Читать книгу Кащеевы байки: Возвышенный путь на двоих пьяных историков - Илья Сергеевич Елисеев - Страница 3

Свет падал через лес, оставляя свои части на всем, чего касался. Каждый луч отдавал немного себя стволам корабельных сосен, хвое, веткам, воздуху и траве, пробивавшейся через прошлогодние коричневые иголки. Солнце наполняло собой все сущее, растворяясь в неге и ярко-голубом небе. Можно было сказать, что его свет вдыхал жизнь в бытие, но это оказалось бы не совсем правильно – электровозу ленивое светило выдало только дополнительный нагрев корпуса и блики. Правда, надо признать, он выглядел празднично и нарядно, составляя вместе с соснами недурной тандем.

Тем более он двигался. Воздух, пыль, стук и специфический запах поезда, сладкий и пряный ликер из тягучей дороги и полусонного разговора в безвременном движении пробивались сквозь толщу воздуха и пространства к одним им известной цели. Поезд пребывал сразу в двух ипостасях, параллельно существовавших в одном и том же мире. С одной стороны, локомотив с вагонами являлись неодушевленным транспортным средством, питавшимся от электрических проводов для перемещения людей согласно утвержденному расписанию. С другой, поезд пропитался насквозь людьми, впитав в железную плоть множество проявлений их сущности. Вот, к примеру, начальник поезда относился к своему зверю как к любимой корове. Понятное дело, рогатая скотина ему встречалась только в детстве, но впитанный с молоком и творогом в деревенском доме образ накрепко засел в мозгу. Более того, развитию ассоциативного ряда помогла бабушка, ухаживавшая за Муркой (так звали её корову, ветераншу молочного труда) на глазах у изумленного городского внука. Кормить, убирать, лечить, гладить и доить животное, косящее круглыми глуповатыми глазами. Нельзя подходить сзади, а то как вдарит током… В общем, полезная и любимая тварь, которую надо применить на собственное благо, из головы начальника состава напрямую прикрепилась к локомотиву, сообщив железяке ряд коровьих свойств. А если подсчитать, что лезло из голов других членов экипажа и пассажиров, то делается очевидно – поезд стал совокупностью самых разных феноменов…

– Позвольте, батенька. Где это видано, чтоб такие феномены существовали где-то помимо Вашей головы? – Ибрагим Иосифович цокнул языком. Звонкий щелчок совпал с перестуком колес, сообщив ему особую значимость. – Ваши наблюдения, Георгий Степанович, не скрою, крайне любопытны, но, все же, отдают по большей части литературой. Поезд – это машина, не более и не менее. Остальное придумывают люди.

– Люди? Люди что-то придумывают? Что они могут придумать? Эти… эти сомнамбулы даже не в состоянии осознать свой текущий момент бытия во всем объеме, не говоря о более сложных структурах. Не-е-ет, дорогой мой антропоцентрист и скептик, – тут Георгий Степанович отодвинул кепку-аэродром на затылок и вытер потный лоб клетчатым платком. Вместе с движением ткани сменилось, будто смылось выражение лица, оставив в глазах спорщика пустое изумление. Он с сомнением взглянул на платок и засунул его во внутренний карман поношенного серого пиджака. Стало ясно, что мысль оказалась потеряна. Георгий Яковлевич поудобнее раздвинул ветки, уставился на Ибрагима Иосифовича и мечтательно вздохнул. – Впрочем, что мы с вами спорим, дорогой мой попутчик. Мысль, свойства всякие-такие, будто, тьфу, да поговорить больше не о чем. Вы лучше скажите, куда это мы едем.

– Во Владивосток. – Ибрагим Иосифович подпустил в голос насмешливого восточного акцента. Стало ясно, что этот высокий, худой и дочерна загорелый человек с внешностью лихого продавца арбузов имеет за душой как минимум два серьезных высших образования и одно такое, для развлечения и души. Когда он хотел, то его русская речь была безупречно, академически точной и выверенной, с риторскими интонациями, обрамлявшими смыслы, как бархат бриллианты. Так же изысканно и тонко Ибрагим Иосифович, как говорил лукавый прищур его глаз, мог говорить на французском, немецком, итальянском, английском, латыни и польском. Акцент же он допускал в качестве знака расположения к собеседнику, некоей интимной ноты доверия.

Его собеседник, как бы отражая своего компаньона, являл собой архетип толстеющего агронома конца средних лет из колхоза-передовика. Георгий Степанович в сером шерстяном костюме, белой рубашке и давно вышедшей из моды кепке светился от бодрости и жизненной энергии. Толстая шея переходила в мощно бугрящийся от жира затылок, пальцы сжимали папки с документами, и победно торчал из нагрудного кармана обкусанный до дерева карандаш. Всем своим обликом он победно демонстрировал превосходство крепкого работящего человека над многочисленными трудностями жизни. Известие о точке назначения как раз было одной из них.

– Далековато. Даже очень. Так-то и Владивосток? – Георгий Степанович надул выбритые щеки. – Состав опять перекинули?

