Читать книгу Пасхальные люди. Рассказы о святых женах - Инна Андреева - Страница 2

В первые он увидел ее на одной из улочек города.

Она была одета в неприметный черный плат, и его широкие полы почти полностью закрывали ее лицо. Не слишком высокая. Не слишком низкая.

Кажется, она ничем не выделялась из толпы. Однако он заметил ее.

Заметил ее узкие белые руки, прячущиеся в складках плата. Ее по-особому прямые плечи. Ее парящую походку. Легкую, тихую, словно ее ступни вовсе не касались земли.

Он долго стоял посредине улицы, провожая незнакомку взглядом.

Через несколько дней он снова ее встретил. На этот раз на площади возле собора. Она выходила из церкви и остановилась. Должно быть, чтоб перекреститься. Когда она подняла вверх голову, плат спустился на плечи.

Быстрым движением она поправила его, пряча лицо в мягкие ткани, но юноша успел разглядеть, что кожа у нее – как фарфор – бледна и прозрачна. А глаза – словно звезды. Две яркие звезды.

Ему захотелось подойти к ней, он даже сделал первый шаг, но в этот момент кто-то ее окликнул. Это оказался старый священник. Ласково улыбаясь, иерей начал ей что-то говорить, и они неспешно двинулись по улице. За ними плелась пожилая старушка в холщовой накидке. Должно быть, ее служанка.

«Странная девушка, – подумал он. – Странная».

И весь день мысль о ней не покидала его.

На следующее утро он поднимался по ступеням храма. Он давно не заходил в церковь. И сейчас благолепие церковного убранства смутило его. Испугала строгость иконных ликов. Сосредоточенность молящихся. Величие служащего архиерея.

Ему невольно захотелось убежать, спрятаться, но он, пересиливая себя, прошел внутрь.

Шла утреня. Густой плотный дым от ладана стоял в воздухе.

Ее нигде не было.

«Господи, благодарю Тебя за эту тишину», – после службы она никогда сразу не уходила домой. Она любила сесть в уголке и остаться наедине со своими мыслями. Еще раз пережить совершившееся богослужение, возблагодарить Бога за Его дары, почувствовать всю полноту Его присутствия.

В храме мальчик, прислужник, гасил свечи. Его быстрые шаги гулко отдавались от мраморного пола. Не поднимая глаз, она могла сказать, что только что он затушил лампаду у иконы Матери Божией. А сейчас идет к левому паникадилу.

После службы она никогда сразу не уходила домой. Она любила сесть в уголке и остаться наедине со своими мыслями. Ее пальцы перебирали узелки четок

Ее пальцы перебирали шерстяные узелки четок. Она молилась:

«Благодарю Тебя, Господи, за то, что каждая минута моя наполнена Тобой, что Ты не оставляешь меня, Христе мой. И что я плыву по житейскому морю, и ни одна волна не тревожит меня…»

Она закрыла глаза и долго-долго сидела так, повторяя про себя имя Божие.

– Госпожа, – затеребила ее рукав верная Бонита. – Пора идти.

Она покорно встала. Распрямила плечи. Холодные пальцы едва коснулись лба, живота, плеч, сотворив крестное знамение. Она сделала земной поклон. Спокойная. Уверенная.

Ее день был прост. Ее мысли чисты. Ее движения неторопливы.

Поджидавшая ее у дверей Бонита протянула своей госпоже вышитый кошель – для подавания нищим и нуждающимся. Всю службу кошель провел на груди у старой служанки и оттого оказался теплым.

Мастридия улыбнулась уголками своим губ, накинула на лицо плат, и вместе с Бонитой они вышли на улицу.

Белый свет нового дня неожиданно больно ударил в глаза, за несколько часов богослужения привыкшие к полутьме храма.

Небо – синее и ясное – простиралось над Александрией.

– Тишь какая! – промолвила служанка. И вдруг добавила: – Должно быть, к грозе.

