Читать книгу Восточный ковер - Ильхам Рагимов - Страница 5

Дневной свет скудно проникал в комнату Рустама. При таком освещении невозможно было читать даже в летний полдень, а бриться в осеннее утро перед трюмо было вовсе делом неблагодарным. Можно ненароком полоснуть подбородок бритвой, не заметив в полумраке кровь, размазать ее по лицу и в таком виде выйти на люди. Или же оставить куски недобритой щетины и пены на челюсти, за ушами, появившись перед взором изумленных студентов, которые вплоть до получения диплома будут вспоминать нерасторопного, неряшливого учителя. Сегодня надо быть более внимательным к своему внешнему виду. На него будут смотреть совсем другие глаза. Они не будут напоминать игривый взгляд студенческой беззаботности или молодой, наивной бравады. Это будут глаза матерого «волка», от которого не ускользнет даже незаметная царапина под челюстью. Он будет ощущать ее запах, чувствовать вкус, слышать, как бьется сердце Керими. Поэтому Рустам брился в коридоре, который по совместительству являлся гостиной и кухней одновременно. Здесь всегда было светло, даже в пасмурную погоду, и, к удивлению, чисто, несмотря еще на одного соседа, не отличающегося аккуратностью.

Рустам придерживал в левой руке любезно предоставленный соседкой-воздыхательницей кусочек сломанного зеркальца, а правой аккуратно водил по щеке опасной бритвой. Зеркалом это было трудно назвать. Это был лишенный формы режущий предмет, с трещинами и пятнышками, которые невозможно было вывести. Им можно было даже убить человека, воткнув острие по самое сердце. Порой Рустам даже мысленно рисовал себе картины, как неразделенная любовь Симочки-соседочки может привести его к такому плачевному результату. Соседочка, конечно, на такое бы не пошла. Очень уж сильно она любила этого скромного, даже где-то робкого мужчину, с которым судьба начинала новую игру, в правила которой его должны были сегодня полностью посвятить.

– Какая же вы чудесная, Симочка, – Рустам был искренен. – Все чисто до блеска. Не знаю, в каком свинарнике мы бы жили, не будь такой хозяйки.

– У вас мятая рубашка. Ее надо погладить, – словно не слыша комплимента, отвечала соседка.

– Не стоит. Все равно останется под пиджаком и не будет видно.

– Как так возможно, Рустам? Такой красивый мужчина и будете ходить неглаженым. Не позволю.

Не получив еще официального разрешения, она поставила чугунный утюг на газовую плиту. Скрипнула дверь. Из комнаты напротив вышел еще один сосед. Личность неприятная. Рустам старался не здороваться с ним, не говоря о том, чтобы пускаться в дружеские беседы. Костлявый, словно перенес дизентерию, в грязной майке, которую Сима никогда бы не взялась стирать, рваных тапках, он мог достойно заменить пугало в огороде. Это не Рустам, а отброс общества, а у отбросов слуг не бывает, поэтому ему некому стирать, а самому неохота. Таких обычно селят с нормальными людьми, чтобы отбросы стучали на соседей в НКВД и передавали властям, о чем народ шепчется на кухне, в коридорах, спальнях. Налаженная система всесоюзного постукивания друг на друга себя оправдывала. Много ценной информации красные комиссары получали от таких пугал. Возможно, даже Привольнов имел беседу и с этим кадром, прежде чем выйти на прямой разговор с Керими. А что он вообще мог сказать про Рустама, если ничего про него не знал? Да черт с ним, лишь бы только не мелькал перед глазами. Несет от него за километр, как от помойки.

– Ты чего, ослеп? – взревела Сима, заметив, что сосед бросил окурок мимо мусорного ведра. Видно, дрожала рука с похмелья. – Не видишь пол чистый. Только убрала.

– Да пошла ты, – огрызнулся мужчина, раскрывая беззубую пасть.

– Подними, кому сказала.

Он хотел было зайти обратно в комнату, но женщина схватила его за шею, пригнув его голову к самому окурку.

– Подними, скот. Ты же меня знаешь, ублюдок, не отстану, пока не поднимешь. Бери свою поганую папироску и в ведерочко. Медленно и в ведерочко. В ведерочко, я сказала. Так-то лучше.

Сосед без имени. Сима его называла Чертиком. Он ее боялся, поэтому, не искушая судьбу, поднял окурок и бросил куда полагается, после чего снова заполз в свою нору.

– Руки помойте, – заулыбался Рустам.

– Да привыкла уже об него мараться. Черт недобитый, никак не подохнет, только гниет и воняет на ходу. Житья нам нет.

Рустам заметил грустный взгляд женщины, у которой вся жизнь прошла в борьбе за поднятие окурков с пола. Он ее понимал, но, к своему сожалению и где-то стыду, ничем ей помочь не мог. Он не любил эту женщину и вообще после своей жены относился к прекрасному полу с определенной настороженностью. Когда его жена-красавица тоже его обхаживала примерным образом, он был на седьмом небе от счастья. Что из этого вышло – только кривое зеркало в руке и добрая соседка, греющая на плите тяжелый утюг.

