Читать книгу Повелительница грозы - Кирилл Кащеев, Илона Волынская - Страница 6

Ирка собиралась поставить памятник телевизору. Прямо посреди сада. И каждый день мелко ему кланяться и поминать добрым словом создателей этого дива дивного, чуда чудного, без которого ее жизнь давно бы превратилась в ад. Иначе как, например, бабка могла бы пропустить появление в их халупе шестерых вооруженных мужиков с лошадьми? А с телевизором… Ирка заглянула в комнату – на экране по-прежнему бушевали сериальные страсти: на этот раз не про несчастных добрых мексиканок, которых все обижают, а про добрых и еще более несчастных российских ментов, которые сами кого хошь обидят! Бабка спала, обвиснув в кресле, распустив губы и тихонько похрапывая, но ее лицо продолжало напрягаться в драматические моменты и озарялось благостной улыбкой во время любовных сцен. Ирка была убеждена, что за годы общения с телевизором у бабки образовался орган, проецирующий события с экрана прямо в мозг, так что смотреть она продолжала и во сне. Наверняка поэтому обычно, в кровати, бабка спала, как все нормальные люди, зато у телевизора – так, что пушками не добудишься, разве что в перерывах на рекламу! Естественно, выключать телевизор Ирка не стала, просто тихонько убралась к засевшим на кухне богатырям.

– Ну шо у нас ще нового… З батьком твоим, Хортом, все по-старому. Ото колы ты у нас на Хортице була, он чуток ворухнувся, начебто выглянув з своего алтаря, а як поихала геть, так знову тишина – ани слуху от него, ани духу. Алтарь пустый стоит, але ж не мертвый, ни… – дядька Мыкола сдвинул блин милицейской фуражки на нос, чтоб легче было добраться до затылка, и принялся скрести в нем всей пятерней. Видно, рассчитывал расшевелить пласты залегания мысли в поисках нужного слова.

– Как в коме, – подсказал один из богатырей. Наморщив лоб и по-детски вытянув губы трубочкой, он дул на горячий чай и до смешного напоминал Алешу Поповича из мультика. Такая же простецкая физиономия с распахнутыми наивными глазищами и румянцем во всю щеку. То ли с него мультяшного героя рисовали, то ли, наоборот, сам он под Алешу подделывался. То ли просто – против имиджа не попрешь.

– Тебя как зовут? – разглядывая его в упор, спросила Ирка.

– А Федором, – пробормотал богатырь, глядя в пол, как детсадовец, – Алексеевичем… – с гордостью добавил он.

Ирка судорожно закашлялась.

– Фамилия, случайно, не Попов?

Глаза Федора Алексеевича распахнулись еще шире, налились совершенно детским изумлением, от полноты чувств он сунул в рот ложку меда и восторженно прочавкал:

– Гляди, таки ж ведьма!

– А то! – дядька Мыкола горделиво усмехнулся в вислые усы – будто Ирка была его личным достижением, над которым он работал годами. – Ты б заехала, что ли… Разобралась, чого це папаня твой – раньше по земле шлялся, как заведенный, а теперь зи своей каменюки и носа не каже. Дай бог памяти, скилькы вже годков… – дядька Мыкола зашевелил пальцами, подсчитывая.

– Примерно шестнадцать, – любезно-злобным голосом сообщила Ирка.

– О! Точно! – Фуражка вернулась обратно на затылок. – Откуда знаешь?

– Так она ведьма ж – все знает! – почтительно выдохнул Федор Алексеевич и запил почтительность чаем.

– Из своего свидетельства о рождении, – все тем же злобным тоном ответила Ирка, – пятнадцать лет плюс еще девять месяцев до того. И мне совершенно неинтересно – сидит он, не сидит, шляется… Со-вер-шен-но! – отчеканила Ирка.

