Читать книгу Джек Уайт. Загадки разума - Илья Сергеевич Черновский - Страница 2

Прежде мне не доводилось записывать на бумагу свои мысли, чувства и все, что я переживал на протяжении многих лет своей жизни. Но, как-то раз, сидя у костра на острове Сан-Доминго в компании нескольких знакомых купцов, я решил рассказать историю об одном судне, на которое попал случайно после кораблекрушения. Конечно, любезным господам было угодно узнать все о моем походе в Ост-Индию, и я принялся за рассказ.

В детстве я очень любил путешествовать. Страсть к мореплаванию у меня развил мой отец – Дональд Уайт, вечный мичман на судне его величества Карла Первого, короля Англии и Шотландии. Этот бывалый моряк застал Англию как раз в тот период, когда в стране шла борьба за ограничение власти короля и предоставление гражданской свободы бедному английскому населению. С того момента абсолютная монархия перестала существовать для простых граждан, а сам король в итоге лишился головы. Мой отец всегда повторял мне одни и те же слова, ставшие, впоследствии, для меня святыми: «Джек, ты должен всегда держать курс точно по румбу1 и никогда не ложиться в дрейф».

Признаться, я не сразу внял его словам, и довольно долгое время, покуда меня преследовали неудачи, впадал в отчаяние по любому поводу и без такового.

Повзрослев, я действительно осознал, как легко потерять все, что имеешь, а еще легче – сойти с ума, потому что твои беды никому пользы не несут, и помощи ждать тоже не от кого.

В этот суровый мир я, будучи двадцативосьмилетним торговцем кожей и сахарным тростником, взошел по трапу собственной шхуны «Мария», доставшейся мне по наследству от отца. Теперь я расхаживал с гордой улыбкой на лице и с солидным капиталом, имея, к тому же, уже достаточно большой опыт в торговле и в мореплавании. Все потому, что у меня некогда был хороший учитель.

С самых малых лет отец учил меня различному ремеслу. Благодаря его многочисленным урокам я преуспел в фехтовании, и на нашей улице, среди мальчишек, мне не было равных. Очень часто мы устраивали состязания со сверстниками и сражались друг с другом на деревянных шпагах. Я всегда оказывался победителем.

Также отец часто брал меня на охоту, рыбалку. Конечно, времени у него было не так много, как может показаться на первый взгляд, но при первой же возможности он возвращался домой и проводил время с любимым сыном.

Я невольно задумался о матери, ее звали Кларис. Отец познакомился с ней в Балтиморе во время очередного рейда2. Они полюбили друг друга с первого взгляда. Оба раз и навсегда поняли, что свою смерть они встретят в одной постели в окружении внуков и детей. Жаль, что этому так и не удалось сбыться…

Как раз после знакомства с моей матерью отец оставил военную службу и занялся торговлей, что и позволило ему сколотить весьма неплохой капитал, которым он распорядился весьма достойно, купив домик в Портсмуте и отправив меня учиться в Гарвард. Я был безмерно рад этому. Я всегда знал, что образование рано или поздно пригодится мне.

Но, к превеликому несчастью, моя мать Кларис умерла в возрасте сорока четырех лет от сильнейшего воспаления легких. Я не был рядом с ней в последнюю минуту, как и не смог присутствовать на похоронах, из-за чего всю жизнь проклинал себя. Порой меня одолевало чувство вины, и я мог часами напролет плакать, сидя у окна. Мне даже казалось, что я совсем забыл, как выглядела моя мать. И почему именно в это время я был так занят торговлей на севере, когда она так нуждалась во мне? Случилось это еще до того, как отец передал мне в руки штурвал «Марии», и я никак не мог вернуться назад несмотря на то, что письмо от отца о болезни матери я получил за четыре месяца до ее кончины. Вернувшись домой, в живых я ее уже не застал.

Мой отец долго не мог пережить эту невосполнимую утрату. Она была для него всем. В это же время он покончил с торговлей и передал в мои владения судно, которое верно служило мне на протяжении одиннадцати лет.

Мне тогда стукнуло семнадцать. Все это время, пока я странствовал по свету, торгуя налево и направо изысканной бычьей кожей и сладостным сахарным тростником, импортированным из Бразилии, отец грелся у камина, вспоминая прекрасные и светлые дни своей молодости и тоскуя по своей возлюбленной Кларис, которая так рано покинула этот суетный мир.

Я старался не думать об этом, и моя работа помогала мне пережить потерю любящей матери. Я благодарен ей за то, что она подарила мне жизнь и научила быть мудрым и расчетливым во всех своих делах.

