Читать книгу Аничков дворец. Резиденция наследников престола. Вторая половина XVIII – начало XX в. Повседневная жизнь Российского императорского двора - Игорь Зимин, Сергей Девятов - Страница 9

Как не единожды говорил и писал Николай I, для него Аничков дворец остался местом, где прошли его самые счастливые годы с 1817 по 1825 г. Александра Федоровна вспоминала слова своего супруга: «Если кто-нибудь спросит, в каком уголке мира скрывается истинное счастье, сделай одолжение, пошли его в Аничковский рай».

Позже император, конечно, выкраивал время, для того чтобы несколько зимних недель пожить в любимом дворце, но с 1826 г. главным домом для него стал Зимний дворец.

Собственно, отсчет семейной жизни Николая Павловича можно начинать с момента его встречи с невестой на границе Пруссии и России летом 1817 г. Как вспоминала Александра Федоровна, «я была встречена на границе свитою, состоявшею из престарелой княгини Волконской[121] и двух фрейлин – графини Екатерины Шуваловой и Варвары Ушаковой, обер-мундшенка графа Захара Чернышева, гофмейстера графа Альбедиля, камергера князя Василия Долгорукова и камер-юнкера графа Соллогуба».

При этом саму прусскую принцессу в Россию сопровождала достаточно многочисленная свита, которую впоследствии предполагалось на некоторое время разместить близ молодоженов – в самой резиденции и зданиях на территории усадьбы: «Меня сопровождали из Пруссии графиня Трухзес, в качестве обер-гофмейстерины, графиня Гаак, рожденная Тауенцен, и моя добрая Вильдермет, бывшая моей гувернанткой с 1805 года»[122].

После посещения дворцовых резиденций в Гатчине и Павловске 20 июня 1817 г. состоялся торжественный въезд невесты великого князя Николая Павловича в Петербург, где ей отвели покои в Зимнем дворце. Затем все пошло по традиционному сценарию: 24 июня состоялось миропомазание; 25 июня, в день рождения Николая Павловича, – обручение; 1 июля, в день рождение невесты, – бракосочетание. В своих воспоминаниях Александра Федоровна упомянула, что: «Мой жених становился все нежнее и с нетерпением ожидал дня, когда назовет меня своей женой и поселится в Аничковском дворце».

Наконец, после завершения церемонии бракосочетания, проведенной в Зимнем дворце, и торжественной трапезы, закончившейся около в 10 часов вечера, молодожены отправились в отведенную для них резиденцию: «Мы спустились по парадной лестнице, сели в золотую карету со вдовствующей Государыней; конвой кавалергардов сопровождал нас до Аничкового дворца. Я в первый раз увидела этот прекрасный дворец!» – вспоминала Александра Федоровна.

В Аничковом дворце у парадной лестницы молодоженов встретили с хлебом-солью Александр I и императрица Елизавета Алексеевна. Затем «Статс-дамы присутствовали при моем раздевании; мне надели утреннее платье из брюссельских кружев на розовом чехле; ужинали мы в семейном кругу с некоторыми из старейших приближенных: графом Ламздорфом, княгиней Дивен и нашими прусскими дамами».

Аничков дворец в 1810-х гг.

Аничков дворец в 1830-х гг.

По воспоминаниям Александры Федоровны: «На следующий день вдовствующая Государыня приехала к нам первая, Император Александр привез великолепные подарки. Мы радовались, словно дети, удовольствию выехать впервые после свадьбы в коляске вместе и сделали визиты Императрицам, Великому князю Константину [Павловичу] и тетушке принцессе Вюртембергской. Свадебные празднества, различные балы, baise mains[123] – все это прошло для меня словно сон, от которого я пробудилась лишь в Павловске, бесконечно счастливая тем, что очутилась, наконец, в деревне!». Так началась семейная жизнь Николая I, которая продолжалась в стенах Аничкова дворца до конца 1825 г. Это были действительно лучшие годы их семейной жизни, когда, по словам Александры Федоровны, «мы, он, как и я, были поистине счастливы и довольны только тогда, когда оставались наедине в наших комнатах».

Наряду с праздничными торжествами, Александр I определился со службой младшего брата, назначив его 3 июля 1817 г. генерал инспектором по инженерной части и шефом лейб-гвардии Саперного батальона. 27 июля 1818 г. состоялось назначение Николая Павловича командиром 2-й бригады 1-го гвардейской пехотной дивизии, в составе полков лейб-гвардии Измайловского и Егерского.

Только в сентябре 1817 г. молодожены «возвратились в Аничков дворец, в котором почти не жили еще вовсе». При этом праздники продолжились и в Петербурге, поскольку в Аничковом дворце молодожены впервые «устроили там маскированный вечер для нашего всегдашнего павловского общества; все были замаскированы с головы до ног: Maman – волшебницею, Императрица Елизавета Алексеевна – летучею мышью, я – индийским принцем, с чалмой из шали, в длинном ниспадающем верхнем платье и широких шароварах из восточной ткани. Когда я сняла маску, мне наговорили массу комплиментов. Талья у меня тогда оставалась еще довольно тонкая, хотя я пополнела и особенно похорошела в начале беременности». Собственно, с этого маскарада осени 1817 г. берет начало традиция аничковских маскарадов, балов и любительских спектаклей.

18 сентября 1817 г. императорский двор отправился в Москву. Потом наступило время адаптации, беременность великой княгини, рождение 17 апреля 1818 г. будущего Александра II и возвращение в Петербург. После рождения великого князя для его обслуживания создали штат слуг, которые для бережения младенца выехали в Петербург из Москвы раньше родителей.

Когда колонна карет, возвращавшаяся из Москвы, проезжала по Невскому проспекту, то Александра Федоровна увидела в одном из окон Аничкова дворца, «на руках у няни, нашего маленького Сашу, настоящее дало себя знать самым приятным образом, и глаза мои наполнились слезами». Но кортеж проехал мимо дворца до Казанского собора, где отслужили благодарственный молебен.

Подчеркну, что жизнь в Аничковом дворце великокняжеской четы прописана фрагментарно, но в целом картина воссоздается со всеми ее радостями и бедами. Например, летом 1818 г. Николай Павлович заболел корью: «…он возвратился домой, дрожа от лихорадки, бледный, весь позеленевший, чуть не падая в обморок. Я испугалась; его уложили в кровать, а на следующий день обнаружилась корь. Болезнь была довольно легкая и шла обычным чередом. Я ухаживала за мужем, но от времени до времени появлялась и на празднествах». Но через несколько дней с корью слегла и Александра Федоровна: «Едва возвратившись в Аничков дворец, я захворала – у меня тоже оказалась корь; на пятый день я почувствовала себя особенно дурно, у меня разболелась грудь, но несколько пиявок, вовремя поставленных, облегчили мои страдания, и выздоровление пошло быстро. Нашего маленького Сашу удалили; он жил в Таврическом дворце под покровительством вдовствующей Государыни».

