Читать книгу Бесконечное лето - Илья Чистяков - Страница 5

В то время мы обменивались письмами для того, чтобы подтягивать её русский. Это была моя идея – человека, прослушавшего всю историю и теорию литературы и прочитавшего уйму романов, герои которых писали друг другу письма. Я и сам всегда считал, что писать полезно (по крайней мере, мне): это заставляет глубже погружаться в проблему, больше размышлять и наиболее логично излагать свои соображения. И уж точно эпистолярный жанр должен жить в наше время, в этот век цифровых технологий, когда ручки и блокноты стали продаваться реже. Да и книги, я думаю, тоже.

Так или иначе, для Тянь Чи это тоже было полезно.

В число моих обязанностей входило посещение общежития, где проживали наши иностранцы. Там я иногда проводил занятия, но чаще отлавливал злостных прогульщиков и проверял порядок и чистоту в комнатах. Конечно, для исполнения последней функции существовали поочерёдные дежурные из числа самих студентов и комендант общежития. Но контроль – такая штука, которой не может быть СЛИШКОМ много, тем более – в этой интернациональной общине. Всегда находился кто-то, кому хотелось повеселиться как следует именно сегодня. Если что-то можно было сломать, оно обязательно ломалось. Всё, что можно было нарушить – нарушалось.

Помню своё изумление и ужас, когда я побывал в комнате №221 у четырёх первокурсниц из Китая: казалось, что это совсем не жильё девочек-подростков, а ночлежка гангстеров из какого-нибудь криминального боевика. Впрочем, до такого бардака и крайней антисанитарии даже бандиты бы не дошли…

Кто-то из преподавателей сказал: «У всех арабов и китайцев без исключения отсутствует понятие чистоты и порядка!». Это не так. На старших курсах они более чистоплотны. Вообще, мой опыт проживания в общежитии с русскими подсказывает, что наличие мозгов в голове никак не связано с национальной принадлежностью. Записи в дисциплинарном журнале это подтвердят. Если и искать какие-то общие тенденции и взаимосвязи, то порядочность у студентов зависит от их возраста, и неважно, штамп какой страны стоит в их паспорте.

Спустя некоторое время порядок в двести двадцать первой поселился навсегда. Тянь Чи была одной из четырёх девчонок, живших в той комнате.

Выяснилось, что мы ровесники. После окончания четырехлетнего бакалавриата филологического факультета Сычуаньского университета, она поступила к нам на первый курс магистратуры, чтобы продолжить изучение русского языка. В первое время она часто заходила в Центр международного сотрудничества, и мы подружились. Обменивались письмами, ходили на прогулки. Иногда она просила позаниматься с ней дополнительно в одной из свободных аудиторий общежития.

Россия для неё была другим миром. Она говорила, что у нас нечего купить в продуктовых магазинах – ведь невозможно же вечно есть картофель и макароны! Ей не нравилось качество нашей одежды. Она была шокирована низким уровнем жизни и зарплатой преподавателей. Её угнетали обшарпанные стены и исписанные парты университета, где в то время не было компьютеров, интерактивных досок и мониторов везде, куда ни глянь. Тем более, не было бесплатного WI-FI.

И в то же время ей нравилась (как она сама говорила) по-деревенски спокойная и размеренная жизнь нашего «одноэтажного миллионника». Нравилась природа нашей средней полосы, нравились люди – и местные, и другие студенты из-за рубежа.

В том уже далёком 20.. году ей нужна была поддержка. Нужен был друг, которым стал я.

Мы оба были «в себе» – кто-то называет таких людей интровертами. Наша внутренняя жизнь была в миллион раз богаче той, что окружала нас. Нас переполняли одни и те же фундаментальные размышления, далекие от тусовок и дискотек, денег и карьеры, секса и наслаждений. Всё окружающее казалось нам лишь декорациями, которые подобрал для нас невидимый режиссёр, да и то лишь потому, что ничего более подходящего не нашлось.

Первое время Тянь Чи было непросто в России. Она оставалась очень скромной, зажатой и малообщительной, даже несмотря на то, что её окружало много студентов из Китая, да и число её русских друзей постепенно росло. Казалось, она стеснялась самой себя. В ней сильно чувствовалось традиционное восточное воспитание, что особенно было заметно на фоне русских студенток. Хотя остальные китайцы, которых я видел тогда в университете, были по сравнению с Тянь Чи куда более раскрепощены и общительны.

