Читать книгу Малюта. Часть 1 - Илья Куликов - Страница 3

Царь Иван тут же приказал привести к нему посланника князя Курбского и даже сам вышел ему навстречу вместе с князем Афанасием Ивановичем Вяземским, которому было всего двадцать три года. Следом за царём потащились другие бояре, которые вечно находились в его палатах, пытаясь снискать его благоволения и при случае получить от него какую-нибудь милость.

Царь был на семь лет старше Афанасия. Ему нравилось, что, в отличие от других его ближников, молодой Вяземский вовсе не пытался при первой же возможности давать ему советы и указывать на то, что тот, мол, ещё по молодости своей неразумен. Всё, прошло то время, когда он во всём слушал умудрённых, да о своём лишь жите радеющих бояр.

– Курбский Андрюша гонца прислал. Видно, там, на чужбинушке, ему тоже не мило, – злобно усмехнулся царь Иван, – а ну-ка подай мне, Афоня, посох мой золотой, чтобы мне с подобающим видом выслушать Иуду. Думаешь, простить? Или пусть теперь уж у Жигимонта остаётся?

Князь Афанасий Вяземский подал царю посох. Ваську Шибанова он несколько раз видел и как-то однажды даже беседовал с ним.

– Чего притащился? Давай письмо своё, – проговорил Иван.

Как-никак, а Андрей Курбский когда-то был его другом, и его предательство было для царя большим ударом. Он уже решил простить беглого князя. Нет, конечно, наказать при этом, подвергнуть опале, лишить части земель, но простить.

Васька Шибанов поклонился и протянул письмо князю Вяземскому, который взял его и, низко поклонившись, протянул царю.

– Чего ты мне его даёшь, Афоня? Читай, что там князь Курбский пишет. Как ему в землях у Жигимонта живётся, – сказал царь Иван, а после обратился к Ваське, – снял уже твой хозяин крест наш православный или пока только страну свою предал? Как он? Во всём Иуда или только в делах государственных?

– Князь Курбский креста не снимал и веры он нашей, православной.

– Ну это пока. Иуда тоже сначала думал, что всего лишь тридцать серебренников возьмёт.

Князь Вяземский сорвал печать с письма Курбского и быстро проглядел его глазами. Там не было ни слова раскаяния.

– Царь-батюшка, – немного растерянно проговорил Вяземский, – а князь Андрей Михайлович вовсе не просит прощения. Всё равно читать?

– Читай! Али волю мою не слышал?

Вяземский тяжело вздохнул и громким голосом, почти что нараспев, начал читать письмо:

– Царю некогда светлому, от Бога прославленному, а ныне омрачённому адской злобой, тирану, которого ещё земля дотоле не видывала. Внимай!

Царь Иван побледнел и до крови прокусил себе губу.

– Вот, значит, что мне Андрюшка Курбский пишет. Тиран, значит, я. А он кто? Иуда!

– Может, сжечь грамотку? – спросил князь Вяземский. – Там дальше…

– Читай!

– Скажу мало, но истину, – продолжил читать Афанасий Иванович, – почто муками истерзал сильных вождей, данных тебе Богом, и святую победоносную кровь их пролил? Разве не пылали они усердием к делам твоим? Вымышляешь клевету, называешь верных изменниками, а христиан колдунами. Чёрное для тебя стало белым.

– Вот отродье неблагодарное и лукавое! Это я-то чёрное белым нарекаю? – возмутился царь Иван. – Раз такой я нечестивый, так что же ты тогда от меня смерть не принял? Не захотел на том свете венца мученика. А всё оттого, что на этом пожить хочешь. И сыто пожить, Иуда окаянный! Чего замолк, Афоня? Читай дальше! Нет, лучше скажи так, о чём он там дальше пишет, Иуда Искариотский.

– Дальше он перед Господом просит, чтобы кровь его, за тебя пролитая, отомщена была, царь-батюшка. Надеется на то, что предок его – князь Фёдор Чёрмный, святой из его рода, будет молить Господа о нём. Говорит, что с такой вот грамотой ляжет в гроб, чтобы на страшном суде передать её Господу как челобитную на тебя, государь.

– А видно, он позабыл, куда после смерти отправляются предатели? Мерзкий Иуда! Этого вон труженика схватите да допросите с пристрастием. Точно Курбский сподвижников здесь имеет. Хочет царство моё Жигимонту преподнести, а для этого ему меня, царя и помазанника Божьего, нужно на тот свет отправить. Что вы все глаза поопускали? Князь Горбатый-Шуйский, ты чего насупился? Во хмуром взгляде твоём я усмешку читаю. А ты, Ховрин? Все вы, небось, князю Андрюше Иуде сочувствуете. Погодите, он вскоре рать Жигимонта прямо к нам в самое сердце поведёт.

