Читать книгу Темный ангел одиночества - Инна Бачинская - Страница 8

По дороге Леша развлекал меня рассказами о замечательных людях, которые ждут меня не дождутся.

– Павлик и Нина замечательные ребята! – выкликал Лешка. – Он в банке генеральный директор, Нина не работает – душа-человек, вот увидишь, она тебе понравится! Оба понравятся! Женька Немировский – умница филолог, лингвист, пишет книжки. Профессор. Его подруга Марта тоже будет, редкая красавица, доложу я тебе. Они замечательная пара. Лолка придет, переводчица – девушка ядовитая, язычок раздвоенный, но эрудитка, каких мало. Всю классику в оригинале, на всех эуропских языках. Ну, кто еще… может, Иван еще, ее бывший, заглянет, но не факт. Юнона обязательно, директор банка, Пашина коллега, характер нордический. Как взглянет – аж до костей пробирает! Умна… но если честно, малышаня, я ее боюсь. Вообще, она случайный человек в компании, полезное знакомство, так сказать, особенно для Павлика.

…Нина понравилась мне сразу – миловидная, приветливая, в скромной кремовой блузке и черной юбке. Она искренне обрадовалась нам – помогла раздеться, расцеловалась с Лешкой; он вручил ей цветы и коробку шоколада.

Мы были первыми. Даже Павлика, мужа, еще не было – задержался на работе. Это и хорошо, и плохо. Хорошо, потому что можно не торопясь осмотреться, плохо – потому что приперлись первыми – не терпится им, что ли? В доме вкусно пахло едой. Я огляделась – светлая мебель, много цветов, даже дерево под потолок в керамической бочке на полу – фикус с мелкими листочками.

Нина накрывала на стол, я вызвалась помочь, она обрадовалась. Лешка гудел рядом, развлекая нас городскими сплетнями.

Она была небольшая, быстрая, с темными длинными волосами и карими глазами, и красавицей не назовешь, но было в ней что-то до того искреннее, до того доброжелательное, что… красавица! Конечно, красавица, решила я.

Я вздрогнула, когда раздался дверной звонок.

– Павлик! – Нина побежала открывать.

Он стремительно вошел в комнату – большой, краснолицый, с крупной бритой головой, засверкавшей в свете люстры, – и комната сразу ужалась в размерах. Обнялся с Лешей, пробасил:

– Лешка, привет, дружбан! – Приобнял меня: – Екатерина! Рад! Как же, как же, читали, в курсе. Теперь, как только нужна охрана, – сразу к вам!

Я рассматривала его во все глаза – в нем всего было щедро: рост, стать, голос, мощная грудная клетка, большие руки и ноги. Богатырь!

Снова звонок – и новый гость.

– Знакомься, малышаня, Евгений Немировский!

Видимо, тот самый Женька – интеллектуальный центр компании, яйцеголовый, что пишет книжки. Один. А где же Марта? Лешка тут спросил:

– А где Марточка, моя любимица?

Евгений пробормотал, что Марта не совсем здорова, но получилось у него неубедительно. Поссорились, решила я. Был он тонкий, длинный, с приятными, несколько мелковатыми чертами лица. Что-то мучило его, он был хмур и неразговорчив. Я поминутно ловила на себе его внимательный взгляд. Встречаясь со мной глазами, он тут же принимался рассматривать то картины на стене, то люстру.

Потом пришла Лола, переводчица, читающая классику в оригинале. Знаю я эту породу – прокуренная, тощая, с хриплым голосом, с десятком звякающих браслетов. Сильно намазанная. Громогласная, самоуверенная и злая. Стриженная под беби. В клетчатой юбке до пола и длинном черном свитере. От нее несло табаком и мрачным парфюмом. Она энергично тряхнула мою руку своей костлявой и холодной рукой – звякнули браслеты:

– Рада, весьма! Лешка Глюк все уши нам прожужжал! И яхта, и танцует, и стреляет из пистолета! – Тон у нее был насмешливый, она рассматривала меня в упор. Я поежилась.

Она подошла к Евгению, сидевшему на диване, упала рядом. Спросила:

– А где Марточка? Как же ты без Марточки? Она жива?

Евгений болезненно поморщился и сказал, что Марта нездорова. Я видела, как Лола смотрела на него с непонятным выражением, раздувая ноздри… что-то происходило между этими двумя… Она сидела, касаясь плечом его плеча, и он отодвинулся.

Потом пришла Юнона – высокая, самоуверенная, красивая. Дорого одетая. Она вежливо и безразлично сказала, что рада знакомству со мной, скользнула взглядом по паре на диване и уселась в кресло. Моя персона не вызвала ее интереса, статьи Лешкиной она не читала.

