Читать книгу Валентин Елизарьев. Полет навстречу жизни. Как рождается балет - Инесса Плескачевская - Страница 3

Никогда не знаешь, какая случайная встреча окажется любовью на всю жизнь.

В августе 1975 года мы с родителями приехали, как обычно летом, в Киев. Киев – родина обеих моих бабушек. Но если одна, переехав в Беларусь еще ребенком, не сохранила никаких украинских связей, то у второй в Украине осталась масса дружных родственников, и каждый год (а иногда и несколько раз в год) мы ездили в Киев в село Росава, что в 100 км от него. Там бабушка Лиза не только пела украинские песни (она их и дома всегда пела), но и легко переходила на украинский язык, а я училась его понимать, пока из моих вареников с вишней вытекал, струясь по рукам, красный сок. Он добегал до локтя, я его слизывала и чувствовала себя абсолютно счастливой – так бывает, кажется, только в детстве.

Киевские родственники раздобыли (это были времена, когда все хорошее – от фруктов, мяса и колбасы до книг и пластинок не покупали, а именно «раздобывали») билеты в оперный театр на балет «Жизель». Родителям было неудобно оставлять меня, пятилетнюю непоседу (четыре шрама на лице, все получены до семи лет – свидетельства моего категорического неумения сидеть на одном месте), с родственниками, и они рискнули взять меня с собой. Боялись, конечно, что я заскучаю, начну ныть, но случилось чудо. Я как встала, чтобы увидеть, что происходит на сцене, – маленький рост не позволял смотреть сидя, – так и не села, пока балет не закончился. Мама и папа смотрели то на сцену, то на меня и не могли понять, какое зрелище занимает их больше – Жизель и виллисы, или их затаившая дыхание и, кажется, не моргнувшая за весь спектакль дочь. Программка того балета хранится у нас как семейная реликвия, на ней папиной рукой написано: «Первый балет, который смотрела Инесса». Но ни я, ни мои родители не знали тогда, что это уже была любовь.

Мы жили в Гомеле, где нет оперного театра, а гастроли балетных трупп случались не часто, но когда случались, я ходила на все. И до сих пор помню, как однажды на «Лебедином озере» несколько раз заедала фонограмма – артистка с бубном уже начинала танцевать, потом останавливалась, а потом начинала снова. Если по телевизору показывали балет, то я была у телевизора, и, как всю жизнь утверждала мама, музыку «Жизели» узнавала всегда. Когда мне было 12 лет, папа уехал в Москву на курсы повышения квалификации, а я приехала к нему во время каникул, и друг нашей семьи смог «добыть» («добыть», а не купить) билеты в Большой театр на балет «Иван Грозный» в постановке Юрия Григоровича. Я ничего не знала тогда про Григоровича, но помню, что как и в первый раз простояла весь спектакль – наши места были в таком верхнем ярусе, что сидя я ничего не увидела бы. И сегодня помню, что главные партии исполняли Юрий Владимиров, Наталья Бессмертнова и Борис Акимов, а танец Ивана с умершей Анастасией пронзил меня насквозь – давно забыла движения артистов, но помню свои эмоции.

Мы всегда помним эмоции. В следующий раз я испытала это чувство – как будто жизнь прошла сквозь меня, не оставив дыхания, – в третьем акте балета «Ромео и Джульетта» в постановке Валентина Елизарьева. Тогда я узнала, как выглядит отчаяние, если его танцевать. И поняла, что станцевать можно все – и радость, и любовь, и счастье, и ненависть, и, конечно, отчаяние. И даже вечные вопросы бытия. Но когда я стояла в Большом театре на «Иване Грозном», я этого еще не знала, хотя что-то подобное, кажется, уже чувствовала. Через 40 лет я снова попала в Большой на «Ивана Грозного». Уже не стояла, а сидела в партере. Мне снова повезло с составом: это были Иван Васильев, Анна Никулина и Денис Родькин. И я вновь испытала эмоциональное потрясение, как и в тот раз, когда видела этот балет впервые: вздохнула на увертюре и выдохнула только в момент закрытия занавеса, даже в антракте не смогла встать с места. Кстати, Валентин Елизарьев говорил мне, что спектакль продолжается и в антракте тоже – теперь я точно знаю, что он имел в виду.

Когда мне было 15 лет, я первый раз приехала в Минск. Он показался мне не таким сказочно прекрасным, как первый большой город моего детства – Киев, с которым я до сих пор сравниваю все места, где бываю, и, как правило, везде его нахожу – я видела Киев в Шанхае, Париже, Праге и много где еще. Но вернувшись из Минска, я сказала маме, что это «тот город, в котором я хочу жить». Поэтому после школы поступила в Белорусский государственный университет на отделение философии – чтобы жить в Минске. И, конечно, стала ходить в театр.