Вообще-то в нормальном мире принято, чтоб родители интересовались детьми! Выясняли, как у них дела, и что не в порядке! Ладно, она это пережила. Привыкла, притерпелась, смирилась… С тем, что у всех – у Таньки, у Богдана, у ребят в классе – есть мама и папа или хотя бы кто-то одни! А она – отца с роду не видела, так же, как и он ее, да и мама на сегодняшний день стала размытым, смутным воспоминанием. Светлые волосы, плащ, дорожный чемодан в руке – улыбка и слова, фальшивые, как стекляшки в маминых серьгах. «Я вернусь, Ирочка, обязательно вернусь, вот только денежек немного заработаю…» Не вернулась. Не позвонила, не написала… Не вспомнила. Хотя Ирка точно знала, что у матери все хорошо – едва успев стать ведьмой, она отыскала ее через зеркало. Чего теперь стыдилась до слез – зачем разыскивать того, кому ты не нужен, кому хорошо и без тебя? Она не собиралась выяснять, почему ее отец, бог природы и растений, крылатый пес Симаргл-Симуран, безвылазно сидит в своем похожем на надкушенный бублик каменном алтаре. Если бы ему понадобилось Иркино внимание, он бы за пятнадцать лет как-нибудь себя проявил, а так… У него своя, божественная, жизнь, у нее – своя.

На укоризненный взгляд Мыколы Ирка ответила таким темным, мрачным взглядом, что даже обычно невозмутимый дядька смутился и уткнулся в свою тарелку.

– Батюшкой не интересуетесь, так к нам бы заглянули, разлюбезная Ирина Симурановна! – выдохнул ей в ухо бархатный голос. – Мы б счастливы были! Особенно я! – И Еруслан наклонился к Ирке поближе, будто обнимая трепетным, обволакивающим взором.

Ирка лишь коротко глянула на него и отвернулась. На этого богатыря она старалась не смотреть – потому что он… смахивал на Айта. Такой же черноволосый, высокий, гибкий, с завораживающей грацией движений. Правда, волосы длинней и курчавей – вот уж точно, как в былинах, буйные кудри! И выглядит старше – не восемнадцатилетним парнем, а взрослым мужчиной. И глаза… Ни у кого больше нет и быть не может глаз, как у Айта, – изменчивых, непостоянных, то холодно-серых, как река зимой, то гневно-темных, как штормовое море, а то вдруг синих-синих, смеющихся, как волны под солнцем…

– Ты б, Еруслан, ручонку у ведьмы з коленки прибрал, – насмешливо сказал дядька Мыкола. – А то вона, сдается мне, зараз думает, як ту ручонку в ершик для бутылок превратить – али еще какое непотребство над тобой учинить!

Третий богатырь – на богатыря он походил меньше всех, скорее на качка-охранника с рынка, такой же неуклюже-плечистый, с толстым бычьим загривком – гулко захохотал.

– Не можете вы быть такой жестокой, Ирина Симурановна! – прочувственно сказал чернявый, но руку все-таки убрал. – Зовите меня Русом. А еще лучше – милым…

– Милый, – предостерегающим тоном сказала Ирка, – еще раз меня Симурановной назовешь – одним ершиком для бутылок не отделаешься! Весь будешь… как хозяйственный магазин!

– Как-то вы неправильно меня «милым» зовете. Совсем не мило… – разочарованно пробормотал чернявый Еруслан.

– Ты, Яринка, на него не сердься, – посмеиваясь, продолжал дядька Мыкола. – Он от Змиулана род ведет, тот ему родным дедусем приходится, а воны вси, Змиуланычи, на девках помешанные. Але ж богатырь славный, плохо нам придется, ежели ты его в якусь кухонную утварь перекинешь.

– Никто меня не понимает! – трагически подрагивающим голосом вздохнул славный богатырь Еруслан Змиуланович. – Но вы-то, вы… – и он призывно заглянул Ирке в глаза.

– И я тоже – нет, – отрезала она, теперь уже глядя на него совершенно спокойно. Сходство с Айтом развеялось, как и не было его. «Айт бы никогда не стал вот так со мной заигрывать», – подумала Ирка и постаралась прогнать мгновенно вспыхнувшее сожаление.

