Читать книгу Кавполк. рассказы из дембельского альбома - Илья Смирнов-Гукер - Страница 8

Мы стояли на окраине Бухары в железнодорожном тупике. Три кавалерийских эскадрона, артиллерийская батарея и пулемётный эскадрон одиннадцатого отдельного кавалерийского полка летом 1988 года прибыли на съёмки фильма «Султан Бейбарс». Фильм должен был повествовать о судьбе реально существовавшей исторической личности – египетского султана Бейбарса, в XIII веке прошедшего путь от унизительного рабства до верховной власти, на фоне походов крестоносцев и татаро-монгольских орд в страны Востока, восстания мамлюков и захвата ими власти в Египте.

Стояло жаркое узбекское лето, температура в тени зашкаливала за сорок. Бухара – город каменный, улицы в основном вымощены булыжником, зелени мало. Сниматься приходилось в тяжёлых средневековых одеяниях. Воздух был раскалён до предела. В общем – мрак, даже лошади падали от перегрева в обморок, что уж говорить о людях.

Естественно, солдаты старались любыми путями увильнуть от съёмок и остаться в эшелоне. Понятное дело, лежать в теньке или охлаждаться в бочке с водой гораздо предпочтительнее, чем жариться в пекле каменного города. Поскольку я в то время был уже дедушкой Советской армии и мне уже было многое делать не положено, мне частенько удавалось отлынивать от съёмок. Так было и на этот раз. Только меня назначили не просто дневальным, а личным дневальным по жеребцу капитана эскадрона Баранова, который в тот день не поехал на съёмки, а уехал в город по каким-то своим командирским надобностям.

Надо сказать, что командирские лошади в полку сильно отличались от «кашлатых», как мы называли наших лошадей. Жеребец Корвет, на котором ездил Баранов, был красивым, стройным ахалтекинцем изабелловой масти с грациозной шеей, длинными точёными ногами и раскосыми глазами азиатской красавицы. Был он довольно горяч, с места брал в карьер и летел как стрела, гордо неся утончённую голову, раздувая ноздри и прижав длинные тонкие уши.

Вот за таким жеребцом и был я оставлен присматривать в отсутствие его хозяина. И, поверьте, это была немалая ответственность. Достаточно сказать, что в обычное время за Корветом ухаживал специальный боец – рядовой Мидов, кабардинец, который родился и вырос среди лошадей. Только ему доверял Баранов своего жеребца. Но за несколько дней до описываемых событий Мидов слёг с ангиной, и теперь эта честь выпала мне.

Покормив Корвета сеном, я завалился с книжкой в тенёк и провел прекрасные несколько часов за увлекательным чтением. В обед я дал жеребцу овса и, прежде чем сходить за водой и напоить его, прилёг на пару минут подремать в теньке под вагоном. За водой надо было идти на водокачку, а потом переть оттуда по жаре два тяжеленных ведра. К сожалению, все молодые солдаты были на съёмках, и послать было некого. Было тихо и спокойно, негромко щебетали птички, тихий прохладный ветерок гулял между вагонами. Незаметно я провалился в сон.

Когда через пару часов я проснулся, ужас обуял меня. Дело в том, что наши полковые лошади были приучены всегда пить после овса. Если такую лошадь не напоить после кормления, то у неё на фоне нервов могут развиться колики. А это очень опасно.

Я побежал к Корвету. Он чувствовал себя плохо, храпел, и его покачивало. Я бросился за водой. Напоил его. Пил он с трудом, и один раз его вырвало. Я отвязал чомбур4 и стал прогуливать его по кругу, всем своим существом надеясь на чудо. Уморить любимого жеребца командира эскадрона – это, я вам доложу, история посильнее даже потери знамени полка. Реакция Баранова непредсказуема, и если я останусь жив, то уж дисбат мне светит определённо.

Кроме того, мне было жутко жалко этого красавца. Бедный Корвет качался, и ему было очень худо. Слёзы текли из моих глаз. Мне казалось, жеребец с мольбой смотрит на меня своими чудесными глазами и спрашивает: за что…

И тут появился Баранов. Он невнимательно выслушал мои оправдания и начал кричать. Он кричал так, что, я думал, голова моя разлетится, как глиняный горшок от пения Джельсомино. Я услышал много нового про себя, свою жизнь и своё незавидное будущее. Прооравшись, Баранов приказал мне водить Корвета всю ночь и сказал, что если жеребец сдохнет, то он мне не завидует.

Корвет умер в половине четвёртого утра. Он просто встал на месте, покачнулся и рухнул. Глаза его закатились. Никогда, никогда ещё я не был так близок к помешательству, как в ту ночь. Я был совершенно уверен, что жизнь моя кончилась и меня как минимум расстреляют, а как максимум расстреляют ещё два раза. Кроме того, сердце моё разрывалось от жалости к жеребцу, которого я фактически убил своим бездействием.

Могилу Корвету я копал на следующий день на глазах всего эшелона. Копал один, а в офицерском вагоне метался Баранов, не зная, как меня уничтожить. В лазарете плакал рядовой Мидов.

Меня посадили на губу, устроенную в тамбуре офицерского вагона. Там я сидел восемь суток в жаре, без воздуха, практически на одной воде. Иногда давали к воде хлеб, и тогда это был маленький праздник. Я чувствовал себя натуральным раком в кипятке. Много раз я думал, что окончательно сварюсь, но человек – чрезвычайно выносливая сволочь. Я не представлял, что со мной будет дальше, и это было самое страшное. Неизвестность убивает быстрее приговора.