Первыми балетами Валентина Елизарьева, которые я посмотрела, стали «Кармен-сюита», «Кармина Бурана» и «Болеро». Они меня потрясли – ничего подобного до сих пор я не видела (ну, только если «Ивана Грозного»). Я не купила программку (у студентов вечные проблемы с деньгами), но мне все было понятно – настолько яркой и очевидной была идея (вернее, идеи – балетов было три в один вечер). И я стала ходить в театр во все «балетные» дни – среду, пятницу и воскресенье. Сначала на все балеты, потом только на елизарьевские – они были мне куда интереснее, чем «Спящая красавица» или «Лебединое озеро», потому что после них думалось, а я училась на философии, и думать было моей единственной работой. Я перестала ходить в драматический театр, потому что меня стало раздражать, что там артисты говорят: в самом деле, зачем слова, когда все можно станцевать – и радость, и любовь, и счастье, и ненависть, и отчаяние, и даже вечные вопросы бытия, да?

Потом у меня появился любимый артист – Владимир Комков, непревзойденный Спартак нашей сцены. Я ходила на каждый его спектакль и приносила ему цветы (я по-прежнему была студенткой и экономила на еде, чтобы порадовать своего кумира). Это сейчас цветы артистам выносят капельдинеры, а тогда я сама каждый раз поднималась на сцену и дарила свою розу. Артисты кордебалета, стоящие ближе к краю сцены, меня уже узнавали и иногда посмеивались: «Терентьевич, опять твоя пришла». А потом со многими из них мы подружились, я стала завсегдатаем за кулисами и смотрела спектакли прямо со сцены (о, как я гордилась своей близостью к балету!). И только одного человека боялась я в то молодое и бесшабашное – звенящее и танцующее – время, только один человек вызывал у меня (как и у многих артистов, кстати) священный трепет, страх и немного ужаса – Валентин Елизарьев. Человек, придумавший все те балеты, над которыми я так много думала и в которых каждый раз – после стольких просмотров! – открывала что-то новое. Он казался мне почти Богом – ведь в «Сотворении мира» он заставил Бога и Дьявола не только танцевать, но и пожать друг другу руки. Каждый раз, когда мы с ним оказывались за кулисами одновременно, я старалась слиться с дверью гримерки или стеной, чтобы он меня не заметил и не спросил, кто я такая и что здесь делаю. Много лет спустя мы выяснили, что именно тогда он меня и запомнил. Возможно, из-за восторженного блеска в глазах. Хотя к балетоманским восторгам к тому времени он наверняка привык.

В журналистику я пришла тоже во многом благодаря балетам Валентина Елизарьева: моя первая заметка «Танец, наполненный смыслом» была опубликована в газете «Вечерний Минск» в октябре 1991 года, так что про белорусский балет я пишу уже 30 лет. Одна из моих курсовых работ во время учебы в университете была посвящена философскому осмыслению балетов Елизарьева, и в некотором смысле книга, которую вы держите в руках, – продолжение той работы. Да и Фридрих Ницше стал моим любимым философом не в последнюю очередь потому, что его Бог танцевал: «Человек готов в пляске взлететь в воздушные выси… Его телодвижениями говорит колдовство… Он чувствует себя Богом… Я поверил бы только в такого Бога, который умел бы танцевать».

Хореография оказалась моей любовью на всю жизнь, в особенности хореография Валентина Елизарьева. И это та любовь, которая никогда не изменит, она с тобой навсегда. Как бы ни складывалась жизнь, какие бы взлеты и падения ты не переживал, ты приходишь в театр на «Кармен-сюиту», «Сотворение мира», «Тиля Уленшпигеля», «Спартак», «Щелкунчик», «Кармину Бурану», «Ромео и Джульетту», «Страсти (Рогнеда)», смотришь, думаешь и… начинаешь по-другому оценивать многие вещи, себя и мир. Елизарьев обладает удивительным даром лечить души. Он учит не сдаваться даже тогда, когда все, казалось бы, потеряно – его герои побеждают, даже если погибают. Он учит тому, что любовь делает нас людьми, как в «Жар-птице», что, делая выбор, – а ведь его всегда приходится делать, – нужно становиться на сторону добра. И нести ответственность за свой выбор, не трусить и не бояться последствий. Он учит нас оставаться людьми даже в самых безвыходных ситуациях. Именно поэтому мы – это ведь не только я, правда? – ходим на его балеты снова и снова.