В.А. Жуковский

К осени 1818 г. все стабилизировалось, и зимний сезон 1818/19 г. стал для молодой четы первым, положив начало многим традициям Аничкова дворца. При этом следует иметь в виду, что семья Николая Павловича в этот сезон – единственный представитель Романовых в Петербурге: Александр I отбыл на Аахенский конгресс, Мария Федоровна отправилась с европейским вояжем к трем дочерям; Елизавета Алексеевна – к своим родственникам в Германию; великий князь Константин находился в Польше. Поэтому вся светская жизнь зимнего сезона 1818/19 г. сезона замкнулась вокруг Аничкова дворца: «Мы с Николаем оказывались единственными членами Императорской фамилии, остававшимися в Петербурге. Нам были даны инструкции касательно того, что следовало делать в высокоторжественные дни».

Если говорить о повседневности, то к 1818 г., по словам Александры Федоровны, сложился «наш маленький аничковский Двор». При этом в него входили не только штатные придворные, но и близкие к молодой семье люди. Например, с осени 1817 г. частый гость в Аничковом дворце – В.А. Жуковский, который обучал Александру Федоровну русскому языку. В его дневниках постоянно встречаются упоминания о визитах в Аничков или другие дворцы: «Утро у великой княгини. Я немного опоздал, и мне как будто был выговор… Она не выучила своей басни и с большим горем рассказывала мне, что ей было некогда… Только хотели мы начать, явился государь. Прошло с четверть часа. Потом явился принц и великий князь. С последним мы нежно поцеловались»[124](3 ноября 1817 г.); «Урок мой был очень приятен: в моей ученице час от часу открываю более милых, непорочных прелестей в сердце. Душа откровенна до младенчества: ум прекрасный, но еще не напуганный опытом» (6 ноября. 1817 г.); «Поутру у великой княгини» (5 сентября 1819 г.). Годы спустя, Александра Федоровна с ностальгией вспоминала: «По утрам я брала уроки у Жуковского или урок музыки и пения и писала письма в Берлин, имея обширную корреспонденцию, и с особым нетерпением ожидала весны, чтобы возвратиться в деревню».

В. Ф. Адлерберг

Среди людей, близких к великокняжеской семье, следует упомянуть Сесиль (Цецилию) Фредерикс[125], уроженку Пруссии, выросшую при берлинском Дворе. Дочь Николая I великая княгиня Ольга Николаевна вспоминала, что: «Мама знала ее со своих девичьих времен. В день ее свадьбы ее муж был произведен в адъютанты Папа, и они вместе жили в Аничковом. Почти всегда в ожидании очередного ребенка, она проводила свои вечера с Мама, в то время как мужья занимались верховой ездой или военными разговорами. Когда Фредерикс получил полк, они должны были переселиться в одну из казарм Московского полка».

Кроме семьи П.А. Фредерикса в усадьбе Аничкова дворца довольно долго жила семья флигель-адъютанта Владимира Федоровича Адлерберга, друга детства Николая Павловича, которого он в дневнике называет детским прозвищем Флам. В.Ф. Адлерберг женился спустя две недели после свадьбы Николая и Александры и три молодые семьи (Николая Павловича, Фредериксов и Адлербергов) практически одновременно въехали в свои квартиры в Аничковом дворце [126].

Два наброска М.В. Адлерберг. Худ. М. Зичи

Таким образом, в Аничковом дворце собирался круг близких к великокняжеской чете людей. Александра Федоровна много музицировала, великий князь Николай Павлович пел народные песни, много рисовал под руководством художника А.И. Зауервейда, сочинял военные марши. Естественно у Александры Федоровны имелся круг близких к ней дам, которых она охотно принимала: «…у жены, чай в залах, Кутузовы с дочерью, г-жа Адлерберг с дочерью и внучками, потом Гагарины, Храповицкий, Пашков, мои, девицы, дети, в последнем зале фокусник Боско, очень ловкие штучки, попрощался с женой», – записал в дневнике Николай Павлович 25 марта 1824 г.

Императрица Александра Федоровна, вспоминая о первых годах жизни, писала, что ее супруг «чувствовал себя вполне счастливым, впрочем, как и я, когда мы оставались наедине»[127] в роскошных апартаментах подаренного им на свадьбу Аничкова дворца. Дома Николай чувствует себя настолько раскрепощенным, что ничуть не смущается своей привычки «продолжительно и громко сморкаться», каждый раз вызывая этим у вдовствующей императрицы Марии Федоровны полушутливую реакцию: «Unser grossen Trompeter fangt schon wieder an»[128]. B.A. Жуковский, который был частым гостем в Аничковом дворце, писал, что: «…ничего не могло быть трогательнее видеть вел. кн. в домашнем быту. Лишь только переступал он к себе порог, как угрюмость вдруг исчезала, уступая место не улыбкам, а громкому, радостному смеху, откровенным речам и самому ласковому обхождению с окружающими… Счастливый юноша… с доброю, верною и прекрасною подругой, с которой он жил душа в душу, имея занятия, согласные с его склонностями, без забот, без ответственности, без честолюбивых помыслов, с чистой совестью, чего не доставало ему на земле?»[129].

Николай I, принимающий рапорт генерал-адъютанта князя А.Я. Лобанова-Ростовского

К 1822 г. в семье появилось двое детей— Александр (1818 г.) и Мария (1819 г.), быт устоялся, к названиям гостиных и залов Аничкова дворца привыкли. О годах жизни в Аничковом дворце с 1822 по 1825 г. много деталей можно почерпнуть из записных книжек Николая Павловича. Записи состоят из отдельных слов – существительных и глаголов, очень редко – предложений. Но, тем не менее, по этим книжкам вполне восстанавливается то, что мы называем поденной, повседневной жизнью, многие детали которой, в силу разных причин, до нас не донесли мемуаристы.

Великая княгиня Александра Федоровна. Худ. П.Ф. Соколов. 1821 г.