Тут только Мастридия увидела легкие желтые пятна на чистом небосводе. Они, словно первые признаки гниения, испугали душу. Видимость была еще тиха и прекрасна. Но внутри уже зародилась неотвратимость беды.

О, Александрия знала и не таких грешников!

Да и разве он – грешен? Порочен? Он просто молод. А молодость дана человеку для того, чтобы наслаждаться ею, разве нет?

Почему он должен стыдиться того, что приносит ему радость? Какой смысл изводить себя всякой философией и моралью, если мы живем один раз? Отчего он должен запереть себя, оковать, бороться и обуздывать собственную плоть, свои желания, стремления, порывы? Ради какой цели?

Вопросы вихрем проносились в его голове, озлобляя его, не давая услышать ни слова из молитв и псалмопений.

Зачем он вообще здесь, в этом храме? В храме, со стен которого на него пристально смотрят лики святых. Вопрошая, усовещивая, укоряя его.

Бред. Всего лишь мертвые картинки! – успокаивал он себя и снова злился: – Да разве эти изображения – не те же идолы, только в другом виде? И эти люди, что здесь молятся, разве они хоть сколько-нибудь отличаются от него, когда переступают порог своего храма?

Так же грешат, совершают те же преступления, точно так же оправдывают себя. А потом приходят в этот храм. И долго молятся! Отмаливают грехи, видно. Лицемеры.

Он привык жить по своим хотениям. И здесь, в этом храме, среди икон, ладана и зажженных свечей, он невольно вспоминал все то, что он не привык помнить. Что отбрасывал от себя как сор. Как лишнюю одежду. Как старую кожу. Воспоминания, угрызения совести, давние наказы верующей матери. Здесь, в храме, они ожили и терзали его.

Тяжесть навалилась на него, не давая вздохнуть. Лоб покрылся испариной.

«Как здесь душно!» – подумал он и повернулся к выходу.

На улице мгновенно стало легче. Он спустился со ступеней и сел на землю, возле цветущего дерева.

Недалеко расположились нищие, калеки, бездомные люди – эти горемыки огромного города. От нечего делать он стал рассматривать их, размышляя о встреченной накануне незнакомке.

«Интересно, кто она? Давно ли живет в Александрии? Чем занимается? Замужем ли она? Вряд ли. Скорее – дева». – Мысли его становились конкретнее и четче. Он разрабатывал стратегию наступления: – «Дева… Это неплохо. Хотя и представляет определенную трудность. Вдобавок – дева верующая. Это намного хуже. Придется строить из себя праведника или, по крайней мере, зачастить в храм. Но, судя по одежке, она бедна. Что, впрочем, хорошо. Бедную девушку намного проще расположить к себе».

Недалеко расположились нищие, калеки, бездомные люди – эти горемыки огромного города

Он прокручивал в голове разные планы обольщения незнакомки, как вдруг увидел ее.

Это без сомнения была она. Тот же плат, те же плечи, та же маленькая белая ладонь.

Девушка наклонилась над безногим стариком и что-то ему протянула. Старик радостно замотал головой, наверное, отвечая ей. Девушка кивнула и направилась дальше, к следующему страдальцу.

Он забыл про все на свете. Про свои планы, коварство, грехи. Он просто смотрел на нее и видел ее нежность, ее чистоту, ее хрупкость и беззащитность. То, на что он никогда не обращал внимания в женщинах, он видел сейчас в этой девушке. И трепетал.

В тот день он не посмел приблизиться к ней.

Мысль посвятить себя Христу пришла в ее сердце не внезапно. Она взрастила ее в себе любовью к богослужениям, размеренной жизнью и молитвой. И потому, когда в один год она потеряла обоих родителей, Мастридия спокойно поняла – пришло ее время дать обет. Обет девства и нестяжания.