– Господа, прошу к столу! – зычно объявил появившийся из кухни Павлик. – Остался последний гость, но семеро одного не ждут. Опоздавшим накроем на кухне. Прошу!

Лешка настырно ухаживал за мной и за Лолой, подкладывал, наливал и трещал без умолку. Оказалось, у Нины и Павлика сегодня годовщина свадьбы. Шесть лет в строю, сказал Павлик, вручая жене подарок – маленькую черную коробочку – и целуя в лоб. Нина вспыхнула, обняла мужа, прижалась головой к его груди.

– Горько! – рявкнул Лешка, поднимая фужер с шампанским.

Павлик поцеловал жену. Поцелуй получился долгим, все смотрели на них, наступила тишина…

– Ангел пролетел! – пробубнил драматическим шепотом Лешка. – Аж завидно. Долгих лет вам, ребята! Ура!

Новый гость позвонил в дверь, когда мы приканчивали вторую бутылку шампанского. Павлик извинился и вышел. Из прихожей слышались голоса. Они появились на пороге, и я вздрогнула – это был друг любезный Юрий Алексеевич Югжеев! Я смотрела на него, не веря глазам… Вот так поворот сюжета!

– Это Юрий, мой школьный товарищ, – представил гостя Павлик. – Юра, будь как дома. Это Юнона, Евгений, Лола, Леша Добродеев, наш папарацци, и Катюша, спетая компания замечательных людей.

Взгляд Юрия уперся в меня, на лице появилось изумление, и он стал медленно багроветь.

Семь долгих лет… В итоге мы надоели друг дружке и разбежались без слез и сожалений… даже отношений не выяснили – просто перестали созваниваться. А потом случился незабвенный Ситников, а потом… а потом… суп с котом. Он женился на длинной модели, а я до сих пор делаю вид, что мне по барабану. А Галка до сих пор смотрит на меня взглядом больной коровы, хотя считает, что виновата в разрыве я. Ну не Ситников же, кругом положительный и вообще штучная работа.

Я непроизвольно вздыхаю – кажется, я уже говорила об этом. Ладно, проехали. Больше не буду, честное слово!

Юрия усадили между Евгением и Лолой, и он немедленно стал сверлить меня неприятным взглядом. Я делала вид, что в упор его не вижу. Не понимаю, как можно было… Не понимаю! Он рождал во мне неприятие на подсознательном уровне. Позер, зануда и сноб. Мы не виделись около двух лет. Один? Не женился? Не похоже, да и кто его выдержит? Раздувая ноздри, я рассматривала его пулеметными очередями. Постарел курилка, постарел. Длинные кудри поредели, собраны в жидкий хвостик, нос обвис, выражение физии (одно из его излюбленных словечек!) кисло-высокомерное. Но по-прежнему значителен, солиден, чувствуется порода: квадратный подбородок, римский нос, прекрасной формы голова… красивые руки. Не отнимешь, признаю. Благородные седины и богемность. Лола тут же сделала стойку – поминутно просила передать воду, положить салат, налить вина…

…А потом мы говорили о любви. Распределившись, кто на диван, кто в кресла. Инициатором выступил Лешка, которому хотелось болтать и не терпелось рассказать историю, имевшую место быть с ним этим летом.

Ему дали слово, и он со вкусом, не торопясь, делая паузы в нужных местах, во время которых отхлебывал из своего бокала, рассказывал замечательную историю, приключившуюся с ним совсем недавно… не далее как этим летом. Не столько рассказал, сколько проиграл в лицах. В молодости, по слухам, он посещал театральную студию. Воображаю себе…

– Люблю бродить по городу, – задумчиво вещал Леша со сказительными интонациями в голосе, – просто так, без всякой цели, по многу часов… по паркам… с фотоаппаратом. Рассматриваю людей, новые дома… Наш город очень изменился, люди изменились, лица у них стали другие. И вот иду я по Пятницкой и вдруг вижу у бывшего кинотеатра, у самых ступенек, очаровательную троицу – двух девочек лет по пятнадцати и молодую даму поразительной красоты. Все в черном, очень взволнованные, останавливают прохожих, что-то им говорят… Никто, естественно, ни черта не понимает. Подхожу ближе и слышу – батюшки-светы! Да это ведь они по по-итальянски! Мой любимый язык! А у Добродеева, надобно вам заметить, итальянский абсолютно без акцента. – У Леши была манера говорить о себе в третьем лице, что зачастую сбивало с толку слушателя. – В Риме за своего принимают. Однажды я чуть ли не целый день таскал группу англичан по всему Риму. И они, естественно, были уверены, что я итальянец. Попросили говорить с ними по-итальянски, для практики, ну а там, где они не понимали, я, естественно, переходил на английский. Они почему-то решили, что я профессор истории, – скромно признался Леша, – и называли меня «профессоре». Ну, это уже совсем другая история.