«Качок» опять гулко захохотал.

– Тише – бабку разбудите! – шикнула на него Ирка, на всякий случай прикрывая дверь в кухню.

– То Вук, – кивая на него, сообщил дядька Мыкола – и в его голосе неожиданно прозвучало глубочайшее уважение, даже некоторая почтительность.

Вук широко усмехнулся Ирке, кивнул коротко почти под ноль стриженной башкой. Ирка вопросительно перевела взгляд на пару оставшихся – таких же чернявых, как Змиуланыч, и еще более худых. Настолько, что сквозь запавшие щеки, казалось, аж кости черепа проступают. Походили они друг на друга, как близнецы, и даже двигались одинаково – синхронно откусывали от бабкиных козюлек, одним движением поднимали чашки.

Дядька Мыкола неожиданно снова смутился – и торопливо отвел глаза, старательно глядя мимо «близнецов». Те продолжали невозмутимо прихлебывать чай. Представлять их, похоже, никто не собирался.

– Смотрю, давние обычаи блюдешь – змеек на Сретенье печешь, – пробормотал дядька Мыкола, неловко кроша печенье на блюдце. – Так, чого ще у нас нового на Хортице-от? А, Пилипка повернувся, знов конопельки свои ростит!

Ирка мучительно покраснела. В том, что Пилип з конопель, хозяин хортицкого конопляного поля, удрал с острова, была виновата именно она. Тогда ей казалось, что она сделала доброе дело – остров почище станет. Но за последний месяц Ирка, не поднимая головы, читала все, что касается змеев и драконов, и даже осилила несколько сложных научных трактатов, переполненных непонятными словосочетаниями вроде «основной миф» и «тотемные предки». Теперь она точно знала, что без конопли богатырской заставе на Хортице никак нельзя – ведь только этого растения до мути, до рвоты не выносят проникающие из иного мира змеи. Так, что сразу слабеют, стоит только коснуться их конопляной веревкой. Вместе со знанием пришла и неприятная догадка, что если б не сгоревшая Пилипова конопля, ей бы никогда не справиться с хортицким Змеем. Замутило гада от дыма, притормаживать стал, реакция не та…

– Ни-ни, ты себя за Пилипку не кори! – точно прочтя ее мысли, вскинулся дядька Мыкола. – Добре вышло – писля того, як ты його шуганула, притих Пилипка, снова делом занялся, растаманов своих приваживать перестал, а то мы вже не знали, як от них здыхаться!

«Близнецы» синхронно поморщились – похоже, даже притихший, Пилип им не нравился.

– Только не помогла та конопля, колы змей вылез, – вдруг очень тихо сказал дядька Мыкола. – И смола не помогла! Почитай, с Кожемякиных времен в первый раз – не помогла! И Котофеич наш – Котофеича-то помнишь?

Ирка кивнула – она помнила полноватого хортицкого полицейского, сквозь человеческие черты которого проглядывал облик крупного полосатого кота.

– Коты-то – с давних-давен первые со змеями борцы. Але ж не сдюжил Котофеич! – горестно пробормотал дядька Мыкола. – Весь как есть поранетый лежит, едва жив остался!

Из угла кухни донесся горестный сочувственный мяв.

– Мабуть, хтось могучий на цей раз вылез, – косясь на невозмутимо жующих «близнецов», пробормотал дядька Мыкола. – Слышь, Ерусланка, расскажи видьмочке, як дело-то было.

Черноволосый богатырь страдальчески сморщился…

* * *

…– Ну Котофеич, ну отпусти, ну будь человеком!

– А я сейчас, по-твоему, кто? – лениво приоткрыв один глаз, проворчал Котофеич. Его конь бережно ступал по обледенелому бережку, узда висела на шее, натягивать ее не было нужды, конь и сам знал, где поворачивать. Мерное качание убаюкивало, заставляя клевать носом под размеренное поскрипывание седла. Сзади, то и дело сбиваясь с ритма, перебирал тонкими ногами конь Еруслана – такой же высокий и нервный, как и его хозяин.