К 1822 г. в записных книжках крайне редко упоминаются бытовавшие на то время названия залов Аничкова дворца. Но изредка названия «цветных» гостиных встречаются: «к жене в синюю комнату, Матушка к детям, уходит» (18 марта 1823 г.); «обед в белой комнате» (12 апреля 1823 г.); «в зале музыка Измайловского и саперов, ждал, жена возвращается, обедали в белом зале, музыка» (18 января 1824 г.); «обедали вдвоем у окна» (21 января 1824 г.); «отобедали вдвоем у детей» (23 января 1824 г.); «обедали в бывшей синей» (26 января 1824 г.); «обедал с женой и г-жой Вильдермет в белой комнате, музыка Измайловского» (31 января 1824 г.); «учил в залах унтер-офицеров» (20 марта 1824 г.); «обедали вчетвером в белой комнате, музыка измайловского и гвардейских саперов» (7 марта 1825 г.);

«чай в комнате для игр, Матушка уходит» (16 апреля 1825 г.). Иногда в записях упоминается «зал для игры» и «знаменная». Замечу, что поскольку окна собственной половины выходили на Невский проспект, то супруги часто «обедали у окна», наблюдая за не прекращавшейся жизнью Невского проспекта, в том числе и за похоронами: «иду к окну смотреть на проходящую процессию Гурьева[130]» (3 октября 1825 г.).

Периодически гостиные резиденции демонстрировались, причем не только родственникам, но и профессионалам. Например, 11 апреля 1822 г. Николай Павлович провел «экскурсию» по дворцу для А. Штауберта[131], с которым тогда сблизился как с архитектором Инженерного департамента: «показываю Штауберту кабинет жены».

Рабочий день великого князя в Аничковом дворце до 1826 г. проходил по устоявшемуся алгоритму. Вставал будущий император в разное время: от 7.30 до 9.30, поскольку жестких служебных обязанностей у него тогда еще не имелось. Работа начиналась со встречи со служащими резиденции, включая врача и адъютантов. Затем великий князь выезжал из резиденции. Это мог быть путь к Разводной площадке Зимнего дворца, где проходил ежеутренний развод караулов. Это могла быть инспекционная поездка к гвардейским саперам в Инженерную школу. В течение дня Николай Павлович в обязательном порядке посещал (иногда несколько раз) Зимний дворец, где встречался с «Ангелом» – Александром I, и «Матушкой» – императрицей Марией Федоровной. К обеду Николай Павлович возвращался домой, где обязательно посещал комнаты детей, а затем поднимался на половину супруги. Именно так, сначала к детям, затем к супруге. Они обедали, часто спали вместе после обеда, а затем, во второй половине дня, начиналась семейная и светская жизнь во всем ее разнообразии: визиты к родственникам, прием гостей, игры с детьми, прогулки по Петербургу, театр, балы и пр. По сравнению со временами, когда Николай I, вполне обоснованно, именовал себя «каторжником Зимнего дворца», жизнь шла вполне суетно-беззаботная.

Например, 24 ноября 1822 г. великий князь записал: «Жена вышла, к детям, у себя, Моден, уходит, жена, у нее, читал, Моден, снова уходит, дремал, Матушка, иду ее встречать, к детям, поднялся, Михаил, обедали вчетвером в белой комнате, дети, отобедали, говорили, Матушка уезжает с Михаилом, провожаю ее…».

Любопытно, что в кратких записях отразились и увлечения великого князя. Он очень часто и помногу рисовал: «…возвратился, спал… читал, спал, немного рисовал… рисовал, чай» (1 апреля 1822 г.). Кстати под термином «читал» Романовы, чаще всего, имели в виду чтение документов. Пожалуй, только из записей Николая I мы можем узнать, что он периодически рыбачил: «…ловил рыбу на крючок» (8 августа 1822 г., Петергоф, Марли); «рыбачил, ничего не поймал, Орлов, вытаскивает форель» (10 августа 1822 г., Ропша).

В молодые годы Николай Павлович довольно часто музицировал: «…втроем во дворец к Императору. Пел, к императрице» (6 января 1822 г.); «играл на фортепиано» (14 августа 1822 г.); «у жены, за фортепиано, рисовал» (24 августа 1822 г.). Судя по тому, что 15 октября 1822 г. он записал «…учился играть на фортепиано», великий князь не был доволен своей музыкальной квалификацией, но, тем не менее, 29 марта 1823 Николай Павлович не только слушает «концерт на кларнете Бреннера[132]», приехавшего из Мюнхена, но и аккомпанирует ему на клавесине. Но больше его привлекла военная духовая музыка: «…иду играть музыку саперов в нижнюю залу, превосходно» (2 октября 1822 г.). Близкий к великокняжеской семье князь А.Н. Голицын[133] устраивал концерты, квартеты любителей и буквально превратил дворец великой княгини в музыкальный салон[134].

А.Н. Голицын

Естественно, очень много места в записях будущего императора занимала его супруга – Александра Федоровна. Они вместе обедали и ужинали, записи «обедали вдвоем» и «ужинали вдвоем» повторяются постоянно – это их семейный уклад, когда супруги могли остаться наедине и обсудить любые вопросы без лишних ушей. Как только пригревало («ужены, на балконе, 15 градусов в тени»), открывались окна в сад, и супруги «обедали вдвоем у окна» (14 апреля 1825 г.). После обеда супруги часто ложились отдохнуть вместе или врозь: «обедали вдвоем, спал один» (14 января 1822 г.); «прилег с женой в спальне, спал» (21 апреля 1823 г.). По молодым годам занимались любовью: «…обедали вдвоем, после предположения о беременности жены… чай, один на двоих, перед чаем (F.L.s.)» (9 января 1822 г.); «мои[135], ужинал с женой, раздел ее, она ложится, (f.l.s.), уехал в час пополуночи» (18 января 1822 г.); «приехал в 11 часов, жена в постели (f.l.s.) (f.l.t.d.), много разговаривали» (12 марта 1822 г.). 31 декабря 1822 г. Николай Павлович записал в дневнике: «…у жены, слезы, успокоил, тяжелое решение воздерживаться от Е, пока она не захочет».

Именно в Аничковом дворце Александра Федоровна 30 августа 1822 г. родила свою вторую дочку – Ольгу. За неделю до этого события в Аничков доставили «9 кормилиц из Царского Села», которых осматривала акушерка Александры Федоровны «г-жа Гесс», забраковав всех, ибо «все нехороши» (24 августа 1822 г.).

Как следует из письма Александра I (26 сентября 1822 г.) к сестре Марии Павловне, роды случились преждевременными: «Вы, любезная Сестрица, должно быть, не знали, судя по дате Вашего письма, о преждевременности благополучных родов Александрин. Несмотря на такую поспешность, только что родившийся маленький человечек чувствует себя хорошо и обещает стать со временем красавицей, мне бы хотелось, чтобы она была такой же милой, как и Ее Сестрица»[136].

Великая княжна Ольга Николаевна.

Худ. П.Ф. Соколов

Великая княжна Александра Николаевна.

