Читать книгу Петербургский сыск. 1874 год, февраль - Игорь Владимирович Москвин - Страница 6

На берегу Бумажного канала стоял деревянный двухэтажный дом, принадлежавший купцу Матвею Сутугину. Его построил в начале века его дед, который купил у екатерингофского управляющего Лукина земли, простиравшиеся вдоль канала до Петергофской дороги и включавшие в себя кроме дома и небольшой сад. К западу от особняка находились службы, а с востока – прямоугольный пруд.

За этим—то сутугинским и находился дом, в котором располагалась скорняжная артель, в которую во второй раз за сегодняшний день направился губернский секретарь Жуков, сетуя на судьбу, что приходится в свете масляный фонарей тащится, черт знает куда, и на себя за то, что сразу не догадался расспросить старшину обо всем.

И «ваньки» отказывались везти за Обводный, боязно, там то и дело пошаливали разбойнички, особенно когда стемнеет. Понаехали из волостей, хоть и пошло больше десяти лет со дня Манифеста, в столицу, а здесь их никто не ждёт, тёплых мест на всех не хватает. Что остаётся, как не за кистень или нож и на большую дорогу, кушать всем—то хочется, а жить хорошо, тем паче.

Через Ново—Калинкин мост прошёл быстро. Вдоль канала гулял ветер, то и дело бросавший в лицо поднятый с парапета колючий снег. Жуков на некоторое время остановился в раздумье – идти по Старо—Петергофскому или по набережной Обводного до Бумажной улицы, а там и до канала рукой подать.

Миша решил пройтись по набережной. Оставив по левую руку доходный дом Матвеева, с обшарпанным фасадом и кое—где с отвалившейся лепниной. Пошёл, засунув руки в карманы, где в одном нащупал рукоять пистолета. Мало ли что. Дальше саженей сто не было фонарей, только вдалеке на Лифляндской виднелся столб с круглым пятном жёлтого цвета, словно месяц спустился на землю и указует дорогу одинокому путнику.

Скоро шаг перешёл в бег, под ногами хрустел нетронутый за день снег. Только у дверей артели Миша перевёл дыхание, чтобы не выглядеть испуганной вороной, все ж таки сотрудник сыскного, каждый день с разбойниками и злодеями дело имеет.

Вытер со лба пот рукавом и постучал.

Через некоторое время его провели к старшине.

– Здравия желаю, – произнёс старшина, на его лице хотя и появилась улыбка, но какая—то вымученная, словно сквозь силу, – не с новостями ли к нам о Степане?

– К сожалению – нет, – Жуков снял с головы шапку и пригладил ладонью волосы, от чего показался старшине взъерошенным воробушком.

– Чем могу помочь? Да вы присаживайтесь, в ногах правды нет, – старшина указал на деревянную скамью.

Миша посмотрел на дверь, старшина прикрыл её.

– Ежели вам так спокойнее.

– Скажи, Степан собирался уходить из артели?

– О таком не слышал, хотя чужая душа – потёмки, а Степан ещё тот был, от него лишнего слова не допросишься.

– А работником каким он был?

– Вот только хорошее сказать и могу, что сыновья, что сам, мастеровые, рукастые. У них всякое дело спорилось.

– Все—таки что—то он рассказывал?

– Ну, я говорю, что от его зимой снега не допросишься, не то, что слова.

– Так ничего не рассказывал?

– Нет, вот помню в один раз мы с ним в трактир зашли, прижимистым Степан был, каждую копейку считал, вот говорю, зашли в трактир, тогда он много зелья принял. Так вот поведал он мне, что мечта у него трактир купить и стать хозяином.

– Трактир, говоришь?

– Так, а больше все молчком.

– Земляков княжевских в столице много?

– Не так, чтобы очень, но есть немножко. Вот у нас вся артель из волости.

– А ещё?

– Дак мы не встречаемся, а в деревнях давно не были, кто знает, может, и приехали.

– Из тех, что давно сюда перебрались?

– Не могу сказать.

– К вам в артель мужичок маленького роста с темной бородой с проседью не приходил?

– Мил—человек, – засмеялся старшина, – да так полгорода ходят, каждого не приметишь.

– Он ещё ногу подволакивает.

– Нет, не припомню.

– Хорошо, – Жуков, так и не присевший на скамью, пошёл к выходу, одевая на ходу шапку.

– Вот что, мил—человек. – раздался голос старшины, когда Миша взялся за ручку, – вспомнил я. У нас из земляков, кто пораньше приехал, знаю одного, так он трактир содержит на петербургской стороне.

