кто там будет доминировать – Иисус, Аллах или Будда? Хорошо, допустим, Бог есть. Верующие молятся, носят крестики и просят: «Спаси и сохрани». Да сколько же можно просить… Если бы Он действительно спасал и сохранял, я бы стал верующим, как только научился говорить. Что мы видим. На всех каналах: убили хорошего человека, погиб знаменитый артист в автомобильной катастрофе, умирает невинное дитя от лейкоза. А взять историю. Сначала Сталин погубил миллионы (цвет нации, наш генотип), а Гитлер потом доконал. И что, все эти пострадавшие были неверующие? Не думаю. Так зачем самого себя обманывать или зачем себя успокаивать бесплодными фразами типа: хорошего человека Боженька призвал к себе. Там, значит, в раю, он нужнее.

Теперь про другое. Перед Пасхой, если благодатный огонь не зажжется, значит всем хана. Ну отчего же такая несправедливость? Ну ладно, пусть конец христианскому миру. А почему должны погибать все – мусульмане и другие? Они каким боком? Тут что-то не доработано. Если втирать мозги, то так, чтобы всё было логично и обосновано. А не так, как в анекдоте: сказано в морг, значит в морг. Почему наши прадеды придумали пост, да не один, а четыре? Да просто в те века 90 процентов населения жили очень бедно, многие голодали. И надо было хоть как-то оправдать этот голод. Когда постишься во имя кого-то, то вроде как-то и легче это все переносится. Как можно верить в одного и того же Бога хорошим людям, честным, трудолюбивым, искренним и плохим людям – жадным, черствым, недалёким? Это же лицемерие. Накопились грехи – надо сходить в церковь по воскресеньям и замолить. А потом по новой. Однажды, когда я жил в селе, где не было церкви, туда приехал батюшка (на один день). К нему потянулся народ. Пошла и моя соседка, старая девственница, божий одуванчик.

– Какие грехи за тобой, дочь моя? – Да не грешна я, батюшка. – Так кого лешего ты сюда приперлась? Вот такой был диалог…

Но больше всего меня удивляет мусульманский мир. Мы, православные, никому не желаем зла. Добрая половина этнических православных (да и этнических католиков) – атеисты. Мусульманин же становится верующим еще в утробе матери. Подумать только, весь народ, вся страна – верующие. Ну почему у этих людей нет свободы выбора, как у нас. Верить или не верить? И это не в средние века, а в космическую эпоху. Самое обидное, что все (христиане, атеисты и др.) автоматически становятся НЕВЕРНЫМИ, то есть, persona non grata, какой бы хороший, талантливый или гениальный ты не был. Так что же получается: чтобы обезопасить свою жизнь от террористов, надо принять ислам?

И последнее. Почему человек несуществующего Бога должен любить больше, чем себя? Бог, если он есть, то он вечен. Миллиарды людей и сотни будущих поколений будут ему поклонятья. На его долю обожания хватит с избытком. А вот моя жизнь конечна. Она уникальна. Я себя должен любить так сильно, чтобы потом, умирая, не было мучительно больно, что я себя не долюбил.

Лектор многозначительно посмотрел на часы. Его время вышло. В принципе, он сказал всё, что хотел. Всё выстраданное и наболевшее. Он подвел черту. Максим Исаакович вдруг вспомнил Сталина. Когда ему принесли телеграмму о смерти Троцкого в Мексике, то, казалось бы, надо радоваться – ликвидирован последний претендент на «престол». Но почему-то радости не было. Наступило опустошение и разочарование – если не с кем бороться, зачем тогда жить? Но, у Сталина это была мимолетная слабость. Она быстро прошла. Такая же, мимолетная, была сейчас и у нашего героя… Он хоть и подвел черту, но умирать не собирался.