– Она такая девушка, такая! Натуральная блондинка! – Змиуланыч восторженно закатил глаза и помотал кудлатой башкой. – Такая раз в сто лет попадается!

– На прошлой неделе, – также лениво буркнул Котофеич, – только та была рыжая.

– Эх, не понимаешь ты томленья моего сердца! – надрывно, со слезой пожаловался Еруслан. – Ну отпусти, Котофеич, что тебе, трудно самому отдежурить?

– Сдурел? – Котофеич подобрал пузо и выпрямился, строго глянув на младшего напарника через плечо. – Это на Сретенье-то? На самый змеиный день?

– Да брось, Котофеич, какие змеи! Ты погляди, денек какой – ни облачка!

Котофеич невольно придержал коня, запрокинул голову и застыл на берегу, довольно жмурясь на ярком февральском солнышке. День был и впрямь хорош – солнце светило, аж жарило с бледных зимних небес. Покрытый плотной снежной коркой берег блистал, на по-зимнему серой днепровской воде, словно косяки юрких рыбок, плясали яркие солнечные дорожки. Даже верхние камни затопленного после строительства Днепрогэса Ненасытца, страшного тринадцатого днепровского порога, ярко переливались выглаженными волнами боками. Ветер легко, едва ощутимо пах весной.

«А может, и впрямь отпустить дурака? – мелькнула у Котофеича ленивая мысль. – Пусть катится к своей сто двадцать пятой ненаглядной! А самому неспешной трусцой ехать дальше по маршруту, в тишине и одиночестве, подниматься на скальные выступы хортицкого берега, спускаться на пустые песчаные пляжи, сладко жмурясь на солнышке и ловя слабые приметы приближающейся весны?»

Котофеич всем телом встряхнулся, брезгливо потянулся и строго отчеканил:

– Мы на дежурстве! Вот сменимся, и катись куда хочешь – хоть к блондинкам, хоть к брюнеткам, хоть к полосатым…

– По полосатым у нас ты мастер, – обиженно пробормотал Змиуланович, – и что ты за человек такой, Котофеич, прям будто не вольный кот, а пес сторожевой…

– Тих-ха-а! – вдруг сбиваясь на кошачье шипение, протянул старший напарник и подался вперед. На еще больше округлившемся лице чуткими антеннами выметнулись кошачьи усы.

Извиваясь в ярком солнечном свете, как большая воздушная змея, длинная серая туча перекрыла солнце. Праздничное сияние берега померкло, днепровская вода вновь стала темной и даже на вид холодной. Чутко прислушиваясь, Котофеич торкнул пятками коня, и тот послушно затрусил к берегу. Змиуланов тонконогий красавец вдруг заупрямился, взбрыкнул, из груди его вырвалось тонкое жалобное ржание.

– Вызывай наших, быстро! – крикнул Котофеич, торопливо расстегивая пуговицы тужурки.

– Из-за одной тучки? – Змиуланыч дергал узду, пытаясь справиться с заупрямившимся конем.

– Это прика-аз! – проорал Котофеич – крик перешел в истошный мяв, и громадный полосатый котище выметнулся из полицейской формы и, подняв хвост воинственной трубой, длинными скачками понесся к воде.

Еруслан справился наконец с конем и нерешительно поднес рацию к губам. Вызывать ребят не хотелось – тревога наверняка ложная, будут потом паникером дразнить…

Похожее на змею облако словно обвилось вокруг солнца, как анаконда вокруг жертвы. Между скалящихся зловеще, точно зубы старой ведьмы, камней Ненасытца на мгновение закрутилась тугая спираль водоворота – и тут же пропала. Вздыбливая мелкий гравий из-под когтей, Котофеич тормознул у вкрадчиво набегающей на берег днепровской волны. Замер, настороженно поводя усами и принюхиваясь…

Длинная, будто из шланга, струя взметнулась из воды – и метко плюнула в кота, враз вымочив его от ушей до мгновенно поникшего хвоста. И тут же извилистая, как ветка, молния ударила следом. Из реки ударила!