Худ. П. Ф. Соколов

Николай Павлович в своих записках довольно подробно описал эти волнующие минуты, поскольку лично присутствовал на родах, держа жену за руку: «Жена разбудила в 2 часа, у нее боли, посылаю за Крайтоном, г-жой Гесс, Лейтеном… пишу Матушке, приезжает, приезжает Гесс… прибирают спальню… я один с Гесс, в 4 ч. 1/4 все разрешилось, без сильных болей и без криков, маленькой Ольгой. Да будет имя Господне тысячекратно благословенно за сие новое подтверждение Его бесконечной благости… маленькая кричит, как лягушка, молитва в спальне, жена целует малютку, все выходят, спустился проведать детей, показываю им Ольгу… поменял сорочку… Императрица уходит, Матушка уходит, у меня болит голова и боли в сердце, Лейтен и Крайтон, дают мне рвотное, стошнило четырежды очень сильно, задремал в знаменной комнате, вернулся к жене, дремлет, спрашивает детей, смотрит на них всех, уходят… все устроено с курьерами»[137].

Сама Ольга Николаевна также упоминала в воспоминаниях, явно пользуясь семейными преданиями, что роды были преждевременными: «Мое появление было таким неожиданным, что Бабушка [Императрица Мария Федоровна], срочно вызванная из Таврического дворца, нашла меня уже лежащей в постельке моего брата Александра, так как не было даже времени приготовить мне колыбель и пеленки. Я родилась третьей и увидела свет в Аничковом дворце в Санкт-Петербурге».

На следующий день в дневнике появилась весьма характерная для будущего императора запись: «…красивая кормилица малышки» (31 августа 1822 г.). Любовь к супруге и внимание, беспрестанно оказываемое ей, совершенно не мешало Николаю Павловичу постоянно фиксировать наличие симпатичных женщин в своем окружении, совершенно вне зависимости от их социального статуса, и заниматься, как он сам говорил, «васильковыми дурачествами»: «…ужены, видел через двери представления дам, хорошенькая М. Солова» (23 марта 1824 г.). Опять-таки по молодым годам, брутальность великого князя время от времени выливалась в семейные недоразумения: «сцена ревности в театре» (18 апреля 1822 г.); «разделся, ужены, ссора, один в церковь, обедня, вышел, к жене» (28 января 1823 г.).

Как мы видим, в ночь родов Александры Федоровны в Аничковом дворце побывали обе императрицы: Мария Федоровна и Елизавета Алексеевна. Повторю, что Николай Павлович непосредственно присутствовал при родах супруги и сильно перенервничал, его даже четыре раза стошнило, такая реакция на стрессы характерна для великого князя. Также у супругов было «готово» имя для новорожденной. При этом наверняка имелось и имя на случай рождения мальчика. Сорочка, в которой Николай Павлович прижимал новорожденную, потом хранилась в семье, что было данью старой дворцовой традиции. Из спальни, в которой проходили роды, Александра Федоровна вышла только 11 сентября 1822 г.: «жена переходит в свой кабинет». А 28 сентября 1822 г. «Блок с бирюзовой диадемой и грушами для моей жены, к жене, отдал ей это» – это традиционный подарок супруге «за ребенка». Добавлю, что у супругов в резиденции была общая спальня и кровать. Но иногда они спали врозь, и Николай Павлович всегда фиксировал это. Например, когда в декабре 1822 г. Александра Федоровна заболела ветряной оспой, он лег на походной деревянной раскладушке: «кровать ломается, смеялся, спал на полу» (7 декабря 1822 г.).

Возвращаясь к родам Александры Федоровны в Аничковом дворце (30 августа 1822 г.), приведу отрывок из письма Александра I к сестре Марии Павловне от 10 сентября 1822 г.: «Вы должно быть уже знаете, что моя невестка сделала мне к этому дню очень милый подарок, счастливо разродившись девочкой, которую нарекли Ольгой. Мать и ребенок чувствуют себя хорошо»[138]. Напомню, что 30 августа – это день тезоименитства Александра I, так что Александра Федоровна действительно преподнесла Александру I подарок. В свою очередь император отдарился. Как упоминает Ольга Николаевна: «По своем возвращении Государь привез мне, как подарок к крестинам, бокал из зеленой эмали и такую же чашу, которые я храню до сих пор. Когда он снова увидел Мама во всей прелести ее юности, с ребенком на руках подле отца, смотревшего на нее с гордостью и любовью, бездетный Государь был необыкновенно тронут и сказал: „Было бы ужасно и непростительно, если когда-либо в жизни один из вас разочарует другого. Верьте мне, существует только одно истинное счастье – семья. Берегите ее священный огонь“».

Когда летом 1825 г. в семье великого князя должен был родиться четвертый ребенок, хозяйственники Аничкова дворца подготовили для него комнаты: «в Петербург… к себе, Блок, Дилдин, видел комнаты для будущего младенца, в детских комнатах, разделся… обратно в Царское» (30 мая 1825 г.). Кстати, вопрос о том, где будет рожать Александра Федоровна, стал темой отдельного семейного «сражения». Дело в том, что приближающиеся роды не были поводом менять график традиционных переездов семьи из резиденцию в резиденцию. Поэтому, когда Николай Павлович, накануне переезда в Царское Село (19 апреля 1825 г.), сообщил матушке, что они хотят, чтобы роды состоялись в Аничковом дворце, это вызвало неудовольствие вдовствующей императрицы: «у Матушки, говорил, на ее вопрос сообщил ей, что хочу, чтобы моя жена рожала здесь, неудовольствие»; «Матушка на меня дуется» (20 апреля 1825 г.); «объяснился с Матушкой, кое-как успокоил» (21 апреля 1825 г.). И, тем не менее, «решили ехать завтра в Царское Село» (23 мая 1825 г.).

Прогулка великого князя Николая Павловича и великой княгини Александры Федоровны в кабриолете (на заднем плане ограда сада и фасад Аничкова дворца)

Когда родившуюся в июне 1825 г. в Александровском дворце Царского Села дочку Николая Павловича, названную Александрой, перевезли осенью в Аничков дворец, он стал регулярно заходить и в ее комнату: «снова пошел к моей малышке… Вернулся, у моей малышки, у себя» (26 октября 1825 г.); «у моей малышки, Олинька прибыла из Гатчины» (27 октября 1825 г.).

Следует упомянуть, что для маленьких детей, росших в Аничковом дворце, из Царскосельской императорской фермы на зиму доставляли корову с кормами для того, чтобы у маленьких великих князей и княжон всегда было парное молоко[139].

Николай Павлович выезжал из дворца с женой на прогулки: «гулял в карете с женой», «ездил на прогулку в карете, потом пешком с женой, мартовская погода» (17 января 1822 г.); «прогуливался с женой в ландо и пешком» (18 марта 1822); «прогуливался с женой в карете, погода мерзкая» (21 марта 1822).