Кое-что осталось у меня как напоминание о ней. Задолго до ее смерти, когда мне исполнилось девять, мать подарила мне перстень, некогда подаренный ей ее отцом. Всю жизнь я хранил этот серебряный перстень с красным изумрудом. Для меня он был единственным напоминанием о ней, неким символом материнской любви. Кстати, тот самый перстень я чуть не утерял однажды во время похода на Канарские острова. Тогда нас настиг шторм. Черт знает как, но после четырехчасового ужаса в объятиях моря я не обнаружил на безымянном пальце этого перстня. Несколько дней я буквально сходил с ума от того, что потерял единственное, что до сих пор связывало меня с матерью.

Я приказал всей своей команде обыскать судно полностью, до последней щепочки, и за нахождение перстня обещал награду в виде двухдневной увольнительной в ближайшем порту. Перстень отыскал я сам, когда осматривал кучу смотанного каната, валявшегося на палубе, и с тех самых пор никогда больше не расставался с ним. Сейчас он уже почти врос в мой безымянный палец левой руки, и я твердо знал: нас ничто с ним не разлучит.

А меня, кстати, зовут Джек. Джек Уайт. Я еще достаточно молод, и у меня впереди много счастливых дней, ни один из которых, я уверен, забыть не удастся.

Я родился в Портсмуте, провинции Нью-Хэмпшира в тысяча шестьсот пятьдесят втором году. Туда отец с матерью переехали сразу после свадьбы. Как я уже говорил, отец к моменту моего рождения скопил достаточно денег, что позволило ему приобрести маленький домик на самой окраине городка.

Там я и провел все свое детство: ходил в местную школу, затем окончил Гарвардский колледж и готов был служить его величеству в море и на суше. Конечно же, меня тянуло к морю. Остальное меня мало интересовало, как и то, что я окончил Гарвард, не приобретя ровным счетом никаких навыков морского дела. Но получению образования я, конечно же, был рад.

Доучиваться пришлось в кругу хороших отцовских друзей – отличных моряков, имевших десятки лет опыта в торговле и мореходстве. Скажу вам честно, это лучшая школа, которую вообще можно представить. Благодаря ей я и стал одним из самых успешных торговцев во всем Нью-Хэмпшире, и к своему тридцатилетию владел уже несколькими собственными имениями в Балтиморе и Филадельфии. Денег у меня было много.

В какой-то момент я стал задумываться над тем, чтобы самому уйти на покой и ухаживать за своим старым отцом. В тот момент он проживал в Портсмуте в окружении нанятых мною сиделок. Я не мог бросить его одного. Рано или поздно я вернусь домой и уже не застану его на пороге с распростертыми объятьями и все той же доброй улыбкой на морщинистом лице.

Избороздив моря и океаны вдоль и поперек, я решил навестить своего отца в июне тысяча шестьсот восьмидесятого года. Я застал его в добром здравии и в весьма приподнятом настроении. Мы долго беседовали о похождениях в Южную Америку, грелись у очага, распивая чудесный сладкий ром. Как ни печально вам этого говорить, но это было мое последнее свидание с дорогим отцом. К тому моменту, когда я вернулся домой из очередного путешествия, живым его уже не застал.

Именно в тот период меня стали преследовать сплошные неудачи. Торговля не шла, дом в Балтиморе конфисковали за неуплату налогов, а что самое ужасное – я по-прежнему был одинок. Прожив уже тридцать лет, я так и не смог найти времени для поиска той единственной прекрасной женщины, какую когда-то повстречал мой отец.

Вот так судьба и обрекла меня на то самое путешествие, ставшее последним для моей шхуны «Марии» и для всей моей команды, которая на протяжении одиннадцати лет служила верой и правдой, и с которой я разделял все радости и горе.

Мы покинули Портсмут и отправились в дальнее плавание. Трюмы «Марии» были битком набиты парусиной и продуктами деревообработки, предназначавшимися для экспорта в Индию одному богатому купцу.

Помимо вышеперечисленных товаров по просьбе моего старого знакомого, на борт был принят груз, который я должен был доставить в Непал некоему богатому торговцу.

К сожалению, места назначения мы так и не достигли, и весь товар пошел ко дну. Случилось это в конце сентября тысяча шестьсот восемьдесят второго года.

Точное место крушения я сказать не могу, так как шторм был невообразимой силы. Помню, что незадолго до катастрофы я находился в кают-компании3, где после сытного ужина, приготовленного нашим коком Кристофером, собрал команду для проведения офицерского собрания. Мы подводили итоги прошедшей недели. В сроки доставки груза мы укладывались и даже сверх того, могли немного сбавить темп. По моему расчету мы должны были достичь Барбадоса примерно через двадцать один день. Этому, конечно, не суждено было статься.

В ночь с двадцатого на двадцать первое сентября шхуна «Мария», на борту которой находились двадцать три человека вместе с капитаном, была подвержена тотальному разрушению, приведшему к гибели всего экипажа. Шторм был безумной силы.