***

Васька не сопротивлялся, кода двое крепких молодцев схватили его и утащили прочь с глаз государя. Оказавшись в подвале, он несколько часов просидел на сырой земле, прежде чем к нему подошёл одноглазый человек. Видно, много лет назад его лицо было изуродовано в бою.

– Вставай, холоп! Чего на земле развалился? Пойдём потолкуем. Знаешь, как меня зовут? Алексей Зверюга. Я любого говорить заставлю. Эй, Гришка, вытаскивай его из подземелья да привязывай его к крюку. Кнутом попотчую.

– Так ведь велено с пристрастием допросить, Алексей Васильевич, – возразил Гришка.

– Поучи ещё меня, как у изменников тайны выпытывать. Тебе сколько годов? Тридцать пять будет? А мне уже пятьдесят. Знаешь, сколько я тайн выведал? Привязывай давай его и иди кнут принеси.

После того как Гришка подвесил Шибанова, Алексей Зверюга с силой секанул Василия кнутом и рассмеялся.

– Больно? С кем князь Курбский в сообщение вступал? А ну говори!

– Ни с кем не вступал! Ни с кем!

Алексей ещё несколько раз секанул его и повторил вопрос, но Шибанов и не думал ничего говорить. Гришка стоял в стороне и смотрел, как Зверюга бьёт изменника кнутом.

Ну и чего он сможет таким образом узнать? Он бы ещё палочку предателю в рот дал, чтобы боль терпеть легче было. Одно в этом Алексее страшно – рожа его, подумал Гришка, видя, как тот сел на лавку и вытер со лба пот.

– Да не знает он ничего. Пойду я, Гришка, воздухом подышу, а ты пока приберись тут. Да не криви лицо. Служба у нас такая – кровушку вытирать.

– А больше его пытать не будем?

– А чего его пытать? Не знает он ничего. Я вот этим вот рассечённым носом чую, когда люди что-то скрывают. Этот ничего не знает.

Алексей ткнул пальцем в нос и расхохотался, а затем пошёл наверх.

Гришку взяли на службу государеву недавно. Он был хоть и дворянского рода, но настолько бедного, что выше, чем помощником заплечных дел мастера, подняться не мог и даже думать об этом не смел.

Помощник Алексея Зверюги подошёл к висящему Ваське Шибанову, который тяжело дышал и что-то тихо бормотал под нос.

– Больно тебе? – ласковым голосом спросил Гришка.

– Очень, братец, – пролепетал Васька, – водицы мне дай!

– А да, конечно, подожди немного, – сказал Гришка и тут же поспешил к бочке с водой. Зачерпнув оттуда ковшик, он подошёл к подвешенному гонцу и поднёс к его губам воду, – на, напейся.

Васька глотнул и тут же выплюнул. Вода оказалась очень солёной. В эту бочку иногда, чтобы причинить больше страданий, Алексей Зверюга опускал свой кнут.

С самого раннего детства Гришке нравилось причинять боль и нравилось глядеть на то, как другие люди страдают. Было не так важно, из-за чего им было больно. Куда важнее для него было то, что эту боль нельзя было вынести. Заставить людей страдать он умел и хотел.

Григорий улыбнулся, смотря на то, как изменилось лицо Шибанова. Он с самого рождения ненавидел холопов – сытых и обласканных своими хозяевами. Ничего-то им делать не приходилось – знай себе низко кланяйся да почаще головой кивай. Вот и сейчас, небось, надеется потом от своего хозяина за службу и стойкость серебром получить. Ну что ж, в этот раз это будет намного сложнее, подумал Григорий.

– Кто враги государя? Молю тя, скажи мне, кого Курбский-изменник хочет переманить! Молю тя!

– Да не знаю я ничего, – ответил Васька, – тебя в аду за эту крынку воды бесы поджарят!

– Молю тя, скажи мне имена врагов государевых. Не доводи до греха.

Гришка схватил Ваську за шею и заставил смотреть ему в глаза. Холоп князя Курбского явно не боялся его и ничего говорить не собирался.

– Последний раз молю тя сказать мне имена врагов государевых.

– Я не…

Гришка не дал холопу договорить и пальцем начал выдавливать ему глаз.

– Молю тя, скажи мне имена изменников. Молю тя!