Искристый ореол – как в мультиках! – очертил контур кошачьего тела, и Котофеича отшвырнуло прочь, с силой приложив о скальный срез берега.

– Сюда, все сюда! Тревога! – проорал в рацию Еруслан и, пришпорив коня, погнал его к воде.

Серая поверхность вдруг раздалась – и из раскрывшегося окошка хлынули… водяницы. Истошно визжа, водяные красавицы разбегались по берегу, точно на родном речном дне их поджидало нечто страшное.

– Куда? Куда… что? – заорал Еруслан, пытаясь погнать коня вскачь за улепетывающими водяницами.

Конь взвился на дыбы, заходясь отчаянным ржанием и молотя по воздуху копытами. Не удержавшийся в седле Еруслан грянулся спиной о твердый, как железо, мерзлый песок пляжа. Вздымаясь на высоту одноэтажного дома, из воды – совсем близко, прямо у кромки прибоя! – вырастала громадная змеиная голова на длинной чешуйчатой шее. Из похожей на щель пасти вырвалась длинная ветвистая молния – вслед удирающим водяницам.

– А-а-а-хх-х! – охваченные искристым пламенем водяницы зашипели – и взвились в воздух белыми столбами пара.

– Какого рожна к девкам привязался, гад? – вскакивая, рявкнул Еруслан и кинулся между змеем и водяницами.

Громадная голова на гибкой чешуйчатой шее развернулась к нему, как стрела подъемного крана. Прорезанные желтым вертикальным зрачком глаза ящера глянули с презрительным равнодушием – и новая извилистая молния вырвалась из его пасти.

Кажется, последние уцелевшие водяницы помчались дальше и скрылись в оледенелых кустах у берега – Еруслан толком не видел. Выкрутив тело штопором, он метнулся в сторону. Молния ударила в песок, сплавив его в хрупкую стеклянную корку. Заходясь паническим ржанием, Ерусланов конь мчался вдоль берега, и светлая грива развевалась на ветру, как белый флаг.

– Куда? А ну назад! На колбасу пущу! – хрипло заорал ему вслед Еруслан.

– Кха-ш-ш! – то ли шипение, то ли издевательский хохот вырвался из растянувшейся в длинную щель змеиной пасти.

Ржание раздалось снова – и белкой прыгая по уступам скалистого берега, на пляж вылетел толстобокий конек Котофеича. Горестно заржал при виде неподвижного хозяина, но не остановился, со всех копыт ринувшись к Еруслану.

– Ай, молодец, ай, умница! – выкрикнул молодой богатырь, выхватывая привешенный к седлу баллон, похожий на огнетушитель.

– Не знаешь, что это такое? – разворачиваясь к торчащей из воды змеиной морде, зловеще процедил Еруслан.

Змей вытянул шею, точно любопытствовал.

– Ничего, сейчас узнаешь! – чувствуя, как губы растягивает такая же змеиная усмешка, процедил богатырь и повернул вентиль.

Мелкая, как молотый перец, конопляная пыль ударила змею в нос. Все так же паскудно ухмыляясь, Еруслан отскочил в сторону. Что будет дальше, он знал – сейчас у гада глазенки закатятся, лапки подогнутся, и всей тушей змей рухнет в прибой, вытянув шею чуть не до самых прибрежных скал. Когда ребята прискачут, все закончится. Он словно наяву слышал поздравляющие возгласы, чувствовал, как его хлопают по плечам, видел смущенные морды охранников с противоположной стороны и их шефа, плюющегося огнем, как… в общем, как ему и положено! А что вы хотели, ребята, проморгать нелегала – это вам не горох лущить! Зато ему, Еруслану, дадут отпуск – на неделю… Прикинуть, где он проведет его, Змиуланыч не успел.