Изредка во время прогулки супруги делали покупки[140]: «С женой по железной лестнице в придворную церковь, потом гулять пешком и в английский магазин, вернулись в карете к детям» (21 марта 1824 г.); «по дороге заехал в Английский магазин за бирюзой… жена в саду, иду к ней» (13 апреля 1822 г.). Замечу, что это последнее поколение Романовых, которое могло позволить себе спонтанно «заезжать»[141]в петербургские магазины. Также отмечу, что вроде бы совершенно обычное дело – прогулки с женой по Невскому проспекту, но ни у Александра I, ни у Константина такой семейной практики не было, поэтому окружающими эти банальные прогулки воспринимались как настоящее событие. Также добавлю, что у Николая I в 1830-х гг. имелась 5 %-ная скидка в английском магазине «Никольс и Плинке» как у постоянного покупателя.

Очень большое место в жизни молодых супругов занимали дети. Детские комнаты находились на первом этаже Аничкова дворца, окнами в сад. Николай Павлович в течение дня постоянно заходил к детям, стараясь не только проводить с ними время, но и играть: «обедали вдвоем, потом играл с детьми… поднялся с Муффи[142], дети, попрощался, ужинал, говорил, Седжер, лег» (13 марта 1822 г.); «обедали вдвоем, играл с детьми, разговаривал с Муффи, работал, лег» (14 марта 1822 г.); «возвратился, играл с детьми» (19 марта 1822 г.); «обедали вдвоем, потом играл с детьми» (20 марта 1822 г.). В дневнике всегда отмечались любые события в детской: «Олинька ходит одна» (19 ноября 1823 г.). Родители иногда гуляли с детьми в дворцовом саду: «Возвратился, Мэри пешком… Саша пешком… чай с детьми» (16 марта 1822 г.). Надо сказать, что Николай Павлович до конца жизни сохранил эту симпатичную черту – постоянное общение с собственными детьми и внуками, выкраивая время для совместных игр и прогулок, и даже мог покормить с ложечки крохотную внучку. Для непростых семейных отношений предшествующих Романовых это было беспрецедентно.

Великий князь Александр Николаевич.

Худ. П. Ф. Соколов. 1829 г.

Великий князь Константин Николаевич.

Худ. П. Ф. Соколов. 1828 г.

Периодически родители, дяди и бабушка дарили детям подарки: «в коляске, Блок дал мне игрушки для Саши» (17 августа 1822 г.); «спустился к детям, играл… Саша в полной конногвардейской форме, забавный» (2 сентября 1822 г.). Эту «полную конногвардейскую форму» 4-летнему мальчику подарили родители, и, конечно, он смотрелся «забавно». Дарила военную форму и бабушка – императрица Мария Федоровна: «Матушка дарит ему форму солдата-измайловца, очень мил, она уходит» (29 августа 1822 г.).

Надо сказать, что «милитаризм» в воспитании – самое обычное дело в дворянских семьях. Баронесса Медем вспоминала, как в 1821 г.: «Мой отец – наставник великого князя – повез меня после выпуска из Екатерининского института в Аничков, чтобы представить Николаю Павловичу. Николай разбудил трехлетнего сына и заставил его под барабан маршировать по гостиным, говоря при этом: „Солдат должен быть готов всегда и везде в любое время“»[143]. Конечно, приведенный отрывок отдает николаевским анекдотом, но нечто подобное, видимо, имело место.

Император Николай Павлович с сыновьями Николаем и Михаилом. Худ. О. Верне. 1836 г.

Каждый из детей имел штат прислуги. Когда будущему Александру II в апреле 1834 г. исполнилось 16 лет, составили список лиц, «состоящих при Наследнике Цесаревиче со дня рождения Его Высочества», т. е. начинавших свою службу в Аничковом дворце: полковница Тауберт (жалованье 2400 руб., пенсия с 1825 г. 600 руб., («померла», так в документе. – И. 3.) в 1826 г.); англичанка Кристи (жалованье 2000 руб., померла в 1825 г.); англичанка Марья Коссовская (с 6 августа 1819 г., пенсия с 1825 г. 600 руб.); камердинер Китаев (пенсион с 16 апреля 1825 г. 500 руб., умер в 1828 г.); камердинер Брызгалов (пенсия 500 руб. с 16 апреля 1825 г., с 1825 г. на половине великих княжон); кормилица крестьянка Корцова (пенсия 600 руб., уволена в 1819 г.); камер-юнгфера Мальм (уволена в 1819 г. по замужеству); лакеи и истопники также перечислены в документе поименно[144].

Комнаты маленьких детей в Аничковом дворце были заполнены игрушками, как обычными, так и императорского уровня. Например, когда в 1838 г. умерла воспитательница великих князей Николая и Михаила Николаевичей англичанка Коссовская, то хозяйственники организовали приемку драгоценных вещей по описи. Николаю тогда шел 7-й, а Михаилу 6-й год.

Детский барабан великого князя Александра Павловича. Мастер Потапов. Около 1782 г. Серебро, золото, кожа. ГЭ

В списке, среди многого прочего, значились два ордена Св. Андрея Первозванного, два креста и две звезды этого ордена. Также в комнатах мальчиков хранились две золотых медали «Блаженной памяти императрицы Марии Федоровны».

Наряду с этими взрослыми вещами имелись и вещи совершенно детские, такие как «побрякушка золотая, украшенная алмазами» и «детский серебряный барабан и барабанная палка»[145].

Эту опись драгоценных вещей просмотрел император Николай Павлович, и он «высочайше» распорядился по поводу «побрякушки» и барабана. Поскольку мальчики уже выросли, то Николай I приказал передать «побрякушку золотую, украшенную алмазами» в комнаты цесаревича «в свое время… после бракосочетания», рассчитывая, что когда в семье цесаревича Александра Николаевича родится ребенок, то он в свою очередь будет забавляться этой «переходящей» погремушкой. Серебряный барабан, который принадлежал еще маленькому Александру I, с той же целью также передавался в комнаты цесаревича.

По поводу «побрякушки золотой» надо сказать несколько слов. Эту, говоря привычными терминами, детскую погремушку изготовили мастера-ювелиры Самсон Ларионов и Михаил Бельский по заказу императрицы Анны Иоанновны в 1740 г. Погремушка[146] имела любопытную конструкцию, поскольку совмещалась со свистком. Доподлинно известно, что с этой погремушкой-свистком играл Александр I. Его младший брат, будущий император Николай I, также, будучи ребенком, забавлялся с этой «побрякушкой». В результате «побрякушка» стала носить «переходящий» характер, развлекая исключительно мальчиков, рожденных в семье правящего императора, по прямой нисходящей линии. И таких переходящих игрушек в детских комнатах было довольно много.