Собственно, это решение почти ничего не изменило в ходе жизни девушки. Она так же рано вставала с одра, так же ежедневно шла на службу в ближайший храм, так же днем занималась рукоделием, а по ночам молилась. Разве что она усугубила пост. Но в этом не было особого подвига, она привыкла к скудной пище. Да еще она почти перестала разговаривать. Только с Бонитой перекинется одним-двумя словами. И то не для своей нужды, а потому что чувствовала, что старенькой служанке, взрастившей ее с младенчества, тяжело дается ее замкнутость.

Итак, Мастридия.

«Необычное имя. Означает “наследующая”. Мас-три-ди-я. Похоже на дикий белый цветок. Как она сама».

Выведать, как ее зовут, не составило ему особого труда. Достаточно было спросить у того безногого нищего, обитавшего возле храма.

«Вероятно, несмотря на свой скромный плащ, она довольно богата, если позволяет себе такую роскошь, как ежедневная милостыня», – решил он.

Он выведал, как часто она приходит на богослужения, какой дорогой идет домой и даже в каком доме живет. Это было несложно и заняло у него всего лишь несколько часов.

Гораздо сложнее теперь было подойти к ней и начать разговор. Он был смел, развязен, бодр, но при одном ее появлении робость охватывала его.

И оттого поначалу он лишь наблюдал за ней. А наблюдая, узнавал ее привычки и особенности. Так, он скоро понял, что в храме ее излюбленное место – за колонной с левой стороны. (Оттого в свое первое посещение он и не приметил ее!) За богослужением она остается в черном платке, туго обхватывающем голову. Он ни разу не видел ее волос (какого они цвета?) Когда она слушает кого-то, она немного наклоняет голову вбок. У нее очень красивые большие глаза, но она никогда не поднимает их, и почти никогда не говорит.

«Госпожа, это – вам!» – краснея, Бонита протянула ей белый свиток, перевязанный алой лентой.

В храме читали псалмы.

«Что это?» – удивилась девушка, медля брать свиток в руки.

«Это от того господина у иконы Спасителя!» – тихо ответила Бонита.

Мастридия подняла глаза и увидела высокого бледного юношу. Его взгляд пылал. Она быстро опустила взор и вздрогнула, как будто обожглась.

«Отдай письмо обратно, – сказала она твердо и так же твердо перекрестилась. – И впредь никогда не бери ничего от незнакомых нам лиц».

Когда они шли домой, Бонита виновато лепетала:

«Простите, госпожа, я давно его заметила. Вы… Он…»

Мастридия резко остановилась и посмотрела на служанку.

Доброе лицо женщины покорно сникло под строгостью взгляда. Бонита замолчала. Ее щеки пылали, а на глаза навернулись слезы.

«Господи, прости меня, грешную!» – зашептала старушка, когда они продолжили ход.

Молча они подошли к знакомой двери с серебряным колокольчиком. Служанка открыла госпоже дверь, но тут юбка Бониты зацепилась за старый куст терна, росший возле их дома. Она освободила юбку и огляделась. И вдруг увидела его.

Взгляд, брошенный Мастридией в церкви, пронзил его. Да, в этом взоре не было ответного чувства, не было даже признательности или женского любопытства. В нем были твердость и боль. Странные, несовместимые составляющие. Твердость и боль.

Никогда раньше он не встречал подобных глаз, такого взгляда. Такой высоты.

А она даже не открыла письма. Даже в руки свои не взяла! Не пожалела его. Не испугалась.

Странная, непостижимая девушка.

Он понимал, что его страсть перерастает в нечто иное. Усугубляется. Довлеет над ним.

Но он не боролся с нею. В терзаниях, которые приносили ему приступы темной страсти, он находил некое удовлетворение. Как находит удовлетворение скорпион, откусывая себе хвост.

Да, Мастридия казалась ему святой. Святой, чистой, строгой. Но чем чище она представлялась ему, тем острее было желание обладать ею. Подчинить ее себе. Всегда иметь ее рядом. У своих ног.