Боль была нестерпимая. Одно дело несколько ударов кнута, а совсем иное – когда тебе пальцем выдавливают глаз.

– Ховрин! Грек Ховрин – он с князем Курбским в сговоре.

– Ещё кто? Молю тя, скажи мне. Скажи! Молю тя!

Гришка вынул палец из выдавленного глаза и облизнул его, заставляя Ваську орать от боли.

– Я тебе сейчас второй глаз выдавлю. Ты уж прости, но ты не хочешь говорить. Глаз не ноготь – новый не вырастет, и ничем его не заменишь. Молю тя, скажи мне имена врагов государя.

– Сжалься! Всех скажу! Князь Горбатый-Шуйский Александр Борисович с Курбским в дружбе. Сын его Пётр! На них князь надеется.

– Ещё кто?

– Окольничий Головин, Иван Сухой-Кашин, Дмитрий Шевырев, Горенский!

– А ты мне не врёшь? – насупившись, спросил Гришка. – А ну как ты врёшь? Нужно под пытками слова свои подтвердить. Сейчас я тебе второй глаз выдавлю. Молю тя, не обманывай меня. Скажи мне всю правду!

– Помилуй! – завопил Шибанов, когда Гришка стал ему выдавливать второй глаз. – Богом клянусь, что всех назвал. Никого не утаил. Ааа!

Гришка, выдавив второй глаз Шибанову, неторопливо подошёл к столу и взял тупой ножик. Слегка порезав им руку Васьки, он с удовлетворением кивнул головой.

– Тупой. Рвёт плоть, а не режет. Молю тя, не ври мне! Правда ли Горбатый-Шуйский в сговоре с князем Курбским? О чём они сговаривались? О чём Иван Сухой-Кашин с ним в сговоре? Отвечай, молю тя!

Гришка начал медленно разрезать живот холопу, который уже ревел от боли.

– Они царицу Анастасию отравили!

– Зачем?

– Из зависти! Помилуй, убей меня!

Гришка засунул один палец в живот Шибанову и начал просовывать второй.

– Молю тя, всё мне скажи, молю тя!

– Все они царицу извели, а теперь хотят и царя извести, так как он Русь старую уничтожил, воли им не даёт! Прошу тебя, Богом заклинаю, прекрати свои зверства. Молю тя!

В это время раздался хлопок двери и сверху раздался голос Алексея Зверюги:

– Гришка, ну чего ты там делаешь? Прибрался? Отвязывай давай этого скота, пусть так поваляется. Никуда он не денется. Пойдём кваску испьём да по чарке вина творёного опрокинем. Ох, и любо мне творёное винишко – нутро жжёт!

– Алексей Васильевич, он рассказал всё! Во всём признался. Заговор бояре против царя учинили и царицу Анастасию смерти предали.

Алексей Зверюга быстрыми прыжками спустился внутрь и с ужасом посмотрел на Гришку, который стоял в его кожаном фартуке весь в крови.

– А ну-ка скажи мне, кто против царя крамолу замышляет!

– Горбатый-Шуйский с сыном, – еле перебирая губами, произнёс Васька, – Горенский, Шевырев, Кашин!

Алексей покачал головой и сплюнул. Вот ведь послал ему Господь помощника! Переусердствовал. Надо было сразу ему всё рассказать и серебром поделиться. Пожадничал, всё себе забрал. А теперь что делать?

Алексей подошёл к Ваське, достал из сапога кинжал и резким движением вспорол брюхо холопу.

– Он так умрёт! – крикнул Гришка. – Нужно потихоньку!

– А ну говори, сучий сын, кто на государя крамолу измышляет? Говори!

Алексей знал, что Васька ничего не скажет, потому что сразу испустит дух. Этого он и хотел. С опаской посмотрев на Гришку, он развёл руками.

– И впрямь издох. Жаль, слова свои под пыткой не подтвердил. Может, оговаривает князей. Такое царю не скажешь.

– Говорю я тебе, Алексей Васильевич, назвал он имена изменников.

– Раз под пыткой не подтвердил, значит, выдумал. Оговорил. Ты слишком ретив, Гришка. Давай вон убирайся тут.

***

Григорий Лукьянович Скуратов жил на окраине Москвы. Избу ему и его семье предоставили временно, как человеку, служащему государю. К вечеру он, переодевшись в добротный кафтан, который ему пожаловали, когда брали на службу, пошёл домой, неся в мешке сапоги ныне покойного Васьки. Серебряный крест и большую часть денег, которые были при холопе, забрал себе Алексей. Хорошо хоть сапоги позволил взять! Вот снесу их на торг и выручу пару монет, хорошая прибавка к небольшому жалованью будет, подумал Скуратов.