– И как его зовут, – заинтересовано произнёс Жуков.

– Дорофей Дормидонтыч Ильешов.

– Говоришь трактир на Петербургской?

– Так точно, называется «Ямбург».

– Давно его видел?

– Так почитай года три—четыре, у нас общих дел нет так, что… А к нему ездить далеко и времени не хватает.

– Понятно, а больше таких нет знакомых?

– Больше нет, как на духу.

– Значит, Степан замкнутым был?

– Я ж говорил, как перст, кабы не сыновья…

Будь Миша повнимательней, он бы заметил, что на Бумажной улице за ним пристроился человек, перебегавший от дерева к дереву тихими шагами, не одна льдинка под ним не треснула, словно парил над землёю.

Губернский секретарь остановился на Обводном в нерешительности: до Лифляндской ближе, но там никогда «ваньку» не словишь, а до Старо—Петергофского хоть и подальше, но он более оживлённый. Жуков повернул направо и заспешил. Ему хотелось исправить сегодняшнюю оплошность и ему хотелось самому отправиться в трактир «Ямбург», присмотреться, где стоит, как хозяин выглядит и чем дышит. Может, что и узнать удастся, глядишь и кончик верёвочки в руках почувствуешь.

Человек сзади, сперва схоронился, а потом побежал к Жукову.

Иван Дмитриевич, не взирая на поздний час и суетливый день, решил наведаться на Большую Морскую, в сыскное. Туда непременно должен явиться Миша, тот после очередных неприятных слов не то, что копытом землю рыть будет, а постарается достать из—под неё даже черта лысого.

Поднимаясь в кабинет, Иван Дмитриевич попросил дежурного чиновника принести ему стакан горячего чаю. Сейчас он жалел, что не выкроил времени и не зашёл в трактир, где мог бы и отобедать.

Дежурный чиновник принёс стакан на блюдце.

– Вестей нет? – спросил после того, как кивнул головою, мол, благодарю.

– В столице спокойно, из участков о преступлениях сведений не поступало, – ответил чиновник, – распоряжения будут?

– Если явятся господа Орлов, Волков или Соловьёв, то пусть не мешкая ко мне. Передайте, непременно жду.

– Хорошо, – чиновник повернулся и вышел.

Иван Дмитриевич поднялся с кресла со стаканом в руках и подошёл к окну.

Большая Морская в отличие от окраинных улиц освещена была хорошо. Газовые фонари стояли через каждые пятнадцать саженей, да и спокойнее здесь. Преступники стороной обходили такие места, это ж не Лиговка, где и трактиров, и питейных заведений хватает, а где человек лишнего зелья принимает, там и лихих, падких на чужое людей имеется в достаточном количестве. Перед входом прохаживался городовой.

«Вот кому чаю не хватает», – подумалось Ивану Дмитриевичу, но тут же мысли вернулись к сегодняшнему кровавому преступлению.

Привыкнуть к крови нельзя и на войне, не то что в мирном городе, а к убийству детей тем паче. Вот злодей где—то ходит по земле, сидит в трактире и на украденные, политые людской смертью, деньги пирует.

Иногда не укладывалось в голове. Ну, ладно украл, кто не без греха. Может, человеку кусок хлеба купить не на что, вот и вышел на тернистый путь, а когда ради денег (а были ли они у Морозовых? Вон как жили!) идёшь детей жизни лишать, Здесь зверем надо быть. Вот звери и те детишек своих не едят в голодное время, а наоборот оберегают.

Потом мысли перескочили к доктору Рихтеру. Нового ничего не узнал. Однако новость, что убийца – левша, стоит поездки и тайник в платье, Морозов— старший, видимо, деньги носил при себе, никому не доверял. А слова дворника о маленьком человеке в овчинном тулупе и подволакивающем ногу, тоже кое—чего стоят. Столица велика, по таким приметам только потерянную монету в городе искать. Никогда не найдёшь, а голова для чего, перебил себя же Путилин, надо искать все места, где Степан Иваныч бывал, если он такой, как говорили жильцы дома, то он глава семейства и незнакомец приходил к нему, а это хорошая зацепка, очень хорошая. Земляки – это раз, это установить не составит труда, если конечно приезжий сдал паспорт в канцелярию участкового пристава, а не стал таиться. Не задумывал же злодей преступление давно, скорее всего, узнал что—то, топор за пояс и к Морозовым, иначе… Иван Дмитриевич остановил руку со стаканом на полпути. Вот убийца и решился на такую дерзкую выходку. Старший Морозов ходил всегда с сыновьями, и обокрасть его возможности не было.