Александр I в детстве с погремушкой в руке

Погремушка-свисток

В традициях Романовых было дарить так называемое детское оружие, и это вполне функциональные вещи, только маленького размера. Таким образом мальчиков приучали к их будущей профессии – офицеров Российской армии: «Дарю Саше мою старую пушечку» (14 апреля 1823 г.); «Одел Сашу черкесом» (31 января 1824 г.). Время от времени родители приглашали в Аничков дворец, говоря сегодняшними терминами, «аниматоров», которые развлекали детей. Императрица Елизавета Алексеевна описывает одну из игр, «принесенных» обер-гофмейстером великого князя Николая графом Моденом, который являлся одним из организаторов детских развлечений. Она пишет (7 октября 1821 г.), что Моден «принес маленькому Александру воздушные шарики (у них есть название, но неизвестное мне). Игра сия так всем понравилась, что бедному зайчику пришлось со слезами на глазах уступить ее для больших. С особенным удовольствием развлекалась сама великая княгиня и ее фрейлины вместе с кавалерами и адъютантами. А вчера, едва кончился обед, сразу же загремела канонада от сих взрывающихся шариков»[147]. Замечу, что эта игра прижилась, и художник А.Ф. Чернышов в 1840-х гг. запечатлел эту игру с шарами. Впрочем, игры были самыми разными. Николай отметил в дневнике: «У жены, у детей, Моден, китайские тени, марионетки» (15 января 1824 г.).

Сцены из семейной жизни императора Николая I. Рождественская елка в Аничковом дворце. Худ. А.Ф. Чернышов. Фрагмент

Изредка в Аничков дворец заезжала супруга Александра I – императрица Елизавета Алексеевна. При этом она, похоронившая двух дочерей, прежде всего шла в детские комнаты: «…к детям, Моден, играл, к жене с детьми, Ольга, все трое у меня на коленях, уходят, старуха уходит, Императрица» (4 сентября 1822 г.); «прибыл, к детям, Ольга меня узнает, к жене, к себе…у детей, играл…Императрица, удивлен» (16 января 1823 г.). Это «удивлен», появилось, конечно, не на пустом месте. И о глубокой неприязни со стороны Елизаветы Алексеевны к семье Николая Павловича супруги были прекрасно осведомлены. Говоря о начале своей жизни в России, Александра Федоровна совершенно не случайно отметила: «Я бывала часто у Императрицы Елизаветы, которая относилась ко мне в то время весьма дружественно».

Но при всем своем неприязненном отношении к Николаю и Александре, императрица Елизавета Алексеевна в целом по-доброму относилась к их детям. Впрочем, других законных детей у Романовых тогда и не было. 19 января 1820 г. императрица писала сестре Александра I – великой княгине Марии Павловне: «Когда я имею на то возможность, то хожу играть с детьми Николя, которые, как вы знаете, проживают в настоящее время в Ваших покоях. Эти голубки меня искренне забавляют, они милы, особенно малютка Мэри, бедный Александр, взрослея, страдает иногда последствиями первородного греха. Дай Бог, чтобы его воспитание стерло эти следы, насколько возможно!»[148]. Годом позже, 22 апреля 1821 г., Елизавета Алексеевна писала: «Маленький Александр – красивый ребенок, но не отличается ни живостию, ни умом, однако от природы благодушен, у него красивое лицо и приятная улыбка, хотя, к сожалению, не совсем вышел ростом. Зато сестра его намного живее; это настоящая маленькая барышня, в полном смысле сего слова. От ее кокетства и жеманства можно помереть со смеху. Она тонко понимает все, что относится к нарядам, и в годовалом возрасте примечала все необычное в туалетах. У нее красивое личико, к сожалению, всегда бледное и белое, как простыня»[149].

Как и у всех, дети периодически болели. В резиденции имелись штатные врачи, но родители всегда остаются родителями, и малейшие недомогания или беды детей становились поводом для записей: «к Саше у него сильный жар… уехал с Матушкой, к Саше, сильный жар, она уходит… вернулся к Саше» (30 июля 1822 г.); «Крайтон разбудил в 6, Саша все так же, встал в 8.30, Крайтон, Саше немного лучше, у жены, потом к Саше, довольно весел» (31 июля 1822 г.); «иду посмотреть на Ольгу, ей нездоровится» (2 октября 1822 г.). 28 октября 1822 г. «Ольге привили оспу», к этому времени это была обычная процедура, начало которой положила императрица Екатерина II еще в 1768 г.

Родители следили не только за здоровьем детей, но и руководили воспитательным процессом. Например, 29 июля 1822 г. Николай Павлович за какую-то провинность «выбранил Кристи». Кристи – это Анна Александровна Кристи, бонна-англичанка, с 1821 г. состоявшая при великом князе Александре Николаевиче (будущем Александре II) и великой княжне Марии Николаевне. Хотя девочке исполнилось только 3 года, а Ольге вообще пара месяцев, и, тем не менее, зайдя в детскую «взглянуть на Мэри и Ольгу… выбранил девочек за грубость» (15 октября 1822 г.); «к детям, отругал Мэри» (16 марта 1823 г.); «отругал Карла[150] и надрал ему уши» (25 марта 1823 г.).

К.К. Мердер

Ю.Ф. Баранова

В 1822 г. Николай Павлович, озаботился подбором гувернантки для своей дочери Марии, которой 6 августа исполнилось 3 года. Уже 9 августа 1822 г. Николай записал в дневнике: «…остаюсь вдвоем с госпожой Адлерберг, говорю с ней о ее дочери[151], как гувернантке Мэри, прошу об этом подумать».

Когда будущему Александру II пошел седьмой год, Николай Павлович подобрал сыну воспитателя – Карла Карловича Мердера[152]: «Мердер, объявляю ему, что он будет взят к Саше, да благословит Бог выбор! А мы в нем надеемся найти то, что искали» (9 мая 1824 г.); «Мердер помешан на Саше!!! Большой день, да поможет Бог нашим намерениям и благословит наш выбор» (13 июня 1824 г.). Тогда же будущего Александра II перевели в новые комнаты, и его начали воспитывать отдельно от других детей: «в новой комнате Саши» (19 июля 1824 г.).