Таким она была человеком. Добавьте к этому всю новизну обстановки, резкую перемену климата, чуждую культуру вокруг. И не забудьте, что никто из преподавателей не говорил на китайском и почти никто – на английском (большинство из них было «в возрасте» и за модными тенденциями не следило). Надеюсь, теперь ясно, в каком положении находилась Тянь Чи?

Я старался скрасить её первые месяцы на новом месте. Она жаловалась мне в письмах, что ей совсем не даётся русский язык, что жить вчетвером в одной комнате и при этом оставаться красивой тяжело, что она хочет чаще бывать одна, но в общежитии это невозможно. Она долго привыкала к зимнему холоду, но, по её словам, на всю жизнь осталась очарована снегом, который впервые увидела в России.

Я рассказывал ей о своих повседневных университетских делах, увлечении футболом и занятиях музыкой. Наряду с обсуждениями обыденной жизни мы размышляли о культурах наших народов, о религии, истории и современной политике России и Китая, затрагивали вопросы смысла жизни и поиска своего собственного пути в ней. Последнее нас особенно волновало. Казалось, что у нас обоих был талант – или проклятие – находиться одновременно в процессе жизни и как бы «вне её». Наблюдать за всем отстранённо, но, возможно, чуть более объективно, чем наши сверстники, которых переполняли азарт и увлечённость, жажда жизни и сумасшедшего водоворота событий. Эти люди, в отличие от нас, явно не задумывались над своим предназначением. Не лежали подолгу в кровати каждое утро, глядя в потолок. И уж точно не сидели на берегу реки и не ждали, пока по ней проплывёт труп их врага.

Однажды мне даже подарили книгу с названием «Философ» и пожеланием на обратной стороне обложки: «меньше думать и больше жить». Вспоминается Александр Сергеевич Грибоедов и его «Горе от ума». Про меня! Точнее и не скажешь.

…Я стоял у пустого окна в регистратуре уже несколько минут и наблюдал, как уборщица намывала полы в вестибюле, приговаривая: «Ужасный пол! Одни разводы. Невозможно мыть. Надо же было так построить! Что за плитка…».

– Да! – подхватил я, устав это слушать. – Надо им самим вручить по швабре, чтобы попробовали, как это! А то сидят там в своих кабинетах, жизни-то не знают!

Опешив, она уставилась на меня, будто впервые заметила. А может, так оно и было, и я её напугал?

– Ужас, говорю, а не плитка!

Она продолжала внимательно на меня смотреть. Мне становилось совсем неловко.

– Молодой человек! – по её интонации я понял, что сейчас меня отчитают. – Никого нет! Сегодня выходной! Вы чего пришли? И вообще, тут намыто, не видите, что ли?

– Мне девушку забрать нужно. Её выписывают сегодня, – прозвучало как оправдание за мои ужасные ботинки, оставляющие следы на этом ужасном полу, и за сам факт моего существования на этом свете. Но у меня действительно было важное, неотложное дело!

– Её не могут сегодня выписывать. Врачей нет. Либо уже выписали, либо завтра!

– Она не больна. У неё ушибы. Зовут Тянь Чи, – я сохранял ангельское спокойствие.

– Чё?

– Иностранка. Её привезли позавчера вечером…

– Алёна что ли? С побоями-то? Да, ловко её. А кто хоть? Муж, поди? Все вы мужики одинаковые, что русские, что японцы… – махнула она на меня свободной рукой.

– Она из Китая…

Но уборщица уже не слышала или делала вид, что не слышит. Медленно, раскачиваясь, она прошаркала мимо меня через холл и, бурча себе под нос что-то невнятное: «Чтоб тебя! Попадёшь под стекло! Под стекло!», – вошла в один из кабинетов левого крыла здания. Не прошло и минуты, как появилась медсестра и из-за стойки регистрации позвонила в травматологическое отделение, чтобы Тянь Чи спускалась.

Я присел. Медсестра исчезла, а женщина продолжала мыть пол. Было заметно, что работу свою она не любит, как и всех посетителей, за которыми она убирает. Себя она тоже, казалось, любить уже перестала, как и свою жизнь, однажды ставшую безрадостной…

– Привет. Почему не позвонил? – Тянь Чи по-прежнему говорила с акцентом, хотя и с менее очевидным, чем в годы обучения. Она, как и все китайцы, растягивала слова, делая их мелодичнее и иногда добавляя дополнительные ударения. Всё такая же хрупкая и миниатюрная… Мне всегда хотелось её накормить. А сейчас – ещё и приободрить, утешить. Обнять.