Лола фыркнула, звякнула кольцами и закатила глаза.

– Да, так вот, подхожу я к этим женщинам, – продолжал Лешка, – говорю: «Буон джорно! Не могу ли я быть чем-нибудь полезен, мадам?» Девчушки завизжали от восторга, запрыгали и бросились мне на шею, принимая, естественно, за компатриота. За что люблю итальянцев, так это за их эмоциональность и непосредственность.

Молодая дама схватила мою руку: «Слава богу! Слава богу!» – шепчет, а на глазах слезы. Что оказывается… – Леша делает драматическую паузу. – Шестнадцать девочек из католического лицея в Турине и четыре учительницы приехали на экскурсию. Они принимали участие в конкурсе «Города Восточной Европы» и выиграли первый приз. Посетили ряд городов, приехали к нам и вдруг потерялись. Только что, сию минуту, вся группа была здесь, и вдруг никого не стало. И мобильник, как назло, сел.

Не беспокойтесь, синьора, говорю я учительнице, я вас в беде не оставлю. Как называется ваша гостиница?

Синьорита, говорит она и краснеет. Роется в сумочке, ничего не находит, смотрит на меня с ужасом. Ну, думаю, Добродеев, напряги свои серые клетки, сообрази, что теперь с ними делать! Леша замолкает и отхлебывает из стакана. – А что бы вы сделали на моем месте? – спрашивает он, обводя нас взглядом.

– Сдать в полицию – и всех делов! – не задумываясь, брякнула Лола. – И не устраивать цирк!

– В полицию? – ужасается Леша. – А они там протокол составлять начнут, документы требовать, свидетелей. А девчушки, смотрю, уставшие… Проголодались, спрашиваю. Глазки опустили, смутились. Пошли, говорю. И повел их к себе.

Пришли, усаживаю их в гостиной, располагайтесь, говорю, как дома, а сам на кухню стряпать. Она за мной – помочь. Как я ни отказывался, она ни в какую! Так мы и стряпали, в четыре руки. Я хлеб, мясо и овощи режу, она бутерброды делает… Милая женщина и поразительно красивая! – Он мечтательно вздыхает. – Рассказала, что окончила школу при монастыре, потом институт и теперь преподает географию и историю в католическом лицее. А лицей этот – закрытое учебное заведение, и вся жизнь ее проходит вдали от мира. И так мне ее жалко стало, не передать. А кухня тесная, двоим повернуться ну просто негде… Руки наши все время соприкасаются… Она краснеет и смущается… Да и я, признаться вам… – Лешка сконфуженно замолкает. – Признаться, чувствую что-то не то… Опомнись, Добродеев! – говорю я себе. Она же монахиня! Мы с ней нет-нет, да и встретимся глазами, и как будто искра проскакивает. Налил я всем вина красного, по чуть-чуть, хотя вино для итальянцев все равно что для нас вода, там даже дети пьют…

За встречу, говорю. Салют! «За встречу», – отвечает она тихо. Выпили. Девчушки раскраснелись, аппетит у них, как у молодых зверушек, – глотают, почти не жуя. Учительница им замечание сделала, напомнила о манерах. После обеда малышки расположились на диване, учительница в кресле, и я им спел несколько итальянских песен. И в том числе мою любимую – «О sole mio».

Леша негромко запел низким приятным голосом. Нина захлопала.

– Ну а дальше? – спросила Лола. – Ты ее хоть…

– Ребята, у кого рюмки пустые? – поспешно вмешалась Нина.

– Дальше… Дальше девочки задремали, а мы с ней еще долго сидели, сначала разговаривали, потом молча… Знаете, бывает, чувствуешь, что встретил родственную душу, и не важно, на каком языке она говорит, где живет. И так мне горько стало, что через час-другой мы расстанемся навсегда! – В голосе Леши зазвучали трагические нотки. – И она, вижу, чувствует то же самое. Потом подходит ко мне, Альоша, говорит… Я им, конечно, рассказал, что никакой я не итальянец! Альоша, говорит и кладет руки мне на плечи… глазищи черные, бездонные… губы кусает…

Лола пихает меня в бок острым локтем – звякают браслеты. Кто-то умный сказал, что лучшая история – недосказанная история. Мы молчим. Лицо у Леши печальное и строгое. Перед мысленным взором его очаровательная сценка: он, сильный, мужественный, и прекрасная итальянка, в глазах слезы… Он целует ее тонкие пальцы… убирает ее руки со своих плеч: «Не надо, нельзя…»

Лола снова фыркнула, щелкнула зажигалкой.