– Нет. Почему же. Просто вы забылись на секунду, так сказать, отразив противоречия сказанного. Коровы, разумные поезда, ноосферические эманации и прочие высокие магические материи, конечно, могут посетить наши умы, но все эти слова разбиваются вдребезги от простого факта. Мы едем во Владивосток в пустом купе, за окном тайга, и ветер несет нам запахи в открытую форточку. Как это зависит от человека? Да никак. Оно просто есть. А вот наш ум накладывает на все эти вещи свои обозначения, превращая объекты материального мира в последовательность знаков, окруженных хороводом эмоций и ассоциаций. То, что мы воспринимаем, и то, что есть – две совершенно разные вещи. А раз так, – Ибрагим Иосифович сделал неопределенный жест, зацепив нежный цветок яблони. С ветки посыпались белые лепестки, – то и говорить о каких-то параллельных планах бытия нет никакой возможности, ведь они существуют только в вас и вашем восприятии. Для меня совершенно не очевидно, что поезд впитывает в себя качества, присущие его пассажирам. Это, простите, говорит о его качестве, которое нельзя никак проверить. Оно существует только в вашем уме, полете мысли и полуденного разговора. Вот у меня такого чувства нет.

– Эк Вы говорите. А сами мне пару часов назад рассказывали об объективности научного метода. Если, получается, у вас каждый ум воспринимает реальность по-своему, как же мы все договориться-то можем? Воля ваша, а я вот уверен, что мы воспринимаем реальность, пусть по-разному, но все-таки примерно одинаково. Глаза у нас одни и те же, руки, ноги, ливер весь и так далее. Полагаю, что и сверхчувственное восприятие, опытом которого я только что с вами поделился, также, вероятно, может быть одним и тем же, разве что с незначительными вариациями. И вот тут…

– Постойте, постойте. А оно существует, это сверхчувственное восприятие? Мне кажется, что раз мы не можем сказать, что наш мир реален, то и про такие материи говорить уж как-то странно.

– А чего это он не реален?

– Извольте. Есть несколько доводов, но я выскажу любимые мной. Во-первых, доказано, что все, что реально для мозга, является реальностью и для тела. К примеру, для шизофреника или алкоголика в состоянии «белой горячки» его галлюцинации неотличимы от реальности, которую наблюдают все остальные люди. Более того. Убедить больного в том, что тревожащие его зеленые черти на самом деле выдумка и фикция не представляется возможным. Он не просто видит своих мучителей – он их осязает, обоняет, в общем, задействует весь спектр чувств. Опыты с гипнозом и всякими иными состояниями только подтверждает данный факт. Следовательно, мы не можем отличить объективную реальность от субъективной, находясь, так сказать, в плену у «технических» ограничений наших способов получения и обработки информации. Далее, во-вторых, когда мы говорим о любом феномене в реальности, то вынуждены коммуницировать с помощью слов. Слова же, – тут Ибрагим Иосифович откашлялся и закатил глаза, – представляют собой «среднее» значение смысла. Когда мы говорим любое слово, то всегда уповаем, что собеседник имеет в виду тот же самое. Как показывает мой опыт общения, особенно с прекрасным полом, такое происходит далеко не всегда. Более того, передать весь объем ощущений, ассоциаций, мнений, эмоций и всего-всего остального одними только словами совершенно не представляется возможным. Представьте, сколько всего заключено в словах «война», «любовь», «мир», «человек»… Наш вид глубоко изолирован от всего происходящего вокруг самой конструкцией нашего восприятия и мышления, а вы говорите о каком-то сверхчувственном влиянии на окружающую среду. Так что… – Ибрагим Иосифович осекся и медленно повернул голову сначала в одну, а потом и в другую сторону. Дрогнули крылья мощного носа, наморщился аристократический лоб, и по всей поверхности купе прошла едва видимая судорога. Поезд тормозил.

Георгий Степанович тоже ощутил перемену. Он надел на голову кепку, расправил пиджак и быстро затараторил, оглядываясь на полузакрытую дверь купе:

– Ибрагим Иосифович, что-то мне кажется, сейчас нас прервут. Давайте в следующий раз, хорошо? Я и аргументацию подберу, и новые доводы подсобираю. А то щас проводник придет, и вся эта тряхомудия как завертится.

– Тряхомудия? Да, проводник уже близко. Мать твою, да чё этому черту не сидится? – Ибрагим Иосифович гневно встопорщился, разом растеряв весь свой лоск. – Сука, ну культурно же сидели, треп какой умный пошел. Нет, ёпте, идет будить, козел. Чё, ему, жалко что ли? Эти выйдут, а кто сядет?

– Дуй в кусты, нас щас спалят. Я те маякну. – Георгий Степанович прытко последовал своему совету и скрылся меж витиеватого цветочного орнамента. Не стало и Ибрагима Иосифовича, растворившегося между листьев и ветвей. Металлические поверхности подстаканников, где гравировка обнимала гербовую доску, пошли легкой рябью и приобрели прежний вид.

В дверь постучали, сначала неуверенно, но потом все более и более настойчиво.

– До Иркутска полчаса. Полчаса до Иркутска. Просыпайтесь, до Иркутска… – голос закашлялся, раздраженно вздохнул и вполголоса ругнулся, неразборчиво костеря заспанных пассажиров. Было видно, что он негативно относится к дневным соням, особенно если последние выглядят то ли как студенты, то ли как профессора. Шут их разберет, но чаю они почти на пятьсот рублей выпили. Надо разбудить, а то опять из зарплаты вычтут…

За дверью началось шебуршание, сонные возгласы и заспанные благодарности проводнику. Затем и вовсе явились пассажиры, шатаясь под обещания сию минуту вернуть постельное белье и заплатить за чай.