Мы не виделись более пяти лет и лишь изредка переписывались. Но вечером прошедшей пятницы мне позвонила её подруга и сообщила, что везёт Тянь Чи в травмпункт – её избил на работе собственный начальник. А вот отвезти Тянь Чи обратно домой подруга уже не сможет. С просьбой сделать это она и обратилась ко мне.

В тот день врачи запретили Тянь Чи покидать больницу, поэтому мы договорились на утро воскресенья.

– Телефон на морозе разрядился, – я был очень рад её видеть. Однако моя улыбка вызвала реакцию, к которой я был не готов: Тянь Чи заплакала.

Я взял вещи из её рук и обнял. Она крепко зарылась в мою куртку. Я не заметил на ней никаких следов происшествия, но всю её до сих пор трясло. Что-то говорить не было смысла, поэтому я лишь сильно прижимал девочку к себе и ждал, пока та успокоится.

Прошло несколько минут, прежде чем Тянь Чи нашла силы оторваться от меня. За это время я несколько раз заметил, как швабра переставала облизывать пол и замирала на месте.

– Ты считаешь, что дома будет безопасно? – спросил я, когда мы отъезжали от больницы.

– На работе не знают мой адрес, – она говорила медленно, подбирая слова, и теребила застёжку сумки, лежавшей у неё на коленях.

– Ты будешь писать заявление в полицию?

– Не знаю. Может быть, нет, – Тянь Чи смотрела на сумку, но было понятно, что она смотрит в себя. Девушка больше не плакала, но была задумчива и печальна.

– Он тебе уже звонил? – мы остановились на перекрестке. Горел красный. Я посмотрел на неё.

– Да. Звонил. Много раз. Я не ответила, – она подняла глаза на меня.

Я повернулся к дороге. Мне не хотелось, чтобы она снова расплакалась. Я не стал расспрашивать о том, что произошло и по какой причине. Какой бы она ни была, этого мужчину невозможно оправдать.

У неё зазвонил телефон. Тянь Чи долго с кем-то говорила на китайском. Было понятно, что это кто-то из близких, знавший о случившемся. Во время разговора она снова заплакала, закрыв лицо ладонью.

– Кто это был? – спросил я после того, как она положила трубку.

– Помнишь Ван Жуи?

– Конечно.

– Она знает. Жуи помогла мне взять все вещи в офисе и ехать в hospital. She offers to stay with her, because she is afraid that this man may find out where I live and come to my house, – она, еле сдерживая слёзы, снова взялась за замок сумки. – What do you think about it?1

– Думаю, что это правильное решение, – я с трудом успевал за её китайским английским, но основную мысль уловил. – Только если ты и дальше будешь испытывать меня иностранными языками, то советов от меня больше не жди.

Она улыбнулась.

Ван Жуи приехала в тот же год, что и Тянь Чи. Они вместе учились в магистратуре, а потом вместе поступили в аспирантуру. Пока мы ехали, Тянь Чи рассказала, что Жуи тоже, как и ей, несколько лет назад отказали в общежитии из-за отсутствия свободных комнат, и теперь та арендует квартиру и работает в какой-то строительной фирме переводчиком и секретарём.

Мы заехали к Тянь Чи домой, чтобы она собрала с собой всё необходимое. Её съемная квартира находилась в верхней части города, ближе к его историческому центру. Я помог уложить вещи в машину. Было заметно, что активность пошла Тянь Чи на пользу, она хоть немного отвлеклась.

– Как твои дела? – спросила девушка, когда мы снова сели в автомобиль.

– Не люблю этот вопрос: если отвечать честно, то коротко не ответишь, а когда нет времени на разговор, остаётся бросить лишь «I’m okay». Всё в порядке, все родные и близкие живы и здоровы, у меня есть средства на существование и жильё. Поэтому, не вдаваясь в тонкости, могу сказать, что всё хорошо.

Мы пробирались по заснеженному городу. Снег продолжал падать, возвращая земле её утраченную чистоту. Белый-белый город. Как Севастополь. Только зимний.

Я ехал и думал: хорошо, что начальником был китаец, а не русский. В противном случае она бы точно уехала и увезла с собой тяжёлые воспоминания о России. Конечно, наша страна не идеальна, точно так же, как и любое другое государство мира. Кто-то развивается чуть быстрее, кто-то чуть медленнее. У кого-то социализм, а у кого-то липовая демократия. И какими бы ни были люди разными: буддистами, панками, демократами или арийцами, природа у всех одна и та же. Мы во власти одних и тех же страстей, и людская подлость равно, как и честность, заселяют наш земной шар равномерно. Подонком может оказаться каждый, что и доказал начальник Тянь Чи.