Змей затряс окутанной конопляной пылью башкой, громко чихнул – порыв ветра вздыбил Еруслану волосы – и гневно зашипел. Падать он и не думал. Наоборот, шагнул вперед – спинной гребень вспорол стальную ленту реки, громадные крылья распахнулись, выплеснув на берег потоки воды.

– Ничего себе! – яростно выдохнул молодой богатырь – и рванул с седла Котофеича «пистолет», вроде тех, что на заправках бензин в бак подают.

– Бац! Бац! Бац! – вылетевшие из раструба плевки вязкой смолы впечатались в серо-стальную чешуйчатую шкуру, растекаясь уродливыми темными пятнами.

Змей даже не заревел – завизжал! Так вопят девчонки, когда вильнувшая машина обрушивает им на белую юбку фонтаны грязной воды из лужи! Желтые глаза налились багровой яростью. Стремительно, и впрямь как атакующая змея, вытянул шею, припав к песку пляжа, громадная башка на мгновение зависла у самого лица Еруслана. Между широких, как кухонные ножи, оскаленных зубов с треском проскочил электрический разряд.

Кованные сталью копыта ударили змея по чешуйчатой башке, заставив его икнуть и судорожно подавиться готовой молнией. Ерусланов конь вернулся. Жеребцу было стыдно, и он бил и бил копытами по змеиной голове, переливая стыд в ярость. Змеева шея изогнулась, как плеть, хлестнуло перепончатое крыло – Ерусланов конь отлетел в сторону, забился на песке, судорожно дергая тонкими ногами.

Змей медленно развернул голову к хозяину. Еруслан отчаянно вскинул «пистолет» на изготовку – очередь смоляных струй врезалась змею в морду, раскрашивая его темными пятнами и полосами, как идущего в бой спецназовца.

– Кха-ш-ш! – целый и невредимый, только еще более злой змей вздыбился над богатырем, и жалящая молния метнулась в лицо…

– Мря-я-я!

Голова змея дернулась, и молния ударила у ног Еруслана. Чешуйчатая шея качалась из стороны в сторону – вцепившись когтями в чешую, на голове змея тяжелой тушкой болтался Котофеич. Яростно работающие задние лапы норовили добраться до глаз рептилии.

– Кха-ш-ш! – шея змея изогнулась назад, едва не коснувшись затылком спинного гребня.

Кот на мгновение завис в воздухе, отчаянно скребя лапами по скользкой чешуе, и рухнул в реку.

– М-я! – сильный удар о поверхность воды вышиб из него дух, его будто шибануло об асфальт – и кот камнем пошел на дно.

Змей метнул следом длинную искристую молнию – вода вокруг канувшего в глубину кота вскипела.

– Котофеич! – налетевший сбоку Еруслан рубанул змея мечом. Острейшая, как волос, заточенная сталь отскочила от чешуйчатой брони. Еруслан прыгнул в сторону, уворачиваясь от выплюнутого змеем электрического разряда, заметался, заставляя противника вертеть головой… Проскочил под тяжелой челюстью чудовища, прорываясь вплотную к мягкому подбрюшью…

Земля содрогнулась от топота множества копыт – к месту битвы во весь опор неслись всадники. Из груди Еруслана вырвался торжествующий вопль…

Змей тяжело хлопнул крыльями, гоня ветер, и с места взвился в воздух. Заложил широкий круг над взбаламученным пляжем и понесся на восток, разрезая затянувшие небо грозовые тучи. Мокрые снежные хлопья повалили на песок, смерзаясь в больно барабанящие по плечам льдинки. Вставший конь тяжело ковылял к молодому богатырю. Еруслан поглядел на улетающего змея, на реку… швырнул меч на песок и с размаху прыгнул в воду.

Когда мчащиеся наметом кони богатырской заставы поднялись на береговую кручу, внизу на пляже они увидели Еруслана, за шкирку выволакивающего из воды бессильно обвисшего кота. Полосатая шерсть все еще искрила.