С апреля 1824 г. действительный статский советник В.А. Жуковский занял должность наставника подраставших детей великокняжеской четы[153]: «…вернулся к себе, к детям на урок Жуковского с Мэри… к Саше, Жуковский экзаменует, большой прогресс, желание учиться, первые уроки геометрии» (21 ноября 1824 г.). Официально Жуковский занимает должность воспитателя, спустя год, с 16 апреля

1825 г., с жалованьем 2000 руб. в год. Тогда в дневнике Николая Павловича встречаются записи: «встретил Сашу с Жуковским, поднялся в библиотеку, жена, Мердер, Жуковский, маленький Баранов, Саша, экзамен, дело идет очень хорошо… спустился в сад играл с детьми» (18 мая 1825 г.); «у жены, рисовал, у Саши, Жуковский экзаменует, очень хорошо» (1 октября 1825 г.). Поскольку к 1825 г. дети подросли, то в Аничковом дворце появляется зал для игр. Николай Павлович записывает в дневнике: «…в залы играть с Сашей» (30 октября 1825 г.). Когда семья переедет в Зимний дворец, то там устроят уже две игровые комнаты – для сыновей и для дочерей императора.

Читая дневниковые записи Николая Павловича, складывается впечатление, что Александр I очень тепло относился к семье младшего брата. Судя по всему, император, фактически не имевший семьи, любил бывать в Аничковом дворце[154]. Он регулярно заходил к младшему брату, непременно бывая на половине его детей. Видимо, совершая свои регулярные прогулки по «большому императорскому кругу»[155], Александр I находил возможность на несколько минут заглянуть в семейный дом брата: «…дети в залах, у жены, Мария и Ангел, чай, проводит вечер, много смеялся» (18 марта 1822 г.); «прибывает Ангел, спускаюсь его встречать, большая лента, он идет впереди с детьми, поднялись, говорил, очень милостив, уходит, провожаю его» (21 января 1823 г.); «к детям, Ангел, поднялся, говорил, уходит, провожаю его к детям» (16 февраля 1823 г.).

Александр I на Дворцовой набережной. 1821 г.

Александра Федоровна упоминала, что «Император Александр… проявлял братскую доброту к Николаю и ко мне; он заходил к нам довольно часто по утрам, и его политические разговоры были в высшей степени интересны». Как упоминалось, Александр I часто заходил (заезжал) к брату буквально на минуту, проездом: «император, едет от Левашовой» (27 марта 1822 г.); «император, говорил, так добр, уходит» (29 марта 1822 г.); «Император, говорил, уходит» (8 апреля 1822 г.); «Император, говорил, ушел… Матушка, она заходит к нам посмотреть на детей, уходит» (9 апреля 1822 г.); «спустился встретить Ангела, поднялся, говорил, уходит, проводил» (10 марта 1824 г.); «встретили Ангела, заехавшего к нам, вернулись» (5 апреля 1824 г.); «Ангел приезжает из Царского Села, иду встречать, поднялся, говорил, уходит» (10 марта 1825 г.).

Как мы видим, Ольга Николаевна не погрешила против истины, когда писала, что Александр I «часто приходил к нам отдыхать от государственных забот и хорошо себя чувствовал в нашем тесном кругу, в котором все, благодаря Мама, дышало миром и счастьем сплоченной семейной жизни, так болезненно недостававшей ему. Государыня (Императрица Елизавета Алексеевна), бездетная и тяжело больная, уже долгое время не разделяла своей жизни с Императором» (у Елизаветы Алексеевны и Александра I обе дочери умерли во младенчестве: Мария (1799–1800) и Елизавета (1806–1808)).

Удивительно, что современники долго сохраняли в памяти предания о визитах императора в Аничков дворец. Например, 15 апреля 1884 г. (!!!) Государственный секретарь А.А. Половцов записал в дневнике, что граф Александр Владимирович Адлерберг, росший в Аничковом дворце, «рассказывает, что помнит мастерскую Доу в Зимнем дворце и то, как император Александр ходил туда для написания этого портрета, прибавляет, что хорошо помнит Александра I, который ежедневно после парада приезжал в Аничков дворец к великой княгине Александре Федоровне»[156].

Во время этих визитов периодически велись и серьезные разговоры: «потом Император, говорил о войне турецкой и испанской, великие истины, уезжает, Матушка у детей» (21 марта 1822 г.); «возвратился, Император, обед втроем, говорил о возможных следствиях греческой войны, потом о Татариновой[157] и Михайловском замке, уехал» (22 марта 1822 г.).

Понятно, что Александр I постепенно начал «натаскивать» младшего брата, знакомя его с раскладами внутренней и внешней политики, поскольку летом 1819 г. у них состоялся судьбоносный разговор, определивший будущность Николая Павловича. Об этом разговоре, состоявшемся 13 июля 1819 г. в ходе учений Гвардии в Красном Селе, вспоминали и Николай, и Александра. Как писал Николай I: «Государь начал говорить, что он с радостью видит наше семейное блаженство (тогда был у нас один старший сын Александр, и жена моя была беременна старшей дочерью Мариею), что он счастия сего никогда не знал, виня себя в связи, которую имел в молодости, что ни он, ни брат его Константин Павлович не были воспитаны так, чтобы уметь оценить с молодости сие счастие, что последствия для обоих были, что ни один ни другой не имели детей, которых бы признать могли, и что сие чувство самое для него тягостное… и что потому он решился, ибо считает сие долгом, отречься от правления с той минуты, когда почувствует сему время… Мы были поражены, как громом, в слезах, в рыдании от сей ужасной, неожиданной вести; мы молчали».

Судя по всему, молодые супруги, которые и прожили-то семейно два года, были поражены. Николай I вспоминал: «Вдруг разверзается… под ногами пропасть, в которую непреодолимая сила ввергает его, не давая отступить или воротиться. Вот совершенное изображение нашего ужасного положения»[158]. По воспоминаниям Александры Федоровны «Мы сидели, как окаменелые, широко раскрыв глаза, не будучи в состоянии произнести ни слова».

Впрочем, «натаскивание» на «профессию императора» носило весьма условный характер. С одной стороны, Александр I, видимо, еще не определился со сроками своего ухода, а с другой стороны, и сам Николай Павлович совершенно не стремился выходить за круг обер-офицерских задач. По свидетельству камер-юнкера В.А. Муханова, в те годы Николай Павлович «сам устрашился своего неведения и старался по возможности образовать себя чтением и беседами с людьми ученым. Но условия жизни рассеянной, преобладание военного дела и светлые радости жизни семейной отвлекали его от постоянных кабинетных занятий».

Иногда приобщение к делам младшего брата шло на фоне довольно многолюдного общества. Например, 18 июля 1822 г. Николай Павлович вернулся в Аничков дворец «по Неве» на «паровом куттере», при этом «у Фонтанки пересел в лодку к жене, толпа на мосту, доплыли до Кабинета, Милорадович и пр., толпа, вошел в дом пешком, в комнаты, все уходят, Кавелин, Ангел, дождь, втроем с ним обедать в павильон, моей жене дурно, переполох, миновало, обедали, отобедали, работал с Ангелом над школой для младших гвардейских офицеров, уехал, я в дом».