Григорий подошёл к бедной избе, в которой жил с семьёй, и, тяжело вздохнув, открыл дверь. Навстречу ему с радостными криками бросились три девочки. Он обнял всех троих разом.

– Батюшка пришёл со службы! Батюшка!

– Что вы тут без меня делали? Не скучали? Матушке по дому помогали или нет?

– А ты гостинцы нам принёс, батюшка? – радостно закричала старшая дочка Ксения, которой было тринадцать лет.

Красивая доченька выросла, да кто к ней посватается. Так и будет сидеть в девках, пока приданое не соберу, подумал Григорий. А что тут соберёшь – вон только если сапоги с покойника.

– Прости меня, Ксюша. Каюсь, не успел купить я вам сладостей.

– А в мешке что?

– А это сапожки мне друг богатый подарил. Вот снесу их на рынок и там на что-нибудь сменяю.

– Идите, что вы батюшке прохода не даёте. Садись, Григорий Лукьянович, за стол, откушай. Небось, на службе-то государевой в рот себе крошку хлеба не положил, всё времени не было.

Да где уж тут сидеть и жрать, подумал про себя Григорий, продолжая улыбаться. Тут бы всем с голоду не помереть. Это бояре высокородные по пять раз на дню жрут. Животы у них настолько надулись, что не каждый на коня влезть сможет. А тут хоть бы раз в день потрапезничать да детишек хлебом вволю накормить.

– Пойдём, Мария Михайловна, за стол, – сказал Григорий, – и вы, красавицы мои, садитесь. Вон как вкусно пахнет. Кашка?

– Не просто кашка, а с курятиной! Кошка Мурка вон подрастающую куру порвала. Спасти не сумели, теперь вот съедим её. Я кошку, дрянь, палкой сильно обиходила. Будет знать, каково курей воровать! На дереве от меня схоронилась, окаянная. А ты, Машка, – обращаясь к средней дочери, которая почему-то закрывала лицо руками, – и не вздумай о ней плакать. Вот я её!

– Да почто ты, Мария Михайловна, бранишься? Ведь кошка-то тоже не со зла! Так ведь, Машенька? – подмигивая дочери, проговорил Григорий. – Ей ведь тоже есть охота. Другие и молочка кошечкам наливают, и со стола дают.

– Мышей вон пусть ловит! Молока самим нет.

– Нельзя так, Мария Михайловна, – укоризненно сказал Григорий, поднимаясь из-за стола, – она существо живое, нельзя с ней так. Пойдём, дочка, к дереву, где бедняжка сидит. Приманим её, накормим. Это пустое, что мы бедные. Пойдём, доченька.

Жена Григория тяжело вздохнула и закрыла лицо руками.

– Господи, ну зачем ты послал этому дураку сердце доброе! Самим есть нечего, а ещё и кошку эту кормить. А она, зараза, ещё и курей таскать повадилась!

Но долго сидеть и плакать Мария Михайловна не могла, так как пришлось встать на защиту каши, которую Григорий и дочь Маша стали накладывать в кошачью миску.

– Вы что творите? Да за такое вас Господь накажет! Знаете, сколько на Руси нищих, которые по три дня и кусочка хлебушка в рот не клали?! А вы кошке кашу кладёте, да ещё и с курятиной! Не дам! Не сметь!

Григорий с дочерьми оставили попытку заполучить каши и пошли к дереву, где сидела кошка, с пустыми руками.

– Мурка, ксс, ксс, ксс. – жалобно звала Маша, – спускайся! Матушка тебя больше не обидит!

– Иди сюда, голубушка! Мы тебе, когда разбогатеем, начнём молочко давать, – пропищала самая младшая дочь Екатерина, которой было почти девять лет, – что ты нам не веришь?

– Ладно, доченьки, придётся мне за ней слазить. Сейчас кафтан сниму и слажу на дерево. Кошки, они ведь такие – залезть залезли, а как спуститься, не ведают.

Григорий снял кафтан и полез за кошкой. Давненько он по деревьям не лазил! Но ничего – вспомню молодость. Мурка вцепилась в его руку, больно оцарапав.

– Бросай её, батюшка! Мы ловим.

– Нельзя так с животиной. А ну как не поймаете и она расшибётся?

– Она ведь тебя со страху всего расцарапает!

– Ничего, потерплю!