Жизнь периодически сталкивала нас с Валентином Николаевичем не только тогда, когда я вжималась в стену за кулисами белорусского Большого. Однажды мы встретились в Лондоне в Ковент-Гардене, потом в Пекине на гастролях белорусского балета, потом там же на хореографическом конкурсе. Вот тогда-то он и сказал, что помнит восторженную меня за кулисами. А я призналась, что иногда скучаю на балетах – чужих, не его: если после спектакля не думается, то спектакль кажется мне неудавшимся, и жалко потраченного времени. Елизарьев приучил своих зрителей думать и понимать движения и эмоции героев на сцене. А своих артистов эти эмоции выражать: мало станцевать красиво и правильно (хотя с его хореографией это само по себе вызов) – нужно задеть душу, сердце и мысли. Как артистам это удавалось (а иногда не удавалось) и удается, они рассказывают в этой книге.

В Беларуси издано немало книг о Валентине Елизарьеве, и написать нечто принципиально новое было непростой задачей. К тому же я не музыкальный или балетный критик, не занимаюсь профессиональным анализом балетов, шагов и движений. Я – зритель. Да, с большим и разнообразным опытом (хожу на балеты во всех городах мира, в которых бываю, а путешествую много), но – просто зритель. Я подумала, что еще никто не писал книг о Елизарьеве со зрительской точки зрения – что интересно нам, людям, для которых он ставит свои спектакли, что заставляет нас ходить на его балеты снова и снова (я видела «Кармен-сюиту» раз 30 и пойду еще – она помогает мне дышать), размышлять после них и видеть мир по-другому. «Балет – искусство мысли», – любит повторять Елизарьев, и мне все время хотелось сказать ему, что его балеты – искусство не только его, но и нашей мысли. И я надеюсь, что в этой книге мне удалось это ему сказать.

Кроме того, что я зритель, я еще и журналист, и после книг «Исторические прогулки с Франциском Скориной» и «Без “железного занавеса”» у меня был большой опыт интервью: для проекта «Без “железного занавеса”» я провела 70 интервью в семи странах. Я решила, что и над этой книгой буду работать так же – сделаю интервью с разными людьми, с которыми Валентина Николаевича сводила судьба. И – вот оно, журналистское счастье, – его имя открывает даже закрытые двери. Выдающийся танцовщик Михаил Барышников, с которым Валентин Николаевич когда-то жил в одной комнате в интернате хореографического училища имени Вагановой, давно не дает интервью, но «для Вали» сделал исключение. Замечательный композитор Родион Щедрин начал с того же: интервью не дает, но «для Валечки»… Я ездила в Мюнхен, Киев, Львов, Москву и Петербург, говорила по видеосвязи с Тбилиси, Ташкентом и Одессой, в Большом театре Беларуси охранники узнают меня даже в антиковидной маске – настолько часто я бывала там во время работы над этой книгой, присутствовала на репетициях, разговаривала с артистами.

Получилось ли у меня то, что я задумала – рассказать о Валентине Елизарьеве, разных гранях его удивительного таланта иначе, чем это делали многие талантливые люди до меня, – решать читателю. И, конечно, самому Валентину Николаевичу. Его оценка для меня самая важная, и внутренне я ее, конечно, побаиваюсь: взгляд человека на самого себя и взгляд на него другого человека всегда отличаются. Я читала эту книгу ее герою вслух – удивительный опыт, случившийся со мной впервые. Приходила к нему домой, водружала свой компьютер на стол, он ставил передо мной стакан и бутылку воды – и понеслось. К этому времени он уже прочитал рукопись на компьютере, но чтение вслух – совсем другое дело. Это мне и самой было полезно – правила по ходу (сколько ни редактируй, правки будут всегда). Я, конечно, волновалась: как Валентин Николаевич отнесется к тексту? Многое он слышал в первый раз: артисты говорили мне о нем то, что вряд ли решались сказать ему. В их цитаты не внесено ни одной правки – тут Валентин Николаевич щепетилен, и считает себя не вправе поправлять других людей, даже если не всегда соглашается с их оценками. Самой ценной реакцией было, когда он смеялся. Это происходило несколько раз, например, после слов: «Татьяна Ершова свой первый выход на сцену в образе Кармен и сегодня забыть не может: “Помню, в конце, когда я убитая лежу, думаю: “Господи, зачем женщине такая профессия?”». Было и потом много смеха, было немало дополнений, мы несколько раз переписали финал, я развеивала сомнения Мастера, когда он говорил: «Зачем зрителю знать всю эту изнанку, закулисье?» («Как зачем? Так это же самое интересное!») В общем, это был потрясающий опыт – по крайней мере, для меня. И еще: кажется, у меня получилась не только книга о Валентине Елизарьеве, но и о природе творчества.

Этой книгой я хочу сказать важную для меня вещь: никогда не изменяйте своей мечте. Даже когда она кажется недостижимой, как казался мне недостижимым Валентин Николаевич, когда я, двадцатилетняя, пыталась слиться со стеной за кулисами Большого театра Беларуси. И никогда не изменяйте своей любви. Особенно, если это любовь к балету.