– Отдайте рубашку, Рустам, пока утюг не остыл.

* * *

Он выбежал на улицу, оглядываясь по сторонам, пытаясь найти машину Привольнова. Ее в ближайшей видимости не оказалось. Зато сам Привольнов стоял за углом и терпеливо его поджидал. Вскоре Рустам тоже его заметил. Яков сделал скрытый жест следовать за ним.

– Пройдемте немного, – офицер заговорил, когда Керими поравнялся с ним. – Машина за следующим зданием. Не стоит привлекать внимание соседей к вашей персоне. Хорошо, что вы не передумали. А то мне было обидно терять время, ожидая вас впустую.

– Не о чем было передумывать, – честно признался насильно завербованный. – Все было решено в первый же день.

– Это говорит о том, что вы мудрый человек, Керими.

Рустам не ответил. Он обещал себе не болтать много, а лишь отвечать на вопросы с людьми подобного рода. Массивный Привольнов был одним из сотен карающих мечей местного НКВД. Ломал он судьбы людские, как и кости. Он собственноручно пытал и расстреливал людей в подвалах ЧК. Это было его работой. Ему не снились кошмары по ночам, с воплями арестованных, не дрожала рука, когда он нажимал на курок. Он всегда был спокоен, как во время беседы с Керими. Если бы ему было приказано расправиться с Рустамом, то он это сделал бы с таким же лицом, как во время их беседы. Эмоции Привольнова были притуплены до уровня бездушной машины. Керими это понимал.

Машина Привольнова стояла под тенью чинара около старого, покосившегося жилого дома. Они быстро сели в машину и направились в сторону здания госбезопасности на проспекте Ленина.

– Степан Федорович изучал ваше дело, – начал Привольнов. – И очень вами заинтересовался. Возможно, он будет задавать вопросы о вашем прошлом и родственных связях в Иране. Будьте предельно откровенны.

Завернув налево, Привольнов остановил машину неподалеку от клуба Джержинского, где часто проходили собрания и иные мероприятия подобного рода. Они перешли дорогу и оказались перед главным входом Наркомата внутренних дел. Рустаму стало немного не по себе. Ему повезло в жизни, что он не оказывался здесь раньше и по причинам более тяжким, чем сегодня. Стены отдавали холодом и безразличием, как будто в них закаменели души прошедших через следственные отделы арестованных. Сейчас Рустам был им нужен. Значит, выворачивать руки ему сегодня не будут. Офицер соблюдал все процедуры, которых требовали строгие правила учреждения. Были тщательно проверены документы – его, а тем более новоприбывшего. Керими также проверили на наличие холодного и огнестрельного оружия. Привольнов все это время сохранял безмолвие айсберга.

– Подождите, – наконец выговорил Яков и исчез из поля зрения Рустама. Он вернулся минут через десять, сообщив, что его ждут.

* * *

Между ними не было ничего общего. Жизнь кидала их из одной крайности в другую. Рустама Керими, сына зажиточного торговца и текстильного фабриканта, злой рок, испытывая на прочность, тянул за ноги вниз всеми силами, будто хотел определить самую низшую точку, на которой он сможет выдержать натиск неудач и горечь потерь. Мальчика из татарского села Ташлияр, Степана Емельянова, наоборот, судьба, постегиваемая революционным смерчем, вытаскивала из нищеты вверх по социальной лестнице, где на одной из ступенек в его руках оказывались тысячи других судеб. Возможно, на каком-то жизненном отрезке социальное положение и благосостояние Керими и Емельянова были равны. Они столкнулись в некой точке, как в арифметической задаче про пукты А и Б. Но встреча была недолгой. Революционная и послереволюционная лихорадка сметала на своем пути все логическое и закономерное. Богатые нищали, «никто становился всем». Впоследствии судьба выкинет новые фортели как в отношении Рустама, так и Степана Емельянова, чьи генеральские звездочки пока что нежились и искрились в лучах утреннего, бакинского солнца, проникающего через окно в кабинет комиссара. Емельянов поздоровался, положив карандаш на страницах досье Керими как закладку.

– Яков Сергеевич объяснил примерную причину вашего визита к нам? – Емельянов скрестил ладони.

– Слегка.

– Можно и подробней, – глаза Емеьянова смотрели прямо в лицо Керими. – Мы изучали вашу биографию и решили, что такие люди, как вы, могут нам очень пригодиться. Полагаю, и вы будете не прочь с нами сотрудничать, – генерал сверил свои записи. – Стало быть, так. Керими Рустам Шафи оглу. Родился в 1911 году в иранском городе Тебризе. Отец Шафи Саид оглу Керими – фабрикант, владелец многих торговых магазинов в Тебризе, а также Ардебиле и даже в самом Тегеране. Ваш отец был богатым человеком, товарищ Керими, – слова «товарищ» и «богатый» в интонации Емельянова звучали как не соответствующие друг другу субстанции. – Вы согласны со мной?

– Вполне, – к горлу Рустама подкатил комок, но он справился. Прочь радостные воспоминания детства. Детского счастья не было. Приснился сладкий сон, но настал черед горького пробуждения.