Штабс—капитан Орлов слыл человеком настойчивым и иногда слишком уж жёстким. Из—за чего и страдал на статской службе. Ещё в бытность в юнкерском училище при 4 армейском корпусе в Воронеже Василий Михайлович проявил себя не только исполнительным, но и человеком, у которого на плечах умная и думающая голова. Не сложилась в дальнейшем служба – завистливый и недалёкий командир полка невзлюбил Орлова и сделал все, чтобы в чине штабс—капитана Василий Михайлович подал в отставку. Случайным образом он приехал в столицу, где пришёлся ко двору сыскному отделению и в особенности господину Путилину, который сразу оценил офицера.

Вот и сейчас Василий Михайлович явился в дом надворному советнику Пригаро. Тот в эту минуту благодушествовал в гостиной у камина, с хрустальным фужером в руке, наслаждаясь запахом подаренного ему пятидесятилетнего коньяка и сигарой в три рубля штука.

Когда ему доложили о приходе некоего штабс—капитана, Михаил Алексеевич сперва поморщился, словно съел дольку кислющего лимона, но потом подумал и произнёс:

– Зови!

Сам поднялся из кресла. Господин Пригаро, сам маленького роста с круглым брюшком, запахнутым на нем бархатным халатом бордового цвета с золотыми кистями, предстал перед Орловым, каминный огонь отражался от лысой головы Михаила Алексеевича.

После приветствия Василий Михайлович произнёс:

– Я приношу глубокие извинения за нарушенный покой, но обстоятельства вынуждают меня прибегнуть к вашей помощи.

– Я слушаю вас, э… – надворный советник позабыл даже фамилию потревожившего его покой человека.

– Штабс—капитан Орлов, – по старой привычке щёлкнул Орлов каблуками, – сыскная полиция.

Господин Пригаро поморщился и поставил фужер на низкий столик.

– Чем могу служить?

– Господин Пригаро, в городе произошло кровавое злодеяние…

– А я какое отношение имею к этому, – перебил надворный советник, показывая своё нетерпение, ему так хотелось вернуться к креслу, фужеру и спокойствию.

– В ваших силах нам помочь.

– Каким образом?

Михаил Алексеевич терял самообладание, мало, что какой—то там чиновник тревожит в неприсутственный день, но и давняя неприязнь к сыскному играли не последнюю роль.

– Нам необходимы адреса некоторых приехавших в столицу людей, которые могут быть причастны к кровавому преступлению.

– Вот что, голубчик, приходите в часы приёма и ….

– Господин Пригаро, вы не понимаете всей сложности нашего положения, ведь преступники могут пойти на новые злодеяния.

– Господин э…

– Орлов.

– Да, да, я помню, господин Орлов, присутствие закрыто, чиновники заняты домашними делами, а вы… мягко говоря, не совсем вовремя.

– Господин Пригаро, я бы никогда не позволил себе потревожить ваш покой в такой день и такое время, но чрезвычайные обстоятельства требуют вмешательства в столь неприятное дело.

Лицо и лысина надворного советника начали покрываться красными пятнами, которые стали видны и в свете немногочисленных свечей, горящих в гостиной.

– Сударь, вы позволяете себе слишком много вольностей, экспедиция закрыта, завтра неприсутственный день.

– Михаил Алексеевич, преступники, к сожалению, не чтут ни праздничных дней, ни присутственных, ни тем более ночи, которую мы используем для сна. В вашей власти написать записку господам либо Матвиенко, либо Григорьеву…

Надворный советник был не рад, что согласился принять наглого штабс—капитана, указывающего ему, выше чином и рангом, что необходимо делать.

– Завтра же, господин Орлов, – теперь господин Пригаро вспомнил имя наглеца, – мой рапорт о вашем бестактном поведении я представлю господину Трепову.

– Ваше высокоблагородие, я готов нести наказание и принести вам свои искренние извинения, но сейчас соблаговолите помочь в поимке преступника.

Несмотря на нервическое состояние, надворный советник держал себя в руках, ссориться с сыскным отделением не хотелось, хотя бестактное поведение этого Орлова заслуживало порицания:

– Прошка, – крикнул господин Пригаро, на зов явился слуга, ранее доложивший о пришедшем штабс—капитане, – чернильный прибор!