Помню лишь, что после того, как мы с моими матросами закончили обсуждать план прибытия на Барбадос, нам захотелось просто побеседовать о наших дальнейших планах. Один из помощников по имени Ларри вдруг решил нам рассказать свой известный пошлый анекдот про амазонок. Но только он начал свой рассказ, как вдруг в каюту ворвался мой старпом Томас и сообщил о надвигающемся шторме.

Понадобилось всего полчаса, чтобы мать-природа окончательно разобралась со всей командой и моим любимым судном. Я своими глазами видел, как двух моих помощников – матроса Дотсона вместе с беднягой Ларри, – мощной волной выбросило за борт, а ведь еще двадцать минут назад я сидел с ними в кают-компании, где мы обсуждали планы по прибытии на Барбадос.

Моего старпома Томаса придавило сломавшейся пополам бизань-мачтой4. Я лишь успел обернуться и увидел, что он лежал на палубном настиле. Я тут же поспешил ему на помощь, но было уже поздно. Он погиб, глядя на мир широко раскрытыми глазами, в которых, увы, уже не осталось жизни.

На судне царил хаос. Я понял, что оно непременно окажется на морском дне. Эти полчаса длились вечность. Я глядел на неживое тело Томаса, и мне вдруг стало плохо.

Я потерял над собой контроль. Мне нужно было сию же секунду собраться с мыслями, но я ничего не мог с собой поделать.

Судно продолжало разваливаться на куски. Я почувствовал, как оно сильно накренилось на левый бок. В какой-то момент пришел в себя и все же решительно направился к спасательным шлюпкам. Помню лишь тот момент, когда я принялся спускать одну из них на воду.

В итоге уцелел лишь я. Что случилось с остальными членами команды, думаю, и так понятно. Меня накрыло волной в тот момент, когда шлюпка уже коснулась поверхности воды.

К сожалению, я почти ничего не помню из того, что в действительности произошло во время крушения шхуны. Вероятнее всего это результат удара о какой-нибудь обломок моего судна. Голова у меня гудела знатно. Потому все, о чем я рассказал вам до этого момента, могло происходить несколько иначе.

Вы спросите, каким образом я остался в живых? Ответ будет простым – я не имею ни малейшего представления о том, как спасся и как впоследствии оказался спасенным проходившей мимо каравеллой под командованием капитана Блэйка.

Судно являлось трехмачтовым, с виду обветшалым. Кое-где по левому и правому бортам виднелись мелкие трещины в корпусе. Косой парус на бизань-мачте так же нуждался в починке, всюду просвечивались дыры, как последствие от вооруженного столкновения с другим судном.

В длину корабль достигал около тридцати пяти метров и имел несколько рядов пушечных портов по обоим бортам. Что касается верхней палубы, то на правом борту судна виднелась проржавевшая вертлюжная пушка5, шарниры которой, судя по всему, так же выведены из строя. Для себя я сделал вывод, что корабль вовсе не являлся торговым, так как на нем просматривались шрамы от ранних морских сражений.

Также на носу у «Неприкосновенного» был установлен мощный бушприт6, что позволяло достигать кораблю улучшенной маневренности. В целом – судно нуждалось в серьезной починке.

К слову, корабли подобного вида никогда прежде не предназначались для морских сражений, за исключением нескольких малоизвестных случаев. Торговцы и обыкновенные мореплаватели часто сталкивались в море с пиратами, потому и вынуждены были себя защитить от нападения. А благодаря отличной скорости и маневренности каравелла была практически неуязвима для тяжелых боевых кораблей. Но эти заслуги вовсе не относились к судну Блэйка.

Вернемся к тому, как я оказался на судне. Факт остается фактом, но моя жизнь оказалась вне опасности, и за это я должен благодарить Уорена Блэйка. Но не мог же я тогда знать, во что превратится моя жизнь, а именно – с каким трудом мне предстоит выдержать эти несчастные сорок два дня пребывания на «Неприкосновенном».

В те злосчастные дни я и начал вести свой дневник. Повторюсь, что прежде мне не доводилось записывать что-либо происходящее со мною на бумагу. Если бы я начал делать это еще в начале своего пути, то, наверное, смог бы открыть собственную библиотеку, где хранились бы письмена с изложенными в них подробностями о моих приключениях.

Тем не менее о тех странных событиях я вспоминаю до сих пор. Прежде мне никогда не доводилось испытывать подобные потрясения. Иногда перед человеком открываются потаенные двери, в которых долгое время томился их страх. Мой страх выполз наружу именно тогда, когда я впервые вступил на борт «Неприкосновенного».

Все свои записи я делал каждодневно, соблюдая лично составленный график. У меня было предостаточно времени для того, чтобы описать каждый прожитый день, проведенный на этом злополучном судне. И именно сейчас я хотел бы поделиться с вами своими наблюдениями.