– Курить можно? – Она обводит взглядом гостей. – Как ее звали, хоть помнишь? Романтик ты наш!

Леша открывает рот, происходит небольшая заминка.

– Кьяра! – говорит он наконец.

Лола фыркает.

– Кьяра, Мьяра, Пьяра… свисти больше, Добродеев! И вообще, я не верю в любовь, слышишь, Добродеев? Какая, к черту, любовь при нашем жизненном темпе? Все хип-хап, на ходу, перепихнулись – и гуд бай! Всем все до лампочки! И не надо тут заливать.

– Лола, ты не права. Прекрасная история! – Нина погладила Лешку по щеке. – Спасибо, Лешенька.

Леша поцеловал ей руку. Юрий смотрел на меня в упор, без улыбки, исподлобья. Мы делали вид, что незнакомы, что было просто нелепо. Иногда он переводил испытующий взгляд на Лешу и Евгения, пытаясь, видимо, определить степень нашей близости. Евгений, похоже, не слушал вовсе и думал о своем. Юнона не сводила с него взгляда. Павлик, пританцовывая, убирал со стола. Он был наряжен в клетчатый красно-синий фартук с кроликом и морковкой. Мужчина в фартуке выглядит трогательно и беззащитно, так и кажется, что его можно взять голыми руками.

– А что думаете о любви вы, Юрий? – спросила вдруг Лола.

Юрий вздрогнул от неожиданности и после легкой заминки изрек:

– Любовь – это дуэль.

Я рассмеялась – вечный выпендреж! Просто тошнит!

– Согласна, – заявила Лола, кивнув. – Антагонизм, соперничество, война.

Родственные души, однако.

– Ничего вы, ребята, в любви не понимаете, – пробасил Павел. – Лешка, классная история. А что было потом?

Леша развел руками – увы.

– Знаете, господа, французы говорят: «Ле фам ки пас»[3] – женщины, которые проходят мимо… Знаете, господа, это была моя женщина, которая прошла мимо. – Он печально покивал.

– Да-а, Добродеев, однако, упустил ты свой шанец свалить в Италию, – сказала Лола. – Если не врешь, конечно.

– Кофе, чай? – спросила Нина.

– Кофе! – сказала Лола. И добавила мне на ухо: – А где, интересно, была его благоверная? На даче? Картошку окучивала? Бред сивой кобылы!

– Почему? – шепотом спрашиваю я.

– Случилось летом, а донес до общественности только сейчас? Это при его патологической болтливости? Кроме того, похожий сюжетец уже попадался мне где-то в литературе. Лешка все время врет! Да и имя выдумал прямо сейчас, с ходу. Ты с ним давно знакома?

– Пару лет.

– Должна знать. А кто этот Юрий? Чем занимается?

– Врач.

– Врач? Я думала, актер. Что-то в нем… этакое. Ты его знаешь? Что за человек?

Я пожала плечами и не ответила.

– Женька сегодня один, без женщины своей мечты, что есть удивительно – он без нее никуда, – продолжала Лола. – А наша Леди-деньги все глазки об него обломала, все надеется, бедная.

– Кто?

– Юнона! Леди-деньги, кликуха такая. Она с ума сходит, а ему по фигу. Ему с ней и говорить-то не о чем, она совсем темная, но деньги считает будь здоров. Господи, какая тоска! Всегда одно и то же. Лешка врет, банкирша молчит, Женька молится на Марту… Жаль, нет ее сегодня, посмотрела бы ты на это чудо! Кривляка, манерная, сюсюкает… Нина одна нормальная в этом паноптикуме. Конечно, с таким супружником! Пашка – настоящий мужик, и с деньгами. Господи, как хочется денежного мужика, чтобы ни о чем не думать и расслабиться! А попадается все время всякое дерьмо, которое надо содержать. Ты замужем?

Прыжки мысли, однако.

– Уже нет, – отвечаю. – Была.

– А что у тебя с Лешкой?

Я рассмеялась.

– Понятно. – Она достала новую сигарету.

Около полуночи стали прощаться. Евгений, к моему удивлению, ушел первым. Я была уверена, что он проводит Юнону или Лолу. Настроение у Юноны испортилось, что было видно невооруженным взглядом. Леша предложил отвезти ее домой, но она сказала, что доберется сама. Лола повесилась на Юрия – они ушли вместе.

Когда мы усаживались в такси, из-за афишной тумбы вынырнул человек. Это был Евгений.