– Уедешь домой в Китай?

– Нет. Мне нужно защититься. Диссертация, – она смотрела в окно.

В зимнем слякотном мегаполисе мало красивого. Но сегодня воскресенье, на улицах спокойнее, чем обычно, а медленно падающие крупные хлопья снега, скрывшие грязь машин и людей, делали этот день особенным и сказочным.

– Может быть, я думаю, что уеду в Москву или Санкт-Петербург. И там учиться, – она посмотрела на меня. – Как ты думаешь?

– В другой ситуации я бы сказал, что не вижу смысла в переезде. Ты сама знаешь, что в столицах образование дороже. Но сейчас… думается… слушай, как ты считаешь, он будет тебя искать? – я не выдержал.

– Будет. Это большая китайская компания в России. Он будет бояться этой истории и полиции, – казалось, что она была готова к этому вопросу и сама размышляла над этим. – Я всё равно раньше думала о переезде. Там легче защищаться. Там есть диссертационный совет по моей теме.

– Значит, время пришло, – я остановил машину и заглушил мотор.

– Привет, Жуи! – мы с Тянь Чи заносили вещи в дом.

– Привет, Алекс, – ответила Жуи, закрывая входную дверь.

– Я не Алекс, я Саша. Ты меня с кем-то путаешь, – поставив чемодан на пол, улыбнулся я.

– Хоросо, Саса. Если тебе так больсе нравиться.

Мы обнялись. Девушки перекинулись парой фраз на китайском.

– По-русски, пожалуйста, – я решил напомнить им об университетских правилах общения.

– Я скасала Тянь Тси, где мосьно расьдеться и найти туалет. Рас ус ты вреднитсяесь, посволь усьнать, как твоё исутьсение буддисма? Я давала тебе книги много лет насад.

Всё-то она помнит…

– Честно – пока никак. Но я обещаю, что когда дочитаю Сэлинджера, то обязательно возьмусь за основы буддизма.

– Снаесь, сто ты только сто скасал? Сто, когда я протьсту все анектод на свете, я натьсну тситать Библию, – Жуи взяла верхнюю одежду Тянь Чи и повесила её на крючок.

– Сэлинджер не писал анекдоты, – парировал я, пододвигая Тянь Чи чемодан, которая пыталась что-то найти в своих вещах.

– Только про идиотов, – не унималась Жуи. Она наклонилась к подруге, сказала ей что-то на родном языке.

– Колфилд не идиот. Это только одна из версий, – начал было я, но Тянь Чи поднялась и ушла вглубь квартиры. Мы проводили её взглядами.

– Как она? – спросила Жуи.

– Плохо, – я не умел врать. – Вся в себе. Молчит и думает о чём-то. Переживает случившееся. Наверное, ей нужно время, чтобы прийти в себя.

– Да. Я весла её в больницу. Она вся тряслась. В комнате был бесьпорядок. Когда я приехала, в офисе она была одна. Этого тьселовека не было.

– Что произошло?

– Вратсь сказал, сто следов sexual assault2 не нашёл. Много усибов и синяков на теле. Органы тселы. Когда я приехала к Тянь Тси, она была в истерика. Боялась, сто он вернётся. Сказала, сто он присёл, натьсял критьсять и ругать её из-за работа. Ударил один раз, потом есё и есё. Я…

Разговор оборвался, когда Тянь Чи к нам вернулась.

– Я пойду унесу весьси, – сказал хозяйка и кивнула Тянь Чи.

– Xièxiè3, – ответила та.

Мы остались вдвоём.

– Мы можем увидеться завтра и поговорить, как раньше? – она смотрела мне прямо в глаза.

– Я сегодня улетаю.

– Куда?

– В горы. В Долину Свободы или на Северную Корону. Пока не решил. У меня отпуск. Билеты на самолёт уже давно куплены. Нужно ещё успеть заехать на работу и собраться. Извини, – я смотрел в пол. Почему-то было стыдно.

– Спасибо тебе, что помог.

– Не за что. Я ничего такого не сделал.

Мы обнялись.

– Я застану тебя через неделю, когда прилечу?

Она не ответила. Точнее, ответила. Беззвучно. Одними губами: «I don’t know» или «Я не знаю», или ещё как-то на каком-нибудь другом незнакомом мне языке. На глазах у неё снова выступили слёзы.

Позади неё в коридоре появилась Жуи. Я вышел и чувствовал себя ужасно.