Периодически Александр I оставался на завтраки и обеды в Аничковом дворце: «Император, обедали втроем, очень весел, говорил о Константине, о Шуваловой, о детях, шалун у камина, работал с ним, до 3-х, ушел через [комнаты] детей» (16 января 1822 г.); «Император, завтракали вместе, уходит» (26 марта 1822 г.); «Пошел в церковь, закончилось, вышел, Моден, потом Император, объяснение с ним и женой, доброе, завтракал, уходит» (28 марта 1822 г.); «Император, говорил и завтракал» (11 апреля 1822 г.); «Ангел, иду его встречать, поднялся, обедали втроем» (5 апреля 1823 г.); «потом Ангел, надел мой сюртук, обедали вчетвером, много смеялись» (24 декабря 1823 г.).

Судя по записям, у Александра I и с супругой младшего брата – Александрой Федоровной сложились теплые отношения: «возвратился домой, застаю там императора, уходит» (31 марта 1822 г.); «к жене, Ангел, разделся, у жены, Ангел, г-жа Кочубей, говорили, она уходит, обедали втроем, он уходит» (23 января 1823 г.); «Ангел у жены» (4 февраля 1823 г.); «Ангел с моей женой уходит в комнаты смотреть новую люстру, вернулся, обедали втроем» (9 апреля 1823 г.); «у жены, Ангел был у нее» (18 февраля 1824 г.); «жена возвращается с Ангелом» (16 апреля 1824 г.). Отношения были настолько теплые, что Александр I мог поцеловать и ножку своей невестки.

Елизавета Алексеевна

Что касается императрицы Елизаветы Алексеевны, то, как упоминалось, к семье Николая Павловича, а особенно к его супруге, она относилась с некоторой неприязнью. Впрочем, и ответной теплоты со стороны молодых супругов тоже не наблюдалось: «возвратился, Император, говорил, уходит… вернулся, иду в Арсенал, семейный обед у нас, с Императрицей, скучно, все уходят» (4 апреля 1822 г.); «вернулся домой, к детям, к жене, нахожу у нее императрицу, она уходит» (15 декабря 1822 г.); «Михаил, обедали втроем… Императрица к детям, играл, уходит» (10 апреля 1823 г.).

В своих письмах к матери императрица Елизавета Алексеевна не раз писала об Александре Федоровне довольно уничижительно: «Александрина при ее весьма дурном воспитании не знает, что такое обходительность, и менее всего по отношению к Императору и ко мне, а Николай поставил себе за принцип всегда демонстрировать независимость» (9 апреля 1820 г.)[159]. Иногда, в раздражении, она писала еще резче, говоря, что Николай «фальшивый, заносчивый и низменный муж, который принялся делать из нее собственное же подобие, не говоря уже о свекрови (помимо всех остальных), ставшей первой из его в сем отношении пособниц, и, наконец, самого Императора, который не сумел взять с нею верного тона. Удивительно ли, что лишенная воспитания молодая особа восприняла именно такие манеры?» (26 ноября 1821 г.)[160].

Несмотря на довольно сложные внутрисемейные отношения, традиция семейных обедов поддерживалась императрицей Марией Федоровной неукоснительно.

Мария Федоровна

Периодически семейные обеды проходили в Аничковом дворце, на которые собирались все Романовы:

«семейный обед у нас, отобедали, Император переоделся у меня и отправился в Царское Село… к Матушке» (17 апреля 1822 г.);

«обедали вдвоем у окна, Матушка, иду встречать, хочет у нас обедать, поднялся устроить… обедали втроем» (18 ноября 1825 г.).

Иногда родственники шли в Аничков дворец буквально чередой, друг за другом: «вернулся, Михаил, уходит, Император, уходит, Матушка, уходит» (23 марта 1822 г.); «Ангел, говорил, Матушка, уезжает, он тоже» (14 апреля 1822 г.); «Ангел, говорил, уходит… Матушка и Нелидова, говорил, уходит» (29 июля 1822 г.); «к жене, Матушка, иду ее встречать… Михаил, обедали впятером, много смеялся» (15 декабря 1822 г.); «у жены, пил чай, Матушка, спустился к детям, дурачества, Матушка уходит вместе с Нелидовой, провожаю ее» (31 декабря 1822 г.); «Ангел и Матушка, к детям, спустился, Ангел уходит, потом Матушка, провожаю ее» (27 января 1823 г.).

Видимо, в основу этих взаимоотношений легли не только родственные теплые чувства, но и то, что в 1823 г. Александр I окончательно определился с преемником[161]. Поэтому и Константин Павлович, находясь в Петербурге, старался бывать в Аничковом дворце: «Константин ужинает у нас, Император прогуливался в санях с женой[162]» (4 января 1822 г.). Вначале 1824 г. Александр I счел необходимым выехать на окраину Петербурга, чтобы встретить возвращавшихся из-за границы Николая Павловича с супругой: «Ангел подъезжает в санях, вышел из экипажа, обнялись, он садится с моей женой, я в своих санях, обогнал их в городе и встретил Ангела и жену в дверях, на лестнице старуха, к детям, Саша вырос и похудел, княгиня, Варенька, поднялись с Ангелом и детьми… к жене, дети в залах, дети, чай, они уходят» (25 февраля 1825 г.).

Аничков дворец при Николае I

Примечательно, что великая княгиня Александра Федоровна моментально отреагировала на фактическое изменение своего статуса, хотя и в отдаленной перспективе. Императрица Елизавета Алексеевна, пылая негодованием, писала свой матушке (8 сентября 1819 г.) о «некой особе» потребовавшей «упоминать на богослужениях новорожденную[163] раньше великих княгинь Марии и Анны, хотя моя первая дочь – дочь наследника престола, упоминалась после великих княжон. Ее старались убедить в том, что сестры ближе Императору, нежели племянницы. Она с таким упорством видит Николая и его потомство на троне, что это испугало бы меня, если бы речь шла о ком-нибудь другом»[164].

Тема возможной передачи трона супругам из Аничкова дворца волновала Елизавету Алексеевну и годы спустя. В письме от 6 апреля 1823 г. она писала «Эта бедная Александрина часто огорчает меня, когда видишь такое поведение, которое сходит ей с рук. Опыт и прожитые годы подсказывают, каковы могут быть от сего следствия… Даже без особых к тому оснований, Александрина дает поводы для всяческих о себе пересудов. Она разрушает ту, столь необходимую, особливо у нас, преграду, каковая должна существовать вокруг особ царствующей фамилии… поведение Александрины часто заставляет меня вспоминать о Марии Антуанетте… Может быть, ради блага всех, и ее в том числе, Бог устроит так, что Александрина не возвысится до самого верха ранее сорока лет, когда, можно надеяться, у нее будет немного больше ума»[165]