Сегодня он, как прежде, проследовал за ними до дома. Глупая служанка заметила его. Это было ему даже на руку. Теперь ему нечего скрывать. Не надо прятаться.

Хотя бы измором, но он добьется своего.

* * *

На белом пальце показалась красная капля крови. Снова укололась.

Мастридия отложила челнок в сторону и в бессилии упала на свои руки.

Что-то случилось. Ее мир, спокойный и незыблемый мир, рушился, расползался, исчезал. Господи, что же это?

Уже несколько дней подряд она не выходила из дома. Не посещала богослужения в храме, даже не выглядывала в окно.

Она почти перестала есть и спать.

И это рукоделие, которое позволяло ей давать щедрую милостыню беднякам, не сдвинулось с места. Ткань выходила неровной, выдавая ее тревогу, девушке приходилось то и дело распускать нити и ткать заново. Она исколола себе все пальцы, искусала губы, на ее лбу уже образовалась розовая выемка от частного крестного знамения. Лучше не становилось.

И сейчас, откинувшись на руки и закрыв глаза, она почувствовала свою усталость.

Тот мужчина… Юноша. Сначала он просто следил за ней. Затем стал неотступно следовать. После стал пытаться заговорить с нею. И когда это не получилось, он просто шел рядом и говорил сам.

Она не слушала его, она молилась, перебирала свои четки, взывала к Богу, но слова проникали в нее. И после подобных встреч она долго не могла избавиться от этих назойливых фраз.

Ее сердце, некогда холодное, уверенное сердце дрогнуло. И теперь она вопрошала себя – было ли новое чувство ответной влюбленностью, или – жалость и недоумение овладели ей?

А может быть – это чувство вины? Но перед кем? Перед Богом! Если она пленила мужчину, хотя бы и невольно, как она могла носить имя «невесты Христовой»? Если ее внешность, ее плоть соблазняет кого-то, как может она спокойно обращаться к Богу и считать себя целомудренной девой?

Мастридия подняла голову, села, окинув взглядом комнату. Измученная, опустошенная.

Надо что-то делать. Надо положить этому конец.

Но как?

Тот человек, он как будто ослеп от своей страсти. Он ничего не понимал и не хотел понимать. Словно был прельщенным. Одержимым.

Мастридия выпрямилась. Именно – одержимым!

А одержимость – это почти болезнь. Он сам не совладает собой.

Что же она?

Задумалась.

Его одержимость пугает… но пойми же, Мастридия, эта страсть и влечет тебя. Искры греха, разлетаясь, могут поджечь. А потом – огонь выжжет, испепелит, ветром разнесет пепел.

И не будет Мастридии…

Решимость появилась на ее тонком лице.

«Бонита! – позвала девушка. – Бонита, прошу тебя, позови этого господина ко мне!»

* * *

«В этом нет ничего страшного. Нет никакого греха, если я постою здесь! – думала Бонита. – Я ей почти как мать. Да, именно! Сейчас я заменяю ей мать».

Сердце громко билось в груди у этой седой, немного неповоротливой женщины. Она любила свою госпожу, свою маленькую Масю, как она ее называла, когда той было пять лет.

Сколько же времени пошло с тех пор. Мася выросла…

Будучи мудрой служанкой, Бонита обычно не показывала своих чувств, и никто, кроме старого священника и самого Бога, не знал, как она переживала за свою госпожу. Со смертью родителей девушка совсем замкнулась, бедная. Стала жить как какая-то затворница, прячась от людей в этом шумном городе. А ведь она – красавица!

Что греха таить, когда появился этот юноша, Бонита даже обрадовалась. В ней вспыхнула надежда увидеть Мастридию женой, матерью, понянчиться еще с малышами. Как же она, Бонита, любила малых деток! Таких сладких, таких непосредственных!